Глава 2. Я знаю Бабс очень давно. Я знаю, что заставляет ее смеяться, – названия разных местечек, типа Пиддльхинтон или Браун‑Вилли.[2]Я знаю

 

Я знаю Бабс очень давно. Я знаю, что заставляет ее смеяться, – названия разных местечек, типа Пиддльхинтон или Браун‑Вилли.[2]Я знаю, что заставляет ее плакать, – все что угодно: от газетных репортажей о голодающих детишках до финала фильма «Тернер и Хуч», когда Хуч умирает, но оставляет после себя щенячье потомство. (Она тогда орала во всю глотку: «Но ведь это не одно и то же!») Я знаю, что она ненавидит мелкие зубы и абрикосовую мякоть. Я знаю, что от бюстгальтеров с проволокой у нее выступает сыпь. Я знаю, что она может побить Тони в армреслинге. Я знаю, что у нее над левой коленкой крошечная, черная точка, – память о детской шалости с острым карандашом. Я знаю, что ее любимые слова – это «хали‑гали» и «тыковка». Я знаю, какие звуки издает Бабс, когда занимается сексом.

Так что можете представить себе мое негодование, когда Бабс стала по новой знакомить нас с Саймоном.

– Так, ага, а откуда вы знаете Барбару? – спросил он.

Я не поверила своим ушам: да как он мог такое сморозить? Это же все равно что спросить Господа Бога: «Так, ага, а откуда вы знаете Адама?»

– Откуда я знаю Барбару?! – пронзительно взвизгнула я. Правда, тут же постаралась взять себя в руки, поскольку с деревьев градом посыпались летучие мыши, в ужасе затыкавшие свои ушки. – Да я ее уже тыщу лет знаю! – У меня даже перехватило дыхание. – Мы с ней закадычные подруги.

Я была так поражена, что не сказала больше ни слова, однако его вопрос еще долго бушевал в моей голове, словно хулиган в детской песочнице. Какими же надо быть одержимыми, если за целых семь дней ускоренного курса интимной близости Бабс ни разу не упомянула обо мне? Но скоро я все поняла. Их увлечение было взаимным и тотальным. Эти их бесконечные ласки в моем присутствии. Меня так и подмывало заорать: «Да прекратите вы, в конце‑то концов!» Но они не хотели ничего видеть и слышать. Когда я что‑нибудь говорила или даже просто улыбалась, эти двое становились слепыми и глухими. Меня исключили как класс. Это было ужасно обидно. Все равно как если бы вор не пускал вас в ваш собственный дом. Я не могла в это поверить. Мой бойфренд мог бы написать целую диссертацию о Бабс уже через две недели после знакомства со мной. Хотя, возможно, Сол Боукок просто не так сильно влюблен, как Саймон.

Возможно, Сол – слишком благоразумный человек, чтобы так вот просто взять – и влюбиться.

Мы едем – с благоразумной, разумеется, скоростью – в направлении Хендона, к уединенному белому домику моей мамы, где нас ждет праздничный ужин по случаю недавнего повышения Тони. (С Исполнительного‑Менеджера‑по‑Маркетингу до Вице‑Президента‑по‑Маркетингу в звукозаписывающей компании «Черная Луна». Хотя, как однажды заметил мой босс Мэтт: «Бьюсь об заклад, в „Черной Луне“ найдется даже Вице‑Президент‑по‑Чайным‑Пакетикам».)

Солу нравится бывать у моей мамы, поскольку та постоянно клохчет и суетится вокруг него в тщетной надежде, что он сделает мне предложение.

– Может, остановимся и купим Шейле цветов? – говорит он, притормаживая на желтый свет вместо того, чтобы надавить на газ, как это делают все нормальные люди.

– Хорошая мысль, – киваю я.

В этом‑то и заключается вся беда Сола. Да, он внимателен к другим, но при этом он дико правильный. У него аллергия на любое отклонение от заведенного распорядка. Сол полагает, что «импульс» – это название дезодоранта. Я смотрю на его профиль и стараюсь думать о чем‑нибудь хорошем. Сол – очень милый. Честный. Надежный. Предсказуемый. Нежный. Единственный из всех моих знакомых, кто может осторожно постучать девушку по спине и спросить: «Можно тебя обнять?»

– В смысле, трахнуть? – с сомнением спросила как‑то Бабс, когда я рассказала ей об этом.

Нет! В смысле, обнять – в полном обмундировании и без всяких там фривольностей. Сол не похож на других мужчин. Мы познакомились девять месяцев назад, в педикюрном салоне, и его «подкатной» заготовкой – с сожалением должна отметить – было: «У вас такое умное лицо. Чем вы зарабатываете на жизнь?»

Поскольку ни с одной женщиной на свете он никогда не продвинулся бы дальше этого безнадежного речитатива, – наверняка даже у Папы Римского язык и то поострее, – у меня просто не хватило жестокости осадить его.

– Я старший пресс‑секретарь «Балетной компании Большого Лондона», – вежливо ответила я. – А вы?

– А я – бухгалтер, – ответил он совершенно серьезно. – Но машина у меня хорошая.

 

Я остаюсь ждать в зеленом «лотусе‑элиз», пока Сол бегает в «Тексако» за букетиком ядовито ярких цветов, и грызу ногти. Точнее, обкусываю кожу на кончиках пальцев, поскольку с ногтями разделалась еще на прошлой неделе. Я жду этого ужина, как мазка из шейки матки. Прошло уже почти две недели после свадьбы Бабс, и я прекрасно знаю, что маме не терпится разобрать всю церемонию по косточкам, а у меня нет сил сопротивляться.

– Интересно, что сегодня у Шейлы на ужин, – говорит Сол, падая в водительское кресло. – Я умираю от голода!

Еще с дороги слышна «Копакабана» в исполнении Барри Манилова. В плотном облаке «Диора» и жареного лука появляется мама: поправляет на мне джемпер и, взяв Сола в клещи, выдавливает из него остатки воздуха.

– Замечательно выглядишь! Ужасно жаль, что пропустил такую свадьбу! – восклицает она, тряся головой так энергично, что остается лишь удивляться, как это она до сих пор не отвалилась. – Зато, надеюсь, успел доделать свою работу?

Освободившись, Сол с облегчением втягивает воздух и говорит:

– Да, спасибо, Шейла.

Мама поспешно удаляется принести ему стакан молока. Да‑да, стакан молока. Сол – здоровый двадцатидевятилетний мужик, но молока пьет больше, чем погибающий от жажды слоненок. Можете считать меня «лактозно нетерпимой», но с этой его чертой характера я так и не научилась мириться. Она почти такая же странная, как его привычка спать, прикрыв глаза рукавом черного джемпера. Эдакая «Маска Зорро», но только без Антонио.

Следую за мамой в парилку кухни, в то время как Сол валится на диван и принимается за фисташки. Слышится его «хрусь‑хрусь‑хрусь». Жуя пальцы, осматриваюсь вокруг. Полка над плитой заставлена книгами.

Слева – «Диета: План Ф», «Голливудская ананасовая диета», «Диета от Беверли‑Хиллз», «Медицинская диета из Скарсдейла», «Обогащенная клетчаткой диета по методу доктора Тушиса», «Грейпфрутовая диета», «Новая революционная диета от доктора Аткина», «Ридерз Дайджест: Пища для ума и настроения», «Розмари Конли: Совершенная диета для талии и бедер», «Для заядлых любителей углеводов: диета „Йо‑йо“ – решение на всю жизнь», «Комбинирование продуктов питания: Диета», «На диете с герцогиней», «Плоский живот за 15 дней» и (совершенно бесполезная) «К 32‑дюймовой талии – за 32 дня».

Справа – «Дома и в саду: Поваренная книга», «Блюда из шоколада: Поваренная книга», «Делия Смит: Зимняя коллекция», «Лейт: Книга десертов», «Кулинарный клуб хороших хозяек», «Эвелин Роуз: Полное собрание рецептов еврейской кухни», «Дома у братьев Ру», «Молочные продукты для всей семьи: Кулинарная книга», «Мэри Берри: Основы приготовления тортов и пирожных», «Книга рецептов Крэнка», «Работа на любой сезон», «Столик в Тоскане», «Краткая энциклопедия венских пирожных», «Амская кухня», «365 великолепных шоколадных десертов», «Шеф‑повар без прикрас» и «Искусный цыпленок».

– Чем тебя угостить? Когда ты последний раз причесывалась? – спрашивает мама, отправляя довольно внушительный кирпич сливочного масла в сотейник. – Апельсиновый сок? Ты выглядишь так, будто примчалась прямо с ведьмовского шабаша.

Я отвечаю:

– Просто водички. Сейчас причешусь.

Наблюдаю, как она вливает подсолнечное масло в шипящее сливочное. Может, мама и спец в музыке хеви‑метал, но, похоже, искренне считает, что холестерин – это витамин.

– Мам, а ты уверена, что все это нужно?

Мама вытирает руки о фартук.

– А ты знаешь, как приготовить апельсиновый мусс с травами?

Справедливое замечание.

– Ну, может, я хотя бы салат нарежу?

Мама протягивает стакан воды, машет на меня полотенцем и говорит:

– Да ты ж себе через секунду палец отчекрыжишь. Будь лучше паинькой: иди‑ка, поболтай с Солом.

Плетусь в гостиную, чувствуя, как с каждым моим шагом альпийская свежесть освежителя воздуха становится все интенсивнее (маме никогда даже в голову не приходит открыть окно). И тут кто‑то всем своим весом настойчиво давит на бедный дверной звонок.

Дррррррррррр!

Тони. Мама вихрем проносится мимо и рывком распахивает входную дверь.

– Здравствуй, мой хороший, – говорит она сочувственным тоном, имея в виду утомительный путь из Кэмдена[3]в просторном черном «БМВ» 5‑й серии. – Как ты? Чем тебя угостить? Что‑нибудь выпьешь? В холодильнике шампанское, – как раз такое, как ты любишь, – и еще я готовлю твои любимые десерты – лимонный силлабаб[4]и шоколадные ватрушки. Знаю‑знаю, это баловство, но, по‑моему, мы все сегодня заслуживаем хорошего угощения. Я вчера ходила на занятие «Весонаблюдателей», так что сегодня могу делать все, что захочу!

Тони целует маму и улыбается.

– Мама, – вздыхает он, – ты святая. Даже не верится, что мы с тобой родственники.

Я улыбаюсь закрытым ртом. После родительского развода мы с Тони превратились в заложников маминых потребностей. Вот только Тони играет в эту игру гораздо лучше меня. (На самом деле он играет в нее так хорошо, что невольно начинаешь подозревать его в жульничестве.) Мама красится в черный цвет, предпочитает одеваться в желтое, а сумочку носит под мышкой так, словно это какой‑нибудь автомат. Мало найдется желающих огорчить ее: точно так же, как мало найдется желающих лишний раз тревожить осу. Способности радоваться жизни она лишилась четырнадцать лет назад, когда мой отец нацарапал ей письмо на листке из блокнота с логотипом своей больницы. Письмо начиналось так: «Дорогая Шейла, прости, но я решил сойти с корабля нашей семейной жизни…»

Кто‑то может подумать, что подобное событие навсегда отбило у мамы охоту вмешиваться в жизнь своих отпрысков. Однако не тут‑то было. Читая «Дневник Бриджит Джонс», она плакала навзрыд. Я приветствую Тони поцелуем и беру себя в руки. Наши задницы касаются стульев, – и мама тут же берет с места в карьер, словно борзая, ринувшаяся в погоню за кроликом.

– Итак, значит, Барбара все‑таки добилась своего «хеппи‑энда». Я разговаривала с Джеки на прошлой неделе, и сегодня утром, и вчера – уфф. Такой шикарный прием! Ей кажется, что в общем и целом все прошло очень хорошо. Жених, этот Саймон – приятный молодой человек. Вот никогда бы не подумала – с такими‑то зубами и челюстью, как у его матери. Просто страшильда. А ее платье. Кремовое! С ее‑то фигурой. Такую не скроешь, как ни старайся. Просто никуда не годится. Я сказала Джеки: ты выглядела как минимум лет на двадцать моложе нее, как минимум. Ты была королевой бала – после Барбары, конечно. Та была просто картинка, нет, правда…

– Мама, – Тони хитро косится в мою сторону. – Бабс была такой, как всегда. Пожарный в юбке.

Сол кашляет в суп из водяного кресса. Я кладу ложку рядом с тарелкой. Тони так и не может простить Бабс за то, что сделала из него посмешище (взвалив моего братца на спину на глазах у изумленной публики, Бабс побежала по дорожке так, будто несла нечто невесомое и незначительное, – что‑то типа надувной куклы).

– Бабс – огнеборец, – говорю я. – Так будет правильнее. И она действительно выглядела хорошо. Загорелая, высокая…

– Почему никто ничего не кушает? – перебивает мама. (Она совершенно заслуженно гордится своими кулинарными способностями и ужасно обижается, если во время еды кто‑нибудь вдруг сбавляет темп, – например, чтобы подышать.)

– Лично я – ем! – кричу я в надежде предотвратить надвигающийся взрыв. – Все жутко вкусно.

Размахиваю ложкой в качестве доказательства, но маму уже несет:

– Я для них из кожи вон лезу, а они сидят себе и еще фукают в свои тарелки, будто это не суп, а какая‑нибудь стоялая вода. Я вам не…

– Шейла, вы, должно быть, очень гордитесь Тони. – Сол пытается сменить тему. – Я только все время забываю. Какое это уже по счету повышение за последний год, а, Тони?

Братец пожимает плечами:

– Третье.

Сол, мама и я киваем головами в унисон.

– Поразительно, – тихим голосом добавляет Сол. Он кашляет в кулак: как я полагаю, чтобы поймать свой кашель. – Тебя, похоже, очень ценят на работе.

Мама тут же восклицает, со стеклянным блеском в глазах:

– О да, Сол, его и вправду очень ценят, я им так горжусь, он такой талантливый!

Сол улыбается в ответ:

– Вы тоже, Шейла. Ваш кресс‑суп – просто сказка. Ну, где еще найдется такая ма…

– Да ладно вам. Наверняка найдется! – перебивает его мама. – Но все равно – спасибо.

– Вы уверены? – отвечает Сол, джентльмен во всем. – Нет, Шейла, правда, скажите, вы сами когда‑нибудь встре…

– Я? – восклицает она. – Не смешите меня! Пойду, подогрею вам еще супчику.

Она уносится на кухню, словно гепард в погоне за добычей, и я облегченно откидываюсь на спинку стула.

– Молодец, Сол, дружище, – тихонько шепчет Тони. – Все‑таки не умею я вовремя остановиться, да?

Сол весь сияет от удовольствия и благодарности. Подозреваю, за всю жизнь его впервые назвали «дружище». Все‑таки есть в моем брате нечто такое, что очаровывает людей. Всем почему‑то непременно хочется ему угодить. Заслужить его улыбку – все равно что удостоиться поцелуя кинозвезды.

Я смотрю на Сола, который улыбается мне в ответ.

– А я и не знал, что тебе так нравится суп из водяного кресса, – говорит он. – Если хочешь, я и сам могу приготовить его для тебя.

Едва сдерживаю страдальческий стон. Сол и кулинария – все равно что Канзас и смерчи.

– Очень мило с твоей стороны, – отвечаю я, – но я думала, ты собирался всерьез заняться здоровьем.

Сол моментально спадает с лица.

– Что такое?! – удивленно восклицает Тони. – Неужели ты решил сесть на диету?! Ах ты, девочка‑пампушка! Ты бы лучше спортом каким занялся, что ли? А, старина? «ФИФА – 2000» или чем‑нибудь в этом роде?

Сол заливается краской.

– Я, э‑э, не так уж хорош на футбольном поле…

– Солли, это такая видеоигра, – шепчу я, и в этот момент появляется мама.

С почтительностью придворного, преподносящего сюзерену драгоценности для казны, она ставит перед моим бойфрендом миску с супом и приказывает:

– Кушайте!

Мы молча сидим и ждем, пока Сол кушает.

– А на свадьбе‑то еда была так себе! – восклицает мама, последние три минуты ерзавшая на месте, дожидаясь подходящего момента. – Вот если б я занималась свадьбой, я бы ни за что… – тут же, мельком взглянув на Сола, она спохватывается, – … то есть, если бы меня попросили заняться свадьбой, я бы гораздо меньше потратила на спиртное, – совершенно незачем давать людям возможность так расслабляться, – а лучше бы сосредоточилась на еде, чтобы она была ресторанного качества, потому что, – естественно, я ничего не сказала Джеки, – но спаржа‑то была… – в этом месте мамин голос переходит в шипящий свист, – …консервированная! – Мы молча перевариваем значимость сей ужасающей новости. – И представляете, какой позор, – продолжает мама, – Джеки вообще сначала хотела поставить еду из своей кулинарии. Но платили‑то родители Саймона, – так что, естественно, они настояли на том, чтобы использовать своих поставщиков, – добавляет она тоном человека, получившего личное оскорбление подобным проявлением неуважения.

Я чувствую, что мама вот‑вот войдет в штопор.

– А танцы – разве танцы тебе не понравились, а, мам? – говорю я поощряющим тоном. – Уж если ты берешься за дело, то становишься прямо как Джинджер.

– Ну, надеюсь, что нет! Она же такая старая, что уже давно умерла! – парирует она.

– Полагаю, мама просто приняла солидную дозу «особого горького» – ты же ведь у нас не прочь пропустить баночку‑другую «особого», а, мам? – улыбается Тони.

– Энтони, перестань! – Мамины губы – строгая линия, хотя на самом деле она просто старается сдержать смех. – Это было всего один раз, да и то очень давно; причем именно ты и принес мне его в винном бокале, сказав, что это «Шато де Засыппалль». Откуда я могла знать, что оно так подействует?! Ладно, забудем. Никто все равно не поставил бы «светлое» на такой интеллигентной свадьбе, как у Джеки. Я имею в виду – у Барбары!

Мать просто обожает, когда сын ее поддразнивает, так что, – все дружно аплодируем моему брату, – вечер спасен. Именно поэтому, когда Сол позднее высаживает меня – в замедленном темпе – у входа в мой дом, я чувствую, что слишком устала, чтобы приглашать его на чашечку кофе (подразумевается: на кружку растворимого «Нескафе»). И слава богу! Стоило мне запустить мой огромный, серый динозавр‑автоответчик, как после привычного жужжания, щелканья и бурчания неожиданно раздается уже знакомый – сухой и хриплый – голос, от которого моя кожа моментально покрывается пупырышками:

– Привет, Натали. Я тут вспоминал о тебе… и о твоих распущенных волосах.