Изменения, происходящие в обществе, не могут не сказаться и на его «первичной ячейке»: греческая семья уже не хочет обременять себя лишними детьми: «в IV в. до н. э. в 61 афинской семье было 87 сыновей и 44 дочери. В 228–220 гг. до н. э. в 79 греческих семьях, переселившихся в Милет в Малой Азии и получивших там права гражданства, было 118 сыновей и 28 дочерей, а среди семей в самом Милете в 32 было по одному ребенку, в 31 семье — по два»[271]. Другими словами, она балансирует на грани простого воспроизводства численности населения.
Без сомнения, экономика играет известную роль, однако объяснить это одними экономическими обстоятельствами невозможно. Ведь и сегодня более высокие показатели рождаемости наблюдаются у менее обеспеченных народов. Материальное благополучие, прежде всего, рождает желание попользоваться им, — думается, именно такое желание руководит и эллином.
Разумеется, не каждая, но далеко не редкая греческая семья имеет служанок на женской половине дома (о рабах-мужчинах уже говорилось выше). Между тем прежде всего именно эти семьи и формируют так называемый демос, слой полноправных граждан греческого полиса. Правда, собственно демос — это «подавляющее меньшинство» населения. Кроме них существуют метеки (иностранцы, проживающие в городе, но не имеющие гражданства), вольноотпущенники, рабы. По расчетам современных исследователей в Афинах перед началом Пелопоннесской войны проживало около 400 тысяч человек, в том числе 60 тысяч взрослых граждан мужского пола, 180 — женщин и детей, 50 тысяч — метеков, остальная часть приходится на рабов[272]. Но именно образом жизни демоса и создается юридическая форма и культурный эталон греческого брачного союза. О нем-то и печалуется Полибий в своей «Всеобщей истории»: «…люди испортились, стали тщеславны, любостяжательны и изнежены, не хотят заключать браки, а если и женятся, то не хотят вскармливать прижитых детей, разве одного-двух из числа очень многих, чтобы этим способом оставить их богатыми и воспитать в роскоши…»[273] Но если именно демос создает эталон для остальных, ему стремятся подражать и в этом.
Словом, деторождение — это скорее внешняя обязанность, чем внутренняя потребность. В связи с этим обратим внимание и на диспропорцию полов, которая никак не может быть объяснена действием чисто природных факторов. Дело совсем в другом: только наличие сыновей поднимает статус отца (как, впрочем, и матери). Поэтому рождение мальчика было праздником, девочки же не несут с собой ничего, кроме хлопот и обременений. Вследствие этого нередки случаи, когда младенцев (в особенности девочек) убивают, подкидывают. «Каким бы бесчеловечным ни казался этот обычай, мы вынуждены принять факт детоубийства в Древней Греции как достоверный и вполне доказанный». Вот одно из свидетельств. Некий Илларион из Александрии наказывает жене, ожидающей ребенка: «Если счастливо родишь и это будет мальчик — оставь его в живых, а если девочка — брось ее»[274]. Это только подтверждает тот факт, что исполнить гражданскую обязанность и одновременно поднять свой статус семья стремится как можно меньшими издержками.
В сущности, такое же меньшинство составляет и массив патрицианских семей; такое же, только еще более отчетливо выраженное отношение к деторождению, наблюдается в Риме. Но здесь к обычной оглядке на образ жизни привилегированных сословий добавляются и другие обстоятельства. Если патриции не желают обременять себя потомством, то с какой стати требовать это от простых римских плебеев? Ведь регулярные государственные раздачи получают только «отцы семейств», поэтому каждый новый ребенок — это неизбежное снижение нормы потребления. Публицистам же Рима, обличителям его нравов вообще нет дела до городских низов, их, главным образом, волнует упадок семейного строя нобилитета. Между тем в этом городе все проявляется гораздо рельефней, чем в Греции: здесь брак становится практически бездетным. Другими словами, обе стороны брачного союза вообще перестают заботиться каким бы то ни было долгом перед социумом. Да и сам союз, как уже было показано, перестает быть обязывающим к чему бы то ни было — это свободное сожительство, которое в любое время может быть прекращено.
К слову, к концу республики долгие браки в Риме становятся своеобразной примечательностью. Сенека в своем трактате «О благодеяниях» язвит по поводу того, что женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей. Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись.
Граждане Рима перестают вступать в брак. Увеличивается число бездетных союзов, причем не только в среде знати, но и в среднем сословии. Дело доходит до того, что вопросы о распущенности женщин (как одной из причин нежелания вступать брак) и даже о моральном облике некоторых статусных лиц государства обсуждаются в сенате.
Не случайно, на закате республики появляются законы, обязывающие граждан к продолжению рода. Борясь с бездетностью и безбрачием, Август устанавливает прямую обязанность для всех мужчин в возрасте от 25 до 60 л. и для всех женщин в возрасте от 20 до 50 л. состоять в браке и иметь детей. Лица, не выполняющие этой обязанности, подвергаются санкциям: граждане, не состоящие в браке, не могут вовсе ничего получать по завещаниям, а состоящие в браке, но не имеющие детей, могут получать только половину. Все то, на что они теряют право, поступает в казну (если в завещании не упомянуты другие лица). При этом Август определяет даже количество детей, которое необходимо иметь, чтобы не считаться за бездетных: для мужчин достаточно одного ребенка, а для женщин нужно три (для вольноотпущенниц даже четыре).
