Гейб бледнеет.
— Что такое?
— Отлично знаешь, — огрызаюсь я, пытаясь подняться.
Картинка собирается из отдельных фрагментов, будто чудовищная головоломка: Гейб диктует письмо, излучая оптимизм, Виктор Максфилд принимает меня с энтузиазмом... Вспоминаю, как показывала ему свои фотографии и какую ощущала гордость, когда он их хвалил.
— Господи, какая же я дура... — В жизни, кажется, не испытывала такой злости.
— Ну-ну, успокойся... — начинает он меня увещевать, будто капризного ребенка.
— Успокоиться?! — Сама знаю, что ору, но не могу сдержаться. Во мне пульсирует алкоголь вперемешку с адреналином и яростью. Убийственное сочетание. — Да как ты смеешь мне такое говорить после всего, что сделал?
— Да что я сделал-то? — растерянно бормочет Гейб и ждет ответа, запустив пятерню в волосы. Наконец отворачивается со вздохом, бросает шлем на кровать. — Нормально, да? — ворчит он, снимая очки и устало потирая переносицу. — Я прихожу, а ты с порога материшь меня и даже не желаешь ничего объяснять.
В ответ я говорю только два слова:
— Виктор Максфилд.
Спина у него напрягается, он медлит секунду, затем поворачивается и смотрит мне в глаза:
— И что?
А взгляд виноватый.
— Хватит врать!
— Когда это я врал?
Ей-богу, я сейчас расплавлюсь от бешенства.
— Он твой дядя, — произношу без выражения и по его глазам понимаю — он понял, что разоблачен. — Я услышала на автоответчике его сообщение. Игра окончена. — Сказала как отрезала.
— Я не играл... — Он еще пытается защищаться, но его решимость слабеет.
— В самом деле? Сделал вид, что тебе пришла в голову гениальная мысль, изобразил восторг, когда меня пригласили на собеседование... Тебе бы в кино сниматься. Пари держу, что твоя Миа тебе в подметки не годится... — Шампанское обострило эмоции и развязало язык. Я готова к полномасштабной ссоре.
Но Гейб отказывает мне в этом удовольствии. Стиснув зубы, он смотрит прямо перед собой и качает головой, будто отрицая все, что слышит.
И еще сильнее бесит меня этим своим молчанием.
— Нечего сказать?
— Слушай, Хизер... Я понимаю, что тебя это могло слегка задеть, но, честно, ты уж очень раздуваешь...
Каково! Он еще и улыбается. Да он не воспринимает меня всерьез!
— Хватит обращаться со мной как с ребенком! — кричу я, смаргивая слезы отчаяния. — Раздуваю, говоришь? Для меня это все очень важно!
— Не волнуйся ты так... — делает он очередную попытку меня урезонить.
— Что я слышу! Да ты кем себя вообразил? Почему тебе взбрело в голову, что ты можешь распоряжаться моей жизнью? Господь Бог выискался! Это была моя мечта!
— Да знаю я! — Гейб тоже заводится. — Потому так и поступил. Ты ведь всегда этого хотела.
— Ноя не хотела так! Ты не понимаешь? Я хотела сама это заслужить. Хотела, чтобы Виктор Максфилд взял меня на работу, потому что посчитал отличным фотографом...
— Ты и есть отличный фотограф...
Пауза.
— Я не хотел, чтобы ты узнала, — тихо говорит он.
— Почему? Потому что знал, какая будет реакция? — Я уже охрипла.
— Нет. — Гейб внешне спокоен, но я вижу, чего ему стоит это спокойствие. — Ты действительно очень талантлива, Хизер. Ты показывала мне свои снимки, и я видел, что тебе просто нужен шанс... потому что нам всем нужен шанс. — Он запинается, кадык так и ходит вверх-вниз. — А потом ты сказала, что с детства мечтаешь работать в "Санди геральд", а мой дядя там главный редактор, я подумал — вот так совпадение. Ну ты представь — какова вероятность вообще? Это судьба.
— Судьба? Это не судьба! Это подстава!
Гейб сереет на глазах.
— Ты даже продиктовал мне то дурацкое письмо. Это у тебя шутки такие? — Жестокость с моей стороны, но мне уже все равно. — Так вот знай, если это розыгрыш, он ни фига не смешной!
Гейб каменеет; атмосфера между нами неуловимо меняется.
— Да уж конечно! — Его голос звенит от обиды. — У меня вообще несмешные шутки. Как ты сказала тогда на пляже? Я дрянной комик?
Неужели я и вправду так сказала? Я ежусь от собственной грубости.
— Неправда, я такого не говорила...
Он перебивает:
— Говорила. Так кто из нас двоих врун, Хизер?
Я молчу. На щеках у Гейба пламенеют два алых пятна.
— Ну и отлично. Поеду в Эдинбург, провалюсь там с треском, и пошло все...
Разговор изменил направление и грозит окончательно вырваться из-под контроля — как река, вышедшая из берегов.
— Это не так, я...
Он не слушает, а меня вдруг начинает тошнить. И голова кружится. Как мы до такого докатились? Сердце чуть не выпрыгивает из груди, и я со страхом гляжу на Гейба. Его голубые глаза смотрят сердито и огорченно, и больше всего на свете я хочу это прекратить. Перемотать назад. Вернуться к началу.
— Не только у тебя есть мечты, Хизер. — Он упорно тянет меня туда, куда мне совсем-совсем не хочется.
— Знаю... — шепчу я.
Боже, какой кошмар. Зачем я прослушала то сообщение? Зачем, как дура, накачалась шампанским? Я едва справляюсь с очередной волной дурноты.
— Ладно. Я ухожу, — мрачно говорит Гейб, и у меня сжимается сердце.
— В смысле?
— Соберу вещи. Я все равно хотел в следующие выходные съезжать.
Секунду колеблюсь. Если прямо сейчас попрошу прощения, то, наверное, смогу уговорить его остаться, а если он уедет, буду бесконечно об этом жалеть. Если не скажу что-нибудь тотчас же, Гейб исчезнет из моей жизни и я больше никогда его не увижу.
— Скатертью дорога.
— Отлично. Уеду рано утром.
Наши взгляды встречаются, но мы больше не видим друг друга.
Пошатываясь, встаю на ноги и тащусь к двери.
— Ты права...
Оборачиваюсь.
Гейб смотрит мне вслед, однако печаль на его лице сменилась чувством, которое очень напоминает презрение, и это страшно.
— Я совершил большую ошибку. — Голос у него тихий, но твердый, и я знаю — речь не про собеседование.
Собственная гордость встает мне поперек горла, но я проталкиваю ее внутрь. Нельзя допустить, чтобы он увидел, как я расстроена.
— Я тоже, — говорю с вызовом и, собрав остатки решимости, на негнущихся ногах выхожу вон.
