Морфогенез, культура, деятельность

Арчер отталкивается от предпосылки, согласно которой проблема структуры и Действия «затмила» собой вопрос культуры и деятельности. Как и большинство социологов, она проводит между этими вопросами различие. Однако это разли-

[455]

чие имеет главным образом концептуальный характер, поскольку в реальном мире структура и культура, очевидно, переплетены (Hays, 1994). Тогда как структура есть сфера материальных явлений и интересов, культура предполагает нематери­альные явления и идеи. Структура и культура не только содержательно различны, но и относительно автономны.¹ Таким образом, с точки зрения Арчер, структура и культура должны рассматриваться как относительно автономные, а не «зажатые в концептуальные тиски» (1988, p. ix). Однако, несмотря на возрождение «культур­ной социологии» (Lamond and Wuthnow, 1990), культурный анализ намного от­стает от анализа структурного. (Арчер описывает «культурный анализ как скудное повествование» [1988, p. xii]; она считает, что, в результате, вопросу взаимосвязи культуры и действия уделялось мало внимания.)

В сфере структуры морфогенетическая теория, главным образом, рассматри­вает структурно обусловленное влияние на социальное взаимодействие и то, ка­ким образом это взаимодействие, в свою очередь, ведет к структурному усложне­нию. Аналогично в области культуры интерес касается культурно обусловленного влияния на социокультурное взаимодействие и, опять же, того, каким образом это взаимодействие приводит к культурному усложнению. В обоих случаях вопросу времени отводится в морфогенетической теории центральное место. Культурная обусловленность относится к составным частям, или элементам, культурной си­стемы. Социокультурное взаимодействие связано с отношениями между культур­ными агентами. Таким образом, взаимосвязь между культурной обусловленно­стью и социокультурным взаимодействием представляет собой вариант вопроса о структуре/действии (в области культуры).

Культурная система становится для Арчер отправной точкой, «поскольку лю­бое социкультурное действие, в какой бы момент истории оно ни происходило, по­мещено в контекст бесчисленных взаимосвязанных теорий, убеждений и пред­ставлений, возникших прежде этого действия и, как мы увидим, оказывающих на него обусловливающее влияние» (1988, p. xix). Социокультурная система логиче­ски предшествует социокультурному действию и взаимодействию, влияет на него и испытывает влияние этого действия. Наконец, культурное усложнение следует за социокультурным действием и взаимодействием и переменами, вызванными в них изменениями в социокультурной системе. Арчер интересует объяснение не только культурного усложнения в целом, но также и его конкретных проявлений. Вот как Арчер обобщает свой временной, диалектический подход к взаимосвязи этих трех «стадий»: «Таким образом, культурное усложнение есть будущее, кото­рое куется из настоящего, выкованного из прошлого наследия современным но­ваторством» (1988, p. xxiv).

В теории Арчер наличествует также и измерение «конфликта-и-порядка». Эле­менты культурной системы могут быть либо противоречащими, либо дополняющи­ми друг друга. Это помогает определить, в какие — упорядоченные или конфликт­ные — отношения друг с другом вступят агенты. Эти взаимоотношения, в свою оче­редь, помогут определить, стабильны культурные отношения или они изменяются.

¹ Противоположное понимание культуры и утверждение необходимости рассматривать культуру как социальную структуру см. в Hays (1994). Социальная структура, по мнению Хейса, состоит из «си­стем социальных отношений и систем значения» (1994, р. 65).

[456]

С точки зрения деятельности Арчер стремится установить, каким образом культурная система вторгается в социокультурное действие. Кроме того, ее инте-есует какое влияние оказывают социальные отношения на агентов. Существует также вопрос о том, каким образом агенты реагируют на воздействие культурной системы и сами влияют на последнюю. Арчер так выражает свой основной инте­рес к вопросу взаимосвязи культуры и действия: «Наш главный интерес к куль­турной системе заключается именно в ее двойной взаимосвязи с человеческой деятельностью; т. е. с ее влиянием на нас... и нашим влияние на нее» (Archer, 1988, п 143). Агенты обладают способностью усиливать либо сопротивляться влиянию культурной системы.

Арчер считает, что культура находится на одном уровне с социальной систе­мой и может анализироваться с применением аналогичного подхода, принятого в теории систем. Она отличает свой подход к культуре от трех других общих ориен­тации. Первая из них — нисходящая конфляция, или взгляд, согласно которому культура есть макроявление, влияющее на акторов без их ведома. Вторая пози­ция _ _это восходящая конфляция, или точка зрения, в соответствии с которой одна группа навязывает свое понимание мира другим. Наконец, существует цент­ральная конфляция, которую Арчер связывает с подходом Гидденса. В своей кри­тике гидденсовских размышлений она, в частности, утверждает, что он отказыва­ется анализировать отдельно культурную систему и социокультурный уровень. Арчер так формулирует свою излюбленную позицию: «Культура есть продукт человеческой деятельности, но в то же время в нее встроена всякая форма соци­ального взаимодействия» (Archer, 1988, р. 77-78).

В основе теории Арчер лежат четыре общих положения. Во-первых, культур­ная система состоит из логически взаимосвязанных элементов. Во-вторых, куль­турная система оказывает причинное воздействие на социокультурную систему. В-третьих, существует причинная взаимосвязь между индивидами и группами, нахо­дящимися на социокультурном уровне. Наконец, изменения на социокультурном уровне ведут к усложнению культурной системы.

Арчер приводит доводы в пользу изучения взаимосвязи между культурой и деятельностью под общим заголовком «морфогенез» (Archer, 1995). Тем не менее в более позднем творчестве ее целью становится целостный анализ взаимосвязи между структурой, культурой и деятельностью. Здесь Арчер подходит к рассмот­рению взаимного влияния структуры и культуры, а также относительного влия­ния последних на действие.

Габитус и поле

Теория Пьера Бурдье (Bourdieu, 1984a, р. 483) возникла из желания преодолеть то, что автор считает ложным противопоставлением объективизма и субъективиз­ма, или, как он выражается, «абсурдной враждой между индивидом и обществом» ourdieu, 1990, р. 31). Как пишет Бурдье, «самый основательный (и, на мой взгляд, эолее важный) стимул, направляющий мое творчество, заключался в преодо­лении» оппозиции объективизм/субъективизм (1989, р. 15).

лагерю объективистов он причисляет Дюркгейма с его исследованием соци-ьных фактов (см. главу 1), структурализм Соссюра, Леви-Стросса и структур-

[457]

ный марксизм (см. главу 13). Он критикует данные подходы за то, что в качестве основного предмета своего рассмотрения они берут исключительно объективные структуры. При этом они игнорируют процесс социального конструирования, посредством которого акторы воспринимают, мыслят и создают эти структуры, действуя затем на этой основе. Объективисты не учитывают ни деятельность, ни роль социальных агентов. Бурдье же предпочитает структуралистский подход, который не упускает из виду агента. «Я стремился вернуть исчезнувших у Леви-Стросса и других структуралистов, особенно Альтюссера, реальных акторов» (Bourdieu, цит. по: Jenkins, 1992, р. 18).

Эта цель заставляет Бурдье (1980/1990, р. 42) обратиться к субъективистско­му направлению, в котором во время его студенчества доминировал экзистенциа­лизм Сартра. Кроме того, в качестве примеров субъективизма им рассматриваются феноменология Шюца, символический интеракционизм Блумера и этнометодоло-гия Гарфинкеля, поскольку настоящие теории изучают, как социальные агенты мыслят, объясняют или представляют социальный мир. При этом данные направ­ления игнорируют объективные структуры, в рамках которых протекают эти про­цессы. Бурдье считает, что эти теории концентрируются на деятельности и иг­норируют структуру.

Вместо того чтобы придерживаться одного из указанных подходов, Бурдье ис­следует диалектическую взаимосвязь между объективными структурами и субъек­тивными явлениями:

С одной стороны, объективные структуры... образуют основу для... представлений и создают структурные ограничения, которые затрагивают взаимодействия: однако, с другой стороны, эти представления также необходимо принимать во внимание, осо­бенно при желании объяснить повседневные усилия, индивидуальные и коллективные, имеющие целью изменить или сохранить эти структуры (Bourdieu, 1989, р. 15)

С целью избежать дилеммы объективизм/субъективизм, Бурдье (Bourdieu, 1977, р. 3) концентрируется на понятии практики, которое считает проявлением диалектической взаимосвязи между структурой и действием. Практики не де­терминированы объективно, не являются они и продуктом свободной воли. (Еще одна причина внимания Бурдье к вопросу практики состоит в том, что при таком подходе удается избежать зачастую неуместного интеллектуализма, который он связывает с объективизмом и субъективизмом.)

Свой собственный подход Бурдье, отражая интерес к диалектике структуры и человеческого конструирования социальной реальности, называет «конструк­тивистским структурализмом», «структуралистским конструктивизмом», или «генетическим структурализмом». Вот как он определяет генетический струк­турализм:

Анализ объективных структур — структур различных полей — неотделим от анализа генезиса у биологических индивидов ментальных структур, которые в определенной степени оказываются продуктом инкорпорации социальных структур; а также неотде­лим от анализа генезиса самих этих социальных структур: социальное пространство и занимающие его группы — это продукт исторической борьбы (в которой агенты уча-

[458]

 

ствуют в соответствии с занимаемой ими в социальном пространстве позицией и ментальными структурами, посредством которых они понимают это пространство) (Bourdieu, 1990, р. 14)

Бурдье, по крайней мере отчасти, присоединяется к структуралистскому под­ходу, но его позиция отличается от структурализма Соссюра и Леви-Стросса (рав­но как и структурных марксистов). Тогда как они концентрировались на структу­рах в языке и культуре, Бурдье утверждает, что структуры существуют и в самом социальном мире. Бурдье считает, что «объективные структуры не зависимы от сознания и воли агентов, которые способны направлять и сдерживать свои прак­тики или свои представления» (Bourdieu, 1989, р. 14). Одновременно он перени­мает конструктивистскую позицию, которая позволяет ему рассматривать гене­зис схем восприятия, мысли и действия, а также социальных структур.

Хотя Бурдье стремится соединить структурализм и конструктивизм, и это ему отчасти удается, в его творчестве присутствует уклон в направлении структура­лизма. Именно по этой причине он (наряду с Фуко и другими — см. главу 13) счи­тается постструктуралистом. В его творчестве больше от структурализма, нежели от конструктивизма. В отличие от подхода, свойственного большинству других теоретиков (например, феноменологам, символическим интеракционистам), кон­структивизм Бурдье не учитывает субъективность и интенциональность. Он дей­ствительно считает важным включить в свою социологию вопросы восприятия и конструирования социального мира людьми на основе их положения в социаль­ном пространстве. Однако присутствующие в социальном мире восприятие и кон­струирование одновременно стимулируются и сдерживаются структурами. Это хорошо отражено в одном из данных Бурдье определений его теоретического под­хода: «Анализ объективных структур... не отделим от анализа генезиса у биологи­ческих индивидов, ментальных структур, которые в определенной степени являют­ся продуктом инкорпорации социальных структур; а также не отделим от анализа генезиса самих этих социальных структур» (Bourdieu, 1990, р. 14). Интересующий его вопрос можно описать как взаимосвязь «между социальными структурами и ментальными структурами» (Bourdieu, 1984a, р. 471).

Таким образом, некоторым представителям микросоциологии подход Бурдье показался бы неудовлетворительным, и они сочли бы его практически не выходя­щим за рамки относительно более адекватного структурализма. По словам У акан­та, «несмотря на то, что оба момента анализа в равной степени необходимы, они не равноправны: объективистскому разрыву отдается эпистемологический приори­тет над субъективистским пониманием» (Wacquant, 1992, р. 11). Согласно форму­лировке Дженкинса, «в самой сути своей социологии он [Бурдье] — приверженец объективистского взгляда на мир, как и большинство тех, чье творчество он столь неумолимо отвергает» Qenkins, 1992, р. 91). Или, наоборот, «в итоге, возможно, важнейший недостаток в творчестве Бурдье - это его неспособность рассматри­вать субъективность» Qenkins, 1992, р. 97). Тем не менее в теории Бурдье присут-вует активный актор — актор, способный на «непреднамеренное изобретение выверенной импровизации» (Bourdieu, 1977, р. 79). Ядро творчества Бурдье и го попытки соединить субъективизм и объективизм заключается в его концепциях

[459]

габитуса и поля (Aldridge, 1998), а также диалектической взаимосвязи последних друг с другом (Swartz, 1997). Тогда как габитус существует в умах акторов, поля существуют вне их сознания. Подробнее два этих понятия мы изучим ниже.

Габитус

Мы начинаем с понятия, которым наиболее известна теория Бурдье, — габитуса.¹² Габитус — это «ментальные, или когнитивные структуры», посредством которых люди действуют в социальном мире. Люди наделены рядом интериоризированных схем, через которые они воспринимают, понимают и оценивают социальный мир. Именно через такие схемы люди одновременно производят свои практики и воспри­нимают и оценивают последние. Диалектически, габитус есть «продукт интериори-зации структур» социального мира (Bourdieu, 1989, р. 18). По сути дела, габитус можно считать «интернализованными, "персонифицированными" социальными структурами» (Bourdieu, 1984a, р. 468). Габитусы отражают объективные разделе­ния в классовой структуре, например возрастные группы, тендер, социальные клас­сы. Габитус приобретается в результате длительного занятия определенного поло­жения в социальном мире. Таким образом, габитусы различаются в зависимости от характера позиции субъекта в этом мире; не каждый обладает одинаковым габиту­сом. Однако люди, занимающие в социальном мире аналогичные положения, как правило, имеют сходные габитусы. (Справедливости ради мы должны отметить, что Бурдье, в частности, утверждает, что в своем творчестве руководствовался «желанием заново ввести в рассмотрение практику агента, его изобретательность и способность к импровизации» [Bourdieu, 1990, р. 13]).

В этом смысле габитус может также быть и явлением коллективным. Габитус позволяет людям осмыслять социальный мир, однако существование множества габитусов означает, что социальный мир и его структуры не производят одинако­вое воздействие на разных акторов.

Имеющийся в каждое конкретное время габитус создается на протяжении коллек­тивной истории: «Габитус, продукт истории, порождает индивидуальные и коллек­тивные практики, и следовательно, саму историю, в соответствии с порожденными историей схемами» (Bourdieu, 1977, р. 82). Обнаруживаемый в каждом данном инди­виде габитус приобретается в ходе индивидуальной истории и является функцией от­дельного момента в социальной истории, в который габитус имеет место. Габитус одновременно обладает свойствами прочности и перемещаемости — он может пере­мещаться от одного поля к другому. Но люди могут иметь и несоответствующий га­битус, пострадать от того, что Бурдье называет гистерезисом. Хорошим примером этого эффекта запаздывания может быть человек, который был оторван от аграрного существования в современном докапиталистическом обществе и направлен на рабо­ту на Уолл-стрит. Габитус, приобретенный в докапиталистическом обществе, не по­зволил бы ему в удовлетворительной степени справиться с жизнью на Уолл-стрит.

¹ Данное понятие — это не изобретение Бурдье, а возрожденное им традиционное философское по­
нятие (Wacquant, 1989).

² Термин «габитус» происходит от лат. habitus — свойство, состояние, положение, и обычно никак не
переводится. — Примеч. пер.

[460]

 

Пьер Бурдье: биографический очерк

На момент написания данного очерка Пьер Бурдье занимал престижную должность за­ведующего кафедрой социологии в Коллеж де Франс (College de France) (Jenkins, 1992). Родившись в 1930 г. в небольшом сельском местечке на юго-востоке Франции, Бурдье вырос в семье, принадлежавшей к низшему среднему классу (его отец был почтовым чиновником). В начале 1950-х гг. он посещал престижный педагогический коллеж в Па­риже _ Высшую педагогическую школу, где и получил диплом. Однако Бурдье отказался писать диссертацию. Отчасти это произошло потому, что он протестовал против зауряд­ного уровня преподавания и авторитарного устройства в учебном заведении. Принятая в школе твердая коммунистическая, особенно сталинистская, ориентация вызывала у него отторжение, и он находился в активной оппозиции к этим воззрениям. Короткий период времени Бурдье преподавал в провинциальной школе, однако в 1956 г. его призвали в армию, и два года он пробыл в составе французских войск в Алжире, по­сле чего он пробыл там еще два года. О своей жизни в Алжире Бурдье написал книгу, В 1960 г. он вернулся во Францию и в течение года работал ассистентом в Парижском универси­тете. Он посещал лекции антрополога Леви-Стросса в Коллеж де Франс, а также рабо­тал ассистентом социолога Раймона Арона. На три года Бурдье перешел в университет Лилля, а затем вернулся, чтобы занять влиятельную должность директора-исследова­теля в Высшей практической исследовательской школе (L'Ecole Practique des Hautes Etudes) в 1964 г.

В последующие годы Бурдье стал крупной фигурой в парижских, французских и, в конце концов, мировых интеллектуальных кругах. Его творчество оказало влияние на ряд раз­личных областей, в том числе педагогику, антропологию и социологию. В 1960-х гг. он со­брал вокруг себя группу сторонников, и с тех пор его последователи сотрудничали с ним, а также добивались собственных интеллектуальных успехов. В1968 г. был основан Центр европейской социологии (Centre de Sociologie Europeenne), Бурдье стал его руководите­лем. С этим центром было связано издание уникального журнала Actes de la Recherche en Sciences Sociales («Ученые труды в социальных науках»^ ставшего важной трибуной для Бурдье и его сторонников.

С выходом в 1981 г. Раймона Арона в отставку освободилось место заведующего кафед­рой социологии в Коллеж де Франс. Большинство ведущих французских социологов (на­пример, Раймон Будон и Ален Турен) претендовали на эту должность. Однако кафедру от­дали Бурдье. С этого времени Бурдье стал даже более плодовитым автором, чем раньше, а его слава продолжала расти (более подробно о Бурдье см. в Swartz, 1997, р. 15-51). Интересный аспект творчества Бурдье — формирование его воззрений под влиянием не­прерывного, иногда явного, иногда скрытого, диалога с другими мыслителями. Например, многие его ранние размышления сформировались в диалоге с двумя видными учеными, которые были ведущими в годы его учебы, — Жан-Полем Сартром и Клодом Леви-Строс-сом. Из сартровского экзистенциализма Бурдье заимствовал ясное понимание акторов как создателей социальных миров. Однако Бурдье считал, что Сартр зашел слишком далеко, приписывая акторам чересчур большие возможности и при этом игнорируя структурные ограничения, которым они подвергаются. Интересуясь структурой, Бурдье, естественно, обратился к творчеству выдающегося структуралиста Леви-Стросса. На первых порах Бур-

Габитус порождает социальный мир и одновременно сам порождается им. С одной стороны, габитус является «структурирующей структурой», т. е. струк­турой, которая структурирует социальный мир. С другой стороны, это «структу­рированная структура», — структура, которая структурирована социальным ми­ром. В других терминах Бурдье описывает габитус как «диалектику интернетизации экшерналъпостииэкстернализации интерналъности» (1977', р. 72). Таким образом, понятие габитуса позволяет Бурдье избежать необходимости выбора между субъек­тивизмом и объективизмом, «избежать философии субъекта, не отменяя рассмот-

[461]

дье весьма привлекал этот подход: фактически, в течение некоторого времени он описы­вал себя как «счастливого структуралиста» (цит. по: Jenkins, 1992, р. 17). Вместе с тем не­которые из его ранних исследований привели его к выводу о том, что структурализм — та­кой же ограничивающий, хотя и в другом направлении, подход, как экзистенциализм. Он оппонировал позиции структуралистов, считающих себя привилегированными наблюдате­лями людей, которые полагаются контролируемыми не осознаваемыми ими структурами. Бурдье потерял расположение к научной сфере, которая концентрируется исключительно на таких структурных ограничениях, утверждая, что социология

может быть, не стоила бы и малейшего внимания, если бы вся ее цель сводилась к намерению выявить механизмы, которые активируют наблюдаемых ею индивидов — если бы она забыла о том, что имеет отношение к людям, даже к тем, которые, как марионетки, играют в игру, правил которой не знают, — короче говоря, если бы она не брала на себя задачу восстановить для людей значение их действий (Bourdieu, цит. по Robbins, 1991, р. 37).

Бурдье определил одну из своих основных целей как ответ на крайности структурализма: «Я стремился вернуть исчезнувших у Леви-Стросса и других структуралистов... из-за рас­смотрения их в качестве эпифеноменов структур реальных акторов» (цит. по: Jenkins, 1992, р. 17-18). Иначе говоря, Бурдье хотел объединить, по крайней мере, часть экзистенциа­лизма Сартра со структурализмом Леви-Стросса.

Кроме того, воззрения Бурдье сформировались под глубоким влиянием марксистской теории и марксистов. Как мы видели, будучи студентом, Бурдье выступал против некото­рых крайностей марксизма, а позже он отверг идеи структурного марксизма. Хотя Бур­дье нельзя считать марксистом, в его творчестве, несомненно, прослеживаются заим­ствованные из марксистской теории идеи. Наиболее знаменателен его акцент на практике (праксисе) и желание соединить в своей социологии теорию и (исследовательскую) прак­тику. (Можно сказать, что вместо экзистенциализма или структурализма Бурдье занима­ется «праксеологией».) В его творчестве также наблюдается освободительная направлен­ность, относительно которой можно говорить о его стремлении к освобождению людей от политического и классового господства. Однако, как это было и в случае Сартра и Леви-Стросса, лучше всего сказать, что Бурдье формирует свои воззрения, используя Маркса и марксистов в качестве отправной точки.

В творчестве Бурдье прослеживается также влияние других теоретиков, особенно Ве-бера и ведущего теоретика французской социологии — Эмиля Дюркгейма. Но Бурдье против того, чтобы его называли приверженцем Маркса, Вебера, Дюркгейма или кого-либо другого. Он считает такие ярлыки ограничивающими, чересчур упрощающими и оскорбляющими его творчество. В известном смысле Бурдье создавал свои идеи в кри­тическом диалоге, который начался, когда он был студентом, и продолжается по сей день: «Все, что я сделал в социологии и антропологии, я сделал настолько же вопреки тому, чему меня учили, насколько благодаря этому» (Bourdieu, в: Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 204).

рение агента,... а также философии структуры, не забывая принимать во внима­ние ее воздействие на агента» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 121-122).

Именно практика служит опосредующим звеном между габитусом и социальным миром. С одной стороны, именно через практику создается габитус; с другой сторо­ны, именно в результате практики создается социальный мир. Бурдье говорит об опосредующей функции практики, когда определяет габитус как «систему структу­рированных и структурирующих диспозиций, которая образована практикой и посто­янно нацелена на практические... функции (цит. по: Wacquant, 1989, р. 42; см. также

[462]

Bourdieu, 1977, р. 72). В то время как практика формирует габитус, последний, в свою очередь, одновременно унифицирует и порождает практику.

Несмотря на то что габитус представляет собой интериоризованную структу­ру которая стесняет мышление и выбор действия, он не определяет последние. Это отсутствие детерминизма — одна из основных особенностей, отличающих позицию Бурдье от подходов традиционных структуралистов. Габитус просто «предлагает», что людям думать и какие поступки выбирать. Люди сознательно взвешивают доступные возможности выбора, хотя этот процесс принятия реше­ния отражает действие габитуса. Габитус обеспечивает принципы выбора людь­ми альтернатив и определения ими стратегий для применения в социальном мире. Как колоритно выражают это Бурдье и Уакант, «люди не дураки». Однако людей не следует рассматривать как полностью рациональных (Бурдье пренебрежитель­но относится к теории рационального выбора); они действуют «разумно» — обла­дают «практическим смыслом». В действиях людей есть логика — это «логика прак­тики» (Bourdieu, 1980/1990).

Роббинс подчеркивает, что практическая логика «политетична» — практиче­ская логика способна одновременно поддерживать многочисленные неоднознач­ные и логически (с точки зрения формальной логики) противоречивые значения или тезисы, потому что основной контекст ее действия — практический» (1991, р. 112). Это утверждение важно не только потому, что подчеркивает различие меж­ду практической логикой и рациональностью (формальной логикой): оно также напоминает нам о «реляционизме» Бурдье. Последний имеет в данном контек­сте большое значение, так как помогает понять, что габитус не является неизмен­ной, закрепленной структурой: его приспосабливают индивиды, которые посто­янно меняются, оказываясь в противоречивых ситуациях.

Габитус функционирует «ниже уровня сознания и языка, вне зоны, доступной интроспективному исследованию и волевому контролю» (Bourdieu, 1984a, р. 466). При том что мы не осознаем габитус и его действие, он проявляется в наших са­мых практических поступках, например, в том, как мы едим, ходим, говорим и даже сморкаемся. Габитус действует как структура, однако нельзя сказать, что люди просто механически реагируют на него или на внешние воздействующие на них структуры. Таким образом, в своем подходе Бурдье удается избежать крайно­стей непредсказуемой новизны и тотального детерминизма.

Поле

Обратимся теперь к понятию «поле», понимаемому Бурдье скорее реляционно, нежели структурно. Поле есть сеть отношений между объективными позициями (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 97). Эти отношения существуют независимо от индивидуального сознания и воли. Это не взаимодействия или межличностные связи индивидов. Занимать позиции могут как агенты, так и институты. В любом случае их связывает структура поля. В социальном мире существует ряд полуавтономных полей (например, художественное [Bourdieu and Darbel, 1969/1990; Fowler, 1997], религиозное, высшего образования), каждое из которых обладает своей собственной особой логикой и формирует у акторов мнение относительно того, что в определенном поле имеет значение.

[463]

Бурдье считает, что поле по определению есть арена борьбы: «Поле есть также поле сражений» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 101). Структура поля одновремен­но «поддерживает и направляет стратегии, с помощью которых те, кто занимает эти позиции, стремятся индивидуально или коллективно, сохранить или улучшить свое положение и навязать тот принцип иерархии, который наиболее благоприятен для их собственных произведений» (Bourdieu, цит. по: Wacquant, 1989, р. 40). Поле представляет собой своего рода конкурентный рынок, где используются различные виды капитала (экономический, культурный, социальный, символический). Все же наибольшее значение имеет поле власти (политики); иерархия властных отноше­ний в рамках политического поля структурирует все прочие поля.

Для анализа какого-либо поля Бурдье предлагает трехступенчатый процесс. Первый этап отражает первостепенное значение поля власти и состоит в том, что­бы проследить отношения определенного поля с полем политическим. Вторая стадия заключается в составлении плана объективной структуры отношений меж­ду позициями в рамках этого поля. И, наконец, аналитик должен попытаться опре­делить характер габитуса агентов, которые занимают различные позиции.

Позиции различных агентов в поле определяются количеством и относитель­ным весом капитала, которым они обладают (Anheier, Gerhards, and Romo, 1995). Бурдье даже использует для описания поля военные образы: он называет его аре­ной «стратегических огневых позиций, укреплений, которые защищают и захва­тывают на поле сражений» (1984а, р. 244). Именно капитал обеспечивает контроль над собственной судьбой и судьбами других (о негативных аспектах капитала см. P.ortes and Landolt, 1996) Бурдье обычно рассматривает четыре вида капитала (рассмотрение несколько иной формулировки типов капитала применительно к возникновению государства см. в Bourdieu, 1994). Это понятие, конечно, заим­ствовано из экономической сферы, и значение экономического капитала очевид­но. Культурный капитал включает в себя различные виды легитимного знания; социальный капитал состоит из ценимых социальных отношений между людьми; символический капитал происходит из почета и престижа.

Агенты, занимающие определенные позиции в рамках данного поля, исполь­зуют разнообразные стратегии. Эта идея опять же показывает, что акторы у Бур­дье обладают, по крайней мере, некоторой свободой: «Габитус не отрицает воз­можность стратегического расчета со стороны агентов» (Bourdieu, 1993, р. 5; курсив мой). Однако стратегии означают не «целенаправленное и запланированное до­стижение рассчитанных целей... а активное развертывание объективно ориенти­рованных "линий действия", которые подчиняются упорядоченности и формиру­ют согласованные и социально понятные образцы, даже несмотря на то, что они не следуют сознательным правилам или не стремятся к обдуманной заранее цели, установленной стратегом» (Wacquant, 1992, р. 25). Именно через стратегии «те, кто занимает эти позиции, стремятся, индивидуально или коллективно, сохранить или улучшить свое положение и навязать тот принцип иерархии, который наибо­лее благоприятен для их собственных произведений. Стратегии агентов зависят от их позиций в поле» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 101).

Бурдье считает государство местом борьбы за монополию над тем, что он на­зывает символическим насилием. Это «мягкая» форма насилия — «насилие, кото-

[464]

рое применяется к социальному агенту при его соучастии» (Bourdieu and Wacquant, 1992 р 157). Символическое насилие осуществляется косвенно, во многом посред­ством механизмов культуры и противоположно более непосредственным формам социального контроля, которые часто исследуются социологами. Основной инсти­тут посредством которого к людям применяются символическое насилие, — это система образования (Bourdieu and Passeron, 1970/1990; относительно применения понятия символического насилия к положению женщин см. Krais, 1993). Язык, зна­чения, символическая система власть имущих навязываются остальной части на­селения. Это служит позиции власть имущих опорой, поскольку среди прочего мас­кирует их действия для остальной части общества и позволяет «господствующим принять собственное положение господства как легитимное» (Swartz, 1997, р. 89). В более общем плане Бурдье (Bourdieu, 1996) считает, что образовательная систе­ма глубоко задействована в воспроизводстве существующих властных и классовых отношений. Именно в воззрениях Бурдье на символическое насилие наиболее от­четливо проявляется политический аспект его творчества. Таким образом, Бурдье интересует освобождение людей от этого насилия и, глобальнее, от классового и политического господства (Postone, LiPuma, and Calhoun, 1993, p. 6). При этом Бур­дье — не наивный утопист. Наилучшим образом его позицию можно было бы опи­сать как «разумный утопизм» (Bourdieu and Wacquant, 1992, p. 197).

Подчеркивая значение габитуса и поля, Бурдье отвергает раскол между мето­дологическими индивидуалистами и методологическими холистами и занимает позицию, недавно названную «методологическим реляционизмом» (Ritzer and Gindoff, 1992). Иначе говоря, основной интересующий Бурдье предмет — отно­шения между габитусом и полем. Он усматривает два основных проявления этой взаимосвязи. С одной стороны, поле обусловливает габитус; с другой стороны, габитус образует поле как нечто значимое, обладающее смыслом и ценностью и заслуживающее затрат энергии.