Внутреннее пространство дома

Основное функциональное предназначение внутреннего пространства жилища — создание, обеспечение условий повседневной жизни человека, ежедневного удовлетворения его основных потребностей, существенную часть которых составляют первичные, витальные потребности в пище, питье, сне, отправлении естественных надобностей, продолжении рода (сексуальные потребности). Удовлетворение перечисленных потребностей осуществляется, как правило, в определенном месте жилища, приобретающем значение функциональной зоны его внутреннего пространства. Такие зоны обычно определенным образом маркируются: временно или постоянно выгораживаются, отделяются друг от друга перегородками или стенами, обозначаются каким-то предметом, вещью или комплексами вещей, а также словом: именуются, номинируются (кухня, столовая, туалет, спальня и т. п.)

Разумеется, внутри жилища удовлетворяются и другие жизненно важные потребности, в том числе потребности духовные, которые также могут иметь специально выделенные для этого зоны: гостиная, библиотека, бильярдная и т. п. Но в настоящей работе основное внимание будет уделено первой из названных группе потребностей и соответствующим зонам внутреннего пространства жилища.

Разделение этого пространства на зоны, его структурирование отражает не только "логику" удовлетворения телесных и духовных потребностей обитателей дома, но и их социально-ролевую дифференциацию: половую, возрастную, социально-групповую (классовую). Структура внутреннего пространства дома исторически развивается, и это развитие также имеет свою логику и определенные закономерности.

Пространственные зоны жилища формируются не только полом, потолком, перегородками, стенами, проемами, но и вещами, заполняющими внутреннее пространство дома и обеспечивающими его функционирование. Пространство жилища в нормальном течении повседневной жизни не бывает пустым, без вещей. Оно принципиально невозможно как пустое, пустое и в обычном, житейском смысле, и в философском: это "пространство Лейбница", а не "пространство Ньютона". Поскольку бытовые вещи как самостоятельные, отдельные от пространства жилища комплексы не будут рассматриваться в настоящей работе, имеет смысл сделать небольшое отступление, посвященное природе бытовых вещей и их системе.

Обращение к толковым словарям русского языка показывает, что в первых, т. е. самых распространенных значениях слов “вещь”, “предмет” подчеркивается отдельность, формальная определенность того, что обозначается этими словами, его материальность, принадлежность домашнему пространству, быту[493]. Иначе говоря, преимущественное значение этих слов — бытовая вещь, предмет повседневного домашнего обихода. Принадлежность основной массы бытовых вещей пространству жилища подтверждают и научные исследования: этнографические, историографические, семиотические[494].

Обыденный разговорный язык осуществляет также классификацию вещей домашнего обихода по принципу их функциональной общности и наделяет каждый из ансамблей вещей именем. В результате такой классификации и номинации вещно-предметный мир повседневности предстает как мебель, оборудование подсобных помещений (кухни, ванной комнаты, туалета), посуда, белье, предметы сервировки стола, одежда и обувь, личные вещи и украшения (хранящиеся в сундуках или шкафах, ларцах, шкатулках, или — как часть костюма), приборы и инструменты, машины и механизмы, оружие, книги и проч.

Естественно-лингвистическая классификация, осуществляемая разговорным языком, структурирует мир вещей, в результате чего этот мир предстает как система вещно-предметных комплексов, групп вещей. Разговорный язык и в целом фиксирует систему вещей в определениях: "движимое имущество", "предметы домашнего обихода", "домашняя утварь", оставляя заботу о полноте номенклатуры бытовых вещей судебной практике (описи имущества). Научные описания и систематизации вещей также не дают исчерпывающих перечней вещей. Исследователи обращаются либо к какому-то комплексу, группе вещей (мебели, посуде), либо к совокупности комплексов (мебель, посуда, одежда), завершая перечисления вещей какого-то класса (типа) сакраментальным " и т. д. " Так же как повседневная жизнь не нуждается для своего нормального течения в исчерпывающей номенклатуре вещей, неполнота научных систематизаций, типологий вещей[495] не мешает обнаруживать интересующие ученых закономерности функционирования и тенденции исторического развития вещно-предметного мира, исследовать природу вещи как таковой, как культурного феномена.

Сказанное позволяет выбрать для рассмотрения те вещи повседневного домашнего обихода, которые привязаны к выделенным функциональным зонам пространства жилища и, в соответствии с целями и задачами настоящего исследования, ограничиться структурно-функциональным и семиотическим анализом пространственных зон и представляющих их вещей.

Среди основных зон повседневного пространства жилища, которые есть во всех относительно развитых его типах, — от крестьянской избы до дворца — важное место занимает, в прямом и переносном смысле, зона питания, состоящая из места, где пища готовится, места, где хранятся продукты питания и готовая еда, и места трапезы.

Приготовление пищи на огне издавна осознано как то, что отличает человека от прочих живых существ. Место приготовления пищи — очаг — в древних и традиционных культурах сакральное.

У древних греков в архаическую эпоху, у римлян — до начала эпохи поздней республики очаг располагался в центре главного зала и служил как для жертвоприношений, так и для приготовления пищи. Копоть от очага окрашивала стены и потолок зала, называвшегося у римлян "атрий", "атриум" (ater, atra, atrum — темный, черный, цвета сажи)[496]. Очаг представлял собой каменный или кирпичный четырехугольник, слегка возвышавшийся над полом. В богатых домах он был более метра высотой, также четырехугольный или полукруглый. "Наверху была сделана впадина для разведения огня, а сбоку или внизу отверстие, через которое вытекали возлияния, а также кровь и сок приносимых жертв"[497].

В дальнейшем, в эпоху поздней классики у греков, поздней республики у римлян, функции очага разделяются. Сакральный характер сохраняется за очагом-алтарем, который теперь может располагаться как в центре зала, так и у стены. Жертвы (вино и фимиам) приносятся Гестии-Весте[498], у римлян также другим домашним богам: ларам и пенатам[499]. Очаг-алтарь — символ единства и благополучия семьи. Он концентрирует в себе самую суть дома, олицетворяет его, является средоточием самого дорогого для человека. У очага как сакрального центра дома собираются в праздничные дни все жильцы: и господа, и рабы. Очаг участвует в важнейших обрядах: вступлении во владение домом, введении в дом новых рабов, женитьбе[500]. Так, в римском свадебном обряде есть эпизод, когда жених вручает невесте, внесенной на руках через порог его дома (чтобы не коснулась его или не споткнулась, что является плохой приметой), зажженный от огня очага факел. Этим, а также обрызгиванием воды из домашнего колодца, она приобщается к новой семье и ее святыням. Наутро после первой брачной ночи молодая жена на очаге своего нового дома приносит жертву Ларам[501].

Очаг-печь переносят либо в специально построенную для этих целей кухню, либо во внутренний двор. Кухня могла примыкать к мужской части дома у греков[502] и служить в обычных ситуациях одновременно и столовой. Печь на кухне уже имела отводящую дым трубу[503]. В римских домах кухня с печью в углу была вынесена в конец дома. Она также, предположительно, имела отвод дыма. Отчасти сакральность сохранилась и здесь. Рядом с очагом стоял алтарь ларов, их изображения могли быть на одной из стен[504].

Разделение функций и разведение в разные участки домашнего пространства места приготовления пищи и места жертвоприношений,возникновение кухни и возможность ее использования как повседневной столовой являются этапными культурными событиями в эволюции внутреннего пространства жилища. Так была задана топологическая модель, сохранившая свое значение на века.

Эти факты можно интерпретировать как снижение культурного статуса приготовления пищи, о чем свидетельствует местоположение кухни на периферии домашнего пространства, либо на границе мужской части дома. О понижении статуса говорит также то, что стряпня отдается на откуп рабам, слугам или наемным поварам и попадает в ведение хозяйки дома, под ее общее руководство[505]. При всем том, что положение женщины в античном мире не всегда было столь ущемленным, как в эпоху греческой классики, в целом главную роль в семье и обществе на протяжении всего периода античности играл мужчина.

Здесь мы имеем также дело с частичной десакрализацией процесса приготовления пищи, места приготовления пищи (кухни) и места повседневной еды. В пространстве дома появляется помещение, которое можно использовать как место повседневной трапезы, противостоящее топологически и по ценностному значению праздничной гостиной-столовой.

Аналогичные процессы имеют место и в традиционной крестьянской культуре. Рассмотрим их на материале славянской и русской культуры.

Очаг, печь принадлежит к обязательным и самым древним элементам внутреннего пространства дома. Без печи жилой дом был невозможен. С огнем и дымом (= печью, очагом) связаны варианты старых и местных названий хозяина дома (огнищанин в "Русской правде"), селений: дымница (костромск.: селение), огнище (сербск.: селение, аналогично у чехов, болгар)[506].

Крестьянский жилой дом имеет одну печь. Это прежде всего и главным образом духовая печь ("русская печь", распространенная также у украинцев, белорусов, поляков, чехов, словаков), которая занимала 1/4 или 1/5 часть площади дома. В трех- и четырехкамерном доме могло быть две печи.

Печь полифункциональна. Это и источник тепла, и место приготовления пищи, и место для сна. В некоторых районах (преимущественно в центре России) печь использовали и для мытья, и как лечебное средство. "Кроме того, печь занимала исключительное место в системе народных обрядов, верований и представлений"[507]. Главная среди функций печи — приготовление пищи, что запечатлено в украинском названии печи: "вариста піч".

В традиционном крестьянском жилище до начала ХХ в. место печи, как и других элементов интерьера (лавок, кроватей, "красного угла"), строго определено. Печь стоит в правом от входа ближнем или дальнем углу[508].

Важным конструктивным и семиотическим, культурно-символическим моментом внутренней планировки крестьянской избы считается оппозиция печи и "красного угла", так называемая "диагональ печь — красный угол ". (Для славянской народной культуры вообще характерна семантическая, ритуально-сакральная отмеченность углов дома, а также связанных с ним топологически углов двора и приусадебного участка как пограничных)[509]. Установление пространственной оппозиции "печь — красный угол" исследователи связывают с внедрением в крестьянское жилище с начала Х в. косящатых, "красных" окон, намного улучшивших освещение внутреннего пространства. Если раньше печь противостояла двери, бывшей единственным полноценным источником света и по необходимости располагавшейся с южной стороны дома, теперь она противопоставлена окну (окнам) южной стороны, освещенной части внутреннего пространства и венчающему его "красному углу". Диагональ " печь — красный угол " — лишь естественное завершение эволюции противопоставления " печь — источник света ". Эта топология в системе народного миросозерцания была осмыслена как антитеза сакрального и мирского. Характерное для крестьянской среды двоеверие закрепило за печью значение языческого центра избы, за красным углом — христианского центра жилища[510].

Кроме того, семантика этих мест, как и все остальное пространство жилища, содержала также оппозицию мужское / женское, что связано с делением пространства крестьянского жилища на мужскую и женскую части. При этом мужская сторона избы, например, у карелов считается торжественной, праздничной, чистой, венчается углом с иконами, который именуется божьим, большим, лучшим или мужским. В другой половине избы с печью и подпольем, соответствующей кухонной утварью и посудой хозяйничает женщина. Невидимые территориальные границы охраняются обычаем. Мужчина не должен заходить на женскую половину[511].

Деление внутреннего пространства жилища на мужскую и женскую части, ценностная иерархия этих частей были закономерным следствием распределения семейных и других социальных ролей между мужчиной и женщиной. Ведение домашнего хозяйства на протяжении веков и до сих пор, при всех изменениях в социальном положении европейской женщины и частичном перераспределении семейных ролей, — исконно женская обязанность, имеющая традиционно более низкий статус, чем занятия мужчины. Об этом свидетельствуют, в частности, материалы фундаментального исследования "История женщин в Западной Европе"[512]. Можно вспомнить в этой связи и грустно-иронические констатации Р. Барта по поводу положения женщины в современной культуре. По мнению ученого, мир женщины, каким он предстает со страниц массовых изданий, скажем, журнала "Эль", по-прежнему не что иное, как мир гинекея, в котором женщина обслуживает мужчину. Предназначение женщины остается традиционным: рождение детей и ведение домашнего хозяйства[513]". Процесс массового вовлечения женщин в профессиональную деятельность, имевший место во второй половине ХХ в., в сложившемся веками распределении семейных половых ролей мало что изменил.

Вернемся, однако, к очагу, печи. Уже шла речь о том, что в античном доме времен архаики, в крестьянской избе очаг (печь) многофункционален. Среди жизненно важных функций — отопление. По мере усложнения структуры внутреннего пространства жилища, появления отдельных комнат, залов, поддержание в них необходимой температуры обеспечивается переносными жаровнями, каминами, на смену которым в ХХ в. приходят системы водяного и парового отопления и электрообогреватели, поддерживающие стабильную температуру внутри помещения.

Замена открытого, видимого глазом огня теплом, ощущаемым осязательно, причем не только в отопительных устройствах и приборах, но и в печах, предназначенных для приготовления пищи (электро- и микроволновые печи), не только снижает риск возникновения пожара, но и радикально меняет "идеологию" и эстетику жилища. Вместе с исчезнувшим или почти исчезнувшим (если кухня оборудована газовой плитой) "живым" огнем из дома окончательно уходит язычество, присущая огню и подсознательно ощущающаяся магия. Ведь пиромания, гипнотическая тяга к созерцанию огня, в той или иной мере присуща каждому человеку и является живущим в нем архаическим, языческим прошлым. (Возможно поэтому в загородных домах-дачах, коттеджах сохраняются камины). Вытеснение из жилища живого огня — одно из знаковых подтверждений окончательного утверждения повседневности современного типа, повседневности, освободившейся от мифологически-религиозного программирования, организованной на рационально-научной основе, использующей науко- и высокотехологически емкое оборудование, технику, машины.

К важнейшим функциональным зонам любого жилища принадлежит место для еды: специально выделенная для этого часть пространства однокомнатного дома (квартиры) или специальная комната — столовая (гостиная-столовая, кухня-столовая) в многокомнатном доме, квартире, дворце. Атрибутом этого места, его обязательным элементом, символизирующем трапезу, является стол. Отсюда одно из наименований еды, трапезы — "застолье".

Имеющийся этнографический материал о культуре восточных славян показывает, что место для еды, стола в пространстве крестьянской избы было регламентированным, фиксированным. Оно определялось жизненной важностью питания, сакральным смыслом трапезы, общим раскладом утилитирно-функциональных и ритуально-магических, ценностных зон жилого помещения. В повседневной жизни стол, как правило, не передвигался и мыслился неотделимым от жилища настолько, что при продаже дома передавался новому владельцу. Стол сдвигался со своего места лишь в обрядовом действе свадьбы или похорон, а обычно располагался в "красном" углу. Размещение стола в "красном" углу исследователи связывают со складывающейся с X–XI вв. диагональной структурой жилища, в которой божий угол противостоит — по диагонали — печи как языческому центру избы. Закрепленное в этой оппозиции характерное для крестьянской среды двоеверие проявляется и в том, что трапеза и стол христианизируются, а печь и приготовление пищи сохраняет языческий мифологический и ритуальный контекст. Христианская сакральность стола, его осмысление как престола ("стол — престол божий", "стол — божья ладонь"), отношение к нему как к святой вещи определяло и некоторые элементы традиционного крестьянского застольного этикета и всякого рода запреты: не становиться на стол, не класть на него шапку, не садиться за стол в шапке, и др.

Еще один вариант размещения стола в пространстве избы дает крестьянская культура русского Севера и карел. Здесь стол обычно стоит торцом к среднему окну фасадной стены дома длинной стороной вдоль половиц. Лицевая стена имела сакральное значение, а среднее окно совпадало с границей мужской и женской частей избы. Тем самым стол объединял и разделял мужское и женское пространство[514].

Высокий стол, за которым сидят на высоком сиденье, внедряется в обиход Древней Руси постепенно, с приходом христианства, сначала в высших слоях общества, затем в остальных. Еда за высоким столом противопоставляется языческому обычаю сидения на земле во время еды[515]. Тем не менее, у восточных и южных славян языческий обычай трапезы на земле, на полу сохраняется до ХХ в., правда, лишь в ритуальных ситуациях, в частности, связанных с погребальным обрядом и культом предков.

Еда на расстеленной на полу скатерти могла быть и уделом низших по социальному статусу или несовершеннолетних. Эта практика широко распространена в разных ареалах европейской культуры и общественных слоях. Так, в Западной Европе, в конце XII — первой половине XIII в. за трапезой в замке феодала "оруженосцы и женщины сидели на охапках соломы, порой накрытых вышитой тканью, или же просто на полу, как слуги и лакеи"[516]. В Голландии в первой половине XVII в. в бюргерской среде дети ели отдельно, сидя на стульчиках или прямо на полу[517]. Аналогичный обычай существует у карельских крестьян, которые, по-видимому, еще в первой половине XIX в. "детей за стол вообще не сажали, а стелили им на полу специальную скатерть, не нее раскладывали деревянные миски с едой"[518].

Высокий стол постепенно входит в быт, в восточнославянский крестьянский обиход — лишь в XIX в. Для повседневной трапезы используется низкая лавка или маленький столик вроде табуретки, невысокий глинобитный стол. Еще в первой половине XIX в. украинские крестьяне обедали, сидя на полу, за такого рода столиком. За высокий стол садились лишь по большим праздникам. Широко распространенными были также столы-скрыни[519].

Использование сундуков в качестве столов и сидений известно и в западноевропейском Средневековье. Так, в дворянской среде XII–XIII вв. "сундук, основной вид мебели, служил одновременно шкафом, столом и сиденьем. Для выполнения последней функции он мог обладать спинкой и даже ручками. Однако сундук — это только дополнительное сиденье. В основном сидели на общих скамьях..."[520]. Как дополнительный стол и сиденье сундук мог использоваться и позже, до середины XVI в.[521]

Каким бы ни был стол, большим или малым, столом-табуреткой или столом-сундуком, неразборным или со съемной столешницей, главное, что его место в пространстве дома во время трапезы было постоянным. Это место менялось лишь в небудничных, ритуально отмеченных ситуациях, обрядовых (рождение, смерть, свадьба и т. п.) или праздничных (прием гостей).

Выделение пространства для еды в отдельную комнату и частичная или полная десакрализация трапезы переводит вопрос о местоположении стола в плоскость практически-функциональную и эстетическую. Стол в столовой ставят там, где удобно разместить и обслужить участников трапезы.

Не менее универсальной культурно значимой характеристикой пространства для еды было место за столом участников трапезы. В традиционной крестьянской культуре место стола было фиксированным не только во время праздничной, но и за повседневной трапезой. Распределение мест за столом обычно сообразуется с общими ценностными бинарными оппозициями (сакральное / мирское, женское / мужское, правое / левое, центральное / периферийное, высокое / низкое и т. п.), структурированным в соответствии с ними пространством дома и пространством стола, а также субординацией участников трапезы. Ритуальное и праздничное застолье особенно жестко фиксирует места за столом[522]. Так, определенные правила расположения пирующих за столом существовали в Древней Греции и Древнем Риме. Существовали разные варианты рассадки в зависимости от формы стола и лежанок вокруг него, но важно, что порядок мест был иерархически организован. Примечательно, что к наиболее почетным принадлежало место справа от хозяина. "По правую руку хозяина дома находилось самое почетное место, а самое отдаленное от него было и наименее почетным. Часто из-за места между приглашенными возникали споры. Плутарх поэтому советует хозяину размещать самому своих гостей"[523]. У римлян "самым почетным местом на каждом ложе было левое, за исключением среднего ложа, где первым местом считалось правое, которое находилось рядом с местом хозяина"[524]. Во времена Людовика XIV "места за столом поблизости к королю распределялись по рангам, затем по чинам…", но на уровне герцогов и маршалов " все садились друг около друга, без учета чинов"[525].

Если сотрапезники сидят на различных сиденьях, то эти предметы мебели также могут иерархически выстраиваться. Привилегированное положение среди сидений издавна занимает кресло со спинкой и подлокотниками. В античной культуре оно не используется во время трапезы, но служит официальным сиденьем хозяина дома или почетного гостя[526]. Во Франции XVII в. Людовик XIV — единственный из участников трапезы сидит в кресле, остальные сидят на складных стульях. Если к "малому прибору", когда король обедает один, приглашена дама, она сидит на табурете. Подобная иерархия соблюдается и в других ситуациях. В семейном кругу, после ужина, Людовик сидит в кресле, мужчины (дети, внуки) стоят, принцессы — сидят на табуретах[527].

Субординация мест застолья — устойчивый, "архетипический" топос застолья, встречающийся во многих культурах и сохранившийся до настоящего времени. В ареале восточнославянской традиционной культуры самым почетным было место в "верху" стола, ближе к красному углу. Следующими по значимости была правая от хозяина сторона и ближайшие от него места справа и слева. Справа и слева от хозяина рассаживались по старшинству и родственной иерархии мужчины, на "нижнем" конце стола — женщины. Те из них, кому не хватало места, ели на лавке или около печи.

Если вспомнить то, о чем уже шла речь, — низкое в буквальном и социально-иерархическом смысле положение женщины во время трапезы — можно сказать, что "отодвинутость", маргинальность женщины в этой ситуации реализована последовательно, в обоих, горизонтальном и вертикальном, измерениях пространства. Здесь актуализуются обе пространственные оппозиции: близкое / далекое, высокое / низкое. Причины этой долго сохранявшейся нормы застольного этикета, вероятно, в представлениях о "нечистоте" женской природы, связанных с регулами и кровотечениями во время родов (напомню, что после родов в течение 40 дней женщина в крестьянской среде вообще не допускалась за общий стол), а также в древнейших представлениях о соответствии еды и полового акта и связанным с этим табу совместной трапезы жены и мужа[528].

В русских городах еще в XVI–XVII вв. женщины ели отдельно от мужчин на женской половине. В высших слоях общества эти порядки начинают меняться с эпохи реформ Петра I, да и то преимущественно в столичных городах. В провинции же старые обычаи существовали еще в XVIII и в первой половине XIX в., а в деревенской жизни они живы до сих пор[529]. Тем не менее, обмирщение дворянской культуры, ослабление действия мифологического программирования повседневной жизни приводят к тому, что в русской дворянской среде к этому времени утверждается более демократичный вариант рассадки во время застолья: мужчины и женщины садятся за противоположные стороны стола. Так рассаживаются гости на именинах Татьяны в пушкинском "Евгении Онегине".

Если обратиться к тому, что отражено в памятниках искусства, то можно увидеть, что в живописных изображениях застолья женщине находится место за общим столом, более того, — место рядом с мужчиной. Формирующийся в эпоху зрелого и позднего Средневековья куртуазный стиль жизни с его служением Прекрасной Даме, новое отношение к женщине как к равному мужчине партнеру в гуманистической культуре Возрождения рождает и новую форму застольного общения мужчин и женщин, рассадку за столом парами: мужчина рядом с женщиной. Эта ситуация, отражена, например, в картине одного из учеников Кранаха, мастера Ханса, — "Четвертая заповедь" (1529), где изображено застолье супружеской пары. (Муж и жена сидят рядом на лавках или сундуках за небольшим квадратным столом). Можно вспомнить и более известную картину, воплощающую одну из мифологем Ренессанса, — мечту о телесном бессмертии, возвращении молодости — работу Лукаса Кранаха Старшего "Фонтан юности" (1546), где среди прочего изображены и омоложенные купанием в фонтане мужчины и женщины, сидящие парами за столом.

Современная культура, освободившая принятие пищи от мифологического и религиозного контекста, сохраняет элементы ритуального застолья и расположения сотрапезников за столом в застольном этикете (этикет — "умерший" ритуал), праздничного, званого застолья. Так, например, в одном из современных руководств по этикету предложен следующий вариант размещения гостей за столом. Хозяин и хозяйка сидят в центре длинных сторон стола друг против друга. Места по правую и левую руки хозяина и хозяйки — почетные. Мужчина-гость сидит по правую руку от хозяина и по левую — от хозяйки. Мужчины и женщины сидят вперемежку. Супружеские пары разъединяют, за исключением новобрачных и празднующих годовщины супружеской жизни[530]. Повседневное же принятие пищи не регламентируется, в том числе и топологически, в отношении распределения мест за столом. Единственное указание, отражающее сложившуюся норму, — каждый член семьи имеет постоянное место за столом.

В трапезе участвует не только стол, но и комплекс предметов, таких как посуда, столовые приборы, скатерть и др. Наличие или отсутствие тех или иных элементов предметной оснастки застолья, а также материал, из которого сделаны посуда, приборы и проч., их эстетическое оформление имеют важный социокультурный смысл, состоящий, в частности, в следующем.

В ходе исторического развития функции посуды и столовых приборов дифференцируются, что вызывает к жизни новые элементы столовой посуды и новые виды столовых приборов. Так, еще в начале XIII в. за столом в феодальном замке "не было ни вилок, ни ложек, нож зачастую подавался один на двоих. Жидкие и полужидкие кушанья слуги наливали в блюда с ушками, также обычно расчитанные на двоих, и соседи по столу отхлебывали по очереди"[531]. В позднем Средневековье в дворянской среде на смену одной общей миске или миске и ложке на двоих в XVI–XVII вв. приходит отдельная миска, затем тарелка и ложка или вилка для каждого участника застолья. Приведу мнения некоторых исследователей на этот счет.

"Обычай есть вдвоем из одной миски и одной ложкой просуществовал до XVII в., но уже в XIV в. во время роскошных трапез миска с супом иногда ставилась перед каждым пирующим"[532]. "Долгое время у каждого не было своей вилки: лишь стольник, обязанностью которого было резать мясо, пользовался маленькой вилочкой... Единственная ложка находилась в центре стола: ею брали кусок торта или пирога... Лишь при Генрихе II (во второй половине XVI в. — В. Л.) у каждого появилась своя вилка, похожая на ту, которой, как рассказывали путешественники, с начала века пользовались в Венеции"[533]. "В XVI в. в Германии каждый сотрапезник имел уже свою тарелку (деревянную миску или оловянную тарелку). На стол для индивидуального пользования участников застолья начинает выкладываться ложка и нож"[534]. "Принц Бухау, обедавший у Иоанна IV, вспоминал, что он не имел ни тарелки, ни ножа, ни ложки, но пользовался ими наряду с сидящим рядом боярином, поскольку сии приборы были подобраны "на пару"… Суп, к примеру, часто подавался в одной глубокой миске на двоих, и гости, обернувшись лицом к лицу, хлебали из одной посуды. Это позволяло соседям легче знакомится и активнее общаться… Однако такой обычай вызывал активную неприязнь у иностранцев… Поэтому позже наличие заморских гостей учитывалось заранее, им подавались отдельные блюда, и тарелки менялись после каждой перемены блюд"[535].

Правило "один человек — один столовый прибор" утверждалось постепенно в течение длительного времени. В XVII–XVIII вв. это становится нормой в кругу дворян и верхушки бюргеров, распространяясь мало помалу в средних и низших городских слоях и крестьянской среде[536].

К сказанному можно добавить пару уточнений. Считается, что вилка как часть индивидуального столового прибора, а не орудие труда повара, начинает использоваться итальянцами в эпоху Возрождения. В описях имущества европейских монархов она появляется в начале XV в. У Филиппа Доброго в инвентарном перечне 1412 г. указаны: "ложка из серпентина с хрустальным, оправленным в золото черенком и вилка, обе в кожаном футляре". У Карла Смелого, в описи 1416 г. — "ложка, ножик, вилка, шило, уховертка и зубочистка, все из хрусталя, отделаны золотом..."[537]. Вилка постепенно входит в обиход в XVI–XVII вв. В конце XVI в. в дворянской среде появляются футляры для хранения ложек, вилок и ножей со специальными углублениями для каждого из приборов[538]. В этом же столетии ее можно видеть и в изображениях "Тайной вечери" (у Якопо Боссано в "Тайной вечере" (1599). Но нормативным элементом застолья в высших слоях европейского общества вилка становится лишь к середине XVIII в. Еще Анна Австрийская и Людовик XIV обходятся без нее[539]. Поэтому во время еды королю подают салфетки, которыми он вытирает руки[540].

Ножами столы не сервировались, по-видимому, до XVI в. по той причине, что каждый мужчина имел при себе нож, которым мог в случае необходимости воспользоваться и для того, чтобы поддеть кусок пищи, и, в случае надобности, что-то разрезать. Но ножами, которые были остроконечными, пользовались и как зубочисткой, что часто приводило к травмированию полости рта. Эта дурная и опасная привычка постепенно искореняется по мере вытеснения остроконечного ножа сервизным ножом современного типа с закругленным концом. На торжественных обедах русских царей в конце XVI — начале XVII в. столы сервировались ножами и ложками. "Причем ножи вовсе не напоминали современные сервизные. Это были довольно большие и острые кинжалы с заостренным концом, которым удобно было выковыривать мозг из костей"[541].

Несколько слов следует сказать и о скатерти. Хотя существует мнение, что скатертью начинают застилать столы в XIII в.[542], в литературных источниках и книжной миниатюре упоминания о ней и ее изображения встречаются в конце XIV–XV вв. Герой шестой новеллы "Пятнадцати радостей брака" (1380–1410 гг.) ищет спрятанные женой скатерть и салфетки, чтобы накрыть стол для приема гостей[543]. В акварельных миниатюрах к рукописи (1484–1485 гг.; речь идет о варианте рукописи, хранящейся в Государственной публичной библиотеке [с 1991 г. — Российской национальной библиотеке]), изображающих трапезу, столы накрыты белой скатертью (миниатюры к "Радости первой" и к "Радости третьей"). Даже в "приличных" борделях еда подавалась на столы, покрытые скатертью[544]. Есть данные, указывающие на более древнее происхождение скатерти.

Историки античной культуры сообщают, что обычай покрывать скатертями обеденные столы берет начало в эпоху ранней империи. В домах богатых римлян столы со столешницами из дорогих пород древесины покрывались в целях сохранности скатертями из мягкой ткани[545]. Этнографический материал свидетельствует, что существовал, в частности, у славян, обычай устраивать трапезу на земле, застеленной скатертью, во время похорон и поминок. В похоронном и поминальном обрядах скатерть выступает как посредник между миром живых и миром мертвых. (Не отсюда ли ее белый цвет?) Скатерть может быть и медиатором между богами и людьми, когда она, будучи расстеленной на земле, несет на себе яства-жертвоприношения божествам природы[546]. Поэтому скатерть может мыслиться и как дорога в обозначенные выше миры, и дорога вообще (отсюда выражение "дорога скатертью"). Этот смысл скатерти отчетливо проступает в некоторых элементах свадебного обряда[547]. Языческий характер указанных обрядов говорит о древности происхождения скатерти, о том, что она, вероятно, не "моложе" стола. Культурно-символический смысл скатерти, заданный обрядово-ритуальным контекстом, сохраняется в трансформированном виде и в обычной жизни, но ее ритуально-обрядовая "родословная" не позволяет ей стать широко распространенным элементом повседневной трапезы. Так, в ареале русской крестьянской культуры скатерть появлялась на столе лишь в ритуально отмеченных случаях (церковные праздники, "обряды перехода": похороны, свадьбы и т. д.)[548] У карел за стол, не покрытый скатертью, не садились ни в праздники, ни в будни[549]. Частично или полностью утратив обрядовую сакральность (в крестьянской среде о полной десакрализации даже повседневной трапезы, вероятно, нельзя говорить и сегодня), белая скатерть остается до сих пор обязательным элементом праздничного застолья, внося в него высокую торжественность и эстетичность, сохраняя при этом и архаический смысл дороги... возможно, общей для пирующих и желанной дороги к счастью (?!)

За охарактеризованными застольными новациями стоит процесс обособления личности в рамках рода, клана, семьи, цеха, корпоративного целого. Отдельный, персональный столовый прибор — одно из воплощений, выражение, знак такого обособления. Новые элементы столового прибора — вилка и нож — создают новую технологию разделки, разделения пищи на куски за столом и новую технику еды. Технику, смысл которой в создании новых искусственных, культурных посредников между пищей и человеком, в сведении к минимуму "животного" хватания пищи руками и разрывания ее на куски зубами. Использовавшиеся еще со времен античности "обеденные перчатки" или напалечники[550] были лишь паллиативным решением проблемы. Пальцы не обжигались и не пачкались, но осязательный контакт между рукой и пищей сохранялся, культурная дистанция между ними к XVI–XVII вв. в привилегированных слоях общества начинала осознаваться как недостаточная.

Эти застольные новации составляют неотъемлемую и важную часть процесса исторического развития культуры, по определению Н. Элиаса, — "процесса цивилизации".

Одна из функций посуды — социально-репрезентативная. Представители властной элиты и просто богатые люди собирают дорогую посуду, в том числе из драгоценных металлов, и выставляют ее не только на стол, но и — как знаки богатства — на всеобщее обозрение в пиршественных залах. Для этих целей в Средние века появляются специальные открытые шкафы, дрессуары, число полок которых (и, соответственно, количество выставленной посуды) зависело от знатности хозяина. Однако повседневная столовая утварь гораздо скромнее. Даже у богатых людей используются оловянные ложки[551]. Выставки-репрезентации не обязательно дорогой, но имеющей художественно-эстетическую ценность посуды, и необходимая для этого мебель сохраняются в интерьерах высших и средних слоев городского населения вплоть до ХХ в. Так, богатый голландский дом XVII в. невозможно представить без горки "для фарфора в парадных покоях, на полках которой красовались тарелки, горшки, расписные блюда, иногда вперемежку с музыкальными инструментами. Встречались посудные шкафы в форме пирамидальных этажерок. Немало людей, даже в деревнях, имели застекленные шкафы, в которых можно было выставить на зависть гостям особо ценные предметы"[552].

Не менее важной функциональной и социокультурной зоной внутреннего пространства жилища является место для сна. Это одно из постоянных мест дома для постоянных его обитателей, которое пространственно и семантически выделено, что говорит о его высокой культурной ценности.

В отличие от обеденного стола, единственного в доме и общего для всех или большинства членов семьи, мест для сна, если в доме проживает больше двух человек, значительно больше. Так же, как и места застолья, спальные места иерархически распределены. Главное спальное место предназначено для хозяина и хозяйки дома. Это супружеское ложе, которое обычно роскошно оформлено, оснащено лучшим постельным бельем, подушками, покрывалами и занимает одно из основных, репрезентативных мест в пространстве жилища. Его особая выделенность среди прочих спальных мест связана как с первостепенностью ролей хозяина и хозяйки дома, так и с второй после сна функцией брачного ложа, функцией сексуальной, прокреативной. Брачное ложе — не только спальное место, но и ложе любви[553].

В однокомнатных домах супружеское ложе часто единственное стационарное специальное спальное место, сохраняющее свою территорию и убранство в часы, когда не используется. Другие спальные места организуются к ночлегу и в остальное время могут быть задействованы для других целей. Спальными местами могут служить также лавки, скамьи, сундуки.

Высокий статус супружеской кровати и места для сна хозяина и хозяйки дома можно подтвердить следующими примерами.

Так, в древнегреческом доме супружеская кровать находится в комнате мужа и жены, расположенной в гинекее. Местоположение супружеской спальни не менялось на протяжении всей античной эпохи[554]. Пространственно она, как и находящаяся напротив комната незамужних дочерей или других членов семьи, расположена между андроном и комнатами, где жили слуги и велись домашние работы. Поскольку мужская часть дома была главной и публичной, расположение спальни свидетельствует, очевидно, о соответствующем статусе сна и супружеских отношений.

Аналогично расположение спален в "греко-римских", атриумно-перистильных домах императорской эпохи. Они помещались в перистиле, в глубине дома, где протекала частная жизнь римской семьи. В республиканскую эпоху и более ранние времена ситуация была, возможно, иной. По сведениям, содержащимся в антологии Поля Гиро, место, которое занимало брачное ложе в атриумном доме, было особо подчеркнуто. Оно располагалось напротив входа и "прежде всего бросалось в глаза". Позднее, когда для хозяев устраивалось отдельное помещение-спальня, брачное ложе продолжало стоять в атриуме и имело символический смысл[555]. Очевидно, что символика была связана с прокреативной функцией супругов. В жилище высших сословий европейского общества супружеское ложе хозяина и хозяйки продолжает особо выделяться и в последующие эпохи роскошью отделки, убранством, местоположением. Появляются кровати под балдахином и иные богато оформленные спальные места, парадные спальни, которые были важнейшей составляющей парадно-репрезентативной части богатого дома, дворца. Так, Г. Вейс пишет, что в XIV–XV вв. "кровати по-прежнему оставались самой заметной частью меблировки"[556]. И. Забелин сообщает, что в XVII в. парадная постель — основная часть убранства государевой Постельной комнаты — была обязательной участницей семейных торжеств и выставлялась, богато убранная, по случаю свадеб, родин, крестин и т. п.[557] В интерьере богатого русского дома-дворца конца XVIII в. парадная спальня становится важнейшей частью анфилады дома-дворца, уступая лишь залу[558]. Спальне и кровати отводилось особое место и в интерьере купеческого дома[559].

Историческая эволюция места для сна отражает как социально-статусные моменты, так и процесс интимизации личной жизни. В богатых домах спальные места слуг, как правило, расположены ниже господских, часто — прямо на полу. Так, в замках Луары в эпоху Ренессанса свита и слуги спали на кушетках, похожих на раскладушки, которые ставились у подножия "главной" кровати хозяев[560]. В небогатых семьях голландцев в XVII в. детей укладывали спать в ящиках, выдвигавшихся из спальных мест родителей. Если мест для всех не хватало, часть детей спали на чердаке[561]. В домах русского дворянства в начале XIX в. комнатная прислуга не имеет своих помещений и обычно спит на полу, "расстилая на ночь войлок, по соседству с комнатами, где спали хозяева, чтоб и ночью быть у них "под рукой"[562].

В восточнославянской крестьянской избе существовало несколько вариантов организации спальных мест, в зависимости от местных традиций. В работах фольклористов, в которых отражены реалии второй половины XIX — начала ХХ в., речь идет о том, что у русских и белорусов основным спальным местом были полати (палацi) — широкий настил из досок от печи до противоположной стены на высоте 0,8 м от потолка. В Белоруссии и Южной России под высокими полатями устраивали низкие на расстоянии 0,8–1 м от пола. Спали также на печи и на конике — короткой скамье–ящике, стоящей около двери, в северорусской избе — также и на прилавке (голубце) — невысоком ящике около печи, горизонтальная дверца которого закрывала ход в подполье, где хранились съестные припасы[563]. Печь и полати предназначались для стариков и детей, а взрослые могли спать на скамьях и даже на полу[564]. Судя по тому как распределялись спальные места, здесь не просматривается иерархия семейных ролей, а концентрация вокруг печи определялась, по-видимому, близостью к источнику тепла.

Жесткая схема членения и функционального распределения зон внутреннего пространства избы начинает смягчаться в конце XIX — начале ХХ в. Под влиянием городской культуры, где аналогичные процессы в быту дворян и разночинной интеллигенции наблюдаются уже в середине XIX в., единое жилое пространство членится занавесками и перегородками на две и более комнат, в обиходе состоятельных крестьянских семей появляется подвижная мебель: стулья, шкафы, комоды, кровати, диваны и др. Разделение внутреннего пространства крестьянского дома на комнаты закрепилось и стало нормой во второй половине ХХ в.[565]

Знакомство с европейской бытовой культурой разных исторических эпох показывает, что в структуре жилища средних и, особенно, высших слоев общества отчетливо проявляется тенденция выделения спальных мест в структуре жилища, их отделения от остального пространства либо занавесями, коврами, ширмами, либо стенами и превращение в отдельную комнату, спальню. Это отделение имело несколько историко-культурных вариантов. Одно дело — спальня в античном доме, другое — в средневековом замке и т. д. Но в целом, наверное, можно говорить о том, что наблюдающийся на разных этапах европейской истории и в различной социальной среде выгораживание и отделение спального пространства хозяев дома, а также перемещение его в "женскую" или жилую, приватную часть дома является знаком важных культурных изменений. А именно, — знаком принадлежности сна частной, приватной жизни, знаком приватизации и интимизации сна. Появление отдельных спален для детей, родителей и других членов семьи, гостей свидетельствует также об автономизации личности внутри семейного целого. Об этом говорит и появление отдельных для каждого человека спальных мест. Массовое внедрение в быт индивидуальных кроватей наблюдается лишь в начале ХХ в. Именно в этот период европейская культура вступает в "фазу собственной кровати" как места индивидуального сна[566].

Несколько слов следует сказать и о последней из намеченных для рассмотрения зон внутреннего пространства жилища — туалете, месте отправления естественных надобностей. Это зона культурной и пространственной периферии. Туалеты обычно расположены на краю жилого дома, либо за его пределами, во дворе. Исторические сведения о них, которые можно найти в историографических работах, крайне скупы. Из них можно узнать, где помещались туалеты, иногда встречаются описания того, что они собой представляли.

Туалеты имелись в городских и загородных домах богатых греков и римлян[567]. Исследователи обнаруживают подобного рода помещения и в сохранившихся сооружениях, а также планах крупных монастырей, больших феодальных замков и дворцов в эпоху зрелого Средневековья[568]. С тех пор наличие туалетов в богатых домах прослеживается постоянно. Монастырский туалет представлял собой отдельное деревянное сооружение, конструкция которого дожила до ХХ в.[569]

Наряду со стационарными туалетами, специальными комнатами, в домах состоятельных горожан были и передвижные. Функцию мобильного туалета выполнял предмет, которым пользуются и сегодня в случаях, когда речь идет о малолетних детях. Ночные горшки были обязательной принадлежностью замкового и городского быта. Пользование ими входило в число "ночных привычек". Так, в королевских замках Луары в конце XV–XVI вв. "в гардеробных всегда стоял стул с дыркой, чехол и балдахин которого делали в тон мебели, а также ночные горшки, миски и вазы — в необходимом количестве"[570]. Когда они появились в обиходе, сказать трудно, но упоминания о том, что их содержимое выливается прохожим на головы, часто встречающееся в работах историков, касаются позднего Средневековья. У малых голландцев популярен сюжет "Больная и врач" (одноименная работа Г. Метсю. Эрмитаж), где ночной горшок у ног хозяйки — обычный предмет интерьера, а его содержимое — в стеклянной колбе, которую внимательно рассматривает врач. Ночные горшки или ночные вазы (бурделю) могли быть самых изысканных форм: в виде лотоса или листка кувшинки, распустившегося цветка. Отношение к ним было самое почтенное. Не считалось зазорным подарить такую вазу или получить ее в подарок и выставить на видное место. В XVIII в. доведенная до крайности публичность жизни французского королевского двора проявлялась, в частности, в том, что "даже такую грязную неизбежно церемонию, как ночное судно, король и дофин совершали чуть ли не открыто, не скрывая подробностей, разговаривая с придворными"[571]. П. В. Романов пишет, что французские аристократы времен Людовика XIV на приемах в Версале или других резиденциях короля мочились в камины, за дверями и шторами, с балконов. После больших приемов помещения приходилось долго отмывать и проветривать[572]. О подобного рода поведении говорит и Н. Элиас. В массе своей отправление естественных надобностей было публичным, оно не табуировались, его не стеснялись. Отхожим местом могло служить в принципе любое, в том числе — ступеньки лестницы, угол комнаты[573]. Во дворцах российской знати горшки ставили во время балов в углах зала за ширмой. Отлучиться за ширму не считалось неприличным[574].

Вместе с тем, в XVII в. в дворянской среде начинает формироваться новый стандарт поведения, связанного с естественными отправлениями. Появляются ограничения на публичное мочеиспускание и дефекацию во время приемов во дворцах, регламентируются места, где можно "облегчиться". Наступление на натуру, ее оцивилизовывание формирует чувство неловкости и стыда за неподобающее дворянину поведение, простительное лишь неотесанной деревенщине. Это новое отношение касается, правда, лишь равных или выше стоящих по социальному статусу. В присутствии тех, кто стоит ниже на социальной лестнице дворянин может не стесняться[575]. "Людовик XIV пользуется стульчаком прилюдно, и вельможи почитают за честь присутствовать при туалете короля, но тех же придворных… шокируют нравы простых горожан"[576].

Постепенное вытеснение всякого рода физиологических выделений, в том числе плевания, сморкания[577], и отправлений человека из публичной жизни происходит в течение XVIII–XIX вв. Всё, касающееся естественно-телесных проявлений человека, убирается за кулисы драмы жизни, туда, где нет посторонних взоров. Полное табу на публичные проявления витальной, органической жизни тела, ее интимизация, превращение в дело сугубо личное и интимное, окончательное "задраивание" отверстий телесного низа, установление ограничений на выделения "телесного верха" осуществляет культура XIX в., достигнув, по-видимому, предела на пути "оцивилизовывания" европейского человека. Это касается и сексуальности, которая именно в XIX в., как показали Н. Элиас и М. Фуко[578], утверждается в статусе тайного, сокрытого, непубличного. ХХ в. закрепил доставшийся ему в наследство от предшествовавшего столетия телесный канон с его публично допустимыми функциями и внешними, визуально воспринимаемыми проявлениями. Современный европеец в общественных местах, на людях свежевымыт и благоухает; сморкается в платок; зевает, чихает и кашляет, прикрыв рот рукой или платком; не рыгает; не плюется; не чавкает и не причмокивает при еде; не портит воздух; справляет надобности в специально отведенных для этого местах, которые в последние десятилетия ХХ в. впервые в истории обрели адекватный стерильному "Новому человеку" стерильный облик.

3.4. Поселение — ареал-максимум повседневного пространства

Повседневная жизнь большинства людей продолжается за пределами дома, охватывая какую-то часть территории поселения и, возможно, земли, сопредельные с границами поселения. Первый шаг в исследовании повседневного пространства поселения — его отделение от других, неповседневных, пространств. Повседневное пространство территориально соединено и по сути, социокультурному смыслу противостоит властно-административному, сакрально-религиозному и празднично-рекреативному пространству, которое является местонахождением домов (дворцов) правителей, местной власти, администрации; храмов, соборов, церквей; театров, концертных залов, стадионов, аллей, скверов, садов (парков) и т. п. Соответствующий статус имеет и прилегающее к культовым и административным зданиям пространство, часто оформленное в виде площади. Главные площади с расположенными на них правительственными зданиями и храмами являются властно-административными и сакральными центрами пространства поселения, топологически и символически организующими всю его территорию. Эти площади, однако, не исключены из повседневной жизни. Повседневное и неповседневное на их территории сосуществует, будучи функционально или во времени разделено.

Так, в городах античности главная площадь с храмами и государственными институтами могла быть одновременно и рыночной; в городах Средневековья на соборной площади велась торговля; во все времена главные площади были частью системы уличного движения и обеспечивали повседневные перемещения и т. д. Другие площади, кроме рыночной, также, как правило, многофункциональны и неповседневное в них, отсылающее к непреходящему, преобладает. Таковы историко-мемориальные площади с соответствующими, установленными на них памятниками, стелами, фонтанами. (Фонтаны, правда, украшали и рыночные площади). И здесь мы уже имеем дело со включением сакрального и эстетического в повседневное.

Учет функционального предназначения того или иного участка территории, здания или сооружения, на нем или рядом с ним находящегося, обращение к тому, как они используются для удовлетворения повседневных телесных и духовных потребностей человека, семьи, тех или иных социальных групп, поселенческого сообщества в целом позволяет определить и исследовать также и внутреннюю структуру повседневного пространства поселения (деревни, поселка, города и т. п.)

Потребность в продуктах питания и так называемых предметах первой, повседневной необходимости может быть удовлетворена в разных местах торговли: рынках, лавках, магазинах и т. п. или местах общественного питания: харчевнях, закусочных, барах, кафе и проч.

Потребность в питьевой воде может удовлетворяться разными способами. Вода может черпаться из колодца индивидуального или коллективного пользования, ключа, водоема (реки, озера, ручья), а может доставляться по водопроводу. Место доступа к питьевой воде (колодец, бассейн, фонтан, колонка) и водопровод в целом (если таковой имеется) являются небольшой по размерам, но жизненно важной частью коммунальной территории.

Бытовая хозяйственная деятельность людей и отправление естественных надобностей в условиях города диктует необходимость удаления бытовых отходов и нечистот. Достаточно древний способ решения этих проблем — уборка улиц и других коммунальных территорий, сбор и вывоз твердых отходов, устройство канализации.

Потребность во сне, ночлеге для приезжих может удовлетворяться в гостиницах, для бездомных — в специально организуемых ночлежках или стихийно приспосабливаемых самими бомжами местах: пустырях, свалках, подвалах и чердаках коммунальных домов и т. п.

Потребность в поддержании своего тела в чистоте, гигиенические потребности в условиях города могут удовлетворяться в общественных банях.

При наличии ежедневного свободного времени повседневная потребность деятельности и общения может удовлетворяться за пределами дома в специальных досуговых центрах, местах прогулок и отдыха, каковыми могут быть центральные улицы, площади, скверы, парки, стадионы и спортивные залы и др. Однако здесь повседневное, будничное пространство соприкасается с неповседневным, праздничным или трансформируется в него.

Удовлетворение повседневных потребностей для большинства населенияобеспечивается наличием постоянного места работы. Место работы может находиться и за пределами дома. Однако характеризовать его пространственную локализацию непросто. То, что является местом работы (службы) для индивида, конкретного человека, на уровне поселенческого, в частности, городского сообщества может быть местом отдыха, административным или сакральным центром. Выделение и характеристика мест работы, рабочих зон как элементов повседневного пространства поселения возможна, очевидно, лишь на уровне поселенческого сообщества в целом и для исторического периода, начинающегося с промышленной революции, когда сокращается работа на дому, место работы для значительной части населения отделяется от места повседневной жизни, какая-то часть территории поселения становится индустриальной, промышленной зоной.

Наконец, возможность достижения указанных мест повседневного пространства поселения и в целом перемещение в деревне, поселке, городе и т. п. обеспечивается наличием транспортных артерий или мест пространственных перемещений: улиц, переулков, дорог, площадей, рек, каналов, мостов.

Очерченное предварительно, в общем и целом, повседневное пространство поселения требует более детального рассмотрения и анализа, учитывающих хотя бы в общих чертах и диахронный аспект, его историческую эволюцию. Обратимся к некоторым из перечисленных элементов структуры повседневного пространства поселения[579].

Дом и совокупность домов, жилая застройка, является базовым элементом структуры повседневного пространства поселения. В свою очередь повседневное пространство включено в общепоселенческий пространственный контекст. Этот внешний контекст, менее или более сложный в зависимости от масштабов и характера поселения, определяет размещение жилой застройки и местоположение дома.

Жилая застройка, особенно в поселениях городского типа, социально стратифицирована. Общеизвестно существование богатых и бедных кварталов, расселение по профессиональному и конфессиональному признакам. Так, в Древнем Риме улицы часто получали названия в связи с теми ремесленниками или торговцами, которые там обосновались или по этнической группе, компактно заселявшей улицу, район. Таковы улицы: Сапожников, Шорников, Хлеботорговцев, Этрусская и др.[580] В немецких средневековых городах известны улицы, названные по национальности их обитателей: Английская улица в Любеке, Ломбардская в Базеле, Славянская и Вендская в Люнебурге и в Лемго[581]. Подобный принцип расселения сохраняется на протяжении веков до начала ХХ в., отчасти и в ХХ-м. Показательно в этой связи свидетельство Д. С. Лихачева, который упоминает о социальной и этнической дифференциации районов дореволюционного Петербурга в связи с "интеллектуальной топографией" города в первой четверти ХХ в. Так, аристократическим считался район Сергиевской и Фурштадтской улиц[582]. Район Коломны был местом жительства мелких чиновников. На Васильевском острове, на Гражданке, в Старом Петергофе компактными группами жили немцы. На Выборгской стороне, других заводских районах и окраинах — рабочие[583]. Дифференциация богатых и бедных районов в столице, как, впрочем, и в других городах, достаточно определенная. Учитывая данные по стоимости жилья в разных районах Петербурга в XIX в., А. П. Шевырев отмечает, что в центре города, особенно в первой Адмиралтейской части, преобладали жители с высокими доходами. Окраины же были населены в основном беднотой. Контраст богатства и бедности в топографии расселения, правда, в значительной степени сглаживался за счет преобладавших в районах наибольшей застройки многоэтажных домов, где жили на разных этажах люди разного достатка[584].

На территориальное распределение жилых улиц и кварталов оказывало влияние множество факторов, и найти здесь определенную закономерность, которая была бы действенной для разного типа поселений на протяжении веков, вряд ли возможно. И по причине разнообразия вариантов такого расселения, и по причине теоретической неразработанности подобной типологии.

Предварительно можно сказать, что на выбор места для жилья оказывали влияние среди прочих факторов такие организующие элементы пространства, как его центр и периферия (границы). Центральная часть поселения городского типа могла быть привлекательна для представителей привилегированных слоев как престижное место проживания близостью к деловому (торговому), сакральному или властно-административному пространству. От античности до XVII в. это, как правило, пространство, примыкающее к одной или нескольким центральным площадям с расположенными на них храмами (соборами), главным рынком и зданием муниципальной власти[585]. Так, в средневековых городах на главной площади (соборной или перед зданием ратуши [мэрии, синьории]) "... возводились не только общественные, но и частные здания. Жить здесь было престижно. Дома состоятельных бюргеров высотой в несколько этажей вплотную примыкали друг к другу"[586]. Аналогичная картина наблюдается и в русских средневековых городах. Центральные части города занимают дома знати, а ремесленники селятся по окраинам[587]. Подобный принцип расселения, при котором богатство и центр противостоит бедности и окраинам был характерен и для Петербурга, о чем уже шла речь.

Со второй половины XVIII в. в связи с усложнением и демократизацией общественной жизни, ростом городского населения происходит существенное изменение городского пространства, особенно его центра. Города меняют свой облик, формируется тип современного города, города индустриальной эпохи. Крупные европейские города XIX в. в связи с демографической и промышленной революциями переживают бурный, в том числе территориальный, рост. Значительно расширяются и центральные части городов за счет модернизации функций общественного пространства (обеспечения проживания, питания, передвижения, общения, получения информации, досуга и др.) и связанных с этим новых зданий и сооружений: приютов, больниц, казначейств, банков, судов, почтамтов, гостиниц, доходных домов с магазинами на первом этаже, галерей с магазинами и кафе, многоэтажных универсальных магазинов, крытых рынков, вокзалов, учебных заведений, библиотек, театров, зданий общественных собраний и клубов[588]. Центр Москвы, например, в XIX в. "представлял собой довольно обширное пространство, захватывая почти весь Белый город. Это был очень большой городской центр в XIX в., даже для столичного города"[589]. Естественно, что размеры центра связаны с общими масштабом города и территориальное расширение больших городов в ХХ в. сопровождается увеличением размеров центральных частей городского пространства. Центр по-прежнему сосредоточивает функции всякого рода социальной, прежде всего деловой активности, но теряет привлекательность как престижное место для жилья. Такой престиж у центра начинает оспаривать окраина и пригород.

Размещение элитного жилья вдали от городского центра известно в Европе со времен античности. Периферия городского пространства привлекала, очевидно, как экологически благоприятная для жилья территория, удаленная от шума, пыли и грязи центральных районов в городах с большой плотностью жилой застройки. (Эти реалии были известны уже большим городам античности. Так, в Риме "над городом стоял тяжелый воздух, пропитанный запахами дымящихся кухонь, зловонный чад которых смешивался с облаками пыли; при выходе за город сейчас же чувствовалось облегчение")[590]. Окраинному и пригородному жилью отдавали предпочтение римские аристократы, властная и интеллектуальная элита итальянских городов эпохи Возрождения, французские дворяне XVII–XVIII вв. Так, в имперском Риме на холмах, где воздух здоровее и чище, где нет торговой сутолоки, шумной и деятельной суеты улиц, проложенных в низинах, живут лишь богатые и знатные. Да и то лишь те, кто не занят на государственной службе и бизнесе. Остальное население теснится в центре и поближе к центру[591]. Л. Фридлендер указывает, что виллы окружали Рим тройным поясом, простиравшимся до 7 и 8 миль по Via Appia и Nomentana[592]. Загородные виллы строятся во всех городах Италии с установлением в стране относительной безопасности в XIV–XVI вв. Вилла купца или банкира "развивалась как центральная усадьба крупного доходного хозяйства и как летняя резиденция сеньора, просвещенного гуманиста и мецената, место уединенного отдыха или увеселений, а затем и великолепных празднеств в роскошных садах"[593]. Наличие загородных резиденций становится нормой для европейских правителей с XVII в. Основная масса горожан во второй половине ХХ в. переселяется в окраинные "спальные районы", часто имеет дачи[594].

Жилой дом территориально примыкает к улице, реже — площади, которые являются важнейшими элементами повседневного городского пространства, обеспечивающими связь дома с общепоселенческим и дальним пространством. Объединяя отдельные районы поселения друг с другом, улицы и площади формируют общепоселенческое единое хозяйственное и культурное целое.

Повседневная жизнь в городе невозможна без передвижений по его территории, которые обеспечиваются прежде всего улицами (дорогами). Из "динамических" элементов поселенческой территории, предназначенных для пространственных перемещений, движения: улиц (и ее вариантов: дорог, бульваров, проспектов), переулков, тупиков, площадей улица — основной элемент. Любое, самое малое поселение имеет хотя бы одну улицу (дорогу), в то время как остальных "динамических" элементов может не иметь.

Большая часть улиц — рядовые, второстепенные. Главные улицы, улицы-дороги даже в крупных городах исчисляются единицами, в современных мегаполисах — десятками. Изначально главная улица или скрещенные под прямым углом две улицы были главной дорогой, по которой входили (въезжали) и выходили (выезжали) из города, а их перекресток или квадратное (прямоугольное) расширение главной улицы в ее центре часто становилось местом образования рыночной площади.

Среди важнейших характеристик улицы, обеспечивающих быстроту, безопасность и удобство передвижения, — ее ширина, прямизна, наличие или отсутствие покрытия, освещения и знаков ориентации (названий и указателей).

Ширина улицы — величина исторически изменчивая. Она варьировала от эпохи к эпохе в пределах, обусловленных практическими нуждами передвижения, особенностями транспортных средств. Улицы, по которым двигался колесный транспорт, должны были иметь ширину, достаточную, чтобы повозки могли разминуться при встрече. Так, ширина улиц древнегреческих городов — от 4–5 до 7–8 м[595]. Этот же параметр римских улиц п