В городе было несколько традиционных мест, где собирались картежники. Это и «Веселая горка» на Мухином бугре вблизи ул. Киевской, и поляны Каштака, и Лазаретская площадь – там, где ныне стоит, руку подняв, Киров. На всех этих площадках игры завершались дракой.
Очень распространена была игра в городки – на каждой боковой улице играли.
До сих пор удивительно и непонятно, почему наш томский полицмейстер в 1896 году запретил играть... вбабки. Впрочем, кузнецы экипажной мастерской Потехина на ул. Нечаевской (пр. Фрунзе, 35) в бабки все-таки играть продолжали.
А вот бакланов – кулачных бойцов – никто не преследовал. Да и невозможно было это сделать. Не дай Бог попасть под их горячую руку! Однажды случайно оказался на поле их битвы помощник начальника пересыльной тюрьмы. Ох и досталось же там тюремщику! Ведь в «войнишке» участвовало сотни две бойцов. Это было на Петровской (ныне Яковлева) улице в 1895 году.
Зато с первыми велосипедистами полицмейстеру пришлось повоевать. В 1893 году он издал для них правила движения. Вот они:
1. «Объезд конного экипажа допустим не иначе как после предупреждающего сигнала звонком или рожком за три шага до лошади.
2. При встрече с экипажем велосипедист обязан слезть с велосипеда и идти пешком, пока не пройдет лошадь».
Еще одно техническое новшество 1892 года – конный омнибус в Томске. Завел его Черных, снявший на лето сад «Алтай» у Качковского, переименовав это заведение в «Кинь грусть!» Омнибус у Черных был устроен на 14 человек. Цена проезда в центр города из сада «Кинь грусть!» – 5 копеек. Вот только с цветом кузова Черных дал маху: черный омнибус больше походил на катафалк, и его все избегали. Тогда Черных перекрасил его в красный цвет, и в омнибусе стали с удовольствием ездить женщины.
Как и на омнибусе, вход в организованные томские купальни тоже стоил 5 копеек. Они были обустроены на Томи. Ушайка считалась для массовых купаний неподходящей. Зато Иордань в день Святого Спаса устраивалась на Ушайке, там, где сейчас Большой концертный зал.
Летом 1891 года томичи оставались в городе. Они ждали приезда будущего царя Николая Второго, называвшегося в то время наследником цесаревичем. Были построены триумфальные арки: одна у Белого озера, другая – у Думского моста. Доступ людей на улицы, где будет проезжать наследник, разрешался только по охранным ярлыкам, которые лично выдавал сам полицмейстер. На балконы разрешалось выходить лишь не более трем (иначе балкон может обрушиться на будущего царя!). Кстати, будущий палач царя имел поневоле доступ на главную улицу. Это был 14-летний Яков Юровский, живший у Шадрина на углу нынешних пр. Ленина и ул. Беленца.
ЦВЕЛИ В НАШЕМ ТОМСКЕ САДЫ
С наступлением весны так и хочется выйти в ближайший сад погулять. Идешь, и в памяти невольно возникают былые сады Томска, от которых, к сожалению, не осталось ни одной тычинки.
А ведь были сады у томичей прямо в черте города приусадебные. И у каждого была своя неповторимая прелесть, даже своя степень… запущенности! Вот, например, сад в усадьбе известного в стране художника Голубина. Он находился на северо-восточном углу пр. Ленина и ул. Савиных, там, где совсем недавно был универсам, а теперь Бог знает, какие магазины с примитивными, незапоминающимися вывесками.
Сад этот походил на забытое дворянское гнездо, где тропинки заросли, а из кустов проступают рассыпающиеся беседки. Люди, знакомые с биографией Голубина, конечно, скажут мне, что он к концу жизни ослеп и потому не мог ухаживать за садом. А я о том и толкую: сад походил на своего хозяина – такой же стареющий и «слепнущий».
Помню я и сентябрь 1969-го, когда на месте сада Голубина образовался огромный котлован под будущий универсам. А про художника теперь знают лишь в музее.
Наискосок от дома Голубина, тоже на углу, но только ул. Учебной и пр. Ленина, — старый особняк купца Егорова. Когда-то над угловым фасадом его красовался трехъярусный шатер, а над ним были штурвал и компас – символы торговли и пиратства. Еще недавно над шатром «висел» балкон, лишенный резных столбиков на крыльце. Теперь уже нет и прежнего крыльца, а его заменяет прилепленный сбоку уродец. Лишь один шатер, лишенный компаса и штурвала, одиноко «парит» над крыльцом-уродцем.
Но я хочу сказать об уютном садике, бывшем когда-то во дворе Егорова. Он был такой густой, что в нем запросто могла спрятаться вся егоровская шайка. Теперь во дворе лишь ветер, как разбойник, гуляет. В книге Некрестовского упоминается о подземном ходе, идущем из огромного каретника к реке. Каретник я помню. А вот о подземном ходе узнать было невозможно даже в тот момент, когда стройбатовцы рыли в 1961 году котлованы под ныне стоящие пятиэтажки: «военная тайна».
На противоположной стороне от егоровского дома, на северной стороне ул. Учебной полвека назад проходил длинный ряд (единственный в Томске!) прекрасных сосен – залюбуешься! Здесь частенько летом усаживались художники, ставили перед собой мольберты.
Через квартал от Учебной, на Владимирском (ныне Тимаковском) переулке, № 3, сто лет назад была усадьба с садом и крытой галереей-оранжереей купца Кочетова. Он весь Томск обеспечивал цветами. Теперь лишь огромный грецкий орех, выхоженный в глубине квартала милиционером Кузнецовым, косвенно напоминает о былом соседстве с кочетовским садом. Была у Кочетова и загородная заимка. И даже озеро вблизи нее называлось Кочетовским. Нет нынче следов кочетовского сада, а вот озеро, хоть и запакощенное, но просматривается на ул. Нижнелуговой.
Еще через квартал, в Тюремном переулке (ныне имени Иванова), в 1910 году арендовав кусочек земли у «помещика» Сечкина (на месте сечкинского огромного поместья ныне располагаются и ТПУ, и ТЭМЗ), первый томский мичуринец Николай Васильевич Перов разбил сад. В течение многих лет этот сад считался жемчужиной томского садоводства, а Перов – самым передовым мичуринцем. Но стоило только умереть Николаю Васильевичу, как сад тут же пошел под топор… моего отца. Вечером в тот день он мне рассказывал: «Меня как плотника послали его вырубать… Директор ТЭМЗа Паточкин решил тут строить склады. А жалко. Такой сад, не хуже, чем на Западе, где-нибудь в Латвии…».
Вернемся снова на проспект Ленина. Напротив ТЭМЗа и сейчас просматриваются остатки сада Михайловского – ели и другие деревья. Именно здесь, на бывшей Садовой. 48, на задах дома Михайловского, поселился известный томский профессор Вершинин. В самом деле – удобное место: ведь позади его дома располагался маленький тихий базарчик с выходом на улицу Пирогова (в ХIХ веке – Сковородовскую). На этом базарчике заречные татарочки торговали молоком и зеленью. Они приносили сюда молоко в больших карманах на сарафанах-хурджинах – две четверти спереди и две – сзади.
Минуем бывшее сечкинское поместье (ныне ТПУ) и выйдем на проспект Кирова (бывшую Бульварную). Сто лет назад этот бульвар посадил купец Королев. Наши горе-экологи говорят: «Тополь растет не более сорока лет». Знали бы они, что тополя королевские до сих пор живы. А почему? Потому что за ними был уход. До шестидесятых годов ХХ века их стригли и не давали вырастать выше пяти-шести метров. Вот почему они никогда не обламывались и не выделяли пух. Зато их ветви образовывали широкую и густую крону. А два ряда крон образовывали как бы крытый зеленью коридор. Такой «крытый коридор» был и на горе, за памятником-скульптурой Кирова. Теперь же Мироныч стоит среди чудовищных елок-палок, этих остатков разумной «роскоши» сталинских времен и бесхозяйственности брежневских и лигачевских.
Пойдем по Кировке, как говорят студенты. Во дворе электролампового завода до сих пор сохраняются неплохие зеленые скверики. Хозяевам этой территории, кажется, сам Бог велел беречь их, как бы напоминая о прежних садах, бывших тут сто лет назад у Акулова и Богомолова. Кстати, здесь не зря выбрал место для проживания первый ректор ТТИ Зубашев в начале ХХ века.
Назвав фамилию Акулова, сразу вспоминаешь о его втором саде на юго-восточном углу Солдатской и Ярлыковской улиц (ныне Красноармейская и Карташова). В советское время дом занимала школа. Потому и долго сохранялся садик. Боюсь, что нынешние хозяева-стоматологи со временем выдерут его, как выдирают зубы.
Как выражаются западные историки, «в межвоенный период» Ярлыковскую называли Садовой (а бывшую Садовую обозвали Тимирязевской) и имели на то основания: тут и Плотниковская роща, позже ставшая Буфф-садом, тут и первый знаменитый частный сад Пешковского (на углу улиц Офицерской (Белинской) и Ярлыковской), который хвалился и сухой усадьбой, и самой чистой водой в своих ключах, и сад Корелина, продолжателем дела которого потом стал Виктор Позолотин. Последний начинал свою маленькую карьеру в качестве приказчика у купца Фуксмана.
В 1959 году автор этих строк бывал в гостях у Позолотиных. Хозяин сходил в сад и нарвал в вазу крупные сладкие яблоки, не хуже южных привозных. В городе садовод-мичуринец Позолотин считался по значимости вторым после Перова.
Но стоит садоводу умереть, как тут же уничтожают и его сад. Помню, в семидесятых встретил сына Виктора Позолотина, Володю, и спрашиваю об отце и саде.
– Нет больше ни отца, ни сада, – отвечает Владимир Викторович, ветеран войны. – Отец умер, а сад снесен… Лигачев решил тут построить обкомовскую больницу. А меня, – продолжает Володя, – загнали в самый конец Иркутского тракта. Я теперь написал как ветеран войны маршалу Гречко жалобу. Жду ответа.
Через полгода снова встречаю Позолотина-сына.
– Ну, как Гречко?
– По его распоряжению переселили меня в центр города, на пр. Ленина, 10. А сада уж не вернуть…
Как тут не упомянуть еще одного очень знатного мичуринца, точнее, предтечу Ивана Владимировича. Ведь тот, о ком хочу сказать, жил и творил еще до самого Мичурина. В конце ХIХ века в Томске у Терентьева было три сада: на углу переулков Шумихинского и Семинарского, на Среднекирпичной, 7, на Миллионной, 94. По первым двум адресам имелись и зимние сады в доме.
Мне довелось присутствовать при уничтожении терентьевского сада (пр. Ленина, 168 и 170). Мой знакомый инженер, живший в своем доме на ул. Ново-Ачинской, 5, женился на директрисе школы. А она с мамой перед свадьбой купила домик на пр. Ленина, 170. После свадьбы (осенью 1965 года) теща велела зятю брать топор и вырубать сад. «Буду выращивать огурцы». – пояснила она. Так погиб этот сад.
120 лет назад была первая попытка вырастить яблони-ранеточки. И то сколько было радости по этому поводу: «У Веры Иваницкой на Монастырской улице, 29 (ныне Крылова, вблизи пр. Фрунзе), растут дикие яблони. К осени будут маленькие-маленькие плоды», — так писали газеты, приветствуя и это начинание.
В конце ХIХ века на большой усадьбе по ул. Никитинской, 58 (с выходом к ул. Ремесленной, 11), купец Фельзенмайер имел крупную оранжерею и круглый год продавал букеты для свадеб. В ХХ веке на его усадьбе хозяйствовал садовод Иванов.
И все-таки с какой-то особой грустью вспоминаются именно таинственные ЗАПУЩЕННЫЕ сады. Вот, например, усадьба титулярного советника М.Кунгурова, которая в томских газетах упоминается еще 120 лет назад: «На Ничевском, 32 (название Ничевский тогда писали правильно, «по-польску» – через «и»), большой сад в 500 квадратных саженей». Еще полвека назад он, огороженный старым высоким забором, выглядел дико-предико, как в диканьковских рассказах Гоголя: в зарослях едва проступали контуры красных беседок, и чувствовалось, что где-то вблизи гуляют Вий с панночкой и Солоха с чертом. Ныне здесь возвышается девятиэтажка. Что ж, такова судьба нашего города, тонущего в девятиэтажных трущобах.
ПУБЛИКА ЕЛА И ВЕСЕЛИЛАСЬ
В нашем губернском городе, расположенном на большом Сибирском тракте, трактиры, герберги и рестораны всегда были предметом необходимости. Проезжие купцы, ямщики и чиновники, остановившись в Томске, нуждались в отдыхе. Рестораны (от слова РЕСТ – «отдых») существовали при больших гостиницах и чаще назывались так же.
В 1880 году сосланный в Сибирь революционер Корш жил в гостинице «Европа» Егора Исаева, располагавшейся там, где сейчас «Штамовский» институт. Существовало тогда и заведение купца Тецкова «Сибирское подворье». Здесь ныне традиционно действует гостиница «Северная». В начале XX века купец Второв открыл еще одну «Европу», которая находилась в нынешнем здании магазина «Тысяча мелочей». Тогда же стала работать в доме нынешнего облвоенкомата гостиница «Россия», которую любили посещать герои романа Некрестовского «Томские трущобы».
Там, где 200 лет назад был первый герберг (так назывались трактиры), на Уржатке, вблизи Каменного моста (который был в те годы деревянным), позже на берегу Ушайки располагался ресторан Хаймовича. «Его облюбовали семинаристы, пили по целым ночам и безобразничали», – так писала о них в 1884 году «Сибирская газета».
125 лет назад на нынешнем проспекте Фрунзе, сразу за теперешней прокуратурой, находился ресторан с громким именем «Москва» и с дурной славой притона бандитов, нападавших на томичей в глухих местах ул. Бочановской (Алтайской), а затем удиравших от преследования вдоль речки Игумновки № I, протекавшей по зарослям Монастырского места (восточнее улицы Крылова). Где был притон бандитов, теперь работают прокуроры...
Ныне мы так и не смогли отстоять исторический дом Каруцкого на ул. Обруб. Теперь тут новые русские возвели здание, закрывающее Воскресенскую гору. А 125 лет назад у Карукеса-Каруцкого здесь был ресторан и комнаты для приезжих. Жил тут и Потанин. В XX веке на этом же Обрубе появилось кафе купца Зеленевского «Петроград», открылась столовая Таборского, а купец-кондитер Тихонов принимал бутылки из-под мадеры, что было в те годы непривычным: вино редко кто покупал в бутылках.
В том же краю, на ул. Большой Подгорной, 2, был трактир Шведова. Трактиры чаще располагались при базарах и выездах из города. Так, на Конном базаре был трактир Неганова, а в начале Конной улицы, возле Ушайки, находились трактир Бандюгина и чайная Чикунова.
Перед отъездом из Томска крестьяне посещали чайные, чтобы перекусить, так сказать, без алкоголя. Ведь путь предстоял долгий и опасный: разбойники шастали вдоль дорог. Вот и стояли на выезде из города чайные. У Спасского базара были сразу две чайные: на ул. Усова, 8, – чайная Демьянчука, а на ул. Усова, 20, – Зосимова.
Масса заведений находилась и на Иркутском выезде. На Пушкина, 26, в доме Павла Кочерженко (до сих пор на фронтоне можно прочесть инициалы «ПК») действовали трактир «Белозерье» и столовая Варзакова. А в доме № 28 была чайная Свинолупова. Завершал ряд чайных за самой тюрьмой Тетерин.
На переулке Ямском (ныне пер. Нахановича), в самом его начале, проживали те, кто брал подряд на ямщицкую гоньбу. И тут для ямщиков и дорожного люда существовало много всевозможных питейных заведений. Нет уже ни одного из тех домов, но адреса известны: в доме № 2 у Подгурского была кофейня «Львов», в доме № 4 – трактир Матвея Калитниченко, в доме № 8 купца Никитина – чайная общества трезвости, в доме № 16 – пивная Бриллианщикова, любимое место жиганов.
Богатые томичи отводили душу в ресторанах, устроенных при увеселительных садах. Один из таких садов принадлежал Дистлеру. Он находился на задах нынешней центральной аптеки. А раньше сад принадлежал золотопромышленнику Горохову. В 1883 году Дистлер расчистил запущенный сад, восстановил пруд, понаставил уютных беседок, построил летний театр, ресторан, завел группу женщин, не знающих древние языки, но быстро заводящих знакомство с посетителями. Вход в сад был платным. В театре ставились спектакли легкого жанра. Публика веселилась и в ресторане.
Для томичей побогаче предприниматель Горохов открыл другой увеселительный сад «Алтай», который по своему местоположению действительно отвечал своему названию. Он находился в нижней части нынешней ул. Учебной и густым ельником поднимался на гору и в ущелья. Вид создавал впечатление Алтая. Так как сад был за чертой города, то сюда могли съезжаться только состоятельные люди. Специально для них регулярно ходили омнибусы. Кроме ресторана, на самом высоком месте сада были поставлены большие юрты, где желающие могли пить кумыс и закусывать шашлыком – как на Алтае. В ресторане ежедневно играл оркестр Медлина. Возвращаясь по домам, те, кто имел свои экипажи, ехали с особым шиком: они стреляли вверх из револьверов, наводя страх на заисточных жителей. Дорога из «Алтая» шла только по Московскому тракту. Ул. Учебная была непроезжей, так как вдоль нее проходил овраг почти до самого нынешнего пр. Ленина. А в саду всю ночь тоже сверкали фейерверки, в одном из которых не повезло жене ресторанного повара: ей выбило глаз. Всю ночь играли оркестры Медлина и Маломета: тузы денег музыкантам не жалели. Из лучших певцов в «Алтае» в те годы был известен... Ленин. Примерно такой же ресторан был в те годы и в саду «Буфф». В 1891 году садом «Алтай» распоряжался Качковский. В августе 1891-го на него напали два солдата. Они сначала попросили у него водки. Он нагнулся к бочке, чтобы налить им. И в этот момент один из солдат рубанул Качковского топором по затылку.
Еще больше доставалось хозяевам мелких кабаков, расположенных дальше от центра города. В 1880 году были убиты солдатами муж и жена Заиграевы, хозяева кабака на юго-западном углу Ничевского и Солдатской. Убиты за то, что перестали поить их в долг. Новый хозяин этого злачного места господин Шварц открыл тут дом терпимости «Дешевку» для солдат. В долг ничего не давал. Зато играл с клиентами в карты и всегда их обыгрывал. А если проигравшие возмущались, то Шварц бил их нещадно, хотя иногда доставалось и ему, если гости были с ножами.
Каждый в те годы защищался по-своему. Так, хозяин пивзавода на ул. Алтайской некий фон Вокано располагал сворой волков и медведей, привязанных на цепи и охранявших заведение. При необходимости фон Вокано спускал зверей с цепи...
На центральных улицах было поспокойнее. Там, где сейчас физический корпус ТПУ, сто лет назад и ранее был ресторан «Вена» пивного короля Рейхзелигмана, а сам он проживал напротив корпуса № 3 ТГУ. Этот дом цел до сих пор.
Чем отличались рестораны от других питейных заведений? В ресторане официант был одет во фрак. В меню были изысканные блюда. В трактире блюда были народные. Обслуживал посетителей так называемый ПОЛОВОЙ, одетый в белые рубаху и штаны. В трактире можно было получить щи, полную чашку мяса и стаканчик водки – и все это за 10 копеек! И внешне питейные заведения отличались своими вывесками. Так, в августе 1892 года начальник губернии выпустил распоряжение о вывесках, где указывалось: «Вывеска питейного заведения должна иметь верх синий, а низ – красный. На вывеске гостиницы все поле должно быть красное, а буквы – золотые. Поле вывески ренскового погреба должно быть черное, а буквы – тоже золотые».
В ренсковых погребах продавалось вино на вынос, так сказать, РАЗДРОБИТЕЛЬНО, но не более трех ведер! Кстати, отпуск водки на розлив существовал вплоть до 1956 года. Можно было приходить с ведром, наливали сколько хочешь (были бы деньги!). Зато никаких проблем не было с последующей сдачей стеклотары. Старые томичи наверняка помнят синие закусочные, где отпускали водку на розлив.
Для удовлетворения любителей пива существовали в Томске пивные, где отпуск водки был запрещен. К примеру, в доме Королева на Московском тракте, 1, было ПИВНОЕ ЗАЛО Рейхзелигмана. В этом же месте находилась кухмистерская – дешевая столовая для студентов.
В начале XX века на базаре существовало 30 балаганов-пельменных, где кормился простой люд.
В 1917 году, когда начались «демократические» свободы, в Томске появилось еще одно очень оригинальное заведение – ОПИЕКУРИЛЬНЯ китайца Юг Янь Ды, помещавшаяся в доме Мысовских по адресу пер. Благовещенский (Батенькова), 15. Кстати, в этом же доме проживал тогда и чуть раньше Григорий Потанин.
В советское время в Томске, кроме гостиничных и вокзальных, был всего один ресторан «Север». На его фронтоне была очень картинная вывеска с медведем на льдине. И потому многие, направляясь в ресторан, в шутку говорили: «Пойдем, посидим на льдине с медведем!» А иные говорили так: «Пойдем в сберкассу на льдине!» И частушки в этом ресторане звучали такие: «Будем весело кутить с медведями, с медведями... А чем будем мы платить? Кожухами, кожухами!» Про ресторан, расположенный на дебаркадере, говорили так: «Гуляем на поплавке». А когда шли в ресторан вокзала Томск-1, говорили: «Сходим, посмотрим японский паровоз!»
ОГНИ ПРИТОНОВ ЗАМАНЧИВО СИЯЛИ…
26 домов терпимости было в Томске сто лет назад. Это сочетание двух слов на русский язык переведено с романских уж очень буквально. На Западе оно понималось как «дом содержания». Ведь слово «толеранция» означает не только «терпимость», но и «поддержка», «содержание.
Дом терпимости – необходимое зло, как говорили в древности. Естественно, и в нашем Томске люди еще в ХIХ веке пришли к выводу, что организованный блуд как-то сноснее, чем дикий. Сто двадцать лет назад через такой вот «неорганизованный» блуд погиб сын купца Бесходарного, проживавшего на Болоте, вблизи Обрубной улицы, и содержавшего булочную. Сын его в пьяном виде привел к себе на сеновал проститутку. От папиросы загорелось сено. Проститутка убежала, а парень сгорел. После трагической гибели сына бедный Бесходарный навсегда покинул центр города и Болото и поселился в дальнем конце Песков, где стал торговать горючим – керосином. Именно в эти годы томичи перешли от свечей к керосиновым лампам, и Бесходарный стал главным поставщиком этого столь нужного товара.
Итак, проблему проституции в Томске решать стали в организованном порядке. Городские власти определили места расположения «домов содержания». Их нельзя было открывать на главных улицах – Почтамтской, Миллионной, Магистратской и Набережной р. Ушайки. Обязательно должен был совершаться осмотр проституток врачами. Посещение врача оплачивалось содержательницей дома терпимости. Но в осенние дни врачи требовали с проституток еще и «половые» деньги – за мытье полов: уж очень много грязи наносили на сапогах жительницы неблагоустроенных окраин.
Их «дома с желтыми фонарями» в большинстве своем находились на живописных берегах Ушайки, располагавших к любви во все века. Определением властей самой «любовной» улицей была названа Бочановская (ныне Алтайская, но не вся в нынешнем представлении, а лишь ее участок до Красноармейской).
Владельцы домов терпимости, расположенных на Акимовской (ныне Шишкова, ближе к Кирпичам), очень завидовали бочановцам и требовали от властей внимания и к ним: ведь у них на Акимовской много постоялых дворов, гости которых тоже нуждаются в утехах. Но городские власти стояли на своем: центром любви должна оставаться ул. Бочановская. А вот судьба распорядилась по-своему, чтобы никому не было завидно. Бурная Ушайка в одну из весен снесла мостик, своим положением способствовавший продолжению Акимовской через Ушайку до Тверской. Эта отрезанная Ушайкой часть Акимовской вскоре стала называться тоже Бочановской. А раз так, то и эта часть бывшей Акимовской получила, как нынче говорят, эксклюзивное право на любовь!
И тут на нынешней Петропавловской стали бурно расти, как грибы, дома терпимости. Открыли их Елена Бобович, Милка Абрамович, Гутя и Бейла Захир.
Какова была цена билетов в этих домах? Старики, еще помнившие те времена, говорили мне, что посетить дом терпимости можно было, имея рубль в кармане. Впрочем, и чуть меньше рубля тоже хватало. Для сравнения: в трактире можно было хорошо пообедать за десять копеек, на эти деньги – гривенник – официант выставлял чашку щей, чашку мяса и стаканчик водки!
Богачи, конечно, тратили в этих домах сотни рублей. Так, например, братья Кухтерины сто лет назад, приехав в дом терпимости, выбирали для себя проституток, а потом везли их в ближайшую баню Немзера, что у нынешнего Аптекарского моста. Наверное, чтобы сначала отмыть.
Забавная была эта семейка содержателей притона Захир. Сестры Гутя и Бейла содержали притоны, а их братец был неповторимым в своем изобретательстве вором. Он наловчился грабить только что разродившихся томичек! Он нагло входил к ним в дома и, пользуясь их беспомощностью, забирал на глазах бедных хозяек ценные вещи. Разумеется, если при этом больше никого в доме не было. А когда все-таки попался, то пристав Авксентьев дал вору выпить… касторки. Когда вора хорошо прохватило, на свет Божий явились десятирублевые ассигнации, проглоченные им в момент задержания. Вот такая история, описанная газетами того времени. Ровно сто лет назад дом Выходцева, где помещались Захиры, горел, но проститутки остались живы.
В домах терпимости постоянно играли оркестры, под их музыку проститутки танцевали с клиентами. Кстати, однажды некий гармонист по фамилии Григорьев тоже попытался повеселить их, усевшись с гармошкой под окнами дома терпимости Захир. Но обитательницы дома почему-то рассердились и, открыв окно, так тюкнули сверху гармониста чем-то тяжелым, то он тут же отдал концы.
Кроме Бочановской улицы, дома терпимости помещались еще и на Жандармской, но тоже, так сказать, компактно, чтобы, если уж шуметь, так соседи не будут возмущаться – они такие же, как и ты сам. На Жандармской (ныне Гоголя) находились «веселые дома» Зюзиной, Шухмановой и Волынчикова, располагаясь в одном квартале.
«Труднее» приходилось хозяевам кабаков, заводившим у себя тайных проституток, числившихся «сиделицами», то есть приказчицами. На кабатчиков часто жаловались жители соседних домов. Так, например, в 1890 г. на Мухином Бугре в доме чиновницы Чикуновой появился кабак Бейнаровича. Но вскоре жители не выдержали такого соседства: кабак открывался в 4 утра, а в пять из него уже вылетали стулья, бочки и избитые голые и пьяные проститутки. «А ведь через дом от Чикунова тоже есть кабак, Гусева. Но тут пьют по-тихому», – говорили томичи. Кстати, чикуновский дом находился на северо-восточном углу улиц Мухинской (ныне Сибирской) и Тверской, а гусевский – действительно через дом от него в сторону Ушайки, к Гусевскому мосту, у которого по ночам бандиты ловили прохожих.
Держали тайных проституток под видом банщиц многие хозяева торговых бань, имеющих отдельные номера. Если в общую баню билет стоил пять копеек, то в номер – рубли (в придачу с «банщицей»). Но такие «бани» иногда по жалобам томичей властям приходилось закрывать: перегородки между номерами были такие тонкие, что приличное семейство, пришедшее помыться с детьми, вынуждено было выслушивать все нецензурные любовные «объяснения», звучащие в соседнем номере.
В борьбе с подобными «банями» городская управа издала постановление: в банях работать могут только семейные женщины. В порядке исключения одиноких можно было и принимать, но если они были не молодые, «а уже за сорок».
Приходилось властям иногда закрывать и целые «законные» публичные дома. Так, например, в 1890 году обитательницы «дома Райки» на Никитинской до того расшалились, что в июльские жаркие вечера после горячих любовных «сеансов» стали выходить с клиентами на улицу в «костюмах Адама и Евы», то есть совсем голые.
После неоднократных жалоб жителей сюда прибыл пристав Юрточной части Никольский и, наконец, прикрыл эту веселую лавочку.
Однако обитательницы заведений «без классических языков» были в то же время и набожными женщинами. Они в большие праздники участвовали в крестных ходах от сел Семилужки, Богородского и Ярского в Томск.
Кстати, мужчины иногда настолько увлекались проститутками, что готовы были совершить ради любимой женщины преступление. Так, работник винокурни Фуксмана на Степановке украл из кассы хозяина деньги и вместе с проституткой сбежал из Томска.
Кстати, пора объяснить это иностранное слово. Буквально слово «проститутка» означает «замещающая». Кого? Ну, конечно, жену.
БЛЮДЦЕ ЗЕМЛЯНИКИ ЗА 30 КОПЕЕК
Щедр месяц август на урожай, вот и появляются стихийные базарчики. В этом месте, за автовокзалом, мичуринцы усаживаются в два ряда вдоль трамвайной линии на целый квартал. Даже удивляешься, как только трамвай не «бреет» по задам торговцев, сидящих спиной к нему! И даже к светофорному переходу невозможно подступиться: все «засидели».
А городские власти грозятся: «Запретим! Уберем!..». Чиновникам не понять, почему люди хотят непременно торговать у ворот города – у вокзалов и на въезде со стороны аэропорта.
Но в истории Томска так было всегда. И в ХIХ веке базары начинались от пристани. Рынки, тянувшиеся от устья Ушайки до нынешнего Центрального, специализировались по роду товара. За нынешним «Белым домом» был железный ряд. Тут торговали своими поделками кузнецы. Здесь же был толкучий рынок в конце ХIХ века. В начале нынешнего переулка 1905 года находился мясной базар, самый большой в городе, – по «мясной» специализации. Тут, на нынешней улице Карла Маркса, торговцам было так тесно, что они выдвигали свои прилавки прямо на тротуары.
В начале переулка Ванцетти был рыбный базар. А от него вдоль улицы Карла Маркса (Духовской) вплоть до нынешнего Центрального рынка тянулся щепной базар. Здесь торговали своими поделками бондари и столяры, изготовители корзин и саней – всего, что пожароопасно. Поэтому и находился щепной (по решению Думы) вдоль берега Вильяновского озера: в случае чего – вода рядом.
Рынки приносили доход ремесленникам. Одной лишь «венской» мебели из тальника продавали на тысячу рублей в год (по тем временам деньги огромные). А гончары – своей глиняной посуды на 80 тысяч рублей. «Каждая кринка – полтинка», — говорили они.
Если мед в те годы стоил очень дешево, раз в семь дешевле нынешнего, то другие дары природы ценились высоко. Блюдце земляники, например, стоило 30 копеек.
Для приезжих торговцев у пристани был выстроен Гостиный двор (200 лет назад он находился там). Но в ХIХ веке был возведен новый Гостиный двор в каменном исполнении – почти точная копия в плане и конструкции, только поскромнее, – петербургского Гостиного двора на Невском проспекте. Так как это место частенько заливала весной река, то перед постройкой Гостиного двора в Томске сюда было привезено столько земли, что место Гостиного стало выше на один аршин.
