(Переводчик: claire24, VeronicaKlubnica, linaalina; Редактор: [unreal] )
На этот раз во тьме я была не одна, где-то позади, слышалось чьё-то прерывистое дыхание.
Я всё ещё ничего вижу, не могу сообразить, где нахожусь, хотя это уже N-ный раз, когда меня посещает видение. Как всегда, вокруг темнота. Я стараюсь хранить молчание, не шевелюсь и даже не дышу, так что даже не могу определить, что меня окружает. Пол с наклоном. На полу ковёр. Лёгкий запах сэндвичей, свежей краски, и ещё один: отчётливая мужская нотка, типа дезодоранта или лосьона после бритья. И ещё дыхание. Думаю, близко. Если повернусь и протяну руку, то смогу его коснуться.
Над нашими головами слышатся шаги: гулкие и тяжёлые, будто люди спускаются вниз по ступенькам. Моё тело напрягается. Нас найдут. Каким-то образом я это знаю. В своих видениях я видела это сотни раз. Я вижу это прямо сейчас. Хочу покончить с этим, хочу вызвать Сияние, но не вызываю, надеюсь, что на этот раз этого не случится. Всё ещё надеюсь.
Позади меня раздаётся какой-то шум, странный и пронзительный, похожий на кошачий вопль или крик птицы. Я оборачиваюсь на звук.
Мгновенная тишина.
Затем в глаза бьёт вспышка света, ослепляя меня. Я дёргаюсь, резко отворачиваясь.
— Клара, вниз! — кричит чей-то голос, и в это безумное суматошное мгновение я вдруг понимаю, кто находится рядом, потому что я узнаю его голос везде, и вижу себя пригибающейся вперёд, вверх, потому что какая-то часть меня знает, что я должна бежать.
Я просыпаюсь от солнечного луча, упавшего на моё лицо. Мне требуется всего лишь мгновение, чтобы понять, где я нахожусь: спальня в кампусе «Робл». Комната залита солнечным светом. Вдалеке слышны колокола Мемориальной церкви. Пахнет стиральным порошком и свежезаточенными карандашами. Я в Стэнфорде уже больше недели, и эта комната домом пока не ощущается.
Мои простыни запутались в ногах. Наверное, я на самом деле пыталась бежать. Я лежала примерно минуту, глубоко дыша животом, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.
Кристиан там. В видении. Со мной.
«Разумеется, Кристиан там», — думаю я, хотя всё ещё на него злюсь. — «Он присутствовал в каждом моём видении, так почему бы ему не быть в этом?»
Но это меня каким-то образом успокаивает.
Я поднимаюсь и смотрю на Ван Чэнь, которая спит на кровати у противоположной стены, легонько похрапывая. Выпутавшись из простыней, я натягиваю какие-то джинсы, влезаю в худи, каким-то образом, мне удаётся собрать волосы в конский хвост, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить соседку.
Когда я выхожу наружу, то замечаю большую птицу, сидящую на фонарном столбе рядом со спальней, тёмный силуэт на фоне предрассветного неба. Она поворачивает голову и смотрит на меня. Я останавливаюсь.
У меня всегда были сложные отношения с птицами. Ещё до того, как я узнала, что во мне течёт ангельская кровь, я понимала, что в том, как затихают птицы, когда я прохожу мимо, было что-то неправильное, и когда они летели за мной, и иногда, когда я была вся-такая-счастливая, они пикировали на меня, но не враждебно, а в смысле хочу-посмотреть-на-тебя-поближе. Думаю, что одной из опасностей иметь личные крылья из перьев, даже если большую часть времени они скрыты, является то, что вы привлекаете внимание остальных крылатых созданий.
Однажды, когда мы с Такером были на пикнике в лесу, то в какой-то момент подняли головы и увидели, что нас окружают целые гроздья птиц, не только таких, как обычные грабители лагерей — сойки, которые так и норовят стащить вашу еду, но и жаворонков, ласточек, крапивников, и даже некоторых разновидностей поползней, которые, как сказал Такер, чрезвычайно редки, ими были увешаны все ветки окружающих наш стол деревьев.
— «Ты словно из диснеевского мультфильма, Морковка», — поддразнил меня Такер. — «Могла бы заставить их смастерить тебе платье или что-нибудь такое».
Но эта птица почему-то ощущается по-другому. Думаю, это ворон: чёрный, как смоль, с острым, слегка крючковатым клювом, расположился на верхушке столба, прямо как картинка из произведения Эдгара Аллана По. Смотрит на меня. Молча. Задумчиво. Неторопливо.
Билли как-то сказала, что Чёрные Крылья могут превращаться в птиц. Это единственный способ для них чтобы летать; иначе скорбь тянет их книзу. Так обычный ли это ворон?
Я смотрю на него искоса. Он наклоняет голову в мою сторону и снова пристально глядит на меня немигающими жёлтыми глазами.
Страх, подобно ледяной струйке, стекает вниз по спине.
— «Ну же, Клара», — говорю я себе. — «Это всего лишь птица».
Я смеюсь над собой и быстро прохожу мимо, обхватывая себя руками из-за холодного утреннего воздуха. Птица пронзительно кричит. Это резкое, неприятно диссонирующее предупреждение, которое отзывается покалыванием в затылке. Я продолжаю идти. Через несколько шагов я оглядываюсь через плечо на фонарный столб.
Птица исчезла.
Я вздыхаю. Говорю себе, что становлюсь параноиком, что просто напугалась из-за видения. Я стараюсь выбросить из головы мысли о птице и опять начинаю идти. Быстро. Прежде чем осознаю это, я пересекаю кампус и останавливаюсь под окном Кристиана, расхаживая по тротуару взад-вперёд, потому что точно не знаю, что я здесь делаю.
Прежде всего, я должна поговорить с ним о моём видении, но ещё была слишком расстроена, оттого что ему не понравилась моя идея быть врачом. Я должна была поговорить с ним ещё до этого. Мы были здесь уже две недели, и никто из нас ни разу не заговорил о видениях, целях и других около ангельских штучках. Мы играли в студентов-первокурсников, делая вид, что у нас нет никаких серьёзных дел, а только знакомясь и выясняя, в каких кабинетах проходят наши занятия, и стараясь не выглядеть законченными идиотами в этом колледже, где у всех такой вид, будто они гении.
Но я должна поговорить с ним сейчас. Мне нужно это сделать. Проверяю свой IPhone. 7.15 утра. Слишком рано для беседы на тему допустим-ты-в-моём-видении.
— «Клара?» — Его сонный голос звучит в голове.
— «О, чёрт, прости. Я не хотела тебя будить».
— «Где ты?»
— «Снаружи». — Я набираю его номер.
Он отвечает после первого гудка.
— Что случилось? С тобой всё в порядке?
— Хочешь прогуляться? — спрашиваю его я. — Знаю, сейчас слишком рано.
Я почти вижу, как он улыбается на том конце линии.
— Абсолютно точно. Давай прогуляемся.
— Хорошо.
— Но для начала дай мне натянуть какие-нибудь штаны.
— Давай, натягивай, — говорю я, радуясь, что он не видит, что я вся пунцовая от мысли увидеть его в боксерах. — Я буду здесь.
Он появляется пятью минутами позже, в джинсах и новенькой толстовке с эмблемой Стэнфорда. Его волосы в беспорядке. Он хочет обнять меня, но сдерживается. У него легче на душе оттого, что видит меня после нашего спора в книжном магазине неделю назад. Он хочет извиниться. Хочет сказать, что окажет мне чёртову поддержку во всём, на что я решусь.
Он не должен говорить мне об этом вслух.
— Спасибо, — бормочу я. — Это так много для меня значит.
— Так что происходит? — спрашивает он.
Я не знаю, с чего начать.
— Не хочешь на какое-то время покинуть кампус?
— Конечно, — отвечает он, я замечаю искорку любопытства в зелёных глазах. — У меня нет занятий до одиннадцати.
Я разворачиваюсь, чтобы вернуться к «Робл».
— Догоняй, — бросаю через плечо.
Он ускоряет шаг, чтобы идти рядом.
— Давай возьмём машину.
Двадцатью минутами спустя, мы уже едем в районе Маунтейн-Вью, моего прежнего места жительства.
— Улица Милосердия, — читает Кристиан, когда мы проезжаем пригород в поисках моего любимого кафе, где можно поесть пончики с кленовым сиропом, которые настолько хороши, что хочется кричать от восторга. — Церковная улица, улица Надежды. Думаю, здесь какая-то тематика.
— Кристиан, это же просто названия. Я думаю, кто-то просто посмеялся, поместив здание муниципалитета на Кастро[3] между Церковной и Милосердия. Вот и всё. — Я посмотрелась в зеркальце и выяснила, что не готова посмотреть в его переливчато-золотистые глаза, неотрывно и пристально глядящие на меня.
Я отвожу взгляд.
Не знаю, что он ждёт от меня теперь, когда я официально одна. Я не знаю, что я жду от себя. Я не знаю, что мне делать.
— Я ничего не жду, Клара, — произносит он, не глядя на меня. — Если ты хочешь встречаться со мной, замечательно. Если захочешь какого-то перерыва, то я тоже согласен.
На душе у меня становится легче. Мы сможем разобраться с этим «мы принадлежим друг другу» не торопясь, выяснить, что это на самом деле означает. Нам не надо спешить. Мы можем быть друзьями.
— Спасибо, — говорю я. — И имей в виду, я бы не стала просить тебя погулять со мной, если бы я не захотела прогуляться с тобой. «Ты мой лучший друг» хочу сказать я, но почему-то этого не делаю.
Он улыбается.
— Отвези меня к своему дому. Хочу посмотреть, где ты жила.
Неловкие слова официально закончились. Покорно еду прямиком к моему старому дому. Но это не мой дом. Теперь уже не мой. Это уже чей-то чужой дом, и от этой мысли мне становится грустно: кто-то другой спит в моей комнате, кто-то другой стоит у окна кухни, где раньше любила стоять мама, наблюдая, как колибри порхают с цветка на цветок на заднем дворе. Но это жизнь, убеждаю я себя. Это означает стать взрослым. Оставить за собой прежнюю жизнь. Двигаться вперёд.
Над рядами домов уже встаёт солнце, когда мы добрались до моей улицы. Водяные фонтанчики для поливки газона сплетают воздушные сети из белого тумана. Я опускаю боковое стекло и держу руль правой рукой, а через пальцы левой пропускаю поток прохладного утреннего воздуха. Он так чудесно пахнет мокрым цементом и свежескошенной травой, от домов доносятся вкусные запахи жарящегося бекона и блинчиков, аромат садовых роз и цветов магнолии, запахи моей прежней жизни. Было как-то нереально ехать по знакомым улицам с деревьями по сторонам, видя всё те же машины, припаркованные у дороги, тех же людей, направляющихся на работу, тех же детей, идущих в школу, только немного подросших с последнего раза, когда я их видела. Кажется, что время здесь замерло, и ни этих двух последних лет, и ни всего того сумасшествия, произошедшего в Вайоминге, никогда не было.
Я паркую машину на улице напротив моего прежнего дома.
— Красивый, — говорит Кристиан, внимательно рассматривая в открытое окно, зелёный с голубыми ставнями большой двухэтажный дом, который был мне родным первые шестнадцать лет жизни. Белый палисадник и всё такое.
— Да, моя мама придерживалась традиций.
Дом тоже выглядел по-прежнему. Я не могу оторвать взгляда от баскетбольного кольца, закреплённого над гаражом. Я почти слышу, как тренируется Джеффри, ритмичные удары мяча о цемент, слышу, как он бежит, резко вдыхает во время прыжка и кладёт мяч точно в корзину, звук удара о щит, свист сетки, слышу, как Джеффри шипяще выдыхает «мило» сквозь зубы. Сколько же раз я делала своё домашнее задание, сопровождаемая всеми этими звуками на заднем дворе?
— Чёрт, да повернись же, — произносит Кристиан.
Я поворачиваюсь к нему.
— Ему шестнадцать, Кристиан. У него должен быть дом. У него должен быть кто-то, заботящийся о нём.
— Джеффри сильный. Он сам со всем справится. Ты действительно хочешь, чтобы он вернулся домой, заперся там и так далее?
— Нет, — признаю я. — Я просто беспокоюсь.
— Ты хорошая сестра, — замечает он.
Я невесело усмехаюсь.
— От меня ему достаются одни неприятности.
— Ты любишь его. И помогла бы ему, если бы знала, через что ему предстояло бы пройти.
Я не встречаюсь с ним взглядом.
— Откуда тебе знать? Может, я рассорилась бы с ним и одержимо продолжала заниматься своими делами. У меня это хорошо получается.
Кристиан задерживает дыхание, затем твёрдо говорит.
— Ты не виновата, Клара.
Я так хочу ему верить.
Между нами снова молчание, на этот раз тяжёлое.
Я должна рассказать ему о видении. Я не должна больше тянуть. Я даже не понимаю, почему ему не рассказываю.
— Так расскажи, — говорит он, опираясь локтями на край окна.
Так что я отбарабаниваю ему все подробности, которые помню, заканчивая своим открытием, что это он там со мной, он, в тёмной комнате. Как он кричит на меня, чтобы я пригнулась.
После моих слов он какое-то время молчит.
— Хорошо. Это видение не очень реальное, верно?
— Да, в нём довольно много темноты и адреналина, на данный момент. Что ты о нём думаешь?
Он озадаченно качает головой.
— А что думает Анжела?
Я неловко ёрзаю на сиденье.
— По правде говоря, мы об этом не разговаривали.
Он смотрит на моё лицо, его глаза слегка прищурены.
— Ты кому-нибудь ещё рассказывала? — Он видит вину, написанную у меня на лице. — Почему нет?
Я вздыхаю.
— Я не знаю.
— Почему ты не рассказала Билли? Ведь ты понимаешь, что именно по этой причине она и стала твоим опекуном, чтобы помочь в преодолении таких ситуаций.
— Наверное, потому что она не моя мама.
— Билли недавно вышла замуж, — объясняю я. — И не хочу в её медовый месяц изливать ей свою депрессивную душу, а Анжела, ну, у неё своя личная жизнь в Италии.
— Что за личная жизнь? — спрашивает он, хмурясь.
Я прикусываю себе язык. Мне хочется, чтобы можно было рассказать ему про Пена.
— Кто такой Пен? — Чуть заметно улыбаясь, спрашивает Кристиан, довольный, что смог столько раскопать в моей голове. — Постой, разве это не тот ангел, который на протяжении всех этих лет рассказывал Анжеле о Чёрных Крыльях? — Он широко раскрывает глаза, встречаясь со мной взглядом. — Это он — таинственный итальянский бойфренд?
Его вопрос официален. Я — полный отстой в хранении секретов, особенно от него.
— Эй! Не надо лезть в мою голову! Я не могу просто рассказать это! — Бурчу я. — Я обещала.
— Тогда перестань об этом думать, — говорит он, как тот, кто говорит вам не думать о слонах, и, конечно, картинка слона тут же появляется в вашей голове. — Стоп. Анжела и ангел. Что там было о серых крыльях?
— Кристиан!
— Он ведь не Чёрное Крыло, правда? — На лице Кристиана искреннее беспокойство, которое появляется всякий раз, как только заходит речь о Чёрных Крыльях. Ведь они убили его мать.
— Нет, он не такой. — Останавливаю я себя. — Кристиан, мне надо было тебе это об этом рассказать.
— Прости, — тихо говорит он, только вид у него нисколько не виноватый. — Итак, гм, вернёмся к твоему видению. И зачем ты так долго держала это в себе. Потому что, я почти в этом уверен, тебе разрешили это сделать.
Я расслабилась, так как разговор ушёл от опасной темы под названием «Анжела», хотя говорить о видении не намного легче. Я вздыхаю.
— Я не хотела говорить о видении, потому что не хотела опять в него попасть, — признаюсь я. — Не сейчас.
Он понимающе кивает, но я чувствую в нём крохотную искру страдания.
— Извини, что не рассказала раньше, — говорю я. — Я должна была.
— Я тоже не рассказал тебе своё, — признаётся он. — Практически по той же самой причине. Я хотел быть обычным студентом колледжа, пусть и недолго. Вести себя так, будто живу нормальной жизнью..
В лобовое стекло он пристально изучает небо цвета персика. Клин уток разрезает небо, направляясь к горизонту, на юг. Мы наблюдаем за птицами, парящими в воздухе. Я жду, пока он снова заговорит.
— Какая ирония, — начинает он. — У тебя было видение темноты, а у меня было видение света.
— Что ты имеешь в виду?
— Всё, что я вижу — это свет. Я не знаю, где я. Не знаю, что я должен сделать. Только свет. Мне потребовалось несколько раз получить это видение, чтобы понять, что это оно.
Я даже не дышу.
— Что же это?
— Этот свет. — Он смотрит на меня. — Это меч.
Моя челюсть отпадает.
— Меч?
— Пылающий меч.
— Да ладно тебе, — потрясённо вырывается у меня.
Он издаёт нечто вроде смешка-выдоха.
— Первое, что мне пришло на ум было: «Насколько великолепной была эта картина? Я и пылающий меч в моей руке. Меч, созданный из огня. Не правда ли, устрашающее зрелище?» — Его улыбка исчезает. — Но потом я начал думать, что бы это значило, а когда этим летом рассказал о своём видении дяде, он совсем сбрендил. Заставил меня делать отжимания на полу.
— Но зачем?
— Разумеется, потому что мне предстоит сражаться. — Он переплетает пальцы в замок за своей шеей и вздыхает.
— Но зачем? — Спрашиваю и боюсь ответа.
— Понятия не имею. — Он опускает руки вниз, расцепляя пальцы, и страдальчески смотрит на меня. — Но Уолтер хочет быть уверенным, что я буду готов ко всему. — Тут он пожимает плечами
— Оу, — реагирую я. — Сочувствую.
— Да уж, похоже, мы занимаемся самообманом, если полагаем, что нам позволено жить обычной жизнью, верно? — размышляет он.
Молчание. Наконец, я решительно говорю:
— Кристиан, мы всё выясним.
Он кивает, но я вижу, что есть ещё что-то, что его тревожит, грусть, которую чувствую я, и которая заставляет меня поднять голову и встретиться с ним взглядом. Тогда я понимаю, что Уолтер умирает в отведённые ему сто двадцать один год.
–Ах, Кристиан. Когда? — шепчу я.
— Скоро. По его прикидкам, в лучшем случае — несколько месяцев. Он не хочет, чтобы я там был, — тихо отвечает Кристиан, потому что, чёрт возьми, он не хочет произносить этого вслух.
Его слишком ранит просьба Уолтера не присутствовать в момент смерти и мысль, что его больше никогда не будет рядом. Кристиан не хочет, чтобы я видела его таким.
Я понимаю. Перед смертью моя мама была настолько слаба, что без чужой помощи не могла даже дойти до ванной. Это было самой худшей частью, самой унизительной. Её тело лишается сил. Отказывается жить.
Я придвигаюсь поближе и вкладываю свою ладонь в его, и он от неожиданности вздрагивает. Привычное электричество проскальзывает между нами, заставляя меня чувствовать себя сильнее. Смелее. Я опускаю голову на его плечо. Я стараюсь поддержать его так же, как он всегда поддерживал меня.
— Я здесь, — говорю я ему. — И никуда не уйду. Чего бы это не стоило.
— Спасибо.
— Бросай свой пессимизм, — через некоторое время говорю я. — И просто понемногу живи дальше.
— Хорошо. Это похоже на план.
Я отодвигаюсь, гляжу на часы на приборной доске. 7.45. — Времени ещё полно, — думаю я. — Есть одна вещь, которая улучшит нам настроение.
— И куда мы направляемся? — спрашивает Кристиан.
— Тебе понравится, — отвечаю я, заводя машину. — Обещаю.
Часом спустя мы уже стоим на паркинге возле туристического центра помощи Государственного парка «Большой Каньон».
— Иди за мной, — говорю я и иду к высоким деревьям, растущим около трасс «Пайн Маунтин».
Для меня стало неожиданностью то, что я помню эту дорогу, но это действительно так и было. Как будто это было вчера. День обещает быть солнечным, но в тени гигантских секвой стоит прохлада. По дороге нам никто не встречается, и у меня возникает жуткое чувство, будто мы перенеслись в прошлое, ещё до появления первого человека, и в любой момент мохнатый мамонт выйдет из леса нам навстречу.
Мы идём — впереди я, сзади, на расстоянии пары шагов, за мной следует Кристиан, спокойное восприятие красоты этого места обволакивает его. Он не останавливается, когда мы, подойдя к «Базардс Руст», должны немного взобраться на скалы. Через несколько мгновений мы уже у цели нашего путешествия, смотрим поверх высоких деревьев, растущих в долине, вдалеке видны синие прибрежные горы, за ними сияет водная гладь океана.
— Вот это да, — он переводит дух, и его дыхание становится ровнее, пока он стоит, не в силах оторвать взгляда от открывшегося великолепия.
Именно это я и произнесла в свой первый раз. Я сижу на валуне, прислонясь к нему спиной и греясь на солнце. Именно сюда привела меня мама рассказать об ангелах, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Она сказала, что это её любимое место для размышлений, и теперь, когда я снова вернулась в этот город, я решила, что оно может стать и моим тоже. Я подыскивала такое место для уроков счастья. Зону безопасности, как её называет профессор.
— Кстати, как продвигаются занятия, а-ля «как стать счастливой»?
— Пока нормально.
— Ты счастлива? — спрашивает он с намеком на ухмылку.
Я пожимаю плечами.
— Профессор говорит, что счастье — это, когда желаешь то, что у тебя уже есть.
Кристиан хмыкает.
— Понятно. Счастье — это, когда желаешь то, что у тебя уже есть. Вот, значит, в чем дело. И в чем же тогда проблема?
— Что ты имеешь в виду?
— Почему занятие просто нормальное?
— Ах. — Я прикусила губу, а потом признаюсь. "Каждый раз, когда я медитирую, то начинаю светиться.
Он разинул рот.
— Каждый раз?
— Ну, теперь не каждый раз, с тех пор как я поняла, как это работает. Каждый раз, когда я должна очистить разум, сосредоточиться на настоящем; просто быть, помнишь? Всякий раз, когда я на самом деле это делаю, то бац — и я свечусь.
Он выдавливает из себя недоверчивым смешком.
— И что же делать?
— Я провожу первые пять минут каждого занятия, стараясь не медитировать, в то время как другие студенты пытаются сделать это. — Я вздыхаю. — Что не способствует снятию напряжения.
Он смеется, во весь голос, с наслаждением, словно считает, что все это очень смешно. Это приятный звук, теплый. Я чувствую покалывание в позвоночнике, и мне тоже хочется смеяться, но я только улыбаюсь и печально качаю головой, типа: «А что еще я могу сделать?»
— Извини, — говорит он. — Но это слишком смешно. Весь прошлый год ты стояла на сцене «Розовой подвязки» и так усердно пыталась вызвать Сияние, но не могла, а теперь тебе приходится сдерживать ее изо всех сил.
— Вот что мы называем иронией. — Я приподнимаюсь, счищая грязь со своих джинс. — Все в порядке. Не то, что мне не нравится разговаривать с тобой, Кристиан, но не я привела тебя сюда, чтобы поговорить.
Он недоверчиво смотрит на меня.
— Что?
Я снимаю куртку и бросаю ее рядом с ним.
Теперь он выглядит на самом деле запутанным. Я повернулась к нему спиной и раскрыла крылья, поняв их над головой, сгибая. Когда я посмотрела на него еще раз, он стоял, глядя с каким-то тоскливым восхищением на мои перья, в которых поблескивают и белые на солнце.
Он хочет дотронуться до них.
— Клара, — говорит он, затаив дыхание, и делает еще один шаг вперед, протягивая руку.
Я спрыгнула со скалы. Ветер несет меня, холодный и жадный, но мои крылья открыть и несут меня все выше и выше. Я выметаюсь из «Буззардс Руст», скользя над деревьями и смеясь. Это было то вечное, после того, что я летала. Нет ничего на земле, что может заставить меня чувствовать себя счастливее, чем это.
Я пролетела по кругу и вернулась назад. Кристиан по-прежнему стоял на скале, наблюдая за мной. Он снял куртку, раскрывая свои великолепные белые с черной рябью крылья, шагая к краю скалы, и смотрит вниз.
— Ты идешь или как? — зову его я.
Он улыбается, затем падает с вершины скалы и в два мощных взмаха своих крыльев взлетает. Дыхание перехватывает. Мы никогда не летали вместе раньше, не так, не при свете дня, беспрепятственно, без страха. Мы никогда не летали ради удовольствия.
Он молниеносно примчался ко мне, так быстро, что я вижу полосу на фоне голубого неба. Он лучше летает, чем я, более способен на это и больше практикуется. Он едва махает крыльями, чтобы оставаться в воздухе. Он просто летит, словно Супермен, рассекая воздух.
— Давай же, глупышка, — говорит он. — Вперед.
Я смеюсь и пускаюсь следом за ним.
Сегодня только мы и ветер.