Психология геноцида и массовых убийств

Как известно, понятие «геноцид» происходит от греческого слова, genos, означающего «род, племя», и латинского слова caedo, что значит «убиваю». Геноцид - одно из тягчайших преступлений против человечества, разновидность массового террора, истребление отдельных групп населения по расовым, национально-этническим или религиозным признакам, а также умышленное создание жизненных условий, рассчитанных на полное или частичное физическое уничтожение этих групп, равно как и меры по предотвращению деторождения в их среде (биологический геноцид). В определенном смысле, один из первых случаев геноцида как раз и описан в Ветхом Завете - это уже упоминавшиеся «Казни Египетские».

Однако геноцид не является исключительной принадлежностью варварских времен. На протяжении XX века террор с массовыми убийствами, в которых жертвы выбирались по этническому и религиозному признакам, осуществлялся в разных частях нашей планеты, в том числе и в странах с сильными традициями законности и уважения к личности. Такие преступления совершались в массовых масштабах гитлеровцами во время Второй мировой войны, особенно против славянского и еврейского населения. Убивали армян, славян, курдов, евреев, католиков и т. д. Геноцидом признаны некоторые акты апартеида. Международная конвенция «О предупреждении преступления геноцида и наказании за него» (1948) устанавливает международную уголовную ответственность лиц, виновных в совершении геноцида.

Массовые убийства и геноцид относятся к особому виду политического насилия.

«От других видов террора и репрессий геноцид отличается не только масштабами (массовые репрессии против политических противников могут унести не меньше жизней), но и степенью вовлеченности в акты насилия не только властной элиты и сотрудников карательных органов, но и практически всего населения данной территории. В отличие от всех других видов насилия, геноцид осуществляется, кажется, самим народом. Геноцид выглядит восстанием народа, возмущенного притеснениями со стороны инонационального или инорелигиозного меньшинства. Геноцид - это преступление, характеризующееся не только огромным числом жертв, но и еще большим числом преступников. Поэтому, хотя акты геноцида столь ужасны и бессмысленны, столь сильно противоречат нормам человеческой морали, что существует соблазн объявить массовые убийства делом больных людей, свести все к массовому помешательству, помутнению сознания, это было бы в корне неверно. Большинство тех, кто участвует в актах геноцида, психически здоровые люди»[132].

Оговоримся: но не в тот момент, когда они осуществляют массовый террор. Действительно, бывают обстоятельства, когда значительные массы людей начинают осуществлять античеловечные действия. Им, да и окружающим, вполне может казаться, что они - психически здоровые люди. Но это верно только до определенного предела. В конечном счете, многие тысячи гитлеровских эсэсовцев из зондеркоманд тоже были психически здоровые люди - за этим в рейхе следили строго. Однако они совершали то, что они совершали.

Действительно, геноцид никогда не возникает на пустом месте. Для того чтобы вполне нормальные, добропорядочные люди вдруг стали убивать своих, говорящих на другом языке или молящихся другому Богу соседей, с которыми они до этого, пусть и без особой любви, много лет прожили вместе, психологически явно недостаточно появления во власти преступника или маньяка, экстремиста-демагога, как бы «совращающего» общество, «заражая» людей безумными и жестокими идеями. Преступники и авантюристы в политике есть всегда. Призывы к убийству и насилию в той или иной форме существуют в любой стране. Везде есть экстремистские организации. Однако остается вопрос: когда и почему обычный, средний человек-обыватель становится сенситивен к безумным кровавым призывам.

В попытке объяснить феномен геноцида, американский психолог И. Страуб ввел понятие «тяжелых времен», которые, по его мнению, всегда предшествуют геноциду. «Тяжелые времена» - совсем не обязательно самый трудный период социально-экономической жизни. Это не объективное, а субъективное, не социальное, экономическое или политическое, а психологическое понятие. «Тяжелые времена» - это ощущение депрессии, безнадежности, окруженности врагами. Это чувство несправедливости происходящего по отношению к «моему народу», «моей религии», «моей стране». Согласно И. Страубу, именно такой комплекс чувств является обязательной предпосылкой массовых убийств и геноцида. Дело в том, что за годы «тяжелых времен» в обществе накапливаются раздражение и агрессия, которые потом ищут и неизбежно находят выход в актах агрессии. «Тяжелые времена» действуют в качестве целого ряда факторов скрытого, психологического терроризма. Они исподволь, постепенно угнетают психику в общем-то нормальных людей, не доводя их до сумасшествия, непрерывным страхом того, что «будет еще хуже». «Субъектами терроризма» здесь оказываются внешние факторы - и падение жизненного уровня, и плачевное состояние экономики, и социальный хаос, и все остальные факторы реальной нестабильности. Однако большинство людей не способно к рациональному анализу происходящего. Поэтому им постоянно хочется «опредметить», а еще лучше, персонифицировать этот психологический террор. Вот тогда и возникает неосознанное ощущение себя, соплеменников, единоверцев как жертв этого террора. Вслед за этим, естественно, приходит персонификация «террористов», в роли которых может оказаться кто угодно - от мирового коммунизма до столь же мирового капитализма, от евреев до цыган. Это неважно, кто подвернется, - он все равно будет Великим Сатаной, представителем дьявола, «выродком» и т. д. Так и возникают «нелюди», с которыми необходимо бороться самыми жестокими средствами - ради вытеснения собственного страха и ужаса этих самых «тяжелых времен».

Вторым обязательным условием геноцида как раз и является наличие врага. Конкретный враг нужен для того, чтобы избавить психику от депрессивного, угнетающего влияния постоянного страха. Во-первых, враг всегда несет ответственность за неприятности и несчастья, происходящие с нами. Во-вторых, с устранением врага жизнь наверняка станет лучше. Так считает затерроризированное «тяжелыми временами» массовое сознание.

«Иначе говоря, геноцид осуществляется не только как мщение. Опыт осуществлявшихся геноцидов показывает, что большинство людей, в геноцидах участвовавших, не только мстят этому врагу за те проблемы, которые по его, как они считают, вине возникли, но и надеются, что устранение врага поможет в решении этих проблем. Не в том (не только в том) дело, что «они» (арабы, евреи, армяне, негры) виноваты в наших несчастьях, а в том, что если «их» не станет, то жизнь станет лучше».

Геноцид невозможен без аффективной агрессии, в основе которой лежит острое чувство ненависти к народу или религии, предназначенным на роль жертвы. Эта ненависть оказывается столь сильной, что неизбежно приводит к снижению уровня рациональности мышления. Такое чувство вполне позволяет человеку нарушать даже заповедь «Не убий», продолжая считать себя вполне достойным Царства Божьего.

«Эта ненависть долго воспитывается и развивается. Корни ее - в школьных учебниках, где рассказывается о том, какой замечательной была жизнь моих предков в прошлом, когда еще не было «их», каким могущественным и справедливым было мое государство до того, как пришли или даже напали «они», о том, какие ужасные заговоры «они» всегда строили против моей страны. Корни ненависти - в привычной и как будто естественной, бытовой дискриминации - в скамейках «только для белых», в анекдотах про «хохлов» или «москалей», в оскорбительных кличках. Корни ненависти - в диких представлениях, связывающих преступность с каким-либо одним этносом, в псевдонаучных публикациях, обосновывающих то, что иного отношения «они» и не заслуживают. Все это подготавливает людей к участию в акте геноцида, убеждает потенциальных убийц в том, что жертвы, в общем, и не заслуживают другой участи».

В 1960-е годы М. Лернер выдвинул так называемую теорию веры в справедливый мир. Согласно этой теории, люди предпочитают верить в то, что мир, в котором они живут, имманентно справедлив. Или, по крайней мере, справедлив в целом, по преимуществу, несмотря на отдельные козни «плохих парней». Добро в этом мире, однако, обычно вознаграждается, а зло рано или поздно наказывается. Честный труд, так или иначе, ведет к успеху, а жулик, в конце концов, останется ни с чем. Следствием такой веры, в частности, оказывается жестокое отношение к жертвам различных несчастий - ведь если человеку не повезло, значит, он сам и виноват в этом. Так подсказывает вера в справедливый мир. Иное признать психологически трудно - ведь если не повезло хорошему человеку, то это означает, что мир несправедлив. Тогда надо пересматривать исходную концепцию мироустройства, чему препятствует уже существующая вера.

Массовое сознание, верящее в бытовую, повседневную справедливость мира, легко распространяет такую дискриминацию тех, кому «не повезло», на жертв погромов и массовых убийств. Действует логика, исходящая из принципа «нет дыма без огня». В современном российском массовом сознании глубоко укоренилось убеждение, что если чеченцев убивают, значит, они сами это заслужили. Точно так же и с тем же успехом в массовом сознании даже мирных чеченских жителей присутствует убежденность в том, что если русских убивают, значит, они тоже сами в этом виноваты.

После Второй мировой войны, когда мир узнал о преступлениях гитлеровцев против евреев, в странах антигитлеровской коалиции был зафиксирован рост антисемитизма. Выраженные антисемитские настроения фиксировались в ГДР в 1970-е годы среди молодежи 18-23 лет, по определению не видевших евреев в жизни вообще (в послевоенной Германии, по понятным причинам, их практически не было). После армянского погрома в азербайджанском Сумгаите в 1988 году, первого массового кровопролития на этнической основе на территории бывшего СССР, делались заявления о том, что хотя погром, конечно, вещь плохая, но в армянах есть что-то такое, что провоцировало погромщиков. Подтекст: они сами виноваты.

«Естественно, не все люди имеют одинаковую склонность участвовать в актах геноцида. Вероятность участия повышают авторитарность, плохое образование, низкая самооценка, низкий уровень социальной адаптированности, ощущение себя аутсайдером и неудачником. Участники погромов - люди, не умеющие работать на отсроченной мотивации, они требуют результатов немедленно. Но немедленные изменения - это не реальная жизнь, в ней все меняется постепенно, а чудеса - сказка, добрая или страшная. Погром и является воплощением такой сказки, когда враги исчезнут и все твои проблемы решатся, как по мановению волшебной палочки».

Как правило, погромщики не готовы к сопротивлению. Они уверены в том, что сопротивления не будет, что жертвы не способны к нему и согласны быть жертвами. Убежденность в отсутствии сопротивлении и полной безнаказанности входит в идеологию геноцида и конституирует весь психологический «симптомокомплекс геноцида». Они не думают о том, что могут быть наказаны. Они не верят, что их могут убить, защищаясь, те, на кого они нападают. Любой вред и ущерб, нанесенный им в ходе погрома, они воспринимают как неоправданную агрессию со стороны жертв и как явное нарушение ими некой «неписаной конвенции», в которой одни обречены убивать, а другие - быть убитыми. Они абсолютно уверены в том, что никогда не предстанут ни перед каким судом, ни официальным, ни общественным. Кстати, именно из-за этого сопротивление жертв, когда оно оказывается, бывает эффективным, несмотря на многократно превосходящие силы нападающих как в физическом, так и моральном планах.

Одним из примеров исключительно успешного морального сопротивления геноциду была демонстрация, состоявшаяся в 1942 году в Берлине. В ней участвовали женщины-немки, мужья которых были евреями. В конце 1930-х годов, несмотря на нацистские репрессии по отношению к евреям, не арестовывали тех из них, которые были женаты на немках. Впоследствии, однако, репрессии коснулись и этой группы, после чего в 1942 году их жены и вышли на улицы с требованием вернуть их мужей домой. Казалось бы, эта наивная демонстрация не могла иметь никаких шансов на успех и, напротив, привела бы только к новым жертвам. Однако все произошло по-другому. Не ожидавшие ничего подобного власти настолько растерялись, что требования были удовлетворены и мужья этих 150 женщин были освобождены из концлагерей.

«Помимо жертвы и погромщика в актах геноцида есть и третий участник - свидетель. Геноцид всегда направлен против меньшинства, и если, например, поджигают дом одного узбека, армянина или представителя любой другой национальности, живущего в инонациональном окружении, то, естественно, поджигателей будет всего несколько человек. В то же время толпа, которая стоит вокруг и вроде бы никакого насилия сама не осуществляет, насчитывает десятки людей. Известно, что ни один геноцид, ни один случай массовых убийств не происходил без такой толпы и бурно выражаемого одобрения тех, кто не участвует в актах насилия. Погром в Сумгаите был осуществлен примерно 50 бандитами, которые убивали, насиловали и поджигали, переходя от квартиры к квартире. Но эту относительно небольшую группу сопровождала толпа, примерно человек 300, которая не принимала участия в зверствах, но бурно одобряла все, что совершали погромщики. И все это происходило в городе с населением в 100 тысяч человек, в котором была создана та атмосфера одобрения насилия по отношению к армянам, без которой, по всей вероятности, не мог бы произойти и сам погром»[133].

Свидетель - особая психологическая фигура в психологии терроризма. Без их одобрения и поддержки невозможно не только массовое, но даже индивидуальное насилие. Баскский или североирландский сепаратизм давно бы «сошел на нет», если бы не было тех свидетелей, той «социально-психологической базы», ради одобрения которых действуют террористы. Как правило, нормальные люди не нарушают общепринятых норм и опасаются подвергнуться санкциям за такие нарушения. Те, кто участвует в актах насилия, нуждаются в том, чтобы их террористические действия были санкционированы какой-либо сочувствующей им общностью. Они нуждаются в том, чтобы их действия были признаны не просто правильными, но и героическими. Им требуется одобрение тех, во имя кого, по представлению самих террористов, они действуют. Для этого пригодится и непосредственный свидетель ~ та же толпа, но лучше всего массовый свидетель. Вот почему террористы падки на внимание прессы.

Известно и другое: без свидетелей не было бы террора. Свидетелями являются все - и соседи, и сограждане, и мировое сообщество. Осуждение со стороны всех этих уровней, психологршеская изоляция - уже достаточные факторы для того, чтобы заронить в погромщиках сомнения в правильности и санкционируемости их действий. Это один из путей к снижению вероятности актов геноцида.

Виктимология террора

Виктимология - наука о жертвах и, в частности, о психологических особенностях жертв. Известно, что далеко не всякие люди оказываются в числе жертв, например, террористических актов. Есть некая непонятная, загадочная предрасположенность, особая «жертвенность», пока еще недостаточно изученная наукой. Один из самых свежих примеров имеет имя. Его зовут Марк Соколов. Он чудом уцелел 11 сентября 2001 года, успев спуститься с 38-го этажа того из небоскребов Всемирного торгового центра, который был протаранен первым самолетом, угнанным террористами. Этот человек не просто пережил сильнейший психологический шок. Кроме того, он был тяжело ранен обломками рушащегося здания, поскольку не успел слишком далеко отбежать от места катастрофы. Однако всего этого было мало. После пребывания в госпитале он поправился и решил навестить родственников в Иерусалиме, а заодно и помолиться Богу в святых местах за чудесное спасение от неминуемой гибели. Однако 20 января 2002 года правомерность существования виктимологии подтвердилась в Иерусалиме. М. Соколов ждал своего израильского друга, который хотел передать через него посылку родственникам в Нью-Йорке, на улице, около небольшого кафе. В ожидании, он зашел в это кафе, чтобы выпить чашечку кофе. Именно в этот момент взорвалась бомба: на воздух взлетела половина этого кафе вместе с палестинским террористом-камикадзе, который вошел в него вслед за М. Соколовым. С тяжелейшими ранениями, жертва теперь уже повторного террористического акта, он вновь оказался в госпитале - теперь уже израильском. Согласитесь, трудно считать это случайным совпадением. Бомбы падают дважды в одни и те же воронки - особенно, если в них прячутся одни и те же люди.

К сожалению, пока виктимология сосредоточена почти исключительно на жертвах бытового насилия - прежде всего, сексуального. Однако это - лишь частная сторона вопроса. Масштабные виктимологические исследования пока еще впереди. Ясно, что частые террористические акты последних лет активизируют такие исследования, однако они упираются в некоторые объективные трудности.

Как уже говорилось, изучение психологии жертв террора обычно представляет собой сложное дело. Во-первых, мало кто из жертв остается живым и достаточно сохранным. Во-вторых, оставшиеся в живых не хотят вспоминать о происшедшем и тем более говорить об этом. Показательные цифры: из более трех тысяч свидетелей и потерпевших в результате террористической акции чеченских боевиков во главе с С. Радуевым против жителей дагестанского г. Кизляр (захват больницы, заложников и т. д.) приехали на судебный процесс над С. Радуевым всего лишь около шестидесяти, а согласились выступить в суде еще меньше людей. К тому же понятно, что их допросы преследовали юридические, а не психологические цели.

Тем больший интерес представляет исследование, проведенное Н. Пуховским в г. Буденновске сразу после аналогичного террористического акта, осуществленного также чеченскими боевиками во главе с Ш. Басаевым летом 1995 года. Оно дает возможность оценить как общие психологические черты разных типов жертв террора (непосредственно пострадавших от террористических действий заложников, их родственников, а также невольных свидетелей - жителей города), так и отдельные психопатологические особенности этой жертвенной психологии, а также быструю динамику психологии жертв и те психологические последствия, которые остаются в ней даже спустя время после совершения самого террористического акта.

Первоначальная «атмосфера растерянности и страха (террора), царившая в городе в первые дни после нападения, быстро сменилась на двойственную, внутренне противоречивую атмосферу бессильной, беспомощной подверженности чужой злой воле, ожидания вреда и ущерба, с одной стороны, и оскорбленного достоинства, настороженности и повышенной готовности к отражению угрозы, с другой. Все это проявлялось расстройствами поведения и деятельности - почти полным падением трудоспособности, концентрацией внимания на психотравмирующих событиях, пандемическим распространением слухов. Широкая распространенность расстройств сна (бессонница), изобилие жалоб на плохое самочувствие... сопутствовали подспудному чувству вины в форме самоупрека за испытываемое чувство радости и облегчения, что «миновала чаша сия»[134].

Первая группа лиц, вовлеченных в террор, ~ близкие родственники заложников и «пропавших без вести» (предположительных заложников) - внезапно оказалась в ситуации «психологического раскачивания»: они метались от надежды к отчаянию. Все эти люди обнаружили острые реакции на стресс с характерным сочетанием целого комплекса аффективно-шоковых расстройств (горя, подавленности, тревоги), паранойяльности (враждебного недоверия, настороженности, маниакального упорства) и соматоформных реакций (обмороков, сердечных приступов, кожно-аллергических высыпаний).

В силу мощного, причем очень стойкого, ригидного отрицательного аффекта, они заражали значительную часть благополучного населения города (которых непосредственно не коснулся террористический акт) отрицательными эмоциями, а также сомнениями в отношении возможности эффективной помощи и искреннего сочувствия со стороны людей, специально приехавших в город для ликвидации чрезвычайной ситуации. Основными индукторами такого рода эмоциональных состояний стали пожилые родственники заложников, у которых ресурсы адаптации были объективно снижены и которые в силу этого вызывали повышенное сочувствие к себе, а также чувство самоупрека собственной вины у относительна благополучного окружения.

Состояние представителей второй группы - только что освобожденных заложников - определялось остаточными явлениями пережитых ими острых аффективно-шоковых реакций. В клинико-психологическом плане это была достаточно типичная картина так называемой адинамической депрессии с обычно свойственными ей «масками» астении, апатии, ангедонии - неспособности испытывать удовольствие. Характерным было массовое нежелание жертв террора вспоминать пережитое, стремление «скорее приехать домой, принять ванну, лечь спать и все забыть, поскорее вернуться к своей обычной жизни». Особо отметим навязчивое желание поскорее «очиститься», в частности, «принять ванну» - оно было особенно симптоматичным и высказывалось многими освобожденными заложниками.

По рассказам самих освобожденных заложников, в ситуации заложничества среди захваченных людей наблюдалось поведение трех типов. Первый тип - это регрессия с «примерной» инфантильностью и автоматизированным подчинением, депрессивное переживание страха, ужаса и непосредственной угрозы для жизни. Это апатия в ее прямом, немедленном виде. Второй тип - это демонстративная покорность, стремление заложника «опередить приказ и заслужить похвалу» со стороны террористов. Это уже не вполне депрессивная, а, скорее, стеническая активно-приспособительная реакция. Третий тип поведения - хаотичные протестные действия, демонстрации недовольства и гнева, постоянные отказы подчиняться, провоцирование конфликтов с террористами.

Понятно, что разные типы поведения наблюдались у разных людей и вели к разным исходам ситуации для них. Третий тип отличал одиноких людей, мужчин и женщин, с низким уровнем образования и способностью к рефлексии. Второй тип был типичен для женщин с детьми или беременных женщин. Первый тип был общим практически для всех остальных заложников.

Кроме таких, назовем их общеповеденческими, различий, отдельно отмечались специфические психопатологические феномены двух типов.

Феномены первого типа - ситуационные фобии. В очаге чрезвычайной ситуации заложники испытывали явно ситуационно обусловленные интенсивными боевыми действиями агорафобические явления. Это были боязнь подойти к окну, встать во весь рост, старание ходить пригнувшись, «короткими перебежками», боязнь привлечь внимание террористов и т. п. Естественно, все это определялось стремлением уцелеть в происходящем вокруг бое. Однако уже в ближайшие дни после своего освобождения заложники с выраженным аффектом жаловались на появление навязчивой агорафобии (ландшафтофобии) и склонности к ограничительному поведению. У них вновь появились такие симптомы, как боязнь подходить к окнам - уже в домашних условиях; боязнь лечь спать в постель и желание спать на полу под кроватью, и т. п. Наиболее характерны такие жалобы были прежде всего для молодых женщин, беременных или матерей малолетних детей. Напомним: в ситуации заложничества их поведение отличалось максимальной адаптивностью (демонстрационной покорностью) - за этим стояло стремление спасти своих детей. Действия террористов эти женщины оценивали с позиций отчуждения: «Они обращались с нами хорошо - как хороший хозяин с бараном, которого намерен зарезать к Новому году». Спустя некоторое время после своего освобождения они вновь вернулись примерно к тому же типу поведения. Либо заложничество оставляет такие сильные и длительные, хронические последствия, либо поведение данных лиц вообще отличается такими особенностями.

Второй тип феноменов - это ситуационные дисторсии. В структуре «синдрома заложника» уже после освобождения иногда возникали высказывания о правильности действий террористов; об обоснованности их холодной жестокости и беспощадности - в частности, «несправедливостью властей»; об оправданности действий террористов стоящими перед ними «высокими целями борьбы за социальную справедливость»; о «виновности властей в жертвах» в случае активного противостояния террористам и т. п. Такие высказывания, по сути соответствующие «стокгольмскому синдрому», были характерны для немолодых, одиноких мужчин и женщин с невысоким уровнем образования и низкими доходами. Эти высказывания были пронизаны аффектом враждебного недоверия и не поддавались критике. Парадоксально, но такие оценки возникли только после освобождения - в период заложничества именно эти люди демонстрировали описанное выше поведение третьего типа, отличались хаотичными протестными действиями, провоцировавшими конфликты и угрозы агрессии со стороны террористов. Судя по всему, такое реактивное оправдание террористов можно рассматривать как проявление своеобразной «истерии облегчения».

Таким образом, сравнительно массовая психология жертв террора складывается из пяти основных слагаемых. Они могут быть выстроены хронологически. Это страх, сменяемый ужасом, вызывающим либо апатию, либо панику, которая может смениться агрессией. Мужчины и женщины в качестве жертв террора ведут себя по-разному. Определенные поведенческие различия связаны с уровнем образования, развитостью интеллекта и уровнем благосостояния человека (чем меньше у него есть чего терять, тем больше склонность к хаотичному, непродуктивному протесту). Спустя время после террористического акта у его жертв и свидетелей сохраняется психопатологическая симптоматика - прежде всего, в виде отложенного страха, а также разного рода фобий и регулярных кошмаров. Отдельные факторы и обстоятельства можно считать некоторыми «чертами виктимности». В описанных случаях такими чертами был пол (жертвами, прежде всего, становились женщины), наличие маленьких детей или же состояние беременности.

 

Резюме

Подведем некоторые промежуточные итоги. Смысл террора - в устрашении людей. Либо это устрашение общества за счет террористических актов против его отдельных представителей, либо массовый террор.

В основе террора лежит страх достаточно большого числа людей. Это то самое чувство, которое в первую очередь вызывается у людей террористическим актом. Нет страха - нет террора. Страх определяется как эмоция, вызываемая надвигающимся бедствием. Страх - это предвосхищение угрозы. Страх - это сильное специфическое отрицательное переживание, негативная эмоция особой интенсивности. Страх складывается из определенных и вполне специфичных физиологических изменений, экспрессивного поведения и специфического переживания, проистекающего из ожидания угрозы или опасности. Первичными и наиболее глубинными причинами, вызывающими страх, являются боязнь физического повреждения и опасения смерти. Они прямо связаны с инстинктом самосохранения, свойственного всем живым существам. И чем беззащитнее человек, тем сильнее проявляется этот инстинкт.

Страх редко ощущается при непосредственном приближении опасности. Обычно в этот момент действует инерция предыдущего эмоционального состояния, в котором находился человек. Однако, как правило, страх овладевает человеком спустя некоторое время после опасной ситуации и продолжает преследовать его потом в аналогичных или похожих ситуациях. Так действует механизм «отложенного страха», на котором, в основном, и играют террористы.

Умеренный страх, в целом, обычно играет достаточно адаптивную роль - он заставляет человека учитывать многочисленные риски повседневной жизни и, по возможности, заранее минимизировать их.

Крайняя степень страха - это ужас. В отличие от просто страха, сигнализирующего о вероятной угрозе, предвосхищающего ее и сообщающего о ней, ужас констатирует неизбежность бедствия. Соответственно, ужас вызывает иные, нежели просто страх, реакции, иное поведение людей. Субъективное переживание страха ужасно. Оно может заставить человека оцепенеть на месте, тем самым приводя его в абсолютно беспомощное состояние, или, наоборот, может заставить его броситься наутек, прочь от опасности. Первый тип поведенческой реакции - оцепенение и, в результате, беспомощность обычно преобладают в жизни. Второй тип реакции - бегство - представляет собой общий способ ответа как на страх, так и на ужас. Значит, бегство не специфично для ужаса, как не специфичны для него и другие следствия страха. Ужас никогда не вызывает стремления исследовать вызвавший его объект - напротив, он парализует даже ориентировочные рефлексы. В отличие от страха, при ужасе нет ни удивления, ни интереса. Реакция бегства возможна и при ужасе, но только как вторичная, когда ужас несколько ослабевает, для чего необходимо время.

Основными поведенческими следствиями страха и ужаса являются паника, агрессия и апатия. Паника - особое эмоциональное состояние, возникающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка, и проявляющееся в стихийных импульсивных действиях. Паника - сложный, промежуточный, психо-поведенческий феномен. На основе паники как эмоционально-поведенческого состояния возникают массовые панические толпы со специфическим поведением. В общепринятом смысле, под паникой понимают массовое паническое поведение, обусловленное страхом (ужасом).

Не менее заметным видом поведения является стихийная агрессия, обычно определяемая как массовые враждебные действия, направленные на нанесение страдания, физического или психологического вреда или ущерба, либо даже на уничтожение других людей или общностей. Это тоже террор, только с другой стороны: террор массы, подчас направленный против тех террористов, которые вызвали страх, ужас и панику массы. Он проявляется в разных формах - например, в форме геноцида и массовых убийств. Психологически, за агрессией - разрушительным поведением стоит внутренняя агрессивность - эмоциональное состояние, в основе которого лежат гнев и раздражение, возникающие как реакция на фрустрацию, на переживание непреодолимости неожиданных барьеров или недоступность чего-то желанного. Такое состояние может возникать как реакция на ту фрустрацию, которую вызывает террор.

Апатия или смирение - третий вид массовых реакций на террор. Более того: в той или иной степени, но все реакции на террор, и страх, и ужас, и паника, и агрессия, если не дают быстрого результата, спасения или устранения террористов, то рано или поздно заканчиваются истощением. Тогда и приходит апатия - когда двигательная и психическая активность человека падают вследствие панических или агрессивных реакций. Исследования показывают, что апатия может развиваться в двух формах: как непосредственная реакция на террор и как отсроченная реакция, представляющая собой завершение сложной цепи психологических реакций на тот же террор.

Виктимология террора фиксирует три типа поведения в ситуации заложничества. Первый тип - регрессия с «примерной» инфантильностью и автоматизированным подчинением, депрессивное переживание страха, ужаса и непосредственной угрозы для жизни. Это апатия в прямом, немедленном виде. Второй тип - демонстративная покорность, стремление заложника «опередить приказ и заслужить похвалу» со стороны террористов. Это стеническая активно-приспособительная реакция. Третий тип - хаотичные протестные действия, демонстрации недовольства и гнева, отказы подчиняться, провоцирование конфликтов с террористами. Третий тип отличает одиноких людей, мужчин и женщин с низким уровнем образования и способностью к рефлексии. Второй тип характерен для женщин с детьми или беременных. Первый тип - общий для всех остальных заложников.