Здесь никого, кроме нас, цыпляток - цитата из песни БиБи Кинга 1 страница

PОН-шлем жёстко прилегал к голове Германа. Он позволил Ньюту настроить его и закрепить на шее спинной активатор. Когда он сглотнул, тяжёлый кабель дёрнулся вместе с кадыком.

- Не слишком туго?
- Нет, спасибо, Ньютон, всё нормально.

Он сел в кресло и потёр переносицу, глядя на мозг Котика. Тот мирно плавал, усики ствола тянулись к стеклу, приклеившись присоской нервного окончания. Герман надеялся, что Котик всё ещё был где-то здесь. Он хотел увидеть его хотя бы ещё раз - чтобы поблагодарить. Ньютон подкатил стул ближе к Герману и поправил свой шлем. Они решили, что на этот раз будет целесообразно войти в дрифт сидя - так хотя бы меньше шансов очнуться лёжа на полу.

Ньютон неловко повёл схваченной активатором шеей и поднял модуль дистанционного управления.

- Дежа вю, дружище. Никогда не думал, что ещё раз буду должен сделать это дерьмо...
Герман дотянулся до него и взял за руку, нервно пытаясь сосредоточить взгляд на поднимавшейся над ними тёмной туше Гогмагога.
- Ну... по крайней мере на этот раз нет необходимости оставлять на диктофоне запись с невнятным сообщением. Любую последнюю исповедь можешь адресовать мне непосредственно.

Ньют стиснул его руку.

- Я... на самом деле, мне сейчас не в чем исповедоваться... но много чего хочется сказать.

- Вот после и скажешь...
Герман успел заметить, как Ньют нажал кнопку - и его вбросило в дикий синий, кричащий мир дрифта.
........................................................................................................................
Герман стоял на сцене возле кафедры, окружённый большой компанией хорошо одетых людей. Как он сюда попал? Он не мог вспомнить, как он здесь оказался... в его мозгу происходили странные вещи. У него были смутные воспоминания о Ньютоне и... Егере? Они с Ньютом пилотировали Егеря? Это было ужасно нелепо. Война закончилась, Ньютон все еще с PPDC. Боль ударила между глазами - отголосок той затяжной и упрямой головной боли, с которой он порой просыпался.

Ванесса сжала его руку, поправила очки для чтения и чмокнула в бледную щёку. Она была беременна, живот уже такой большой, что ему пришлось наклониться, чтобы её обнять. До родов оставалось ещё два месяца, но они оба были готовы к тому, что последует после родов. Она улыбнулась ему и, отведя новенькую камеру на длину рук, сделала их общий кадр.
- Наконец-то я использую эту штуку. После дня рождения прошли недели, а я только что на это подсела.
Герман улыбнулся, точно зная, что сказать дальше. Странное сказочное ощущение, что его не должно здесь быть, совершено исчезло.
- Ты уверена, что всё будет нормально? Я могу побыстрее говорить.... ты не должна была приходить - это всего лишь ещё одна лекция-презентация.
- Ты мечтаешь об институте Разлома. Если я, оставшись здесь, помогу получить начальные инвестиции - я останусь здесь.

Он покачал головой, оглядывая толпу: - Этих людей не заботит моя мечта. Они здесь потому, что я диковинка, на которую можно поглазеть, заплатив. Ха... взгляни - здесь этот молодой человек из отдела физики... Ты ещё была так очарована его волосами. Возможно, сможешь с ним поболтать?

Она закатила глаза и указала на свой раздутый живот: - О, да, прямо сейчас он будет в восторге... И я не была ОЧАРОВАНА ЕГО ВОЛОСАМИ, не преувеличивай.

Ребёнок толкнулся, и она пошатнулась, вздохнув: - Я лучше пойду к прочей флоре и фауне. Ни пуха, Герман.

Он просиял, когда она, помахав ему, ушла со сцены, и начала пробираться к дальним рядам, где собрались студенты, выпускники и потенциальные инвесторы. Готлиб следил за ней взглядом, наблюдая, как она иногда останавливается, чтобы поговорить с кем-нибудь - с той лёгкостью, которой у него никогда не было. Она подняла камеру, подбадривая его жестом, и он мельком увидел себя на сцене.

Позади Германа гигантская голограмма воспроизводила его модель Разлома, повторяя каждые десять минут закрытие "Горла". Анимированный цикл показывал в реальном времени, как Бродяга уничтожал проход в портал. Яркие пятна проекций мелькали на его коже и красивом новом костюме. Триумфальное мгновение повторялось снова и снова, напоминая всем, почему они ещё дышат. Большинство из этих людей заплатили за вход по сто долларов, чтобы услышать, что он говорит... Но он слишком много знал, чтобы на что-то надеяться. С каждым днём всё шло на спад. Сейчас гранты давали на исследования в области альтернативной энергетики. Инвесторы чувствовали, что дело его жизни стало пустой тратой ресурсов. "Они так быстро всё забывают", - думал Готлиб, откашливаясь, чтобы начать речь.

- Дамы и господа, выпускники колледжа, преподаватели и студенты... Я благодарен вам за то, что вы со мной этим вечером. Я выступаю перед вами, зная что в конце концов... в конце концов появится новый портал, и Антивселенная отправит сюда новый ужас, угрожающий нашей безопасности. Я верю в это всем своим существом...

Он говорил около десяти минут, когда увидел лицо Ванессы и, запнувшись, замолчал. Опустив глаза, она смотрела вниз, на своё белое платье, люди отодвигались от неё с недовольным ропотом. Во внезапно наступившей тишине закричала женщина: - Кто-нибудь, вызовите скорую!

Машинально схватив трость, Герман смог без падения спуститься по крутой лестнице. Толпа не расступалась, и он был вынужден толкаться и распихивать людей тростью, чтобы добраться до Ванессы. Белое платье, которое так выгодно подчёркивало её тёмную кожу, теперь окрасилось рубиново-красным от крови, тёкшей по голым ногам. Она свалилась на пол, выглядя очень... уязвимой. Герман рухнул, болезненно ударившись коленями, чтобы её обнять, и, испуганно глядя, она потянулась к нему. Крутая новая камера лежала забрызганная и забытая возле лужицы тёмной крови.
- О, Боже, Герман. Схватки... слишком рано...

Он обнял ее, не зная, что еще сделать, и в этом дрожащем объятии они ждали прибытия скорой помощи. Она стиснула зубы от боли, по лбу струился пот. Когда она кричала во время схваток, Герман мог только сжимать её крепче, ощущая полную беспомощность. Красное пятно расползалось все дальше и дальше вверх по спиральным узорам её платья. Кто-то кричал на Германа. Он отвернулся от Ванессы, и увидел в толпе небритое лицо и растрёпанные волосы Ньютона. Он что-то вопил, но Герман не мог разобрать слов. Как он сюда попал? Что за чушь?
...........................................................................................................................
Он повернулся, чтобы посмотреть на Ванессу, но обнаружил, что остался один и сидит на старом диване, прилагавшемся к арендованной им квартире. Герман по-совиному моргнул на голую бежевую стену. Он не удивился, что вновь видит тот день, когда они потеряли ребёнка. Это случалось часто... посреди лекции или когда он собирался поесть. Он заметил, что кошмары съедают всё большие куски времени. Сны о кайдзю становились всё хуже, ночные страхи по крупице переползали в день. Его жизнь и разум больше не ощущались, как собственные, они стали частью усталости и ужаса неведомого существа в конце тоннеля, который он почитал закрытым.

Он скучал по Ванессе... и он так ужасно скучал по Ньютону... Это пекло его сердце, как солнечный ожог. Он уставился на нераспакованные коробки с книгами, сваленные грудой возле грязной мини-кухни. Они должны были стоять на книжной полке, которую он был не в силах собрать. Вся его жизнь была сложена в коробки. Коробки - это всё, что от него останется, и он решил, что они не стоят распаковки. Готлиб наклонился и взял бутылку вина со старого ободранного столика. Она стояла возле аккуратной стопки писем с отказами на его последние предложения по институту. Он наклонил бутылку и залпом проглотил половину содержимого - вино без даты сбора, на вкус как виноградный сок, который едва успел перебродить. Ничего лучше он не смог достать, и это стоило ему всех его пайковых карточек. Раньше вино было вполне доступным удовольствием. Казалось, пока война ещё шла, всё было проще купить - чёрный рынок тогда процветал. Он втянул ещё один большой глоток и окинул последним взглядом свою тесную уродливую квартиру. Здесь не по чему скучать.

Войдя в спальню, он поставил бутылку на тумбочку. Он оставил здесь всё для последнего письма, но мыслей для него не было. Не было ничего существенного, ничего важного, что он мог бы сказать. Ни последней мудрости, которую стоит передать, ни тайны, которую надо открыть. Все, что он мог - попросить прощения у Ванессы. Может быть, коротко проститься с семьёй. Нет, всё было не совсем так. Если бы он был честен с самим собой, то ещё мог бы написать несколько сотен страниц для Ньюта. Прости, что я сбежал от тебя, прости, что я боялся тебя... Я не жалею о дрифте, я рад, что мы вместе попробовали спасти мир... Я не вполне понимаю свои чувства к тебе... жаль, что я уехал раньше, чем мы во всём разобрались.

Забирая из ванной обезболивающие таблетки, Герман бросил на себя последний взгляд в зеркало. Он выглядел таким старым... намного старше тридцати шести... И невыносимо усталым. Разумеется, он устал. веде неделями почти не мог спать. Не больше трёх часов за ночь с момента закрытия Разлома. С последнего раза, когда он видел Ньютона.

Прежде чем лечь, Готлиб надел любимый свитер (кашемировый, с одним давним пятном) и недавно выглаженные брюки. Сквозь щели окна спальни тянуло сквозняком. Кажется, зима длится гораздо дольше, чем раньше, но кто знает - люди тому причина или кайдзю? Ему было все равно... он от всех них устал.
Он запил остатками вина все таблетки из пузырька и свернулся в напряжённый комок. Хорошо было бы отдохнуть. Он надеялся наконец-то покончить с истощением, серой депрессией и одиночеством. Больше всего ему хотелось покончить со страхом... сбежать от кошмаров. Он закрыл глаза, отпустив блуждающий разум к звёздам. Словно маленький мальчик, он попытался посчитать звёзды, чтобы понять, сколько их в его собственной вселенной... Сколько за ее пределами... Неясный голос вернул его в себя с полдороги. Возле самого своего носа Готлиб смог разглядеть только толстую оправу очков Ньютона.

Казалось тот был в истерике - глаза широко раскрыты и без болтает без умолку. Герман туманно улыбнулся ему. Он мог видеть, как шевелятся его губы, но не слышал это причитание высоким голосом... галлюцинация - странная штука. Началась резь в животе и Германа стошнило - кипящая смесь вина и таблеток поднялась в горло. Свесившись с края кровати, он избавился от своего "билета в один конец". Его видение затянулось по краям золотым светом, а потом мир наполнился размытыми синими картинками, вышвырнувшими его в бодрствование.

Он целует девушку в тату-салоне. На вкус как кофе с подсластителем и дешевая помада
Он жадно кусает и чувствует, как череп тюленя лопнул на задних зубах, словно виноградина.
Он кричит на отца про стену жизни, отчаянно пытаясь убедить его в том, что она не сработает. Он пытается объяснить, что их будет всё больше и ни одна стена не удержит их навсегда.
........................................................................................................................................................................................................
Мир был поглощен океаном, и он плыл в черной бездне, пытаясь понять, кто он такой... что он такое. Мир сдвинулся, когда Котик поднялся вверх за воздухом, вздымая мощную волну и крича. Неподалёку находилось китобойное судно, и кайдзю отправил к нему волну гулкого сигнала - что-то вроде эхолота... пытаясь разгадать эту загадку. Он никогда раньше не видел корабля. Улей был меньше, в нём было меньше голосов, чем помнил Герман... значит ли это, что потом их родилось больше?.. это было ответом на один из вопросов. Готлиб не был уверен, находится ли он внутри Котика, или он сам Котик. Трудно сказать... Ещё он был Коллективным разумом и Ньютоном. Он попытался протянуть руку в синеву и найти напарника, но его остановил звук голоса, слишком ему знакомого: - Нет... Пожалуйста, помоги... прекрати это...
Котик из воспминания перестал плыть к китобойному судну и поднял голову в воздух, фыркнув паром из огромных ноздрей. Это был голос Германа, и он звучал в черепе Котика, слабо шепча на краю Коллективного разума там, где мог услышать только белый кайдзю. Нырнув глубоко в тёмную маслянистую воду, Котик ответил - он казался смущённым и неуверенным, как и Герман: - Брат Улья? Маленький голос? Маленькому голосу больно? Помочь... помочь брату...

Котик погружался дальше и дальше во тьму, свет айсбергов вспыхивал на его коже, изменяясь, пока не превратился в мигание огней на танцполе. Герман недоумевающе осмотрелся. В баре отвратительно пахло, на грязном полу валялась скорлупа от арахиса. На покосившемся помосте, обмотанном скотчем, какая-то команда громко играла что-то смутно знакомое. Он постарался вспомнить, откуда ему знакма эта мелодия... Голос Ньютона поднялся над шумом, и он увидел его на сцене, самозабвенно играющего на электрогитаре. Он был гораздо моложе... и более худым, и джинсы его были уж совсем вызывающие. Герман знал, что это за песня... Как он мог её забыть? Он сотни раз слышал, как она врывалась на его часть лаборатории в Токио и Гонконге: "Он поднимает автобус и швыряет его назад... Через дома идёт, пробирается в самый центр... О, нет, говорят, ему придётся уйти... Гоу-гоу Годзилла!"

Ньют упал на колени и проехался на них к толпе, запрокинув голову, высунув язык. Сейчас он играл, вскинув гитару над головой. Герман мог только смотреть, отматывая события вспять. Последние воспоминания, которые он пережил... это была погоня за кроликом. Он никогда не спрашивал у Ньютона, что тот чувствовал, но теперь у него не было никакой необходимости. Это было подобно переживанию памяти заново... словно живёшь там и даже не понимаешь, что это уже случилось. Гнался ли Ньют за собственным кроликом? Нет... он ощущал его проблески. Герман облокотился на стойку бара. Он потерял путь... отклонился от курса... Он пробормотал сам себе: "Что же теперь?" - но его слова заглушила музыка.
Молодой Ньютон сорвал промокшую от пота футболку и бросил ее в кричащую толпу. Герман не смог удержаться от улыбки, тронувшей углы рта. Нет, он должен это увидеть. Музыка то появлялась, то исчезала. Готлиб прищурился на странное золотое мерцание, привлёкшее его внимание. Это было похоже на возникновение миража - оно танцевало в тёмной толпе, становясь ярче с каждой секундой. Он сузил глаза и поднял бровь. Миновав толпу подвыпивших студентов, золотой свет уплотнился, получив форму и содержание. Он двинулся, едва обозначившаяся голова повернулась к Герману. Это был Шон Патрик Флуд. Мёртвый рейнджер улыбался ему из дальней части бара, неподвижно стоя под неоновым знаком выхода. Готлиб несколько раз моргнул, прежде чем последовать за ним. Сейчас, когда он покинул петлю памяти, нога его почти не беспокоила... ну хоть что-то положительное.
- Флуд! Рейнджер! Подождите!

Шон Патрик подождал, пока он приблизится и молча шагнул в темноту за дверью. Не раздумывая, Герман последовал за ним и обнаружил, что стоит на льдине посреди океана. Золотой свет, который он принял за Шона Патрика, мерцал в отдалении, и он погнался за ним, остановившись только у края льда. Котик всплыл рядом и завыл в раскинувшееся над ним угольно-серое небо. Этот кайдзю был гораздо меньше, чем Котик, которого он знал, вероятно здесь он был совсем малышом. Не обращая на него внимание, дитёныш нюхал воздух. Другой монстр всплыл, подняв спиной огромную волну. Герман сразу узнал Везувия. Кайдзю, пришедший к Котику в конце, остававшийся с ним, когда он умирал в мусорном пятне... Везувий заботился о малыше? Он неохотно отвернулся от двух кайдзю, которые, казалось, забавлялись с маленькой льдиной, толкая её вперёд и назад, как игрушку.

Слабо мерцающий образ Шона Патрика - независимо от того, кем он являлся - призраком или воспоминанием - уводил его дальше и дальше в темноту. Красноречивая боль в груди напомнила ему, что здесь нельзя остаться навсегда. Он потратил впустую драгоценное время..
..........................................................................................................................................
Герман шел во тьме, пока не почувствовал, что слишком устал, чтобы сделать ещё хоть один шаг... полностью обессилен... Золотой свет, который возможно был Шоном Патриком остановился перед ним, и ему показалось, что возможно он гнался за собственным отражением. Здесь не было верха и низа - только тьма и плоское гладкое пространство, сияющее, как чёрный обсидиан. Он едва успел вскрикнуть, когда со следующим шагом земля под его ногами исчезла. Готлиб упал на живот и локти, падение вышибло весь воздух из лёгких. Он лежал неуклюжей грудой, глядя на руку, появившуюся в поле зрения.

Доктор Мередит Весс наклонилась, чтобы помочь ему подняться.
- Доктор Готлиб, вам нужно смотреть, куда идёте. Боюсь, что Шаттердом строили, не имея в виду инвалидов.
- Ох... э-э...
Она была памятью... он понимал, что это было воспоминание. Он знал, что должен ответить и догадывался, что если пропустит свою реплику, она продолжит диалог. Он не мог попасть в него, не мог потерять себя в воспоминаниях. Как он и предполагал, она продолжила, как будто он всё же ответил. Он словно был в фильме, не играя своей роли, не следуя сценарию.
- Идёте на вечеринку? Я дала понять, что присутствие обязательно. Разве нет?
Он медленно моргнул, покачав головой.
- Вы мертвы, доктор Весс. Вы умерли от рака желудка. Даже сейчас он разъедает слизистую. Вы думаете, что это язва, но это не так.
Она улыбнулась ему: - Отлично! Там и увидимся - направо и налево по коридору. Большинство из отдела биологии уже там.
Герман посмотрел на Весс, уходившую по коридору, и решил, что лучше будет отыграть сценарий, как должно. Он вошёл в знакомую комнату и почувствовал, что краснеет от направленных на него взглядов.. ну, здесь никаких особенных изменений. Он повернулся - и Ньютон бросился к нему, чтобы прикоснуться к плечу... проверить... осознать, что он реален.
- Герман... это ты? На самом деле ты? Не во сне и не в памяти?

Готлиб слабо рассмеялся и с облегчением кивнул, сжимая плечи напарника. Ньютон ответил ему коротким задавленным смешком - и выплеснул в лицо полный стакан рома с вишнёвой колой. Герман был так потрясен, что отшатнулся, потерял равновесие и упал. В комнате никто не обратил внимания на его падение, хотя несколько человек прошли совсем близко. Он ударился об пол, пытаясь схватиться за них... но они были просто призраками... голограммами.
- Ты эгоистичный мудак, Герман! Самоубийство?! Серьёзно?!
Красный от стыда Готлиб смотрел на него с пола - капли коктейля стекали с носа и ресниц. Ньютон стоял над ним, тяжело дыша, комната мерцала, то становясь реальной, то исчезая.
- Как ты посмел это сделать? А если бы тебя не стошнило всем этим дерьмом?
- Я... это...
- Да? Ты когда-нибудь думал хоть пять минут, что если бы позвал меня - я бы прибежал? А если бы Ванесса узнала, что ты натворил? Спорим, она была бы зла, как чёрт?
Ньют был в бешенстве... оба они слегка светились - казалось, воздух пульсирует от эмоций.
- А я даже не чувствовал! Я не знал! Когда это случилось... я, наверно был по колено в дерьме Форта II, а ты... ты так дьявольски глубоко похоронил всё в себе... почему ты не... ар-р-х...
Он выкрикивал своё отчаяние, вцепившись в волосы, сидя спиной к Герману на уступе скалы над морем - долю секунды назад её здесь не было. Вечеринка в Шаттердоме исчезла. Миллионы звёзд сверкали над головой в ночном тёмно-синем небе. Тропический бриз сотрясал крону соседней пальмы, свистел в листве джунглей.
Герман дезориентированно огляделся и попытался встать, вытирая лицо.
- Это... не казалось важным...
- НЕ... не важно? Как, блядь, можно решать за меня, что не важно?

Герман оперся о дерево, переводя дыхание. Сам воздух был пронизан электричеством гнева Ньютона, дрифт дрожал от его силы.
- Мне жаль, что я расстроил тебя, Ньютон... но ты видел - я не делал второй попытки.
Уткнувшись лицом в колени, Ньют помотал головой. Голос звучал глухо: - От этого нихрена не лучше, чувак.
Он поднял голову и вытер глаза.
- Что случилось с ребенком? Я видел только то, что было во время твоей речи...
Герман неловко заломил руки. Это было не то, о чём он хотел рассказывать кому бы то ни было - даже Гейзлеру.
- У Ванессы была отслойка плаценты. Это невозможно было прогнозировать. Я сказал врачу, что жизнь Ванессы важнее жизни ребёнка. Я принял решение и ушёл из клиники. Сбежал как трус и прятался в лаборатории, когда она страдала.

Он смотрел в небо, жёстко стиснув челюсти.

- Когда я вернулся, первое, о чём она меня спросила - почему я ушёл... второе - где ребёнок. Вскоре после этого я попросил развод. Развод стал облегчением, потому что всегда был неизбежен. Я был бременем, которое она по доброте терпела. Мы не сделали этого раньше из-за беременности. После... после того дня я позволил ей жить своей жизнью.

Ньют просто смотрел на него. Долгое время тишину нарушал лишь звук прилива, накатывающегося на песок, низкое шипящее дыхание океана.

- Вот ведь фигня... Ты в самом деле не веришь, что кто-то может тебя любить? Дружище... то, что случилось - не твоя вина. Ты сделал то, что считал верным.

После признания тело Германа отяжелело. Его глаза горели, голова пульсировала.
- Что касается... таблеток. Я... она ушла... Тебя не было. У меня была депрессия и... я так устал. Я был не в себе.

- Я чувствовал, что ты грустишь, Герм, но я понятия не имел... Ты не должен пытаться справляться со всем в одиночку. Ты всегда пытаешься сделать это. Это глупо, ты не можешь всё сделать один. Никто не может. Единственная причина, по которой ты нас потерял - ты нас оттолкнул.
Герман медленно подошёл и прислонился к скале, на которой сидел Ньют. Не слишком ловко он попытался сменить тему: - Я видел Котика несколько раз, а что видел ты?

- Пару вещей... Тебя, по большей части. Ты погнался за кроликом, и я последовал за тобой. Всё вышло стремительно. Я вошёл, а тебя уже нет.

- Ты видел...

Он едва не спросил, видел ли Ньют Шона Патрика, но решил этого не делать, боясь вызвать панику.

- Никаких признаков Щели?

Ньют помотал головой: - Нет. Были кайдзю, которые просто плавали в памяти, словно призраки в "Лабиринте безумия", но ни один из них не вёл к Щели.

Герман посмотрел на океан и вновь на пальмы. Воздух пах, как бутылка лосьона для загара.

- Где мы? Это из памяти кайдзю?
- Не-а... Это моё. Форт II, один райский островок Французской Полинезии. Я раньше приезжал сюда по ночам, сбегая из тамошней подвальной мясной лавки. Славно здесь, да?

Герман резко придвинулся ближе, пытаясь лучше разглядеть лицо Ньютона. Его друг смотрел в ночное небо и, наконец, вздохнув, обернулся и опустил руку ему на макушку.

- Слушай, дружище... Прости, что рассердился... Не пугай меня так больше. Это пиздец как не круто... думаю, я довольно ясно показал, что со мной будет, если я тебя потеряю.

Герман посмотрел на свои ноги и сделал несколько шагов в сторону прибоя, позволив пальцам Ньюта соскользнуть с головы.

- Некогда прохлаждаться, кто знает, сколько времени прошло. Я... есть идея. Если мы сосредоточимся - возможно, сможем найти, то, что хотим.
Герман почувствовал, как пальцы Ньютона переплелись с его пальцами. Они спустились на пляж, и в воде Герман увидел лёгкое золотое мерцание. Теперь он знал достаточно, чтобы не сомневаться в нём... Шон знал, что он делал, по крайней мере. Или, возможно, подсознательно... Ньют.
- К воде. Мы должны войти в воду.
Ньют нахмурился, но, неуверенно пожав плечами, последовал за Германом. Они недолго постояли, позволяя воде облизывать носки обуви, прежде чем неуверенно шагнуть в пену.

.........................................................................................................................
Коллективный разум ревел и визжал... Вода, лодки, рыбы, другие кайдзю - тысячи образов разом ударили Германа. Это разрывало его мозг, он с трудом дышал. Крепко, как только мог, он вцепился в мысленную ниточку, бывший так или иначе, рукой его партнёра. Они продолжали падать и падать в единственном луче света, направленном ко дну океана - две пылинки, парящие в солнечном луче. Везувий проплыл мимо них - призрачный, созданный из синего света, за ним последовали другие. Тот, что атаковал Гавайи - Ньют назвал его Мадпаппи - кувыркался и игриво кружился вокруг них, словно выдра, прежде чем уплыть. Похожий на угря кайдзю из их с Ньютом общего сна проскользнул мимо, изгибая огромное тело, словно гигантский стяг. Были и другие, и было ясно - они становятся всё меньше. Самый маленький всё равно был размером с футбольное поле, но это было несомненным доказательством того, что они уменьшаются... Насколько маленькими они станут? Почему это происходит? Он чувствовал, что разум Ньюта пузырится вопросами, как готовая взорваться от сотрясения бутылка содовой.

Самый маленький из кайдзю повернулся, чтобы посмотреть на них, склонив голову набок. Он медленно поплыл вниз, и они понеслись за ним в следе пузырьков из его носа и рта. Щель разверзлась под ними, как открытая рана. Розовый свет от неё обжёг им глаза, и Герман моргнул. Маленький кайдзю, не больше двухэтажного дома, смотрел на них и его глаза были странно... человеческими.
Должно быть, это был новорожденный. Он напоминал детёныша кайдзю, с которым он и Ньют дрифтовали в Гонконге, но был более округлый и мягкий. С безмолвным криком он скользнул в Щель.

Герман встретился взглядом с Гейзлером. За стёклами очков глаза его напарника сверкнули иномирной синевой, светящейся в придонной тьме. Герман увидел, как часть татуировок покинула руку Ньютона и обвилась вокруг его собственной руки. Он только улыбнулся и крепче сжал пальцы Ньюта. Ударив ногами, они поплыли вперёд, скользя через пропасть вниз, в Щель.
На мгновение розовый свет залил весь мир, а потом Герман понял, что больше не держит руку Ньюта. И есть ли у него вообще рука...
Голос, который говорил, было слишком огромен. Слишком велик, чтобы понять или принять. Он обращался прямо к нему через образы и ощущения. Он плыл в теплой жидкости, и Улей издавал ужасный гул за огромным голосом: РОЖДЕНИЕ... МАТЬ... УЛЕЙ...

Видения Щели заполнили каждую мысль, каждый синапс, каждый нерв, это не был кайдзю, и это был кайдзю... своего рода матрица - живая и создающая кайдзю. Она знала все его воспоминания, все его мысли. Она знала его лучше, чем он сам. Матрица любила его больше, чем можно было описать словами. Она любила его больше, чем звёзды, и она любила Ньютона. Она пытается постичь мир, используя их, как путеводитель, как дорожный атлас, как Библию... Мать так хотела прикоснуться к ним, она говорила голосом, настолько великим, что они не могли его слышать... она использовала Улей, чтобы изучить... она использовала братьев.
Братья приносила ей еду, когда она пыталась познать мир... людей... города... Она не смогла понять, пока нет, нужно больше времени, чтобы осознать... Чтобы обнаружить... Тихий голос и быстро мыслящий должны быть под защитой. Мать создала бы детей, которые будут жить и маленькие братья улья... любимые братья... тихий голос и быстро мыслящий ей в этом помогут.

Котик ушел первый... он был первым её ребёнком, коснувшимся их, и первым, кто умер.

Улей будет защищать их до самой смерти.

Улей всё поймёт.

Улей мог бы выжить в чужом мире.

Герман закричал. Сердце было готово разорваться - боль и экстаз от полноты связи с Матерью были слишком велики.
Этого было чересчур много.
..................................................................................................................
- Д-доктор Г-г-отлиб... д-д-доктор Г-гейзлер?
РОН сорвали с его головы, и Герман рухнул. Его руки и ноги судорожно дёргались, словно нервные окончания были обнажены. Он задыхался и кашлял, кровь текла из глаз и носа. Он зарыдал и почувствовал, что дрожащая рука сжимает его плечо, а заикающийся голос отчаянно пытается что-то сказать: - Я... п-п-п... помощь!

Протянув еле двигающуюся руку, Герман вцепился в куртку Коша и глухо прошептал: -Н-нет... нет... вы просто... близнецов... Нету... рейджеров, к-которым д-доверяем... с-секрет... понимаешь?
Перед затуманенный взором Германа появились огромные карие глаза Дегхари, он слабо кивнул: - П-п... п-пон... понял, с-сэр...
- Х-хороший мальчик...
Хватая ртом воздух, Готлиб откинулся назад, прижимая к груди дрожащую руку. Прищурившись, он посмотрел на бледное и больное лицо Ньютона, словно в зеркало. Гейзлер сглотнул и ответил напряжённой улыбкой.
- Знаешь... у меня никогда не было особенно сильной связи с мамой... надеюсь, здесь выйдет лучше...

Кровь хлынула из его носа, и Герман пожалел, что нет сил наклониться вперёд и утереть её, остановив струйку, просачивающуюся в горло Ньютона. Их соединение гудело, как проволока под током... Но при этом за ним стояла тишина... что-то сходное с ощущениями после хорошего секса. Герман поперхнулся сухим смешком, пот тёк по его лбу.

- Ньютон... м-мы можем быть в... через сознание...

 

Примечания от автора "Оккама":
"В этой главе много отсылок к предыдущим главам. Про неё можно написать "Эй, помните те мелочи, упомянутые как-то восемь глав назад? Так вот это было важно и я надеюсь, что вы были внимательны"

Кроме того я была жестока с Германом, даже больше, чем всегда. Мне очень жаль, Герман, я люблю тебя."

Примечания от меня:
1) Фраза Ньюта "словно призраки в "Лабиринте безумия" - в оригинале "pac-man maze" - судя по всему речь идёт именно о компьютерной игре "Лабиринт безумия"