Елена Листратова, воспитанница иконописной школы при МДА, вдова священника Евгения Листратова, друг семьи

Прошло уже много лет, как закончи­лась учеба в стенах Лавры и все мы разъехались, но я мыс­ленно возвращаюсь в те времена, и знаю, что это были самые лучшие годы, о которых сохранились самые светлые воспо­минания. Кто-то скажет, что это просто юность, но недавно один человек мне сказал: «Я бы расплакался, если бы декан моего университета, где я учился, по прошествии многих лет вспомнил меня хотя бы в лицо». А отец Лука, инспектор нашей школы, помнит всех нас поименно, мало того, когда я приезжаю в Лавру, он узнает моих детей, и такое отноше­ние — к каждому выпускнику, потому что он молится о нас. И становится понятно, что тонкая, но непрерываемая нить связывает каждого, кто прошел через годы учебы в духов­ных школах Троице-Сергиевой Лавры.

Конечно же, само поступление в иконописную школу, и все годы учебы — настоящий переворот в моей жизни. Лавра — это особое пространство, отличающееся даже от самого города, в котором она находится. Там в воздухе присутствует некая вибрация, наполненная ощущением покоя, красоты, любви. Когда я попала сюда, у меня поя­вилось острое желание каяться за все прошедшие годы, за возрастание и учение методом проб и ошибок. Встреча со светлыми людьми в Лавре — неотъемлемая часть мо­настырской жизни, там появляется возможность ежеднев­ного общения со своим духовником, и неслучайно многие ребята-семинаристы в первые же годы учебы задумывают­ся о монашеской жизни. Мой будущий муж на первом кур­се просил свою маму приобрести ему кирзовые сапоги, ру­баху и широкий ремень (наверно, так он представлял себе монаха). Понимая, что это всего лишь внешнее, уже тогда он отметил для себя, что есть семинаристы, которые очень строго относятся к своей духовной жизни, тихо и незамет­но, без всякого позерства: были такие, кто ходил на брат­ский молебен в пять утра. Но именно так, потихоньку, они и учились друг у друга стремлению и горению, хотя это было очень нелегко. Большие нагрузки по учебе, строжай­ший распорядок дня и дисциплина, проживали ребята почти в казарменных условиях. Но, конечно же, попадая в столь духовную среду, практически все сильно меня­лись, стараясь воздержаться от всего суетного и пустого, а как это было тяжело, знают все, кто прошел эту школу.

Среди семинаристов сразу выделились особенные ребята. Все приехали туда с неодинаковым «багажом»; в классе моего мужа Евгения Листратова учились ребята разного возраста, кто-то попал в Лавру сразу после шко­лы, кто-то после армии. Был даже студент с высшим меди­цинским образованием, который рассказывал, что видел, как женщине прерывают беременность, и сильно скорбел об этом. Больше такого терпеть он не мог, пришлось оста­вить работу по профессии, а много позже духовник благо­словил его на поступление в семинарию. Был там и парень, который служил в Афганистане, кто-то был из потомствен­ной священнической семьи, со сложившимися традициями и устоями, но чаще — это были ребята из простых семей.

Молодой девушкой я приехала в Лавру, чтобы про­сто научиться писать иконы, но этому нельзя научиться без молитвы и колоссального труда с соблюдением всех по­стов и служб. У будущих иконописцев учеба и работа в ма­стерских — с утра до вечера, с перерывом только на обед, строго с утренними и вечерними правилами. В единствен­ный выходной в воскресенье — Литургия. Очень редко позволяли себе расслабиться, да и то только с разреше­ния инспектора. А чаще в свободное время с кем-нибудь из учителей ездили в музеи или в монастыри, где сохрани­лись памятники древнего зодчества.

Семинаристы в основном «расслаблялись» на лекци­ях, например, когда их читал отец Артемий Владимиров. Читал он с душой, так что порой зал содрогался от дружного смеха, а порой вдумчиво затихал, вслушивался в каж­дое слово. Отец Артемий понимал сложную семинарскую жизнь, знал, что студенты нуждаются в разрядке и отдыхе.

Не помню, как мы познакомились с Евгением (многие считают, что это Преподобный Сергий помогает, устраива­ет такие встречи). Как-то ноябрьским вечером падал пуши­стый снежок, во дворе Лавры меня окликнули, я оглянулась и увидела высокого семинариста, которого я видела до это­го, даже выделила из всех остальных. И у Преподобного Сергия уже тогда спрашивала, не мой ли он будущий муж. Евгений тоже заметил меня и придумал, как со мной позна­комиться. «Ты учишься в иконописной школе, у меня друг венчается, напиши ему, пожалуйста, венчальную пару», — попросил он. Потом, вспоминая тот вечер, мы всегда смея­лись над этой изобретательностью. Он очень робко уха­живал, а когда я пригласила его в мастерскую попить чаю, для смелости он пришел со своими друзьями. Первоначаль­ная скованность вскоре прошла, все начали потихоньку об­щаться и даже шутить. А один семинарист, худенький, в оч­ках, переходил от одной иконы к другой, брал в руки наши альбомы, по которым мы рисовали, и очень живо интере­совался, как мы это копируем, в чем здесь смысл, чем раз­личаются школы иконописи и так далее. Это был будущий отец Даниил Сысоев. Скоро он все наше чаепитие настроил на богословские беседы, и это было так прекрасно и возвы­шенно! Конечно же, за годы учебы мы как губка впитали в себя столько информации, совершенно отличной от той, что преподавали нам в государственных школах, и было горячее желание все обсуждать, во всем находить высокий духовный смысл.

Мы с Евгением поженились и переехали на съемную квартиру, так как семейным уже не положено жить в стенах Лавры. Иногда вечером, набившись в тесной кухоньке, мы устраивали с друзьями вечера просмотров неформальных фильмов со сложными драматическими сюжетами, которые не выходят на экраны для массового зрителя. Мне и до сих пор иногда требуется это глубокое душевное сопережива­ние, необходимо войти в жизнь искусственно созданных людей, почувствовать иное, пусть и навязанное, мнение и мировосприятие. Уже тогда мне показалось, что Дани­ил не нуждался ни в чем подобном, он уже разграничивал духовное и душевное. Это было очень заметно со стороны: внешне простой и даже чудаковатый парень, иногда от­страненный, не всегда мне понятный, он сильно отличал­ся от остальных ребят. Ему важно было живое дружеское общение, он сразу становился душой компании, мог увлечь беседой, потому что был очень эрудированным и начитан­ным. Тогда мне Женя сказал, что Даниил из интеллигент­ной духовной московской семьи, а родители его — тоже художники-иконописцы, причем, по-моему, уже в то вре­мя родного отца Даниила благословили на священство. Ребята рассказывали, что у них дома много духовной ли­тературы, есть и большая коллекция удивительных аль­бомов по иконописи, христианскому зодчеству, мировой культуре, каких в то время не было даже у нас, в иконо­писной школе. У меня всегда был большой интерес к таким необыкновенным людям, выделяющимся из толпы, неор­динарно мыслящим и не боящимся высказаться. Думаю, что Даниил был как раз из тех людей, кому совершенно безразлично, что кушать, что надеть, не это было для него главное. Однажды постом Даниил со своей будущей же­ной Юлией пришел к нам в гости и принес к столу вафель­ный тортик. Мы ему говорим: «Это ведь скоромный торт, там наверняка есть масло или молоко», на что он очень се­рьезно отреагировал: не в таких мелочах смысл нашего спа­сения и не к лицу нам фарисейство. Между прочим, Женя рассказал, что Даниил очень часто причащается, почти за каждым Богослужением, считая, что важно не просто присутствовать на Литургии.

Чем мы могли в то время угощать своих гостей? Чай да хлеб из семинарской же столовой с повидлом, у нас про­сто не было денег, такие вынужденные бессребреники. Конечно же, приходилось искать себе подработку, втайне от начальства. Я, например, расписала серию деревянных яиц с видами монастырей и сдала их в художественную лавку (выставлять на продажу иконы без благословления было категорически запрещено — пока не научимся писать святые лики). Кстати, первое такое яйцо, подаренное на Пасху отцу Луке, положило начало коллекции расписных и вышитых пас­хальных яиц, подаренных дорогому ба­тюшке от выпускников-иконописцев. Конечно же, многие семинаристы были изобретательны, некоторые умельцы тогда пробовали вырезать из дерева фигурку Преподобного Сергия, многие учились плести четки. Одноклассник моего будущего мужа (кажется, в прошлом резчик по дереву) вы­резал из дерева постовые священнические кресты, лампад­ки, подсвечники для домашнего пользования.

А Даниил писал сочинения на заказ, и особенной по­пулярностью его труды пользовались у батюшек-заочников, которые приезжали в семинарию на сессии. Как не по­нять батюшек с их занятостью, приходскими проблемами, службами, требами — и чаще всего с многочисленным се­мейством! А Даниилу, думаю, уже тогда было важно выска­заться, в нем уже накопились достаточные знания для са­мовыражения, проповеди, и, может быть, для его будущего миссионерского служения. Как-то, из любопытства, я по­пробовала помочь мужу написать сочинение на богослов­скую тему. Разложила перед собой толстенные тома с труда­ми святых отцов, и дальше — ступор. Спрашиваю Даниила: «Как же это у тебя получается — писать в таком количестве на разные богословские темы? Это ведь сложно — перефра­зировать, но при этом сохранять глубину первоисточника?» Он задумался и очень просто ответил: «Не надо ничего придумывать от себя, не надо изобретать. Нужно только почувствовать мысли и высказывания святых отцов, пропу­стить их через свое понимание и уложить на лист по темам и в нужной последовательности». Я поняла это как худож­ник: надо вышить тканое полотно из разных цветных ку­сочков материи, уложив их в гармоничную композицию.

Если удавался случайный заработок, на что мог по­тратить деньги семинарист? Как-то мой муж, довольный, показывает мне купленную в иконной лавке Дароноси­цу (совсем не дешевую) и кисточку для помазания елеем. Я говорю: «Я же в положении, мне витамины нужны, а ты столько денег потратил!» А он мне в ответ: «А как я буду служить на новом приходе? Мы приедем туда, а у меня ни­чего священнического нет». Кстати, тема отъезда из Лав­ры была очень острой, я знала, что нам придется уехать по распределению, но нужна ли я буду там как иконопи­сец? Этот вопрос мы часто обсуждали с друзьями, пробо­вали узнать что-либо про подмосковные приходы.

Отцу Евгению было всего 29 лет, когда он разбился в ДТП. И конечно, первыми отозвались на беду, желая мне хоть как-то помочь, его друзья-семинаристы. Самый близ­кий наш друг отец Алексей Лымарев регулярно к праздникам высылал нам с детьми небольшую помощь, низкий ему поклон. И конечно же, сразу откликнулись отец Даниил с матушкой. Они даже предложили нам пожить в их дач­ном домике — нам с детьми пришлось освободить при­ходской дом для вновь прибывшего священника. Нелегкое было время. Я осталась одна с малолетними детьми на ру­ках и училась выживать сама, какое-то время я даже была «челноком», торговала одеждой на рынке, и такое было в моей жизни. Думаю, уже тогда у отца Даниила зароди­лась идея о необходимости создания фонда милосердия, фонда помощи вдовам священников, попавшим в тяжелую жизненную ситуацию. Он видел и понимал, как тяжело таким, как я, тем более если семья многодетная, то батюш­ка — один кормилец в семье.

Во время одной из последних наших встреч Дани­ил сказал, что не важно, где жить, спастись можно везде. А сам он хочет не строить храмы, а служить и пропове­довать, нести людям живое слово, пусть это даже будет и в маленьком храме, а не в величественном соборе. Ведь когда священник занимается строительством, его силы расходуются на суетные дела. И так оно и есть: чтобы строить храм, священнику приходится становиться и ар­хитектором, и прорабом, и, самое ужасное — просителем у власть имущих, порою забывая про нужды своей семьи. Кстати, в далеком оренбургском селе стоит отстроенный храм Преподобного Сергия Радонежского, заложенный моим мужем отцом Евгением Листратовым.

Как только отец Даниил узнал, что мы с детьми пере­брались в Московскую область, сразу же пригласил встре­титься, дал номера телефонов — свой и матушки Юлии. Этот разговор был 12 ноября 2009 года, а 19-го числа его убили, оборвали его земную жизнь, грубо и цинично. Эта земная наша встреча так и не состоялась.

Вечная память. Светлая память.

Отче Данииле, моли Бога о мне, грешной.