Надеяться на то, что можно логически убедить или интеллектуально «пересчитать» террориста, в высшей степени наивно. Интеллектуальное соревнование с использованием логических аргументов имеет смысл среди одних людей, а «ствол», как особый аргумент, как «великий уравнитель», признается аргументом среди совсем других. И это -- принципиально разные люди. Причем вы должны понимать, что никогда не научитесь общаться на чужом языке, как на своем, родном. А если вам это и удастся, то сами не заметите, как станете таким же террористом, быстро забыв прежний язык. И тогда будут уже совсем другие песни. Захочется «отмыться», но «акцент» периодически будет прорываться: узнают.
Террористы - особый тип людей, у которых рациональные компоненты в поведении и характере почти отсутствуют, а эмоциональные преобладают до такой степени, что становятся аффективными. С ними трудно говорить: если что не так, то мгновенно наливаются кровью глаза, а пальцы сжимаются в кулаки и тянутся к железу. Такой человек просто не знает нормативных слов типа «можно» и «нельзя», «возможно» или «невозможно». Его лексикон очень прост: «хочу!», «дай!», «мое!», причем здесь и сейчас, немедленно. В отличие от нормального человека, который одинаково способен понимать «рацио» и переживать «эмоции», не выходя за рамки принятого, террорист не способен на это. Психотип этих людей устроен так, что действует по закону «все или ничего». В значительной степени этому способствуют излишняя простота нравов, принятая среди террористов, их банальная невоспитанность и необразованность. Именно эти факторы являются основным источником появления все новых и новых «волн» и даже поколений террористов. Хотя, безусловно, не только они.
Эмоции
В памятке для боевиков исламского движения «Хамаз» написано красиво: «Твои враги должны загораться, как пламень, ты же должен оставаться холодным, как лед». Отсутствие очень сильных эмоций, подчеркнутое хладнокровие считается качеством, повышающим эффективность террористической деятельности и снижающим степень риска для террориста. Однако в жизни далеко не всем террористам удается умело справляться со своими эмоциями.
Среди террористов встречаются два крайних варианта. Один, более редкий, - совершенно безэмоциональный. Это люди с абсолютным хладнокровием, абсолютно не подвластные эмоциям или умеющие их полностью контролировать. Таким выглядел, например, Б. Савинков. В сохранившихся описаниях современников его портретируют очень резкими штрихами: небольшого роста, одет с иголочки; «не улыбается», «веет жестокостью», «сухое каменное лицо», «презрительный взгляд безжалостных глаз». Одна подпольщица, увидев Савинкова вскоре после убийства Плеве, навсегда запомнила «мертвенное лицо потрясенного человека» и образно сравнивала его с «местностью после потопа»: и тот, прежний, и не тот, не прежний. По общим отзывам, Савинков отличался исключительной практичностью, на фоне которой вообще не проявлялись никакие эмоции. Однако это - одна крайность. У. Сомерсет Моэм, широко известный писатель и малоизвестный сотрудник британской разведки, однажды в разговоре с Савинковым заметил, что террористический акт, должно быть, требует особого мужества. Савинков возразил: «Это такое же дело, как всякое другое. К нему тоже привыкаешь». У. Черчилль, лично знавший Б. Савинкова, считал его «человеком без эмоций», одинаково успешно сочетавшим в себе чисто рациональные качества: «мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и стойкость мученика».
Другой, все-таки значительно более часто встречающийся среди террористов вариант отличается противоположностью. Для таких террористов характерна очень богатая внутренняя эмоциональная жизнь. При всей внешней сдержанности, подчеркнутой рациональности, строгости, даже аскезе, внутри террориста бушует бурная эмоциональная жизнь. И чем сильнее ограничения, которые накладывает на участника террористическая деятельность, тем сильнее скрытые, подавляемые эмоции террориста. Пресловутое хладнокровие террориста, его «стальные нервы» - результат жестко подавляющего эмоции влияния рациональных компонентов психики. Такое подавление не может быть постоянным. В литературных описаниях мы постоянно встречаем описания сильнейших эмоций, которые охватывают террориста, например, сразу после успешного осуществления террористического акта. Они могут безумно радоваться, поздравляя друг друга, или, напротив, плакать и страдать.
Хотя, разумеется, и в этом террористы отличаются от обычных, криминальных преступников. По данным специального исследования, проведенного О. Дубовик, лица, совершившие насильственные преступления, отличаются особой эмоциональной облегченностью своих переживаний. «Помимо неверной оценки ситуации и невозможности (нередко мнимой) правомерного разрешения конфликта, многие лица принимают ошибочные решения в силу беззаботного, легкомысленного отношения как к своему поведению, так и к его оценке со стороны общества и государства. Свыше 38 % убийц и 47 % разбойников в момент совершения преступления воспринимали угрозу наказания как абстрактную, малозначительную или неосуществимую. Это свидетельствует не только о слабости, дефектности социальной оценки своего поведения, но в ряде случаев и о слишком сильном эмоциональном напряжении, стрессе, исказившем оценку ситуации и грозящих последствий»[173].
Данные факты позволяют, прежде всего, сделать заключение о недостаточном развитии интеллектуальной сферы - именно за счет ее слабости часто эмоции, что называется, «вылезают наружу». У террористов нет беззаботного, легкомысленного отношения ни к террористическому акту, ни к его оценке. Эмоции у них отделены от террористической деятельности - при всей их эмоциональной лабильности, террором они занимаются предельно серьезно. Хотя сильный эмоциональный стресс обычно и объединяет террористов с обычными преступниками, но все-таки не до такой степени.
Жизнь террориста проходит в постоянных эмоциональных переживаниях. Он живет в эмоциях страха, опасаясь попасть в руки противников. Одновременно он живет в эмоциях гнева и презрения к своим противникам и воодушевления от предвосхищения того вреда, который собирается им нанести. Естественно, что такие противоречивые эмоции часто сталкиваются между собой, приводя к внутренним эмоциональным конфликтам. Такие конфликты и предопределяют то тяжелое состояние хронического эмоционального стресса, в котором находится террорист. Для хронического стресса характерны эмоциональная лабильность, легкость почти мгновенного перехода от одного эмоционального состояния к прямо противоположному. По моим наблюдениям, боевики Народного фронта освобождения Палестины были в состоянии плакать, рассказывая о том, как им пришлось уходить из Бейрута, где они «с одними автоматами Калашникова месяц сдерживали израильские танки», после этого мгновенно переходить к возмущению («почему нам не дали более серьезного оружия - мы бы им показали!») и почти сразу к сарказму и самоиронии, рассказывая о том, как после эвакуации из Ливана в Йемен тамошние власти их разоружили и, в буквальном смысле, «отправили на сельскохозяйственные работы». Все это, разумеется, сопровождалось резкими угрозами и отчетливым гневом в отношении своих основных противников, израильтян.
Часто террорист, вынужденный жестко подавлять свои эмоции в рамках террористической деятельности, бывает эмоционально-распущенным в других, например, бытовых вопросах. Обычно сосредоточенные в сфере основных занятий палестинцы, например, отличаются полной эмоциональной раскрепощенностью в повседневной жизни. Поражает одна деталь: люди, лишенные своего государства и борющиеся за его создание, всегда и везде чувствуют себя, что называется, «как дома»: после сложного многодневного нелегального путешествия, например, они мгновенно оказываются в тапочках и сразу же предельно эмоционально, не стесняясь в выражении своих чувств, начинают изучать гостиницу.
За исключением разве что глубоко религиозных исламских фундаменталистов, всем другим террористам свойственна глубоко эмоциональная личная жизнь. Как правило, они не очень разборчивы и сдержанны в сексуальных связях. Повышенный темперамент ведет не только к гиперсексуальной активности, но и просто к гиперэмоциональности. Хотя в целом эмоциональная сфера находится под контролем, террорист готов снять этот контроль, как только считает это возможным. Тогда чувства вырываются на волю и проявляются бурно.
Однако важнейшим, наиболее распространенным эмоциональным состоянием террориста является его постоянная настороженность. Феномен настороженности проявляется в постоянной готовности к отражению угрозы нападения, повышенным уровнем бодрствования и концентрацией внимания на малейших изменениях всех, прежде всего физических, параметров окружающей среды, выраженной гиперестезией. Даже внешне заметная постоянная подозрительность террориста проявляется в непрерывном делении всех окружающих на «своих» и «чужих». Естественно, что «чужой» априорно идентифицируется с отвратительным и чуждым «образом врага» (реакция враждебного недоверия). Любопытно, что при подтверждении того, что «чужой» - на самом деле «свой», характер отношений резко меняется на массированные проявления доверия и открытости (иногда чрезмерные). Это говорит о резкой поляризации эмоций и об эмоциональной лабильности террориста.
Б. Савинков так описывал Е. Сазонова - одного из наиболее ярких террористов начала XX в.: «Сазонов был молод, здоров и силен. От его искрящихся глаз и румяных щек веяло силой молодой жизни. Вспыльчивый и сердечный, с кротким, любящим сердцем, он своей жизнерадостностью только еще больше оттенял тихую грусть» другой террористки. Еще об одной пожилой сподвижнице: «На ее бледном, старческом, морщинистом лице светились ясные, добрые материнские глаза. Все члены организации были как бы ее родными детьми. Она любила всех одинаковой, теплой любовью». Уже упоминавшегося И. Каляева современники описывали как «натуру впечатлительную, чувствующую свежо и сильно». За редкую эмоциональность его называли «Поэтом», а отношение к товарищам (например, к Савинкову) описывали как «чувство глубочайшего восторга».
Моральные проблемы
Понятно, что слепой фанатик, осуществляющий жестокий террористический акт на рациональном «автопилоте», не мучается переживанием моральных проблем. Это слепая машина для разрушения, не задумывающаяся над нравственными вопросами просто потому, что такие вопросы чужды для такой машины. Моральные проблемы возникают лишь при наличии определенного интеллектуального уровня. Неграмотные, необразованные исламисты, действующие по принципу «иншалла» («все во власти Аллаха, по милости его»), не страдают нравственными сомнениями.
Однако относительно развитых в интеллектуальном плане террористов внутренне постоянно волнует вопрос, насколько они правы в своих действиях. В описаниях того же Б. Савинкова, например, этой стороне уделяется значительное внимание. Всякий раз, готовясь к террористическому акту, террористы ищут ему нравственное оправдание. Иногда доходит до совершенных парадоксов, когда верующие христиане прибегают к совершенно иезуитской логике, считая, что, умерщвляя чье-то тело, они тем самым спасают душу своей жертвы. Впрочем, такого рода психологические парадоксы живы и поныне: исламские террористы верят, что их акции не только спасают их собственные души (подвиг во имя Аллаха), но и помогают душам своих жертв поскорее отправиться в рай. Боевики движения «Хамаз» из специальной памятки для боевиков своей организации твердо знают: «Аллах простит тебя, если ты исполнишь свой долг и убьешь неверного; в раю Аллах возьмет на себя все твои проблемы». Так, в частности, именно этим объясняли некоторые исламские теологи сущность взрывов небоскребов в Нью-Йорке, повлекших за собой тысячи жертв. Сами небоскребы рассматривались как «жертва Сатане», а погибшие под обломками люди объявлялись «избавленными от служения ложным богам». Понятно, что для глубоко религиозного террориста-фанатика все просто - его избавляет от моральных проблем сам Бог, - но все-таки и ему оказывается необходимо какое-то нравственное самооправдание.
Однако и такие самооправдания не всегда бывают достаточными, и моральные страдания могут продолжаться и после «победы», то есть успешно совершенного террористического акта. Б. Савинков так описывал восприятие «победы»:
«Внизу у Иверской нам навстречу попался мальчишка, который бежал без шапки и кричал:
- Великого князя убило, голову оторвало. <...>
В ту же минуту Дора наклонилась ко мне и, не в силах более удерживать слезы, зарыдала. Все ее тело сотрясали глухие рыдания. Я старался ее успокоить, но она плакала еще громче и повторяла:
Это мы его убили... Я его убила... Я...
Кого? - переспросил я, думая, что она говорит о Каляеве.
Великого князя».
Трудно теперь однозначно оценить, что же это реально было: психологическая разрядка после сверхсильного напряжения, банальная женская истерика или искренние переживания и раскаяние. Однако из сопоставления с другими фактами становится ясно, что последнее никак нельзя отвергать. По нашим данным, Даже убежденные в своем моральном праве на насилие террористы-мужчины обычно нелегко переживали нравственные проблемы спустя время после совершения террористических актов. Так, в частности, по свидетельству Б. Савинкова, террорист Е. Сазонов писал ему с каторги: «Сознание греха никогда не покидало меня». Даже палестинские террористы часто говорили о «тяжести на душе», хотя и объясняли свои насильственные действия внешними, вынужденными обстоятельствами.
Моральные проблемы террориста могут приобретать странный, даже вычурный характер. Только что упомянутый известный террорист И. Каляев, убийца брата царя, великого князя Сергея Александровича, психологически запредельно сложно описывал свое свидание с посетившей его в тюрьме вдовой великого князя.
«Мы смотрели друг на друга, не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я - случайно, она - по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития. И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.
- Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.
И я взял иконку.
Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления великого князя.
- Моя совесть чиста, - повторил я, - мне очень больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно, и если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, не только одну».
Стоит ли говорить, что сама вдова совершенно по-иному описывала эту встречу, на которую она пошла всего лишь затем, чтобы, что называется, взглянуть в глаза убийце своего мужа?
Обратной стороной моральных проблем является выраженная практически у всех террористов потребность в понимании, необходимость «выговориться» перед другими людьми (обычно перед «своими», но иногда и перед чужими, включая следователей). При отсутствии возможности устного общения с подходящим собеседником активно используется эпистолярный жанр. Так, тот же И. Каляев в одном из писем из тюрьмы писал товарищу: «Мой дорогой, прости, если в чем-либо я произвел на тебя дурное впечатление. Мне очень тяжело подумать, что ты меня осудишь. Теперь, когда я стою у могилы, все кажется мне сходящимся для меня в одном, - в моей чести, как революционера, ибо в ней моя связь с Боевой Организацией за гробом». В другом письме он же писал: «Я хотел бы только, чтобы никто не подумал обо мне дурно, чтобы верили в искренность моих чувств и твердость моих убеждений до конца»[174].
Однако подчеркнем еще раз: серьезные моральные проблемы присущи только лишь «идейным» террористам, причем с достаточно высоким уровнем образования и интеллектуального развития, способным к сознательной рефлексии своей деятельности. Для всех остальных типов террористов значительно более характерно наличие совершенно иной психологии, прежде всего - дорефлексивных, сравнительно примитивных «синдромов» вместо каких-либо сложных моральных проблем. Приведем в качестве примера современного терроризма слова женщин, осужденных за взрыв вокзала в Пятигорске по заданию чеченского боевика С. Радуева. На судебном процессе над С. Радуевым в Махачкале осенью 2001 года эти женщины показали, что целью взрыва для его заказчика (Радуева) было «посеять панику, а число жертв его не волновало».
«Синдром Зомби»
Автор всем известной серии блестяще экранизированных романов о британском супермене-разведчике Джеймсе Бонде Я. Флеминг писал в одном из них: «Зомби - страшные существа. Он (Зомби) внушает смертельный ужас. Его невозможно убить... Он уже мертв».
Понятие «синдром Зомби» стало особенно широко, популярным со времен первых американских фильмов-супербоевиков («блокбастеров») с А. Шварценеггером в главной роли («Коммандо» и др.). Затем у нас это понятие закрепилось за вполне определенной категорией военнослужащих в ходе афганской и чеченской войн. Заметим, что в армейской среде понятие «Зомби» имеет заметный негативно-оценочный оттенок.
Этот синдром проявляется в постоянной, причем выглядящей не нарочито, а как совершенно естественное, органичное свойство, сверхбоеготовности (сверхготовности к отражению нападения), широко разлитой враждебности с тотальным образом врага, паранойяльной постоянной устремленности к наиболее сложно организованным боевым действиям. В жизни это - своего рода «синдром бойца», постоянно нуждающегося в самоутверждении и подтверждении своей состоятельности.
По мнению специалистов-психопатологов, «сидром Зомби» можно рассматривать как «предельное выражение долговременного патологического развития личности в условиях хронического жестокого Эго-стресса», связанного с чередованием ситуаций повышенной боеготовности и боевых действий. Выраженные проявления «синдрома Зомби» можно рассматривать как «разновидность психопатоподобного синдрома с мономаниакальной параноидностью»[175].
Люди с «синдромом Зомби» постоянно живут «на войне» (иногда еще образно их называют «псами войны»). Даже когда нет боевых действий, они всячески избегают ситуаций мира и покоя, ищут и охотно сами создают обстановку боевого конфликта. Оружие - их любимая игрушка, которой они владеют блестяще. Такие люди быстро и легко формируют для себя образ врага. В преследовании врага они неутомимы, беспощадны и холодно-жестоки. В боевой ситуации они чувствуют себя как рыба в воде, как бы совершенно неуязвимыми. Такое самоощущение небезосновательно: боевых потерь среди таких лиц практически никогда не бывает, редкие же все-таки случающиеся потери обычно связаны либо с форс-мажорными обстоятельствами, либо с грубыми нарушениями ими своих собственных правил нахождения в состоянии постоянной сверхбоеготовности. Что называется, расслабляться нельзя: позволил себе расслабиться - вот и потери. Террористы из движения «Хамаз» знают: «Борьба - это постоянное напряжение всех сил. Расслабиться воин Аллаха сможет только в раю».
Прекрасная физическая и боевая подготовка, достижению и поддержанию которой подчинена вся их жизнь, обычно позволяет таким людям практически неограниченно переносить тяготы военного дискомфорта. Более того: они настолько привыкают к таким тяготам, что считают их естественными.
Соответственно, такая физическая подготовка часто парадоксально сочетается с их беспомощностью в простых житейских ситуациях. В частности, известны трудности «Зомби» в общении с противоположным полом: иногда в этих отношениях у них явно внезапно может быстро развиться заметная регрессия на уровне поведения 10-12-летнего ребенка. Однако их растерянность вместе с проявлениями сверхдоверчивости и сверхоткрытости по отношению к «своим» может столь же внезапно сменяться внешне также немотивированной и заранее непредсказуемой агрессивной враждебностью. Это часто заставляет окружающих как бы «ощущать» устрашающую ауру их деструктивной «запрограммированности». Известная непредсказуемость их предельно разрушительного поведения, как правило, резко возрастает при алкогольном и наркотическом опьянении. Хотите увидеть «Зомби»? Приходите на празднование Дня военно-десантных войск или Дня пограничника - кому что ближе. Там все наглядно.
Для людей с «синдромом Зомби» обычно характерно не атлетическое, а, напротив, диспластическое и(или) даже астеническое телосложение, однако многолетний опыт усиленных спортивных тренировок делает их гиперкомпенсированными атлетами. На лице у них нередко наблюдается парамимия. Их специфическая «звериная» пластика может внезапно (особенно при общении с лицами противоположного пола) сменяться крайней степенью моторной неловкости так называемого «закрытого диагонала» (по классификации Л. Выготского). В условиях боевого конфликта их поведение обычно характеризуется асексуальностью. В мирное время, в стабильной обстановке они испытывают заметные трудности в поиске сексуальных партнеров - возможно, в связи с их ранимостью и повышенной чувствительностью во внебоевых ситуациях. В межличностном общении их отличает очень узкий круг эмоционально насыщенных привязанностей. В мирных ситуациях у «Зомби» на первый план выходят проявления эмоциональной дисгармонии, причем «в ее структуре парадоксальность, холодность, сензитивность, брутальность и символический неологизм, характерные для шизотима, часто сочетаются с взрывчатостью, вязкостью, замедленностью (брадипсихией) и метафорической олигофазией, характерными для эпилепто,тима, то есть формируется двойственная, шизоэпилептоидная конституция. Эта дисгармония может находить (и находит) выход в противоправных действиях»[176].
Специалисты считают, что безусловно психопатологические «симптомы первого ранга» (идеи преследования, феномены ментального автоматизма, даже императивного галлюциноза) в краткосрочных эпизодах в форме «вспышек», «зарниц», «инсайта» могут выступать в качестве естественных реакций психики на чрезвычайные ситуации боевого столкновения. Они помогают эффективно участвовать в сложных боевых действиях, реализуясь в беспрекословном и бесконтрольном подчинении, мгновенном, внутренне неопосредованном (без размышлений) выполнении приказов командира, в опережающих, предвосхищающих развитие ситуации (по механизму инсайта) действиях в боевой обстановке.
Люди с заметным «синдромом Зомби» - идеальные солдаты, у которых постоянная агрессивная враждебность выступает как механизм своеобразной адаптации к внешним условиям. Они всегда «на войне», обстановка боевого столкновения - их естественная «среда обитания». В террористических организациях «Зомби» - идеальные боевики-исполнители. В криминальных формированиях это пресловутые «быки».
Одно из частных проявлений «синдрома Зомби» - так называемые рефлексы безопасности. После возвращения на родину с афганской войны автору этой книги самому пришлось в течение ряда долгих месяцев постепенно избавляться от таких «рефлексов». Первое время, например, я не мог находиться в местах скопления людей, в метро, даже на автобусных остановках - один из базовых «рефлексов безопасности» в Афганистане императивно не позволял допускать ситуаций, когда в радиусе двух-трех метров от тебя (дистанция броска тела) присутствует посторонний человек. Такое присутствие представляло собой потенциальную опасность и требовало либо выхода из ситуации (увеличения расстояния), что бывало технически просто невозможно из-за всем известной давки в нашем транспорте, либо отношения к постороннему человеку как к потенциальному противнику.
«Синдром Рэмбо»
Термин «синдром Рэмбо» возник и распространился сразу после известного цикла фильмов об американском ветеране войны во Вьетнаме, вернувшемся домой, но не сумевшего «найти себя» в мирной жизни и как бы поневоле ставшего террористом.
Мастерски сыгранная С. Сталлоне роль боевика Рэмбо создала удачный образ, а его имя вскоре стало нарицательным. Специалисты по исследованию поведения людей в чрезвычайных ситуациях считают, что «синдром Рэмбо» - это своего рода предельное выражение, результат долгосрочного формирования вполне устойчивой невротической структуры личности, раздираемой непреодолимым интрапсихическим конфликтом между стремлением к острым ощущениям и переживаниями тревоги, вины, стыда и отвращения за свое участие в них. «Ключевой характеристикой этой структуры служит либо сознание «миссии», добровольно возложенных на себя тяжелых, но благородных альтруистических обязанностей, позволяющих реализовать агрессивные побуждения без самоупрека во враждебности, либо сознание принадлежности к «корпорации», профессиональных обязанностей, позволяющих рисковать жизнью и здоровьем без самоупрека в аутоагрессивности»[177]. Это верно.
С одной стороны, почти любой террорист либо совершает революцию, либо спасает человечество, либо освобождает свой народ - его «миссия» всегда высока, масштабна и благородна. Она ставит его в особое положение, выделяет из ряда обычных людей. С другой стороны, почти любой террорист больше всего дорожит принадлежностью к своей группе, организации. При наличии негативных внешних оценок и неустойчивой самооценки ему необходимо безусловно положительное отношение со стороны хотя бы своих товарищей по организации. Это во многом как раз и дает отмеченное выше ощущение «профессиональных обязанностей», которые надо исполнять со спокойной готовностью к самопожертвованию, но без всякого рода явного или даже скрытого мазохизма в виде «аутоагрессивности».
«Миссионерство» - основной психологический стержень «синдрома Рэмбо». Он не может (хотя и умеет) убивать «просто так» - он обязательно должен делать это во имя чего-то высокого. Поэтому ему приходится все время искать и находить те или иные, все более сложные и рисковые «миссии». Вслед за просто «Рэмбо», как известно, были и «Рэмбо-2», и «Рэмбо-3», и «Рэмбо-4». Будут и еще, хотя и под другими названиями - «синдром Рэмбо» неистребим.
Люди с «синдромом Рэмбо» всегда испытывают большие трудности адаптации к спокойной, рутинной деятельности, часто переживают ощущение скуки и своей несостоятельности в обыденной жизни. Они постоянно стремятся к тому, чтобы так или иначе «взвинтить» ситуацию, других людей и самого себя, часто искусственно (хотя обычно и неосознанно) создавая сложности, которые необходимо «героически преодо-левать». Тем самым они постоянно стремятся оказаться в супер-экстремальной обстановке, в очаге какой-нибудь чрезвычайной ситуации. Важнейшими и наиболее значимыми для них характеристиками экстремальной ситуации являются «близкое по духу окружение» и «наличие правил игры». Важным для них является и «отвечать добром на зло», не отступать ни перед какой угрозой при выполнении того, что они сами считают «благородной миссией». Поэтому люди с выраженным «синдромом Рэмбо» всегда добровольцы. Они склонны к самоограничению, обычно безотказны и болезненно совестливы, даже альтруистичны по отношению к «своим»; временами они бывают просто откровенно навязчивыми - прежде всего, с частыми предложениями своей помощи. Ничего не поделаешь: как говорится, террор - дело добровольное. Часто они весьма впечатлительны и даже ранимы.
Девизом людей с «синдромом Рэмбо» является популярное ныне среди молодежи словечко «экстрим»: они во всем стремятся жить по самому высшему, экстремальному уровню. Специалисты отмечают, например, такую очень показательную деталь: особое своеобразие «синдрому Рэмбо» придает крайне выраженное стремление к сексуальной самореализации в экстремальных условиях. Так, в очагах чрезвычайных ситуаций объективно зафиксированы их сверхрискованные эскапады и сексуальные «подвиги». В спокойных, рутинных ситуациях трудности адаптации лица с «синдромом Рэмбо» часто компенсируют алкогольными эксцессами, доходящими до длительных запоев, и многообразными соматоформными реакциями.
Террорист с «синдромом Рэмбо» - это человек, стремящийся к ужасу и сеющий ужас во имя высокой цели, однако делающий это не потому, что ему дорога та или иная цель, а всего лишь потому, что по-другому он просто не умеет жить.
«Синдром камикадзе-шахэда»
Террористов-смертников, уничтожающих себя вместе со своими жертвами в ходе террористического акта, называют «камикадзе» - по аналогии с японскими самураями, жертвовавшими своей жизнью ради достижения тех или иных целей. Судя по всему, первым террористом-камикадзе в самом строгом смысле слова был Герой Советского Союза Н. Гастелло. Именно он в 1941 году направил свой горящий самолет на колонну немецких танков. Однако широко известными террористы-камикадзе стали только в ходе дальнейших событий Второй мировой войны, когда японские летчики-камикадзе на специально построенных для этих целей и оснащенных взрывчаткой планерах-»таранах» совсем небезуспешно пытались топить корабли американского военно-морского флота. Позднее термин стал применяться ко всем террористам-смертникам. Сразу же после взрывов небоскребов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, осуществленных заранее угнанными и сознательно направленными на эти небоскребы «боингами», пилотировавшимися террористами-смертниками, термин «камикадзе» реанимировался в своем первоначальном, японском значении.
К основным психологическим характеристикам данного синдрома, прежде всего, относится экстремальная готовность к самопожертвованию в виде жертвы самой своей жизнью. Террорист-»камикадзе», по тем или иным причинам, счастлив возможности отдать свою жизнь и унести с собой на тот свет по возможности наибольшее число врагов. Понятно, что для этого камикадзе психологически должен как минимум преодолеть собственный страх смерти. Именно это и происходит под влиянием тех или иных причин - психологических факторов, обладающих огромной суггестивной силой. Такими факторами могут быть некоторые идеи (например, идея патриотизма), сильные чувства (ненависть к врагу), эмоциональные состояния (так называемый кураж). Наиболее ярким в психологическом плане является комплекс состояний, испытываемый исламскими смертниками-шахэдами. «Синдром шахэда» - это особая исламская разновидность «синдрома камикадзе», наиболее актуальная именно для современного мира. Движение «Хамаз» однозначно учит своих боевиков: «Аллах велик, и ты - острие его меча. Смерть за Аллаха - дорога в рай». Психология шахэда основана на вере в религиозную идею святости «муджахетдина», «воина Аллаха», без раздумий отдающего свою жизнь во. имя Бога и вознаграждаемого за это прямо-таки немедленным попаданием в рай, где его ожидают невероятные по комфортности условия пребывания. В частности, в раю его ожидают роскошные еда и напитки (типа шербета), а также почему-то ровно семьдесят девственниц для совершенно невиданных сексуальных удовольствий.
