Несобственная прямая речь как предмет изучения лингвистов и литературоведов

В данном разделе мы проанализируем такой конструктивный прием, активно использованный Пазолини в поэтике своих художественных произведений, как несобственно-прямая речь. Последнее стало серьезнейшим основанием для исследователей позиционировать творчества Пьера Паоло особым образом, объявляя попытки использования несобственно-прямой речи как один из путей обновления киноязыка.

Однако ни для кого не секрет, что феномен несобственно-прямой речи впервые был изучен отнюдь не теоретиками кино, или даже литературоведами, но лингвистами. Прежде чем переходить к разговору о том, чем же ценна несобственно-прямая речь для Пазолини, следует обговорить проблему изучения этого языкового явления в лингвистических трудах.

Одна из попыток обобщить сведения о несобственно-прямой речи в лингвистике в свое время предпринималась В.Н.Волошиновым (одна из ученых ипостасей всем нам известного филолога и культуролога Михаила Бахтина). Различные точки зрения на вопрос сущности несобственной прямой речи излагались в его труде под официозным названием «Марксизм и философия языка». Бахтин указывал на различные дефиниции в зависимости от точки зрения ученых, исследовавших данный вопрос.

«Явление несобственной прямой речи, как особой формы передачи чужого высказывания, рядом с прямой и косвенной речью, было впервые указано Tobler'ом в 1887 г.» [Волошинов, 1929, с.139] - указывает Волошинов. По Тоблеру, у прямой и косвенных речей несобственной прямой речью заимствуются «тон и порядок слов» [c.139], а также «времена и лица глаголов» [c.139] (для заимствований из прямой и косвенной типов речи, соответственно). Комментируя эту точку зрения, Волошинов указывает, что такое определение может быть верным лишь при поверхностном исследовательском взгляде. Дело тут не в обыкновенном механическом смешении обозначенных характеристик («тон и порядок слов», «времена и лица глаголов»).

Другой исследователь, Калепки, указывал, что несобственная прямая речь является «самостоятельной третьей формой передачи чужого высказывания и определил ее как скрытую или завуалированную речь» [c.141]. Как подчеркивает Волошинов, этот исследователь более грамотно определил этот тип речи и добавляет: «В самом деле: с абстрактно-грамматической точки зрения — говорит автор, с точки зрения действительного смысла всего контекста — говорит герой» [c.141]. То есть можно утверждать, что с позиции формально-грамматической речь задается косвенно, а с позиции содержательной — прямой, точнее, принадлежащей говорящему в определенный момент произведения герою. Причем такое определение отражает диалектику прямой и косвенной речи, взаимопроникновение этих типов речи в тексте. Да, бесспорно, «Kalepky верно понял […] двуликость несобственной прямой речи» [c.141]. Если несобственную прямую речь воспринимать с позиций чисто лингвистических, то мы вряд ли когда-нибудь поймем, что речь принадлежит герою, в первую очередь, отнюдь не автору. «...Никто не начинает процесса понимания с абстрактно-грамматических рассуждений, а потому каждому с самого начала ясно, что по смыслу говорит герой. Трудности возникают лишь для грамматика» [c.141].

Другой подход к определению несобственной прямой речи высказал в ответ на концепцию Калепки ученый по фамилии Балли. Если вкратце излагать здесь ее сущность, то выясним, что для Bally н. прям. речь — лишь « модификация косвенной речи, [которая] начинает стремиться к шаблону прямой речи, на пути этого стремления образуетсянесобственная прямая речь » [c.142]. Но были в лингвистике и фосслерианцы, среди который ученый Lorck. Последний разграничивал прямую и косвенную речь как «оказанную» [c.145] и «сообщенную» [c.145], соответственно. А несобственную прямую речь характеризует как «пережитую речь» [c.145]. Следует уточнить, поскольку сама несобственная прямая речь по своей сути имела образ двуликости, неоднозначности, то и подходы к изучению ее в лингвистике разнились. Так, были приверженцы структурного и стилистического подходов.

Структурный подход более формализованный. Как можно было заметить выше, к структуралистам в области изучения несобственной прямой речи выступил Тоблер.

Однако важно отметить позицию приверженцев так называемого "эстетического идеализма" [Борисова, 2010, с.232], для которых стилистика стояла прежде синтаксической структуры. Это были как раз фосслерианцы, последователи Карла Фосслера. Ученые этой школы не называли рассматриваемое нами явление "несобственной прямой речью", но зато называли ее "пережитой речью", "подражающей речью", "речь как факт" [с.233]. Наиболее привычное нам наименование этого типа речи в отечественной лингвистике закрепилось как раз благодаря М.М.Бахтину. Продуктивность изучения этого вопроса во многом была обусловлена дискуссиями между учеными школы эстетического идеализма и учеными школы формального подхода к изучению несобственной прямой речи.

Лео Шпитцер, последователь Фосслера, был одним из первых, кто стал изучать явление несобственной прямой речи применительно к литературным произведениям. Именно ему удалось понять, что несобственная прямая речь – это такой тип художественной речи, когда "автор проникает в своих персонажей, отождествляет себя с ними, проживая их слова и мысли как реальные события" [c.233]. Приверженцы школы эстетического идеализма, как мы видим, были одними из первых, кто рассматривал несобственную прямую речь не как формально организованный конструкт, но как способ презентации состояния внутреннего мира рассказчика или персонажа. По сути, несобственная прямая речь появилась "из-за чисто художественной необходимости, когда писатели стали стремиться, с одной стороны, приблизиться к своему персонажу, а с другой стороны, отстраниться от него, чтобы сделать объективным повествование" [c.234].