Генетика и преступность

Если есть на свете что-то более политически спорное, чем связь между наследственностью и интеллектом, то это — генетические корни преступности. Попытки свести криминальное поведение к биологии имеют столь же длинную и проблематичную историю, как и психометрия, и исследованиям в этой области досталась своя доля плохой методологии и связи с евгеническим движением. Наиболее знаменитым дискредитированным ученым в этом направлении был итальянский врач Чезаре Ломброзо, который на пороге двадцатого века изучал живых и мертвых заключенных и создал теорию, что существует криминальный физический тип, характеризующийся низким лбом, маленькой головой и прочими подобными свойствами. Под влиянием Дарвина Ломброзо считал, что криминальные "типы" — это откаты назад к некоей ранней стадии человеческой эволюции, каким-то образом дожившие до наших времен. Хотя Ломброзо породил современную либеральную точку зрения, что некоторые люди по биологическим причинам не могут быть привлечены к ответственности за свои преступления, его работа зияла такими методологическими прорехами, что потом заняла место в анналах лженауки рядом с френологией и флогистоном^[46].

Современные теории биологических начал преступления берут свое начало из тех же истоков, что и теории о наследственности и интеллекта: из генетики поведения. Изучение однояйцовых близнецов, воспитанных раздельно, или не родственников, воспитанных совместно, показывает корреляцию между генами и криминальным поведением^[47]. В одном особенно масштабном исследовании, основанном на выборке из 3586 близнецов из Датского Реестра Близнецов, было показано, что у однояйцовых близнецов шанс общего криминального поведения равен 50 %, а у разнояйцевых (не идентичных) близнецов— всего лишь 21 %^[48]. В широком исследовании усыновления, использующем опять-таки датские данные, сравнивались однояйцовые близнецы, воспитанные в семьях криминальных и не криминальных родителей, с приемными братьями и сестрами, воспитанными как при наличии криминальных родителей, так и при их отсутствии. Исследование показало, что преступные наклонности биологического родителя — более сильный прогностический фактор для криминального поведения ребенка, чем криминальность приемного родителя, что предполагает некоторую форму генетической передачи криминальных наклонностей.

Академическая критика генетических теорий преступности выдвигала многие из тех же возражений, что и в случае интеллекта". При изучении близнецов часто выпадают из рассмотрения тонкие различия общей среды, не контролируются негенетические факторы, которые могут оказывать воздействие на корреляцию, или делаются выводы на основании малых выборок. Тревис Хирши и Майкл Готтфредсон выдвигали аргумент, что преступление, будучи социально сконструированной категорией, не может иметь биологических корней^[49]. То, что считается преступлением в одном обществе, не обязательно вне закона в другом; и как тогда можно говорить, что у кого-то есть "ген" "изнасилования на свидании" или "бродяжничества"?

Хотя многие генетические теории преступности были полностью дискредитированы, все же преступность — та область социального поведения, где есть серьезные причины предполагать действие генетических факторов. Конечно, преступление — категория социально сконструированная, но некоторые серьезные преступления вроде убийства или воровства не терпят ни в одном обществе, и такие поведенческие черты, как слабый контроль над собственными порывами, из-за которых человек способен переступить подобную грань, вполне могут иметь генетический источник^[50]. Преступник, застреливший человека за пару кроссовок, явно не строил рационального соотношения между близкой выгодой и долговременными затратами. Его поведение, возможно, и является результатом плохой социализации в раннем детстве, но не так уж абсурдна мысль, что некоторые люди просто от рождения не способны разумно принимать решения подобного рода.

Если перейти от индивидуальных различий к групповым, то можно заметить достаточные доказательства для утверждения о генетических факторах преступности — просто заметив, что почти в каждом известном обществе и в любой исторический период преступления по большей части совершались молодыми мужчинами, обычно в возрасте от 15 до 25 лет^[51]. Конечно, девушки и женщины тоже совершают преступления, как и пожилые люди, но что-то во взрослеющих мужчинах есть особенно предрасполагающее их искать физического самоутверждения и риска на путях, которые выводят за пределы законов общества. Биолог-антрополог Ричард Рэнгэм в 1996 году в своей книге "Дьявольские самцы" описал, как самцы шимпанзе организуются в небольшие группы, совершают вылазки и нападают из засады на другие группы самцов на периферии территории колонии^[52]. Если учесть, что люди произошли от шимпанзеподобных предков около 5 миллионов лет назад, и заметить, что наклонности к агрессии и насилию у самцов человека в этот эволюционный период держались примерно на одном и том же уровне, свидетельства в пользу генетических причин приходится счесть весомыми^[53].

Многочисленные исследования говорят в пользу прямой связи на молекулярном уровне между генами и агрессией. В конце восьмидесятых годов изучение одной голландской семьи, за которой числились многие случаи хулиганства, вывело на гены, управляющие выработкой энзимов под названием моноаминоксидазы, или МАО^[54], Более позднее французское исследование на мышах показало, что аналогичный дефект в генах, управляющих синтезом МАО, вел к крайней агрессивности^[55].

Конечно, личности могут научиться подавлять свои порывы^[56], в частности, если их учат должному поведению в соответствующей фазе развития^[57]. Общество тоже может много сделать, чтобы принудить личность к такому самоконтролю, а если этот самоконтроль отказывает — то для предотвращения преступления или наказания преступления совершившегося. Такие социальные факторы приводят к впечатляющему разбросу цифр преступности в разных обществах (в Нью-Йорке в год совершается убийств больше, чем во всей Японии) и в одном и том же обществе в разные времена^[58]. Но социальный контроль действует в контексте биологических импульсов. Эволюционные психологи Мартин Дали и Марго Уилсон показали, что цифры убийств меняются согласно определенным предсказаниям эволюционной биологии — например, что бытовые убийства чаще происходят в случае людей, не состоящих в кровном родстве (муж и жена, например, или отчим и приемные дети), чем в случае кровных родственников^[59].

Каково бы ни было строгое соотношение между генами и средой как источниками преступности, ясно, что любая разумная открытая дискуссия на эту тему в современных Соединенных Штатах попросту невозможна. Причина в том, что поскольку афроамериканцы занимают непропорционально большую долю в криминальном населении США, любое предположение, будто существует генетический компонент, будет воспринято как утверждение, что чернокожие генетически более предрасположены к преступлению. Ни один серьезный ученый, работающий над этим вопросом, ни сном ни духом не имел в виду подобного научного расизма в стиле старых недобрых времен, но у людей все равно останутся серьезные подозрения, что каждый интересующийся данной темой обязательно имеет расистские мотивы.

Пищу таким подозрениям дал в начале девяностых годов Фредерик К. Гудвин, известный психиатр и глава ведомства по борьбе со злоупотреблением алкоголем и наркотиками и охране психического здоровья. Гудвин, которого Том Вулф описал как "патентованного олуха в смысле отношений с общественностью", описывая инициативу по созданию Национального института нарушений психического здоровья, предположил, что захлестываемые преступностью города Америки — это "джунгли"^[60]. Гудвин ссылался на многочисленные вполне респектабельные исследования, утверждающие, что у мужчин насилие запрограммировано биологически. Тем не менее из-за неосторожного выбора слов его немедленно обозвали расистом сенатор Эдвард Кеннеди и конгрессмен Джон Дингелл, а инициатива по исследованию насилия была ими заклеймена как евгеническая программа, направленная на устранение нежелательных элементов.

Таким образом была создана сцена для общественных протестов по поводу конференции под названием "Значение и смысл исследований по генетике и криминальному поведению", организованной Дэвидом Вассерманом, исследователем из Мэрилендского университета, и частично финансированной Национальным институтом по изучению генома человека национального центра здоровья^[61]. Конференцию назначали, переносили, назначали снова и наконец провели в уединенном месте в Чезапик-Бэй в 1993 году. В ответ на оказанное давление Вассерман попытался критически рассмотреть вопрос о генетике и преступности и организовал целый "круглый стол" по истории евгенического движения^[62]. Это не помешало многим участникам конференции выразить официальный протест, предупреждающий, что "специалисты по естественным наукам, а также историки и социологи не должны позволять использовать себя для придания академической респектабельности расистской лженауке". Конференция прерывалась демонстрантами, скандировавшими лозунги: "Мэрилендская конференция, вам не скрыть — вы пропагандируете геноцид!"^[63] Вероятность, что Национальный институт здоровья или Национальный институт психического здоровья в ближайшем будущем станет спонсором подобной конференции, как можно догадаться, невелика.