Вместе с тем следует иметь в виду, что этот могущественный и влиятельный организм существует только благодаря земле, которой он владеет. Земля же достается далеко не всем. Поэтому общее число фамилий, сохранивших свою патриархальную структуру, невелико. В начале имперского периода это не более нескольких тысяч римского нобилитета. Знать великого города составляет собой весьма замкнутый круг патрицианских и виднейших плебейских семейств, сюда входят только те, кто имел в своем роду консула. Это сословие сформировалось к началу III в. до н. э. Только они имели доступ к высшим ступеням государственной иерархии; практически никому, кто не входил бы в этот узкий круг фамилий, пробиться к консульской должности было невозможно.
Об удельном весе семей, сохранявших свою патриархальную структуру, в общей численности свидетельствуют статистические данные. Во время Константина Великого в четырнадцати районах Рима насчитывалось 1790 роскошных особняков, в то же время инсул (многоэтажный дом, в котором находятся жилища, сдающиеся в наем) было 46 602[232]. При этом ясно, что особняки занимаются всего лишь одним семейством, инсулы — множеством. Об этом же говорят и так называемые «Деяния Августа», которые так же способны служить основой статистических выкладок: «Обладая [т]рибу[нск]ой властью в восемнадцатый раз, будучи консулом в 12-й раз, тремстам двадца[ти] тысячам городских плебеев по шестидесяти денариев каждому я дал. <…> Будучи консулом в тринадцатый раз, по шестидесяти денариев плебеям, которые тогда государственное продовольствие получа[ли], я дал; это было немногим больше двухсот тысяч человек»[233].
Правда, цифры, как видим, варьируют. Но это во многом от того, что «…он не обходил и малолетних, хотя обычно мальчики допускались к раздачам лишь с одиннадцати лет»[234]. Здесь необходимо напомнить, что совершеннолетие для мужчины во времена Империи наступало в 14 лет, в республиканский же период — еще раньше, с наступлением половой зрелости, что в древности могло почитаться также свидетельством в пользу годности юноши к военной службе[235]. Так что в любом случае действительное соотношение между числом патрицианских патриархальных семей и разложившихся форм брачного союза еще более разительно.
Словом, и в Греции, и в Риме составе древнего патриархального монстра, так называемой «большой семьи», очень скоро возникает великое множество сожительствующих парцелл совсем другого типа. В общем статистическом массиве подавляющий удельный вес принадлежит им. Таким образом, на первый взгляд, уже в эпоху республики старая семья — это род исключения из правила, само же правило складывается из тех, кто не имеет возможности образовать свою по образцу патриархальной. Между тем, как уже сказано, вся культура, вся экономическая и политическая власть, наконец, вся политическая мысль принадлежит той, которая становится исключением. А значит, долгое время она остается и знаком статуса, и высшим образцом, культурным эталоном семейного строительства. Плиний писал, что «Ничего не было священнее уз брака, заключённого таким образом». Все остальное — нечто вроде «второго сорта». Вместе с тем, мы уже видели, что значительная часть сожительствующих парцелл входит в состав патрицианских семейств, в структуру единого патриархального «дома». Поэтому одни количественные соотношения не способны сказать ничего. Действительность куда сложней и запутанней, чем простые арифметические пропорции.
Ко «второму сорту» относится и появившийся к середине V в. до н. э. брак нового свойства. Ими устанавливается, что жена может воспрепятствовать окончательному установлению над нею юридической власти, manus («рука, власть, сила») домовладыки: покинув его дом на три ночи, она возвращает себе прежний статус. При этом имеется в виду, конечно же, не полный разрыв с мужем, а только устранение его manus; она может вернуться и продолжить сожительство ним, затем снова уйти на три ночи и так далее. Такое брачное сожительство может продолжаться всю жизнь, но жена будет оставаться юридически неподвластной мужу и сохранять прежнее положение в своем родительском доме. Римское право в полной мере признает такую форму союза: его дети считаются вполне законными, их мать рассматривается не как наложница, но как существо свободное и самостоятельное. Вместе с тем различия принципиальны. Это видно уже из порядка развода: брак с образованием мужней власти мог быть расторгнут только по инициативе мужа, во втором по свободному волеизъявлению одной из сторон.
Один из виднейших специалистов по римскому праву И.А. Покровский видит в здесь настоящую революцию: «…появление этого нового брака знаменует собою в римской истории крупнейший поворотный пункт. В непроницаемом единстве староримской патриархальной семьи была пробита первая брешь: если прежде paterfamilias закрывал собою всех членов своей семьи, над которыми он властвовал со всею юридической неограниченностью, то теперь в браке sine manu жена вышла из этой патриархальной оболочки и стала рядом с мужем, как личность самостоятельная»[236]. Однако представляется, что дело не только в юридических следствиях. Другими словами, не только в том, что женщина, входя в менее статусную семью, несла известные потери, и рождение новой формы брака позволяло избежать их, давало ей известные гарантии. Этот «переворот» открывает возможность строительства брачных союзов, не только между равноправными, но и между домами, стоящими на разных ступенях социальной пирамиды. Взаимные компромиссы повышают влияние сторон на социум в целом. Этот же «переворот» все с той же целью укрепления собственного статуса позволяет более эффективно использовать древний институт клиентелы. То есть там, где это не разрешается гражданским законодательством, распространить нормы внутрисемейного права на социальные группы, не связанные родством и не присоединяемые к патриархальному дому ни военными захватами, ни экономическими приобретениями, ни брачными союзами. Впрочем, последнее со всей рельефностью проявится только в Средние века.
Но даже юридический аспект рисует нам черты новой социальной действительности. Вторжение норм внесемейного права в жизнь патриархальной фамилии — это вторжение социума. Патриархальный «дом» утрачивает былой иммунитет и становится элементом не только общей системы разделения труда, но и социальной структуры.
