Потому что когда переступишь раз какие-то границы - будешь переступать их и

Дальше.

 

И не сбежать из постоянного бегства. Из отвлечения себя самих. Избегания

конфронтаций. Переживания момента. Дрочки. Телевидения. Отвержения всего на

свете.

 

Детективы поднимают взгляды от дневника, один из них говорит:

 

- Без паники. В жёлтом блокноте всё так и сказано. Он просто прикидывается.

 

Они стоят и смотрят на меня.

 

Обхватив глотку руками, не могу втянуть ни капли воздуха. Глупый маленький

мальчик, который кричал "Волк!"

 

Как та женщина с полной глоткой шоколада. Та женщина была ему не мамочка.

 

И в первый раз, насколько хватает моей памяти, я чувствую умиротворение. Ни

радости. Ни печали. Ни тревоги. Ни возбуждения. Это просто все верхние части в

моих мозгах закрывают лавочку. Кора головного мозга. Мозжечок. Вот где моя

проблема.

 

Я упрощаюсь.

 

Зависнув где-то в золотой середине между счастьем и горем.

 

Потому что актинии всегда хорошо проводят время.

 

 

Глава 47

 

 

Однажды утром школьный автобус притормозил у бордюра, и пока его приёмная мать

стояла, махала рукой, глупый маленький мальчик забрался внутрь. Он был

единственным пассажиром, и автобус пролетел мимо школы на скорости шестьдесят

миль в час. Водителем автобуса была мамуля.

 

То был последний раз, когда она вернулась забрать его.

 

Сидя у большой баранки и глядя вверх на него в зеркальном козырьке, она сказала:

 

- Ты поразишься, насколько легко можно взять напрокат один из таких.

 

Она свернула к выезду на шоссе и добавила:

 

- Так у нас появляется хорошая шестичасовая фора, прежде чем автобусная компания

заявит об угоне этого драндулета.

 

Автобус катился по шоссе, а снаружи катился город, и когда перестали каждую

секунду попадаться дома, мамуля сказала ему подойти и сесть рядом с ней. Она

достала красный дневник из сумки со всякими вещами, и достала карту, сложенную

во много раз.

 

Одной рукой мамуля потрясла картой, развернув ту поверх баранки, а другой

опустила возле себя окно. Рулила она коленями. Двигая одними глазами, посмотрела

туда-обратно в карту и на дорогу.

 

Потом скомкала карту и скормила её открытому окну.

 

Всё это время глупый маленький мальчик молча сидел рядом.

 

Она сказала взять её дневник.

 

Когда он попытался отдать его ей, возразила:

 

- Нет. Открой его на чистой странице, - сказала найти в отделении для перчаток

ручку, потому что скоро будет река.

 

Дорога прорезала всё подряд, разные дома, фермы и деревья, и на секунду они

оказались на мосту, ведущем через реку, которая уходила в бесконечность по обе

стороны автобуса.

 

- Быстро, - скомандовала мамуля. - Нарисуй реку.

 

Как будто бы он только что открыл эту реку, как будто бы он только что открыл

весь мир, она сказала ему рисовать новую карту - карту мира только для себя. Его

собственного личного мира.

 

- Не хочу, чтобы ты брал и принимал мир таким, каким его подают, - пояснила она.

 

Сказала:

 

- Хочу, чтобы ты открывал его. Хочу, чтобы у тебя была такая способность.

Создавать собственную реальность. Собственный свод законов. Хочу попытаться

научить тебя этому.

 

Теперь у мальчика была ручка, и она сказала ему нарисовать в тетради реку.

Нарисовать реку и нарисовать горы впереди. И дать им имена, сказала ему. Не теми

словами, которые он уже знает, а выдумать новые слова, которые не будут значит

на самом деле кучу всякого другого.

 

Создать свои собственные условности.

 

Маленький мальчик поразмышлял, держа ручку во рту и раскрытую тетрадь на

коленях, и, спустя чуточку времени, всё нарисовал.

 

А глупо то, что он забыл обо всём этом. Только спустя годы, когда полицейские

детективы нашли ту карту. Только тогда он вспомнил, что делал такое. Что мог

сделать такое. Что у него была такая власть.

 

А мамуля рассмотрела его карту в зеркало заднего обзора и отметила:

 

- Отлично.

 

Глянула на часы, и её нога вдавилась в пол, и они поехали быстрее, а она

сказала:

 

- Теперь запиши всё в тетрадку. Нарисуй реку на нашей новой карте. И готовься -

впереди ещё будет целая куча вещей, которым нужно имя.

 

Сказала:

 

- Ведь единственный предел, который нам остался, это мир неосязаемого: мыслей,

историй, музыки, картин.

 

Сказала:

 

- Ведь ничто не окажется настолько совершенным, насколько ты можешь его

представить.

 

Сказала:

 

- Ведь я не всегда буду рядом, и донимать тебя будет некому.

 

Но, по правде говоря, малышу не хотелось отвечать за себя, за собственный мир.

По правде, глупый малолетний говнюк уже задумал устроить в следующем ресторане

сцену, чтобы мамулю арестовали и прогнали из его жизни навсегда. Потому что он

устал от приключений, и думал, что его драгоценная, скучная, дурная жизнь прямо

будет длиться и длиться вечно.

 

Он уже сделал выбор между безопасностью, надёжностью, довольством - и ей.

 

Управляя автобусом коленями, мамуля потянулась, сжала его плечо и спросила:

 

- Что ты хочешь на завтрак?

 

И как будто ответ был совершенно невинный, маленький мальчик сказал:

 

- Корн-доги.

 

 

Глава 48

 

 

В следующий миг чьи-то руки выныривают сзади и замыкаются вокруг меня. Кто-то из

полицейских детективов крепко заключает меня в объятия, замком из двух рук

упёршись мне под грудную клетку, и выдыхает в моё ухо:

 

- Дыши! Дыши, чёрт возьми!

 

Выдыхает мне в ухо:

 

- Всё нормально.

 

Пара рук обхватывает меня, отрывает от пола, и незнакомец шепчет:

 

- С тобой всё будет хорошо.

 

Периабдоминальная нагрузка.

 

Кто-то хлопает меня по спине, как врач хлопает новорожденного, и я выпускаю в

воздух крышку от бутылки. Нутро моё рвётся на свободу по штанине, выбрасывая два

резиновых шарика и всё дерьмо, над ними скопившееся.

 

Вся моя личная жизнь сделана общественной.

 

Скрывать больше нечего.

 

Обезьяна с каштанами.

 

В следующую секунду я обрушиваюсь на пол. Хлюпаю носом, а кто-то рассказывает

мне, что всё хорошо. Я жив. Меня спасли. Я почти умер. Прижимают мою голову к

груди и укачивают меня со словами:

 

- Успокойся уже.

 

Прикладывают к моим губам стакан воды и говорят:

 

- Тише.

 

Говорят, что всё кончено.

 

 

Глава 49

 

 

Вокруг замка Дэнни толпятся сотни людей, которых я не помню, но которые никогда

не забудут меня.

 

Уже почти полночь. Вонючий, осиротевший, безработный и нелюбимый, нащупываю

дорогу сквозь толпу, пока не добираюсь к Дэнни, который стоит в середине, и

говорю:

 

- Братан.

 

А Дэнни отзывается:

 

- Братан, - он разглядывает толпу людей, которые держат камни.

 

Говорит:

 

- Тебе совершенно точно лучше бы сейчас здесь не стоять.

 

После того, как мы были по ящику, весь день, рассказывает Дэнни, все эти

улыбающиеся люди объявляются с камнями. С прекрасными камнями. С такими камнями,

что не веришь глазам. Рубленый гранит и тёсаный базальт. Выровненные блоки

песчаника и известняка. Они приходят поодиночке, притаскивая раствор, лопаты и

мастерки.

 

Все они интересуются, каждый из них:

 

- А где Виктор?

 

Так много народу, что они заполонили весь квартал, и невозможно стало делать

никакую работу. Каждый хочет вручить камень лично мне. Все эти мужчины и женщины

как один расспрашивают Дэнни и Бэт, как я поживаю.

 

Говорят, что по телевизору я выглядел просто ужасно.

 

И - стоит только одному человеку похвалиться, как он был героем. Как он был

спасителем и как спас Виктору жизнь в ресторане.

 

Спас мне жизнь.

 

Термин "пороховая бочка" очень даже точно всё отражает.

 

На самом краю всего - какой-то герой уже излагает. Даже во тьме можно разглядеть

зыбь откровения, бегущую по толпе. Это невидимая граница между людьми, которые

ещё улыбаются, и людьми, которые уже нет.

 

Между остальными, кто ещё герои, и людьми, которые знают правду.

 

И все, у кого отобрали миг наивысшей гордости, начинают оглядываться по

сторонам. Все эти люди, разжалованные из спасителей в дурачки, чуток сердятся.

 

- Валить тебе надо, братан, - советует Дэнни.

 

Толпа так густа, что не видно работу Дэнни: колонны и стены, статуи и ступени. И

кто-то кричит:

 

- Где Виктор?

 

И кто-то другой орёт:

 

- Дайте нам Виктора Манчини!

 

И ведь стопудово - я это заслуживаю. Строй солдат. Вся моя перерастянутая семья.

 

Кто-то зажигает на чьей-то машине фары, и я очерчен у стены пятном света.

 

Моя тень жутким силуэтом парит над всеми нами.

 

Вот он я, задуренный малолетний баран, который считал, что можно когда-нибудь

зарабатывать достаточно, знать достаточно, иметь достаточно, бегать достаточно

быстро, прятаться достаточно хорошо. Трахаться достаточно много.

 

Между мной и фарами - очертания тысячи людей без лица. Всех людей, которые

думали, что любят меня. Которые думали, что вернули мне жизнь. Их испарившаяся

жизненная легенда. Потом одна рука поднимается с камнем, и я закрываю глаза.

 

Из-за того, что не дышу, у меня на шее набухают вены. Моё лицо краснеет и

наливается жаром.

 

Что-то глухо бьёт в землю у моих ног. Камень. Бьётся ещё камень. Ещё дюжина.

Сотней больше ударов. Камни грохочут, и земля трясётся. Камни врезаются друг в

друга вокруг меня, и все кричат.

 

Это мученичество Святого Меня.

 

Мои глаза зажмурены и слезятся, фары сияют красным сквозь мои веки, сквозь мою

собственную плоть и кровь. Сквозь мои слёзы.

 

Ещё больше ударов в землю. Земля трясётся, и люди кричат от усилий. Ещё больше

тряски и грохота. Больше ругани. А потом всё становится тихо.

 

Зову Дэнни:

 

- Братан.

 

Всё ещё с закрытыми глазами, шмыгаю носом и прошу:

 

- Скажи мне, что там творится.

 

И что-то мягкое, хлопчатое и не особо чисто пахнущее смыкается около моего носа,

а Дэнни говорит:

 

- Дуй, братан.

 

И потом никого нет. Почти никого.

 

Замок Дэнни, - все стены обрушены, камни сбиты и раскатились по сторонам при

тяжёлом падении. Колонны повалены. Все колоннады. Пьедесталы опрокинуты. Статуи

разбиты. Каменные обломки и куски раствора, осколки кладки засыпали дворы,

засыпали фонтаны. Даже деревья расщеплены и подмяты упавшими камнями. Разбитые

ступени ведут в никуда.

 

Бэт сидит на камне, глядя на сломанную статую, которую сделал с неё Дэнни. Не

такой, как она выглядит на самом деле, а как она видится ему. Настолько

красивая, настолько ему кажется. Совершенная. И теперь сломанная.

 

Спрашиваю - землетрясение?

 

А Дэнни отвечает:

 

- Почти угадал, но здесь было Божье деяние немного другого типа.

 

Тут камня на камне не осталось.

 

Дэнни втягивает носом воздух и замечает:

 

- Братан, от тебя дерьмом несёт.

 

Мне нельзя покидать город до следующего уведомления, сообщаю ему. Меня просила

полиция.

 

В свете фар очертания только одного оставшегося человека. Один лишь сгорбленный

чёрный силуэт - пока свет не уходит в сторону, и припаркованная машина уезжает.

 

В свете луны мы с Дэнни и Бэт смотрим, пытаясь разобрать, кто всё ещё здесь.

 

Это Пэйж Маршалл. Её белый халат испачкан, а рукава закатаны. Пластиковый

браслет на запястье. Её туфли на платформе промокли и чавкают.

 

Дэнни выступает вперёд и сообщает ей:

 

- Я извиняюсь, но у нас тут вышло ужасное недоразумение.

 

А я говорю ему - нет, всё круто. Это не то, что он подумал.

 

Пэйж подходит ближе и произносит:

 

- Ну что ж, я всё ещё здесь, - её чёрные волосы все распущены, весь мозговидный

пучок. Её глаза опухли и покраснели, она шмыгает носом, пожимает плечами и

говорит. - Полагаю, это значит, что я ненормальная.

 

Мы все смотрим вниз на разбросанные камни, просто камни, просто какие-то

коричневые глыбы из ничего особенного.

 

Одна моя штанина по-прежнему сырая от говна и всё ещё липнет к ноге в

промежности, - я говорю:

 

- Ага, - говорю. - И я, значит, никого не спасаю.

 

- Э-э, ну, - Пэйж поднимает руку и спрашивает. - Как думаешь - у тебя получится

снять с меня этот браслет?

 

Говорю - да. Попробуем.

 

Дэнни пробивается сквозь каменные россыпи, перекатывая камни ногой, потом

наклоняется и поднимает один. Потом Бэт уходит помогать ему.

 

Мы с Пэйж молча смотрим друг на друга, на тех нас, кто мы на самом деле.

Впервые.

 

Мы можем растратить все наши жизни, позволяя миру диктовать нам, кто мы есть.

Нормальные или ненормальные. Святые или сексоманы. Герои или жертвы. Позволяя

истории рассказывать нам, какие мы плохие, или какие хорошие.

 

Позволяя нашему прошлому решать наше будущее.

 

Или можем решать сами.

 

И может быть, наше дело - открыть что-нибудь получше.

 

В деревьях воркует плакучий голубь. Уже, наверное, полночь.

 

А Дэнни зовёт:

 

- Эй, нам бы тут помощь чуток не помешала.

 

Пэйж идёт, и я иду. Мы четверо зарываемся руками под край камня. В темноте

чувствуется его грубость, холод, всё тянется вечно, - и мы, все вместе, боремся

только за то, чтобы положить один камень на другой.

 

- Помнишь ту греческую девушку? - спрашивает Пэйж.

 

Которая нарисовала контур своего пропавшего любовника? Ага, говорю.

 

А она продолжает:

 

- Знаешь, а ведь в итоге она просто забыла его, да изобрела обои.

 

Звучит диковато, но вот они мы: пилигримы, отморозки нашего времени, - пытаемся

установить свою собственную альтернативную реальность. Построить мир из камней и

хаоса.

 

Что из него получится - я не знаю.

 

Даже после всей этой беготни, мы в итоге закончили здесь: в глубине ничто и в

глубине ночи.

 

И может быть, цель не в знании.

 

Здесь, где мы стоим в этот миг, посреди развалин во тьме, то, что мы строим -

может стать чем угодно.