Лингвистическая относительность 1 страница

По опыту, мышление и язык воспринимаются как тесно связанные феномены. Трудно представить, как мы могли бы вообще думать, если бы у нас для этого не было языка¹¹. Поэтому неудивительно, что возник вопрос, будут ли люди, которые говорят на разных языках, также по-разному думать. Это привело к понятию лингвистической относительности, которая подразумевает взаимозависимость особенностей языка и мышления, обнаруживающуюся в культуре, где разговаривают на данном языке. Это понятие имеет давнюю историю, но сегодня оно обычно упоминается как «Гипотеза Сепира-Уорфа», по имени лингвиста Уорфа (Whorf) и антрополога Сепира (Sapir).

По мнению Уорфа (1956, с. 212):

фоновая лингвистическая система (другими словами, грамматика) каждого языка является не просто инструмен- том воспроиз ведения для озвучивания

¹⁰ См. Huang & Hanley, 1994.

¹¹ См. Hunts Agnoli, 1991.

представлений, но скорее сама по себе является оформлением мыслей, программой и руководством для мыслительной деятельности человека, для анализа его впечатлений, для синтеза его основного мыслительного инвентаря.

Исходя из этого, ясно видно, что язык рассматривается как средство не только для передачи представлений и мыслей, но и для формирования их изнутри.

Уорф основывал свою теорию лингвистической относительности на сравнении стандартного среднеевропейского языка (ССЕ) с языками коренных американцев. У таких европейских языков, как английский, французский и итальянский, Уорф увидел много общего; отсюда и термин ССЕ. Основные различия видны, если сравнивать европейские языки с языками других языковых семей. Примером является понятие времени среди индейцев хопи. Уорф (1956, с. 57) доказывал, что человек, разговаривающий на языке хопи, не имеет никакого общего определения времени как «плавно текущего континуума, в котором все во вселенной происходит на равной скорости из будущего через настоящее в прошлое». Причина заключается в том, что язык хопи не содержит слов, грамматических конструкций, относящихся ко времени — то ли явно, то ли неявно. По мнению Уор-фа, это показывает, что так же, как могут существовать другие геометрические неэвклидовы системы, можно иметь валидные описания мира, в которых знакомые нам концепции пространства и времени не встречаются.

Язык и культура хопи обладают собственной метафизичностью, которая отличается от английской метафизичности, и ее можно описать должным образом только на языке хопи. Однако, согласно Уорфу, приблизительное описание

на английском языке также возможно. Основное различие в языке хопи заключается не между прошедшим, настоящим и будущим, а между проявленным или объективным, и непроявленным или субъективным. Явное включает все, что доступно для чувств, то есть физический мир прошлого и настоящего. Непрояв-ленное включает будущее, а также все, что существует в мыслях {хопи сказали бы, в сердце), а также область религии и волшебства. К непроявленному принадлежат желание и цель. Указанный термин¹² также подразумевает то, что находится в процессе перехода в проявленное. Как таковой он принадлежит к части того, что в английском языке называется настоящим временем. В глаголах языка хопи имеется форма, которая относится к появлению проявленного, подобно «отходу-ко-сну». Несмотря на это, большинство того, что в английском языке является настоящим временем, принадлежит к области становления проявленного и не отличается у хопи от прошлого.

В ССЕ понятие времени также проявляется в использовании множественного числа и числительных. В английском языке можно с одинаковой легкостью говорить как о десяти днях, так и о десяти людях. Уорф указывал, что десять человек могут восприниматься как группа. Десять дней нельзя познать объективно; мы можем только переживать «сегодня». Группа дней это ментальная конструкция. Это лингвистическое использование, которое имеет паттерн во внешнем мире.

Понятия о времени теряют контакт с субъективным переживанием того, что «становится явным позже», что воплощается в исчисляемые КОЛИЧЕСТВА, в частности, расстояния, состоящие

¹² Т. е. непроявленное (прим. перев.).

из единиц длины, могут быть наглядно разделены на дюймы». «Протяженность времени» можно наглядно представить как ряд схожих единиц, подобно батарее бутылок...¹³

В языке хопи нет мнимого множественного числа. Нельзя обнаружить выражения «десять дней». Скорее сошлются на день, который наступит после того, как прошло десять дней. Пребывание в течение десяти дней будет выражено как пребывание до одиннадцатого дня. Отрезок времени рассматривается хопи как «соотношение между двумя совсем недавними событиями». Вместо нашего лингвистически продвинутого воплощения того, что мы в своем сознании называем «время», в языке хопи нет паттерна, который покрыл бы субъективное «становящееся позже», что является сущностью времени.

Пример Уорфа показывает, что он расширил принцип лингвистической относительности до уровня грамматических характеристик языка и рассматривал их как культурологические, общие для всех, кто говорит на этом языке. Доказательство, на котором основывались эти интерпретации, было довольно зыбким. Уорф не показал, что хопи не могут различать прошедшее, настоящее и будущее в намного большей степени, чем это делают говорящие на ССЕ. Леннеберг¹⁴, как и другие, раскритиковал метод перевода Уорфа, который привел к такому убедительному выводу о кросс-культурных различиях в мышлении.

Позже были предприняты иные попытки адекватно определить природу лингвистической относительности. Важным является различие между лексическим (или семантическим) уровнем и грамма-

" См. Warf, 1956, с. 139-140. ¹⁴ См. Lenneberg, 1953.

тическим (или синтаксическим) уровнем (например, Fishman, 1960). Можно провести еще одно различие между влиянием языка на восприятие и познание, и его влиянием на вербальное общение.

Существует большое количество информации о грамматических аспектах языка, особенно в антропологической литературе, в которой множественные различия между двумя языками были связаны с различием паттернов поведения тех, кто говорит на этих языках. За некоторыми исключениями, эти связи были установлены post hoc. Так как любые две культуры во многих отношениях различаются, нелингвистические различия могут не иметь отношения к лингвистическим факторам; те могут быть обусловлены некоторыми другими культурологическими переменными (см. гл. 11). Следовательно, необходимы недвусмысленные доказательства для того, чтобы подтвердить подобные интерпретации.

Одно из немногих экспериментальных исследований лингвистической относительности грамматики выполнили Кэрролл и Касагранде¹⁵. Они использовали характерные черты языка навахо (коренных американцев), в котором спряжение глагола отличается в зависимости от формы и некоторых других особенностей дополнения, к которому он относится. Они выдвинули гипотезу о том, что понятие формы будет развиваться раньше среди детей, которые говорят на языке навахо. Кэрролл и Каса. ранде обнаружили, что дети, которые говорят на языке навахо, будут использовать скорее форму, а не цвет в качестве основы для классификации предметов, в отличие от детей, навахо по происхождению, но которые говорят на английском языке. Однако этот довод в пользу гипотезы ¹⁵ См. Carroll & Casagrande, 1958.

Уорфа утратил свое значение, когда контрольная группа англо-американских детей проявила более сильную тенденцию классифицировать объекты так, как это предполагалось, а не так, как это делали респонденты, которые говорят на языке навахо.

Еще одно исследование¹⁶ было сосредоточено на различиях между английским и китайским языками. В английском языке существует условная конструкция, которая показывает, что утверждение ложно. Высказывание «Если бы я знал французский язык, я мог бы читать произведения Вольтера» подразумевает, что говорящий это не знает французского языка. Слушатель делает вывод, что предпосылка ошибочна и что значение утверждения ложно. В китайском языке нет такой условной модели выражения. Если у слушателя нет никакой предварительной информации, перед предложением должно стоять четкое отрицание. Например: «Я не знаю французского языка; если бы я знал французский язык, я мог бы читать Вольтера». Согласно Блуму, отсутствие маркера ложности отрицательно влияет на возможность тех, кто говорит на китайском языке, думать ложным образом.

Он представил респондентам, говорящим на китайском и на английском языке, рассказ, в котором упоминались ложные подтексты с ошибочной предпосылкой. Ложные утверждения были представлены в условной форме в английской, но, разумеется, не в китайской версии. Блум обнаружил существенные различия, когда спросил, происходили ли нереальные события в действительности. Процентное содержание ложных ответов варьировало от 6 до 63 процентов среди выборок китайских студентов Тайваня и Гонконга,

¹⁶ См. Bloom, 1981.

в зависимости от формулировки рассказов и уровня образования респондентов. Для выборок из США это процентное содержание едва изменялось от 96 до 98 процентов. По мнению Блума (1981, с. 29), различия лингвистической формы «могут быть ответственны за способ, согласно которому те, кто говорит на английском языке, в противоположность тем, кто говорит на китайском, классифицируют действительность и когнитивно взаимодействуют с внешним миром».

Результаты О¹⁷ из аналогичных экспериментов были прямо противоположными результатам, которые получил Блум. Она почти не обнаружила разницы между говорящими на английском и на китайском языках. Больше доказательств получила Лю¹⁸, работая с теми, кто говорил на китайском языке и почти не подвергался влиянию английского языка. Привлекая респондентов из различных классов школы, она пришла к выводу, что уровень образования, представление и содержание рассказа являлись ключевыми переменными для уровня выполнения тестов. Но она не обнаружила никакого кросс-культурного влияния лингвистических маркеров ложности.

Еще одно из исследований, в котором двумя уровнями ложности манипулировали в пределах одного языка, описано в дополнении 6.1. Результаты показывают, что грамматические конструкции влияют на значение предложения, но нет никаких доказательств существования более общих эффектов.

В итоге, оказывается, что на грамматическом уровне доказательства гипотезы Сепира-Уорфа не существует. По крайней мере, в настоящее время гипотезу о

¹⁷ См.Аи, 1983, 1984. ¹⁶ См. Liu, 1985.

Дополнение 6.1. Ложные утверждения

в языке северный сото

Форстер и Шуринг * представили рассказ с ложными утверждениями южноафриканским респондентам, носителям трех языков, а именно: английского языка, африкаанс и сепеди или северного сото. Выборки состояли из школьников третьего, пятого и седьмого классов. Форстер и Шуринг использовали особенность языка сепеди, а именно, то, что в нем существуют два способа, один из них сильнее другого, для высказывания ложных утверждений. Следует также отметить, что эти авторы задавали вопросы, как о действительных, так и о ложных утверждениях в рассказе-стимуле. Они доказывали, что групповые различия в ответах не могут приписываться влиянию ложного утверждения, если не было показано, что подобные различия отсутствовали для истинных утверждений.

6.1. Процентное содержание правильных ответов на истинные утверждения (для всех респондентов) и наложные утверждения (отдельно по четырем выборкам) (по Vorster& Schuring, 1989)

Результаты исследования представлены на рис. 6.1. Они показывают, что процент правильных ответов, которые относятся к реальным темам, был очень высоким даже для самых маленьких детей. Ложные утверждения приводили к высокому процентному содержанию неправильных ответов, особенно среди маленьких детей. Ключевым результатом является то, что при менее интенсивных ложных сигналах дети, которые говорят на сепеди, показали такой же паттерн результа-

тов, что и дети, происходящие из групп, где говорят на африкаанс и английском языке, тогда как при более серьезных сигналах процентное содержание правильных ответов было намного выше для сепеди. Различия в реакциях респондентов, которые говорят на сото, на две версии одного и того же рассказа указывают, что способ, по которому ложность утверждения формулируется в определенный момент, следует рассматривать скорее как определяющий фактор, чем как общий образ мышления. Это, без сомнения, несовместимо с гипотезой Уорфа.

том, что грамматическая структура языка оказывает существенное влияние на мышление, можно отложить в сторону.

Все это, несомненно, касается и семантического уровня. Язык в форме присваивания ярлыков влияет на организацию и воспроизведение представлений в памяти¹⁹. Имеются многочисленные примеры, которые демонстрируют несоответствие денотативного (обозначающего) значения слов в разных языках. У инуи-тов (эскимосов) есть несколько слов для семантической категории, которая в ССЕ языках представлена одним словом «снег». С другой стороны, у ацтеков имеется лишь одно слово там, где ССЕ языки используют слова «холод», «снег» и «лед». Это приводит к двум предположениям. Во-первых, наличие слов для определенных категорий, по-видимому, облегчает различение определенных нюансов внешнего мира. Во-вторых, наличие большего числа слов в пределах определенной категории должно привести к существенному облегчению общения. Если слова принимать как коды, большее количество слов для данного диапазона феноменов подразумевает более точную кодируемость указанных феноменов.

Итак, гипотеза лингвистической относительности требует ответов на следующие вопросы. Различают ли инуиты больше разновидностей снега, чем те,

¹⁹ См., например, Santa & Baker, 1975.

кто говорит на ССЕ языках? Испытывают ли определенные трудности с математикой африканцы, те, кто говорит на языках банту, в которых имеется мало слов для таких геометрических форм, как треугольник и квадрат²⁰? Иначе говоря, не отражает ли такое отсутствие просто различные интересы людей при их взаимоотношениях с окружающей средой, в которой они живут? Можем ли мы в области разделяемого опыта передавать определенное состояние дел с помощью вереницы слов, если недоступен ни один обозначающий ярлык?

Кодирование и классификация цветообозначений

Цвет — это физическое качество объектов, а также впечатление или ощущение человека-наблюдателя. С одной стороны, каждый цвет может быть определен однозначно — с точки зрения физических качеств, особенно для преобладающей длины волны (оттенка). С другой стороны, мы можем попросить респондентов назвать цвета, запомнить цвета, предоставить классификацию цветов и т. д. Тогда физические измерения могут быть соотнесены с психологическими сообщениями. Как мы увидим в этом разделе, это не означает, что такие взаимоотношения непроблематичны. В ранних исследованиях названия цветов брались как указатели того, что воспринимали ²⁰ См. DuToit, 1968.

люди определенной культуры. Позже вошли в употребление наборы фишек, в которых был представлен весь диапазон видимых цветов. Наиболее известной является система измерения и обозначения цветов по Манселлу (Munsell), в которой цвета распределены согласно трем параметрам, а именно, по оттенку, насыщенности и яркости (или насыщенности серым цветом).

Обычно считается, что история кросс-культурного исследования восприятия цветов началась после выхода работы британского политического деятеля Гладстона (Gladstone), опубликованной в середине XIX века. Он обратил внимание на определенную странность в поэзии Гомера, а именно, на отсутствие слов для обозначения коричневого и синего цветов, что он приписал ограниченному различению цветового зрения древних греков. Несколько позже Гайгер²¹ расширил это представление о различной чувствительности, начиная с древней истории до современности. Первоначально различались только черный и красный цвета, затем добавились желтый и зеленый, и, наконец, синий цвет. Гайгер получил доказательство своего положения из старых литературных источников, например, из Гомера и из германских эпических поэм.

Магнус²² был первым, кто сообщил о подобном эмпирическом исследовании с современными данными. Он собрал информацию у жителей колоний за рубежом, во многих странах, используя как опросник, так и фишки различных цветов. Цель исследования заключались в установлении диапазона цветового видения «нецивилизованных» народов, а также словесное выражение для различ-

²¹ См. Geiger, 1880.

²² См. Magnus, 1880.

ных цветообозначений. Таким образом, была проведена грань между физиологическими и лингвистическими аспектами. До этого момента Магнус полагал, что доказательства относительно цветового зрения могли быть обнаружены при помощи изучения названий цветов. Вопреки своим ожиданиям, он обнаружил, что диапазон воспринимаемых цветов был инвариантным во всех культурах. Он также установил, что цветовое восприятие и цветообозначения не всегда совпадают. Во многих языках не было слов для определенных цветов. Это касалось скорее цветов с короткой длиной волны (зеленого, синего, фиолетового), чем цветов с длинной волной (красного, желтого). Особенно часто обнаруживалось отсутствовали отдельные слова для обозначения зеленого и синего цветов, в то время как всегда находился термин для обозначения красного цвета.

Из-за постоянства паттерна результатов Магнус продолжал искать некоторые физиологические объяснения. Он предположил, что яркость цвета в спектре возрастает от фиолетового до красного. Менее яркие цвета будут менее заметными для не-европейцев, и поэтому менее вероятно, что они будут определены с помощью отдельных терминов. Риверс (1901) предпринял попытку исследования цветового зрения и цветообозначений во время известной экспедиции в пролив Торреса (ср. гл. 8). Он обнаружил, что часто путают зеленый и синий цвета, а также насыщенный синий и темные или приглушенные цвета. Так, его респонденты обнаруживали бледно-красный лучше, чем бледно-синий, если принимать порог чувствительности европейцев в качестве стандарта. Чтобы объяснить свои результаты, Риверс предположил, что здесь играют роль генетические раз-

личия пигментации. Цвета с короткими волнами больше поглощаются пигментом сетчатки, а темнокожие люди обладают более сильной ее пигментацией.

Интерес к работе по восприятию цветов кросс-культурологов XIX столетия вскоре уменьшился. Только частично это имело эмпирическое обоснование. Титченер²³ провел повторно некоторые исследования Риверса со студентами США и показал, что они также обладали относительной невосприимчивостью к синему цвету, когда их тестировали при тех же условиях освещения, что и у Риверса. Полученные данные по физиологическим различиям игнорировались, главным образом, под влиянием культурологической и лингвистической относительности.

Область исследования цветообозначе-ний прекрасно подходит для проверки гипотезы Уорфа, потому что любой цвет можно однозначно определить, исходя из объективных физических измерений. Посредничество языка в названии цветов среди других отстаивал Рей²⁴, который сделал вывод из собственных исследований с коренными американцами о том, что каждая культура разделила видимый спектр на единицы на весьма произвольной физической основе. Он отвергал даже известную путаницу синего и зеленого цветов и приписывал это скорее большей, чем меньшей тонкости классификации. Там, где западные культуры используют только синий и зеленый цвета, в других странах он обнаружил деление на три цвета. Тогда средняя область идентифицируется не как сине-зеленая, а как отдельный цвет. Однако не было проведено дальнейшего эмпирического подтверждения наблюдений Рея.

²³ См. Titchener, 1916; ср. Lloyd, 1977.

²⁴ См. Ray, 1952.

Новое направление исследований было начато Брауном и Леннебергом²⁵ после введения термина «кодируемость». Это оказалось сложным показателем при согласованности по таким параметрам: (I) наименование цвета, (2) длина названия и (3) скрытое наличие ответа в самом названии. Они ожидали, что цвета будут легче запоминаться с лучшим кодированием и легче идентифицироваться в заданиях на узнавание. Некоторые положительные результаты были обнаружены в США, но исследование не было проведено в других местах. Ланц и Штеффлре²⁶ предложили другой критерий, а именно точность сообщения. Они попросили слушателей идентифицировать определенную фишку среди множества цветов на основании тех названий, которые были им представлены. Исследователи обнаружили, что некоторые названия приводили к более точной идентификации, чем другие. Те названия, которые более точно поддавались передаче, также лучше узнавались, когда их использовали в эксперименте на узнавание. Таким образом, эта работа продемонстрировала влияние языка на общение и память.

Гипотеза лингвистической относительности довольно радикально критиковалась в книге Берлина и Кея²⁷ под названием «Основные названия цветов: их универсальность и эволюция». Эти авторы попросили респондентов, живущих на территории Сан-Франциско и говорящих на двух языках, сформулировать основные названия цветов на их родном языке. Основное название должно было отличаться четырьмя главными характеристиками:

²⁵ См. Brown & Lenneberg, 1954.

²⁶ См. Lantz & Stefflre, 1964.

²⁷ См. Berlins Kay, 1969.

1 оно было монолексическим (значение нельзя было получить из его частей, как в названии «лимонного цвета»);

2 цвет, который оно обозначает, не был включен в другое название цвета (например, алый это разновидность красного);

3 его употребление не должно было ограничиваться определенными классами объектов;

4 оно должно быть психологически различима.

Эти характеристики оценивались такими показателями, как стабильность соответствия разных информаторов и случаев употребления.

После перечисления полученных основных названий цветов, респонденту предоставили панель с 329 фишками различного цвета по системе измерения и обозначения цвета Манселла и попросили указать для каждого полученного ранее названия: (1) все те фишки, которые будут называться «х»; (2) самый лучший, наиболее типичный пример «х» на демонстрационном устройстве Манселла. Важно отметить, что испытуемые работали с названиями, которые они образовали самостоятельно. Экспериментатор не имел представления, о том какой оттенок цвета был обозначен конкретным названием.

Результаты респондентов, которые говорили на двадцати языках, суммированы на рис. 6.2. На карте ясно видно, что наиболее типичные или центральные фишки для основных цветов четко сгруппированы. Помимо групп для черного и белого цветов, с названиями, которые были во всех двадцати языках, имелось также слово на всех этих языках для области цвета, которая по-английски называется

красный цвет. Далее, это число уменьшается до девятнадцати — для зеленого, восемнадцати — для желтого, шестнадцати — для синего, пятнадцати — для коричневого и фиолетового, четырнадцати — для серого и одиннадцати для — розового и оранжевого цветов. Большие части диаграммы остаются вне области, охваченной основными цветовыми обозначениями. Следовательно, оправданно говорить о центральных цветах. Берлин и Кей²⁸ сделали вывод, что «классификация цветов не случайна, и средоточие основных названий для цветов аналогично во всех языках».

У многих культур нет названий для одиннадцати основных цветов, как в английском языке. Вторым важным результатом Берлина и Кея является то, что существует сильная взаимосвязь между числом основных названий цветов и подгруппой локальных цветов, для которых есть основное название. Они утверждали, что центральные цвета кодируются в истории языка в неизменном (в значительной степени) порядке. Порядок последовательности стадий подытоживается на рис. 6.3. На самой элементарной стадии существуют два названия для белого цвета, которые кодируют также светлые и теплые цвета (например, желтый) и одно для черного цвета, которое включает темные и холодные цвета (например, синий). На второй стадии появляется отдельное название для красного цвета и теплых цветов. Начиная с третьей стадии и далее, порядок точно не установлен. Возможно, что или зеленый, или синий цвета (их вместе называют по-английски «grue», т. е. green +blue) будут следующим названием, но можно также обнаружить, что в языке есть название для желтого цвета, а для «grue» — нет. Из рисунка видно, что

²⁸ См. Berlin & Kay, 1969, с. 10.

6.2. Группы точек, которые представляют собой средоточие (усредненные по испытуемым) в каждом из двадцати языков. Число в каждой группе указывает на количество языков, в которых существовало основное название для определенного цвета (числа по осям относятся к цветовой системе Манселла) (по Berlin & Kay, 1969)

 

6.3. Последовательность, в которой названия основных цветов появляются в истории языков {по Berlin & Kay, 1969)

на последней стадии в язык добавляются наименования для розового, оранжевого, серого и фиолетового цветов.

Для Берлина и Кея различные стадии представляются шагами в эволюции языка. Чтобы подтвердить свою эволюционную схему, они использовали огромное количество сообщений из литературы (главным образом, этнографической).

Существовали несколько словарей цве-тообозначений, которые не полностью соответствовали предложенному порядку, однако, по мнению авторов, имеющаяся информация продемонстрировала поразительное сходство с предложенным порядком.

Исследования Берлина и Кея критиковались по ряду пунктов. Их определения основных цветов несколько нечетки, хотя они, по-видимому, работали весьма тщательно. Более серьезным было возражение, что все респонденты из Сан-Франциско продолжительное или короткое время проживали в США. Корпус эмпирических доказательств, а также теоретическая основа очень расширились после 1969 г. В современных работах приводились также более сложные схемы, чем та, что представлена на рис. 6.3²⁹. Кроме того, были сформулированы теории о нейрофизиологической основе восприятия цветов³⁰. В то же время, многие из классификаций, которые были получены для специфических цве-

тов в определенных группах Берлином и Кеем, были подвергнуты сомнению культурными антропологами, которые также доказывали,что в этом направлении исследования функциональное и социальное значение цветов, например по отношению к ритуалам, игнорируется³¹.

В результате экспериментальных ис-следованиий Хайдер и Рош³² установила, что центральные (фокальные) цвета лучше кодируются, в том смысле, что респонденты, которые говорили на двадцати трех языках, называли их гораздо быстрее и давали им более короткие названия, чем в случаях с нецентральными (нефокальными) цветами. Затем она проверила гипотезу о том, что центральные цвета будут лучше кодироваться, чем нецентральные, что верно даже для тех цветов, у которых нет основного названия на языке респондентов. Она изучала дани, племя в Папуа-Новой Гвинее, у которого есть два основных цвета (язык на первой стадии последовательности Берлина и Кея). Когда дани быт показаны цветные фишки, они действительно лучше узнавали центральные, чем нецентральные цвета после 30-секундного интервала (как и американские студенты). Во втором исследовании с дани использовались восемь центральных и восемь нецентральных цветов, каждый из которых был попарно объединен с отдельным словом ответа. Число попыток, необходимых для того, чтобы респондент выучил пра-

 

См., например, Берлин и Берлин, 1975. См., например, Kay & McDaniel, 1978.

³¹ См., например, Sahlins, 1976.

³² См. Heider, Rosch, 1972, 1977.

вильные ответы на все стимулы, являлось зависимой переменной. Было обнаружено, что для заучивания центральных цветов потребовалось значительно меньше попыток, чем для не нецентральных. По мнению Рош, эти результаты следует объяснять, ссылаясь скорее на физиологические факторы, которые лежат в основе цветового восприятия, чем на лингвистические. Она пришла к выводу, что «цветовое пространство, будучи совершенно неподходящим для исследования влияния языка на мышление, является главным примером влияния основных факторов восприятия и познания на формирование и соотношение лингвистических категорий».

О прямых доказательствах роли возможных физиологических факторов в лингвистической классификации цветов сообщил Борнстайн (1973). Он связал длину волн центральных цветов, что было обнаружено Берлином и Кеем (см. рис. 6.2.), со спектральной чувствительностью четырех типов клеток, найденных в мозге обезьян макак. Как оказалось, эти клетки были чувствительны к длинам волн, соответствующих красному, желтому, зеленому и синему цветам. В дальнейшем исследовании³³ использовалась методика привыкания к стимулам для четырехмесячных младенцев с использованием стимулов красного, желтого, зеленого и синего цветов. Авторы выдвинули гипотезу, что если повторно представить те же раздражители, то время поиска снизится. При представлении другого стимула появляется эффект отвыкания, который был тем сильнее, чем больше отличался новый стимул. Все изменения стимулов в этом эксперименте совпадали в одном отношении: величина изменения, которая измерялась длиной