Преподобный Р. Б. Пир и. Сущность Японии. Лондон, 1867

X x x

Характер японцев отмечен двумя дисгармонирующими качества" ми:скромностью и самонадеянностью. Их язык, нразы, обычаи воплощают идеюсамоуничижения, в то время как их умы полны чрезмерным тщеславием -- личными национальным.

И. Клемент, Справочник современной Японии. Нью-Йорк, 1903

* Переход к тоталитаризму был бы менее болезненным для японцев, чем длялюбого западного народа. Есть большое искушение подозревать, что покойныйоснователь сегуната Токугава может возродиться вновь.

Эдвард Зейденштикер, Япония. Нью-Йорк, 1962

Зачем воскрешают богов

Пока вчерашние производители пилотируемых человеком торпед исамолетов-снарядов спешат приобщиться к выпуску современного ракетногооружия, на другом, идеологическом фланге идет ожесточенное сражение за умымолодежи. Послевоенному поколению свойственно задаваться вопросами: каково жеместо Японии в послевоенном мире? Какова ее новая роль? На этих естественныхраздумьях кое-кто пытается спекулировать. Молодежи вбивают в головы, будтоЯпония все еще не обрела положения великой державы из-за отсутствия неких"национальных целей". Дескать, выкорчевали из умов милитаризм и шовинизм, ноничего другого взамен не вложили. Вот и возникла "духовная пустота", помеханациональному самосознанию. Здоровое чувство национальной гордости расцветает на почведоброжелательства и уважения к другим народам. Но у тех, кто кричит об"идейном вакууме", на уме другое. Идет перекройка школьных программ, которуюпрогрессивная печать метко охарактеризовала как "воскрешение богов". Едва восстановили в календаре "День основания государства", какимператор Дзимму вновь вернулся на страницы учебников. Профессор Сабуро Иенага, автор книги "Новая история Японии" длястаршеклассников, демонстративно подал в суд на министерство просвещения зато, что оно вносит в текст все новые и новые поправки. Суть их-- постепенныйотход от оценки минувшей войны как преступного акта со стороны тогдашнихправителей Японии -- милитаристской клики. Линия эта видна даже в замене иллюстраций. В разделе "Война и жизньнаселения", например, вместо женщин, томящихся в очереди запродовольственным пайком, появилась фотография генерала Тодзио, которыйотечески утешает детей павших воинов. Зато урезано описание трагедии Хиросимы и Нагасаки, иным сталоразъяснение девятой статьи послевоенной конституции. Раньше о нейговорилось: "Японская конституция выражает стремление народа к миру. Онапровозглашает, что Япония навечно отказывается от войны как средства решениямеждународных споров и не будет создавать какие-либо вооруженные силы". Вместо этого теперь в учебнике написано лишь следующее: "Конституция гласит, что, желая всеобщего мира, Япония не будет вестивойн, приносящих народу несчастья". Перестройка школьных программ сопровождается яростными нападками наВсеяпонский профсоюз учителей. Все шестьсот тысяч, Как один, верны клятве. Это мы, это мы -- "Никкиосо". Где только не услышишь в Японии эту песню! На товарищеской пирушке и намассовом митинге ее поют стоя, взявшись за руки и раскачиваясь в такт. И всякий раз, когда звучит учительский гимн, до глубины душичувствуешь: какая это могучая общественная сила -- шестьсот тысячнаставников молодежи, объединенных клятвой: "Никогда больше не пошлем нашихучеников на поле боя!" Именно под таким девизом родился после войны Всеяпонский профсоюзучителей ("Никкиосо"). Люди, воспитавшие поколение пилотов-смертников, сболью осознали трагизм своей причастности к превращению школы в слепоеорудие милитаристских сил, которые довели страну до национальной катастрофы.Ведь именно раздуванию шовинистического угара служил пресловутый рескрипт "оверности трону, созданному вместе с небом и землей", идея о божественномпредназначении Японии, якобы завещанная самим Дзимму -- потомком богинисолнца и основателем императорской династии. После капитуляции по требованию союзных держав устои старой школы былиразрушены, а учителям была предоставлена свобода политической деятельности.Когда несколько лет спустя, с началом войны в Корее, американские оккупантысбросили маску "поборников демократизации Японии" и открыто взялиреакционный курс в народном просвещении, им уже противостояла мощнаяорганизованная сила в лице Всеяпонского профсоюза учителей. Не раз предпринимались с тех пор попытки внести раскол в его ряды,сколотить в противовес ему некую педагогическую лигу. Но "Никкиосо",объединяющий в своих рядах около восьмидесяти процентов преподавателейпервого-девятого классов и пятидесяти процентов преподавателейдесятого-двенадцатого классов, доныне остается влиятельнейшей силой внародном образовании; силой, которая формирует умы и сердца почти двадцатимиллионов школьников. Если японским реваншистам приходится пока лишь завидовать многому, вчем их западногерманские собратья давно преуспели, несомненная заслугапринадлежит здесь тем, кто хранит верность клятве: "Никогда больше не пошлемнаших учеников на поле боя". Говорить о "божественном предназначении" Страны восходящего солнцатеперь никто не решится. Но все чаще стали заводить речь, что Япониинадлежит стать "третьим столпом свободного мира" наряду с США и ихнатовскими союзниками в Европе. Что же сулила бы стране подобная роль? Бытькостылем для прогнивших реакционных режимов в Азии? Неужели южновьетнамскиемарионетки или южнокорейская клика и есть олицетворение того "свободногомира", который Япония должна подпирать, дабы обрести "национальную цель"? В сознании нации произошел глубокий сдвиг. Нельзя его недооценивать, нобыло бы неверно и переоценивать его. Дерево милитаризма срублено, но и невсе его корни вырваны до конца. Есть силы, которые стремятся возродить фанатический ореол вокруг слов"камикадзе" и "Кайтен". На эту тему пишутся книги, снимаются кинофильмы. Ввоенном училище близ Хиросимы открыт монумент, на котором написаны имена2624 смертников, взорвавшихся вместе со своими самолетами или торпедами. Разумеется, для ракетно-ядерного века человек-торпеда или человек-бомба-- вчерашний день. Если прежде японские фабриканты оружия ухитрялисьнаживаться на механизации индивидуальных самоубийств, то вернуться кпрежнему делу теперь значило бы уготовить подобную участь сразу целомународу. Как знать, может быть, монументы с именами смертников сослужат службу.Пусть смотрит на них молодое поколение, поднявшееся за послевоенные годы;поколение, которому кое-кто мысленно примеряет военный мундир. Трудно придумать более наглядное выражение мысли, к которой приходиткаждый японский патриот, задумываясь над судьбами своей родины, надпроблемами войны и мира: путь милитаризма и реваншизма может в наш векозначать для Японии лишь путь национального самоубийства.

Восхождение на Фудзи

Буду откровенным: когда служитель поднебесного храма выжигал на моемпосохе последнее, десятое клеймо "Вершина Фудзи, 3776 метров", -- в голове уменя была лишь далекая от поэтического пафоса японская пословица: "Кто ниразу не взобрался на эту гору, тот дурак; но кто вздумал сделать это дважды,тот дважды дурак". Хотя из десяти этапов древней паломничьей тропы я прошел лишь половину(восхождение начинают теперь с пятой станции, куда проложена платнаяавтодорога), пеший подъем с трех часов дня до трех часов ночи нельзя назватьпустяковой прогулкой. Тем более когда весь опыт альпинизма ограничиваетсядетскими воспоминаниями о груде шлака у котельной во дворе староголенинградского дома. Кстати, именно эта груда вставала в памяти, когда я карабкался побесконечному склону священной японской горы, увязая ногами в пористых острыхосколках и въедливом вулканическом пепле. Фудзи -- это тысячекратно увеличенный отвал шлака: та же фактура, тотже цвет от темно-серого до буроватого, та же крутизна. Впрочем, точнее будетсказать: чем выше, тем круче. Дает о себе знать чуть заметный прогибсклонов, который так любил подчеркивать художник Хокусаи в своих картинах"Сто лиц Фудзи". За пятой станцией остался шум сосновых лесов. За шестой исчезли всякиеследы растительности. Тропа, по словам японцев, пересекает здесь "границуземли и неба". Но чем безжизненней становится склон, тем он многолюднее.Попутчиков столько, что вполне можно обойтись и без проводника. Между седьмой и восьмой станциями назначен ночлег. В приземистой хижинеиз лавовых глыб постояльцу дают миску горячего риса, несколько ломтиковсоленой редьки, сырое яйцо, место на нарах, пару одеял. С восьми вечера до часу ночи полагается спать. Но где там! Ощущениетакое, будто ты улегся не в горном приюте на высоте 3300 метров, а наперроне вокзала или у дороги, по которой гонят гурты скота. Словно копыта,цокают по камням сотни посохов, звякают бубенчики, привязанные к каждому изних, чтобы путник не отстал в тумане. Ни на минуту не стихают топот,свистки, крики лоточников. Как из вокзального громкоговорителя доносятсяголоса проводников, перекликающихся с помощью карманных раций. Давно стемнело, а люди все идут и идут. Поистине армия на марше черезперевал. Пора двигаться дальше. Вклиниваюсь в строй, и в глазах начинает рябитьот пляшущих по камням лучей карманных фонариков. Лучше уж смотреть не подноги, а по сторонам, тем более что зрелище того заслуживает. Ночное шествиевыглядит как сплошная вереница огней, которая начинается где-то у подножьяи, извиваясь зигзагами, уходит в немыслимую высь, к звездам. Начинает светать. Прибавляю шагу: не пропустить бы восход! Однако общийтемп движения, наоборот, замедляется. Торопить впереди идущих бесполезно: имнекуда ступить. В предрассветных сумерках видно, что оставшийся отрезоктропы сплошь забит людьми, которые движутся к вершине со скоростью очередиза газетами. Самое время присмотреться к попутчикам. Идут целые семьи со старыми ималыми ("Ну что ты хнычешь! Осталось совсем немного. Помоги-ка лучшебабушке. Видишь, она и то не жалуется!") Модно подстриженные девушки вджинсах с бахромой несут гитару и проигрыватель с пластинками. Нестройный хор седовласых мужчин юношески-задорно поет по-латынистуденческую песню: врачи-однокурсники дали зарок совершить это восхождениетридцать лет назад. Учитель рассказывает в мегафон колонне заспанныхшкольников о природе вулканов. К словам его почтительно прислушиваетсяэкскурсия крестьянок с Хоккайдо. Для двух молодых пар восхождение на Фудзи заменяет свадебноепутешествие. ("Мы оба работаем в шахте, вот и решили: не все же лазать вниз,надо хоть раз забраться и наверх. По крайней мере, будет что вспомнить и нами невестам...") Пять миллионов экскурсантов приезжают каждый год к подножию Фудзи.Четверть миллиона человек ежегодно совершают восхождение на вершину. В этомпестром потоке совершенно теряются белые одежды пилигримов, бормочущихстаринные заклинания: "Да очистятся шесть чувств". Здесь, как нигде, постигаешь меру народной любви к Фудзи. Здесьубеждаешься, что восхищение ее красотой воплощает тот самый культ роднойприроды, который сидит в душе японца прочнее всех религий. Легко понять, какое смятение вызвала в стране весть, что безупречныеочертания горы -- излюбленный образ японского искусства -- находятся подугрозой! Гора-святыня, гора-символ разрушается. Даже издали, из окна экспрессаТокио -- Осака, на темном конусе Фудзи видна вертикальная белая полоса. Этоостатки снега на теневой стороне Большого провала, который глубоким,трехкилометровым шрамом прорезает западный склон. А уж взобравшись на Фудзи, можно обследовать ее рану почти вплотную.Если пройти на запад по кольцевой тропе, опоясывающей гору на уровне пятойстанции, выше по склону видишь ущелье, похожее на разинутую пасть. Начинаясьу вершины, у кромки кратера, оно постепенно расширяется до пятисот метров, аперед чертой лесов сужается вновь, уходя оврагом вплоть до подножья. Сравнение Фудзи с гигантским отвалом шлака можно отнести не только кповерхности, но и к структуре этой вулканической горы. В японских летописяхупоминаются восемнадцать ее извержений, последние из которых произошли в800-м, 864-м и, наконец, в 1707 году, когда даже удаленный на сто километровТокио был засыпан слоем пепла в пятнадцать сантиметров толщиной. Из этой же бурой пыли и пористых осколков, то есть грунтов рыхлых,непрочных, и сложены склоны горы, если не считать нескольких окаменевшихлавовых потоков. Когда стоишь перед Большим провалом, кажется, что его днопоминутно простреливают пулеметные очереди: то тут, то там взметаютсяоблачка вулканической пыли от падающих камней. Оползни и обвалы учащаются весной, когда из-под снеговой шапки горысочатся талые воды, а также в пору осенних тайфунов, когда ливневые потокикатят вниз глыбы застывшей лавы, загромождая ими речные долины у подножья. Специалисты утверждают, что, если не принять срочных мер, Большойпровал вскоре прорежет кромку кратера. Процесс эрозии тогда резко усилится,и через несколько десятилетий Фудзи станет похожа на половину зуба,выщербленного огромным дуплом. О разрушении Фудзи заговорили даже в японскомпарламенте. Это вызвало взрыв страстей от причитаний, что святыняпрогневалась на осквернивших ее людей, до самых неожиданных проектовспасения горы. Ученые, например, считают, что куда большим кощунством, чем толпыэкскурсантов, является спекуляция на народной любви к горе. Восемь страництелефонной книги занимают названия коммерческих фирм, начинающихся со слова"Фудзи". Дельцы знают, что внутри страны такая марка рождает доверие, а намировом рынке служит олицетворением Японии. Ученые предложили взиматьспециальный налог с корпораций, носящих имя священной горы, чтобы на этиденьги вести борьбу с эрозией. Странный путь? Но более реального нет. Споры выявили лишь неясность вглавном: кто же в Японии должен взять на себя это неотложное дело? Местныевласти? Но Большой провал как раз служит границей префектур Яманаси иСидзуока. Государство? Но оно, сколь ни парадоксально, является тутответчиком в многолетней тяжбе. Служители неба через суд пытаются доказать,что национальная святыня Японии не является государственной собственностью,а принадлежит находящемуся на горе храму. Пока, однако, могу засвидетельствовать, что споры о завтрашнем днеисчезающей горы лишь подхлестнули интерес к ней. Пусть альпинисты считаютФудзи недостойной своего внимания. Километровая очередь у первой в страневершины -- это уже само по себе достопримечательность, которую не забудешь!

Кому принадлежит святыня?

Еще десять шагов. Еще пять. Вершина! Наконец-то удалось ступить ногойна высшую точку Японских островов, чтобы увидеть оттуда восход над Странойвосходящего солнца. Внизу в волнах розового света плавают горные цепи -- еще болееневесомые, чем гряды облаков над океаном. Все зыбко, все фантастично, как вдревней легенде о богатыре Изанаги, который сотворил Японию из вереницыкапель, сбежавших с его копья. На высоте 3776 метров сами собой приходят возвышенные мысли. Но вотсовет: взобравшись на Фудзи, любуйтесь далями и не приглядывайтесь к самойвершине, не смотрите себе под ноги. Согласен с японцами, что традиционноепаломничество делает человека чище. Но четверть миллиона восхождений в годотнюдь не очищают саму святыню. Вершина Фудзи похожа уже не столько на отвал шлака, сколько на свалку.Повсюду разбросаны консервные банки, пестрые обертки, пустые бутылки. Древнее заклинание паломников "Да очистятся шесть чувств"перефразировано: "Да очистятся шесть троп к вершине". В конце каждого сезонадля уборки горы приходится вызывать воинские части. Кратер дремлющеговулкана из года в год становится все мельче, обреченный на участь мусорнойямы. На гребне кратера как раз друг против друга расположились храм, похожийна ярмарку, и купол метеостанции, похожий на храм. Храм обращен на север, кяпонской земле, к полукружьям дуги окаменевших капель с копья Изанаги. Радарметеостанции -- на юг, к тихоокеанским просторам. И если служба погоды устремлена к небесам, то служителей храма волнуютдела сугубо земные. Не следует думать, что они негодуют по поводуосквернения святыни. Храм боится потерять возможность наживаться начеловеческом потоке, который делает Фудзи золотоносной горой, пусть даже онапри этом становится похожей на свалку. Восхождение начинается покупкой посоха с бубенцами. За каждое выжженноеклеймо нужно доплачивать, так что в итоге он обходится владельцу в четырестаиен. Если вспомнить, что на гору поднимаются двести пятьдесят тысяч человекв год, уже одно это дает сто миллионов! На вершине храм бойко торгуетсувенирами, открытками, кока-колой по шестикратной цене. На станцияхпутникам предлагают пиво ("Имейте в виду: чем выше, тем дороже"). Но, подсчитывая барыши, храм с растущим беспокойством оглядывается набурную активность туристских фирм. Чего только не предпринимают они, чтобывывернуть карманы экскурсантов еще у подножья! Возле автобусных остановоквыстроили целый городок аттракционов и макет Фудзи в одну тысячнуюнатуральной величины. Священная гора не любит показываться людям (из Токио,например, она бывает видна в среднем лишь двадцать два дня в году). Те, комуне повезло с погодой, могут сняться на фоне макета -- никто не отличит. Ведущие фирмы соревнуются в строительстве платных автомобильных дорогпо нижней, более пологой части склона. Если следом появятся фуникулеры, храмс его бизнесом окажется вытесненным на небеса. Судебное дело на право владения вершиной Фудзи как раз и возбужденохрамом с целью оградить себя от конкуренции священным правом частнойсобственности (уповать на него, видимо, надежнее, чем на силу религиозныхчувств). Окружной суд решил дело в пользу храма, оставив во владении государствалишь один процент территории выше восьмой станции. Правительство, однако,тут же обратилось в верховный суд, и, надо полагать, добьется своего. Ибовершина номер один, помимо всего прочего, имеет в наш век еще и военноезначение. Белый купол метеостанции делает ее похожей на астрономическуюобсерваторию. Но стоит там не телескоп, а параболическая антенна одного изсамых высоких в мире радаров. Отсюда смотрят не на звезды, а шарятвосьмисоткилометровым лучом по тихоокеанским просторам. Отсюда можнообнаружить око очередного тайфуна за двадцать часов до того, как бедствиеобрушится на побережье. Радар, смонтированный на вершине Фудзи, стал центром всех метеостанцийстраны. А служба погоды в Японии -- почетнейшее дело. Поэтому за трудом ибытом шести человек, посменно зимующих на горе, следили с теми же чувствами,что у нас за полярниками на дрейфующей льдине. Тридцатиградусные морозы,разреженный воздух, снежные бураны, из-за которых врач вынужден по радиолечить тяжелобольного, -- вся эта героика стала темой множества репортажей иочерков. Но вот о куполе на гребне вулканического кратера заговорили совсем сдругим чувством. Выяснилось, что управляемый из Токио по радио радарпередает копию изображения со своего экрана на американскую базу в Иокосуке,которая обслуживает метеосводками корабли 7-го флота и дальниебомбардировщики Б-52, участвующие в боевых действиях против Вьетнама. Когда-то вершина Фудзи служила главным ориентиром для американских"летающих крепостей", бомбивших японские города. Теперь ей выпалоориентировать убийц другого азиатского народа. Местные старожилы помнят со слов своих дедов приметы приближающегосяизвержения. Но нынешнее поколение окрестных жителей научилось распознаватьприближение бедствий иного рода. Корея, Лаос, Вьетнам -- каждой кровавой авантюре американской военщиныв Азии предшествовали репетиции на восточном склоне Фудзи. Перед корейскойвойной именно здесь испытывалась эффективность напалмовых бомб. Потомзаповедные леса и взгорья облюбовали для себя "специалисты поантипартизанским операциям" из 3-й дивизии морской пехоты США. Склонысвященной горы стали местом, где совершенствуются в своем ремеслепрофессиональные каратели. Не забуду искру тревоги, метнувшуюся по тропе еще в самом началевосхождения, когда со стороны восточного склона вдруг послышался тяжелыйгрохот. -- Нет, это не обвал, это стреляют американцы, -- успокаивалипроводники. Но бесконечная вереница людей, словно по команде, остановилась. Всеразом обернулись к подножью, всматриваясь в облачка разрывов. Сколько боли игнева было в этих взглядах! Сезон восхождений длится всего два месяца -- июль и август. Но как разлетом восточная тропа к вершине то и дело оказывается перекрытой из-застрельб. Да что там тропа! Американские военные власти наложили запрет нареконструкцию шоссе, огибающего Фудзи с востока, -- нечего, мол,экскурсантам смотреть, как поблизости тренируются "специалисты поантипартизанским операциям". Как-то осенью мне довелось проехать по этому шоссе. Оно опоясываетгору, соединяя, как жемчужины ожерелья, пять озер, лежащих у ее подножья. Автобус мчится среди просвеченных солнцем лесов. Бархатные бабочкикружатся над нетронутой травой опушек. Прямо к бетону дороги клонит колосьядозревающий рис. Женщины срезают и укладывают в корзины тугие мутные гроздьявинограда. Но все это лишь первый план, лишь рамка, за которой глаз все время ищетглавное -- Фудзи. И все ее сто лиц, раскрывающиеся одно за другим, как накартинах Хокусаи, действительно неповторимы. То она предстает перед глазами, как серый призрак, плавающий в дымкеутреннего тумана, то щедро удваивает свою красоту в глади озер, то -- послезаката -- докрасна раскаляет края своего кратера отблесками ушедшего дня. -- Фудзи -- это вулкан правильной конической формы, самая высокая исамая красивая гора в Японии... Девушка-экскурсовод смущенно опускает на колени микрофон. Да,человеческие слова здесь слишком бедны. Но легко ли найти другие, легко лиобъяснить, почему столь знакомая, даже примелькавшаяся на открытках, веерах,вазах, картинах гора, представ перед глазами, заставляет сердце учащеннобиться? Чем же больше всего впечатляет Фудзи? Может быть, сочетанием своеговеличия с гордым одиночеством? Первая вершина Японии возвышается как бы наровном месте. Горы вокруг есть, но небольшие и стоят на почтительномрасстоянии, не решаясь заслонить, исказить ее безупречных очертаний. Фудзи волнует своей картинностью в благородном смысле этого слова.Кажется, перед тобой не явление природы, а произведение искусства... Автобус вдруг резко тормозит, прижимаясь к обочине. Из-за поворотавырывается колонна буро-зеленых грузовиков с зажженными фарами. Они вихремпроносятся по оцепеневшему шоссе. В глазах остаются только огромные белыебуквы, написанные на каждой машине: "Боеприпасы". Хочется зажмурить глаза, хочется убедить себя в том, что это могло лишьпривидеться на дороге, проложенной ради того, чтобы священная горараскрывала перед человеком свои сто лиц. Фудзи -- она по-прежнему передо мной, но как раз к ней-то и свернулигрузовики со снарядами. Там, на фоне воспетых поэтами склонов, колышется нашесте звездно-полосатый флаг. У поворота на проселок, где еще не улегласьпыль, белеет щит: "Американская зона. Вход воспрещен японским законом". Парни с нашивками "Морская пехота США" в такой же степени символизируютполитику американской военщины в Азии, в какой Фудзи -- Японию. Что толкувести многолетнюю тяжбу, кому принадлежит народная святыня -- храму илигосударству, если как раз она стала местом, где беззастенчиво попираютсясуверенные права нации? Как бы ни больно было японцу видеть рану, все глубжерассекающую западный склон Фудзи, терпеть бесчинства янки на восточномсклоне еще тяжелее. Придет время, и другой суд -- суд истории вынесет на сейсчет свой приговор. Я был на Фудзи в день, когда местные жители сорвали назначенные тамамериканцами ракетные стрельбы. На полицейские цепи, преграждавшие доступ наполигон, двинулась колонна крестьянок. Женщины запели песню о всенароднойлюбви к священной горе -- песню, которую каждый японец еще в колыбели слышитот своей матери. И строй вооруженных людей в касках, которым по роду службыменьше всего свойственно поддаваться чувствам, дрогнул и отступил. Окрестные земледельцы, проникшие к мишеням с плакатами: "Фудзи не будетполигоном вьетнамской войны", стали таким же воплощением национального духа,как и сама гора. Заморские туристы, что приезжают развлечься в Токио, жадно накидываютсяна сувениры с контуром Фудзи. Для них это марка местной экзотики, вроденаклейки на чемодан. Да, Фудзи и сегодня остается национальным символом Японии. И будь живХокусаи, он написал бы ее сто первый лик. Он изобразил бы не только воронкина теле горы, но и крестьянок, бесстрашно усевшихся на стрельбище. Оннапомнил бы, что израненная, но не попранная святыня, символизирующая собойяпонский народ, -- вулкан дремлющий, но не потухший; вулкан, которыйспособен показать свою могучую силу. Я закрываю глаза и восстанавливаю образ индустриальной Японии,"европейской", колонизаторской Японии: я вижу первомайские токийскиеманифестации рабочих, слышу поступь рабочих союзов в красных и белыхплакатах; я вижу этих маленьких людей, имеющих -- на глаз европейца -- однолицо; я слышу гудки пароходов, фабрик, заводов, паровозов; я обоняюкаракатический запах туши в банкирских и заводских конторах; мне кажется, явижу голые нервы; страна маленьких, черных людей, крепких, как муравьи, этастрана живет очень крепко, очень упорно -- тем, чем живет всякаякапиталистическая страна, -- и как в каждой капиталистически феодальной,империалистической, колонизаторской стране, слышны хряски рабочих мышц, сипмашин и видны зори революций, -- слышны кряки феодальных осыпей, шепотыпреданий старых замков.