Демократизация брака, десакрализация брачного ритуала — это только симптомы какого-то фундаментального процесса, течение которого, как течение Гольфстрима, скрыто от поверхностного взгляда. Точно таким же симптомом становится и признание юридических норм, а не обычая в качестве основной формы регулирования брачных отношений. Древнейшая, согласно греческой традиции, кодификация норм, приходящая на смену обычному праву, осуществляется Залевком в Локрах (Италия), Харондом в Катане (Сицилия). Подобные сборники составлялись и в других греческих городах-государствах, в том числе и в Афинах в конце VII в. до н.э. (законы Драконта). То же мы видим и в Риме (Законы XII таблиц). Заметим, что кодификация права тесно связана с десакрализацией обычая. Ведь до появления законов, принимаемых в ходе установленных процедур, правом хранить и толковать традицию обладали только жрецы.
Во всем этом отражается объективное изменение (вернее сказать утрата) той роли, которую древняя семья играла в становлении и в истории нашей цивилизации. Уже во времена Рима она перестает быть тем, чем становится к концу переходного периода от «первобытного человеческого стада» к социуму. С кристаллизацией последнего никому, кроме целостного социального организма, уже недоступен код интегрального жизнеобеспечения. Поэтому роль патриархальной семьи оказывается завершенной во всяком случае к обретению государственности, и она продолжает существовать в своем архаическом виде до расцвета античных государств исключительно «по инерции». Никакой потребности в существовании замкнутого на себя независимого ни от кого ни в экономическом, ни в политическом, ни в культурном аспекте уже нет. Более того, подобная замкнутость и независимость становится объективным препятствием развитию социума и централизации управления им.
Другими словами, к первым векам нашей эры иссякает начальная энергия когда-то полученного ею импульса. Поэтому дело, конечно же, не ограничивается лишь юридической стороной. Если на протяжении тысячелетий, истекших от начала неолитической революции, патриархальная семья служила источником и опорой формировавшейся и развивающейся государственности, то ее распад не может не сказаться на политической форме организации общежития. Словом, все гораздо серьезней: по существу исчезает древнейший институт, ключевой контрфорс социума, и на его обломках начинает появляться нечто такое, что и по истечении двадцати последних веков еще не до конца осознано нами, но чему (как кажется, уже в относительно скором времени) предстоит переменить всю современную цивилизацию.
Другими словами, и появление разных юридических форм брака, а вместе с ними и разных форм семьи, и изменение доли каждой из них в общем массиве брачных союзов — это не более чем видимая сторона какого-то объективного процесса, происходящего в социуме.
Десакрализация брака — прежде всего десакрализация патриарха. Домовладыка перестает быть семейным божеством, демиургом семейного мира и превращается в его простого господина. При этом рядом с ним такой же госпожой, которая переносит с собой точно такие же права господина своего прежнего дома, становится женщина, что радикально меняет ее статус. Признание равенства сторон не может быть ограничено исключительной сферой имущественных прав уже хотя бы потому, что, как мы видели раньше, всякий человек — это неразделимое единство собственно человека и вещи. Поэтому свобода одной составляющей этого кентавра «человеко-вещи» не может сочетаться с абсолютной несвободой другой. Свободней становится личность, а не одна из ее ролевых функций.
Все это меняет развивавшиеся тысячелетиями представления о внутрисемейном праве и о его действительной природе.
В своих истоках патриархальная семья обладала едва ли не абсолютным правовым иммунитетом. Считается, что понятие правового иммунитета возникает только в средние века: «...Характерная черта феодального строя в той форме, в какой он возник во Франкском государстве и затем распространился по всей Европе (за исключением Швеции, Норвегии и Финляндии заключалась в правовом иммунитете как самого феодала, так и его чиновников. <…> Королевские чиновники даже не имели права и ногой ступить на землю феодала ил и его вассала. Не имели они и права вершить какой бы то ни было суд или чинить расправу и устраивать экзекуции на их земле, т. е. исполнять свои прямые обязанности по долгу и службе на этих землях. Земли феодалов и их вассалов не подлежали официальному обложению налогами»[240]. Однако есть основание полагать, что он возникает значительно раньше, и средние века лишь возрождают то, что теряется патриархальной семьей в античности с ее разложением. Для того чтобы возродить что-то, необходимо его утратить,— именно с утратой иммунитета мы и сталкиваемся при попытке анализировать эволюцию юридических норм. Распад же античных государств приводит к тому, что он начинает воссоздаваться уже на новой основе.
Что же касается источника внутрисемейного права, то перемены происходят и здесь. Им становится уже не зарождающаяся в каком-то внесоциальном пространстве суверенная воля патриарха, но вполне земной договор, который заключается между вступающими в союз родами. Между тем всякий договор, даже если он заключается между обладающими правовым иммунитетом домовладыками, — это то же вторжение социума в их отношения. Смена юридических форм брака показывает, что теперь договор проникает и в отношения мужчины и женщины. А значит, влияние социума на внутрисемейную жизнь увеличивается.
Лишение иммунитета приводит к согласию (пусть не до конца осознаваемому сторонами, но все же утверждающемуся в практике их взаимоотношений) в том, что существует взаимная зависимость патриарха и членов его семьи друг от друга.
Вторжение социума проявляется и в другом. С расширением мира вещей лишь немногие из них сохраняют свою сакральность и продолжают формировать «амальгаму» их владельца. Как правило, это вещи, передаваемые из поколения в поколение. Но одновременно рождается и новое представление о них. Оно сводится к тому, что источником всех вещей (а следовательно, и их сакралитета) является земля. В политико-экономической теории это представление будет сформулировано только в XVIII веке представителями школы физиократов Ф. Кенэ и А. Тюрго. В мироощущении крупного землевладельца — еще в средние века. Рождение же этой идеологемы, которой предстоит сыграть значительную роль в европейской истории, происходит в процессе все того же разложения патриархальной семьи. Предпосылки того, что именно земля сообщает благородство человеку, зреют одновременно с описываемыми здесь процессами. Лучшая часть античного общества состоит из тех, кто в военном строю готов защищать его идеалы. Центральное же место в нем занимают люди, связанные с землей, и ни Греция, ни Рим не доверяют его тем, кто оторван от нее. Обладание ею — мечта каждого гражданина, и в этой мечте не только материальное содержание. земля становится неким символом, и сама прикосновенность к ней возвышает, идеализирует фигуру ее владельца. «Последняя надежда римского государства», как называет его Ливий, Цинциннат удаляется от государственных дел именно к ней, но и в минуту опасности, когда отечество вновь обращается к нему, послы находят его пашущим землю. Так гласит одна из легенд, составивших корпус государственной мифологии. О земле пишут научные трактаты, другими словами, суждения о ней встают в один ряд с вершиной человеческой мысли, философией. Даже Вергилий удостаивается почти божественных почестей не в последнюю очередь именно за ее восславление своими «Георгиками». Таким образом, патриарх остается «более благородным», чем другие, но уже не по основанию собственных достоинств, а благодаря владению землей. Но если право собственности на вещь основывается на личном труде ее производителя — считая таковым и самого отца семейства, долгое время продолжающего сохранять прикосновенность к ее производству,— то (в миру) право на землю может покоиться исключительно на социальных отношениях. И это тоже прямое вторжение социума в устройство и жизнь патриархальной семьи.
Таким образом, в конечном счете брак оказывается не делом каких-то таинственных сил, но формой чисто светских установлений. А следовательно, определяемым ими же (другими словами, обретаемым) становится и статус каждой из сторон брачного союза. Впрочем, со временем не только их, но и любого человека вообще. Светский характер статуса (и его значение) со всей отчетливостью проступает уже в библейской зарисовке, говорящей о том, что даже крупные чины Римской империи вынуждены отступать перед обыкновенным бродягой: «…но когда растянули его ремнями, Павел сказал стоявшему сотнику: разве вам позволено бичевать Римского гражданина, да и без суда? <…> Тогда тотчас отступили от него хотевшие пытать его; а тысяченачальник, узнав, что он Римский гражданин, испугался, что связал его»; но ведь и тысяченачальник приобретает права римского гражданина (а, надо думать, с ними и свой чин) «за большие деньги»[241].
Изменение природы статуса имеет огромное значение. В результате диверсификации социальной жизни личность перестает быть связанной своим рождением, перед ней открываются широкие возможности социального творчества. Разумеется, этой истиной проникается далеко не каждое сознание, но и в него она может быть внесена только социумом. И это тоже форма его вторжения — теперь уже в процесс воспитания личности, а значит, в самые интимные измерения до того неприкасаемой внутренней жизни семьи.
Впрочем, разговор о воспитании впереди.
