Теледискурс как средство и фон символической политики

В силу весьма разноречивого понимания символов следует уточнить, ка­кой именно род символов прежде всего используется в символической поли­тике. В специальной литературе вводится различие между дискурсивной и презентативной символикой (7). Дискурсивные символы — это языковые зна­ки, с помощью которых мы производим значение и смысл. Они структуриро­ваны таким образом, чтобы обозначать положение дел в виде предложений, т.е. синтаксически. Описание выстраивается здесь линейно во времени как ряд предложений, подобно жемчужинам, нанизанным на нитку. Презента-тивные символы, напротив, представляют предмет (идею) моментально, це­ликом без протяженности во времени. Эти символы функционируют как картины-образы, которые могут производиться и чисто речевым способом. Презентативная символика применяется для обозначения такого положения дел, которое трудно понять дискурсивно. Замечено, что наряду с развитием дискурсивной культуры мышления, во всех современных обществах можно наблюдать образование коллективной презентативной символики, по приро­де своей не переводимой в дискурс. Причем эта символика не является ча­стью архаичного культурного наследия; скорее она есть продукт актуальной массовой коммуникации.

Современная символическая политика обязана своим массовым воздейст­вием на публику в первую очередь визуальному дискурсу телевидения (8, с. 107). Этот специфический дискурс разворачивается на экране в виде мозаи­ки презентативных символов, которые не претендуют на истинность или лож­ность языковых выражений, хотя и оказываются для миллионов людей ос­новным источником информации об окружающем мире. Телеобразы напря­мую подчинены смыслам и законам эстетического воздействия на зрителя. И телевизионная информация — это прежде всего эстетическая информация. Конечно, и обычное дискурсивное мышление представлено на экране, но не оно, так сказать, правит там бал. В целом телевизионный "дискурс" — имен­но контрдискурс, в котором ценности логики — последовательность аргумен­тов и связный, осмысленный контекст — превращаются в антиценности, коль скоро они мешают забавлять и определенным образом настраивать ("заводить") публику. Кто долго говорит, тот явно что-то скрывает; кто лишь молча показывает сильные кадры, кажется пророком, — такова, по остроум­ному выражению немецкого политолога Т.Мейера, скандальная "логика" те­левизионной коммуникации (8, с.НО). Телеобразы по своей природе есть отображения объективной реальности, но подаются (инсценируются) они как часть этой реальности. Причем эта реальность зачастую преподносится без видимой логической связи и поясняющего контекста, без комментирующих (аргументирующих) речей. Напротив, последние всегда остаются "в кадре", внутри телеобраза. Значит, телеобразы оказываются просто соседствующими друг с другом феноменами, образуя своего рода телевизионный поток фено­менов, который говорит сам за себя и обо всем. "Место феноменологии бы­тия занимает феноменология коммуникации. Люди смотрят на мир так, как это внушает им образная коммуникация" (9). В результате складывается сле­дующая ситуация", даже самая глубокая речь оратора остается между нашим умом и внешними предметами, а вот вполне посредственное теле-шоу, на­против, как бы играючи сообщает нам сущность самих вещей.

Визуальные и слуховые компоненты "электронного дискурса" как важ­нейшего средства современной символической политики суть не только пре-зентативные символы; одновременно они являются иконическими знаками в смысле Ч.Пирса, т.е. содержат в себе нечто от материального образа самих предметов, которые они обозначают. Принципиально важны здесь, по край­ней мере, два момента. Во-первых, иконические знаки-телеобразы функ­ционируют иначе, чем языковые знаки в живой речи или на письме, а имен­но: они весьма предрасположены к тому, чтобы быть прочтенными в качест-

ве естественных феноменов ("самих вещей"). Во-вторых, иконические знаки, при всей их похожести на естественные феномены, служат, как и любые другие знаки, определенным кодом, а не манифестацией "самих вещей". Эти знаки имеют определенный смысл, который необязательно относится к тем вещам, с которыми у знаков наблюдается сходство на уровне чувственного восприятия. Иными словами, кодирование телеобразов как иконических зна­ков остается невидимым, а их свойства прочитываются как элементы самой реальности. В результате возникает возможность внушать (незаметно для зрителя вносить в его сознание, или актуализировать в нем) определенные смыслы под видом восприятия их как чувственно данных предметов. Именно таким способом передается эстетическая информация в оговоренном выше смысле. Она вызывает определенные ценностные установки у людей, пока­зывая, но не проговаривая им смыслы вещей. Это может порождать жела­тельные для власти, но в семантическом отношении не обязательно коррект­ные (а тем более выгодные для широкой публики) суждения и действия.

Смысл сообщения определяется тем фактом, что кто-то осуществил селек­цию воспринимаемых данных. И хотя известно, что передаваемые телевиде­нием "картинки" суть результат чьей-то селекции и переработки, это знание не определяет смысла сообщаемых с экрана образов. Различие между видеть и знать как бы стирается посредством магического реализма телеобразов. Свой суггестивный потенциал такие образы развивают именно за счет того, что они искусно скрывают различие между фикцией и реальностью. По этой причине они оказываются более убедительными для воспринимающего соз­нания, чем аргументы теоретического или идеологического свойства. Вместе с тем символически инсценируемый в СМИ образ политики является имен­но дискурсом, но не чистым стимулом, на который люди реагируют подобно собаке Павлова. Эстетический дискурс СМИ не просто воспринимается, а именно читается. При этом используются очень разные стратегии чтения, которые, к примеру, подробно описал С.Холл в своей социологии коммуни­кации (см.: 10). Одни читатели могут без труда "раскусить" инсценирован­ный, игровой характер телеобразов, другие, напротив, воспринимают их "непрожеванными", коль скоро они не вступают в очевидное противоречие с их индивидуальным жизненным опытом. Но в любом случае чтение телеоб­разов подчиняется, если перефразировать Виттгенштейна, основному прави­лу телевизионного "контрдискурса": о чем с экрана нельзя говорить, то следу­ет на нем показывать.

По мнению немецкого социолога В.Шульца (11), создаваемая СМИ кар­тина мира есть нечто принципиально иное, чем мир сам по себе. Основная причина искажения реальности кроется в том, что ценность сообщений о происходящем определяется в СМИ прежде всего внутренними факторами. Ключевую роль в подаче телеинформации играют события с простой струк­турой, с конфликтом как центром действия, с большой степенью персони­фикации и привязкой к стереотипам. То, что в событиях соответствует этим факторам подачи сообщений, всячески подчеркивается, а что не соответству­ет, — пропускается или отбрасывается. Вдобавок события, которые отвечают одновременно нескольким факторам, считаются более ценными для службы новостей и только поэтому выносятся на передний план сообщений. В ре­зультате действия подобных правил, политика, изображенная на телеэкране, оказывается простым, прозрачным делом, которое делается отдельными ли­цами ("героями дня"), и почти в мгновение ока. Телеобразы — незаметно для зрителей — культивируют такие суждения о политике, которые политика не только не реализует, но даже и не стала бы реализовывать, следуй она своим собственным интенциям.

Итак, любая информация, попадая на телеэкран, не просто там "высве­чивается", но как бы "априорно" инсценируется. Это создает эффективнейшее средство и одновременно естественный коммуникативный фон для производ­ства и сбыта современных шедевров политического инсценирования.

ВАРИАНТЫ СИМВОЛИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

В политологической литературе описываются самые разные формы и стратегии символической политики. Т.Мейер различает, к примеру, три ва­рианта символической политики: "символическая политика сверху", "симво­лическая политика снизу" и "символическая политика сверху и снизу одно­временно" (8, с. 177).

Символическая политика, осуществляемая "сверху", — это сознательное ис­пользование властью асимметричности массовой коммуникации для инсце­нирования того, чего реально нет, но что ожидает получить от нее публика. Назовем некоторые из наиболее встречающихся форм "символической поли­тики сверху":

1. Символические эрзац-акции. Подтасовки в подобных акциях не яв­
ляются идеологической ложью, так как адресованы не мысли, а чувству;
они не представляют никаких убеждений или аргументов; но они создают
правдоподобную для глаз видимость именно тех политических действий,
которые власть не может или не хочет производить. (К примеру, посеще­
ние властями школ и университетов как символ "заботы" о реально ни­
щем образовании.) В этом смысле символические акции власти — это ци­
ничная форма коммуникативной манипуляции, организуемая посредст­
вом технического производства визуальных иллюзий.

2. Символическое законодательство также порождает иллюзию глубоко
продуманных и решительных действий власти, которые фактически явля­
ются для нее (но не для избирателей!) невозможными, невыгодными или
лишними. Как правило, символическое законодательство носит внутренне
абсурдный характер, адресуя осуществление закона именно тем организо­
ванным группам, которые "с необходимостью" его нарушают.

3. Символическая персонализация, при которой личность политика
представляется в качестве эрзаца-символа отсутствующих у него про­
граммы или политического ума. Личность политика при этом не столько
показывается, сколько как бы производится заново, так что деятель еще
должен к ней приспособиться; причем эта сконструированная личность
(имидж) раскрывается не посредством суждений или аргументов, а лишь
как яркое, но немое их воплощение, само по себе якобы более важное,
чем все политические темы, проблемы и аргументы, вместе взятые.

4. Символическая идеологизация состоит в инсценировании фундамен­
тальных идеологических противоположностей в условиях давно сложив-
шегося политического консенсуса по основным вопросам. Фикция идео­
логического фундаментализма часто используется в предвыборной борь­
бе как средство моральной дискредитации политических противников,
предстающих как бы в образе экстремистов. (Примером этого могут слу­
жить обвинения в приверженности "рынку" или "плану", хотя на самом
деле речь идет о выборе вариантов регулируемой рыночной экономики.)

" Символическая политика снизу" представляет собой символические поли­тические действия подвластных масс. В качестве примера можно указать прежде всего на символические акции протеста, которые тоже производят ви­димость, но, в отличие от "политики сверху", не выдают свою видимость за реальность, а лишь используют первую как средство привлечения общест­венного внимания к реальным социально-политическим проблемам. Наибо­лее распространенной формой символического протеста является символиче­ское же нарушение общественных законов (акции гражданского неповинове­ния). Такое инсценирование использует внимание СМИ, чтобы донести по­литические проблемы до сознания широкой общественности, сгладить асимметрию политической коммуникации, восстановить общественный кон­сенсус. В этой форме "политическое инсценирование снизу" отличается от "политического инсценирования сверху" так же, как просвещение — от ма­нипуляции. Вместе с тем акции символического протеста подчеркивают ле-

гитимность существующей власти, представляя собой одну из форм ритуа­лизированного протеста.

В современных, сложно организованных и дифференцированных общест­вах повсеместно наблюдается свертывание прямых, непосредственных форм политического участия. При этом массовая коммуникация, включая полити­ческую, все в большей мере управляется и образуется через СМИ, которые выступают как организованные системы переноса символов (12). В этих услови­ях получает широкое развитие такая форма символической политики снизу, как символическое политическое участие, т.е. целенаправленное создание види­мости политических действий, но не организованным коллективом, а каждым в отдельности реципиентом общественной коммуникации. Фактически речь идет о пассивном участии в политике, состоящем в заинтересованном наблю­дении за происходящим при помощи СМИ. Люди часто не только вынуждены, но и хотят исключительно символического (суррогатного) участия в полити­ке, добровольно ограничиваясь лишь потреблением образов из политической сферы. Смысл этого символического поведения состоит, помимо прочего, в симуляции политической ответственности, в стремлении превратить власть в политический сервис, а политическое участие в форму развлечения.

Третий (по счету, но не по значению) вариант символической политики представляет собой производимые (или поощряемые) властью мифы, ритуалы и культы, с которыми добровольно соглашаются подвластные массы. Здесь можно говорить о символической политике, практикуемой одновременно и "сверху", и "снизу".

Мифы издавна и повсеместно выступали первейшим средством социаль­ного управления, поскольку они поставляли символическую замену для ло­гически недоступных (или психологически непереносимых) ответов на "проклятые" жизненные вопросы: "чего бояться?", "на что надеяться?" По­средством своих устойчивых смыслов миф направляет страхи отдельного че­ловека в общую перспективу ожиданий и надежд, отводит ему строго опреде­ленную роль в коллективном сценарии поведения, освобождает "Я" от инди­видуальной ответственности за свое несчастное положение. Тем самым миф внушает тотальную осмысленность и организованность социального бытия, а значит, упорядочивает общественную жизнь в целом. Это в полной мере ха­рактеризует и политические мифы современных демократических государств, к примеру, миф о "рациональном" голосовании на выборах или о "стране равных возможностей". Уход великих утопий и ослабление традиционных религий отнюдь не означает исчезновения политической мифологии. Изме­няются только "кухня" ее приготовления и способ потребления. В трудно разрешимых ситуациях современным политикам часто ничего не остается, как уподобляться архаическим магическим авторитетам: громко взывать к "судьбе нации", таинственно заклинать ее будущее и "продавать отплываю­щим в него попутный ветер". Так или иначе, но они проводят при помощи мифов именно символическую политику, производя чувственную видимость политических действий (ибо мифы-образы внушаются массе как часть соци­альной действительности) и выдавая эту видимость за реальность.

Аналогичным образом спецификой ритуалов как стереотипного набора коллективных формализованных действий является создание символической видимости общественного взаимодействия и согласия на какой-то единой основе, с приобщением к глубинным, сакральным порядкам. Миф усиливает эту специфику ритуала, подчеркивая ее потаенный, универсальный характер. По словам Б.Малиновского, миф оправдывает необычные, недопустимые с точки зрения здравого рассудка и чувства справедливости социальные приви­легии, добытые с позиции силы (13). Взятые в единстве, миф и ритуал соз­дают убедительную видимость фундаментальной социальной безопасности и разумности. Эта политическая симфония мифа и ритуала хорошо проявляет­ся в случае ритуализации конфликтов. Благодаря мифологической (идеологи­ческой) поддержке, ритуал придает стихийным бунтарским настроениям

|

"законный", упорядоченный характер, который выпускает "пар" обществен­ного недовольства и в конечном счете лишь стабилизирует существующий политический порядок. Типичным примером этого может служить ритуали-зация конфликта между работодателями и наемными работниками, его пре­вращение в "игру по правилам". Таким способом "непримиримая" оппози­ция становится со временем удобным средством власти, одним из ее подраз­делений, а некогда опасные для власти профсоюзы превращаются в канал, через который правительство может эффективно проводить свою экономиче­скую политику ограничения зарплат и защиты интересов крупного капитала. Сходным образом организация демократических выборов на основе новей­ших манипулятивных технологий служит скорее ритуальным актом для успо­коения масс и средством осуществления олигархических интересов, чем ус­ловием реального решения социальных проблем большей части общества.

Вместе с мифами и ритуалами в арсенал современной символической по­
литики входят и разнообразные культы. Современные политические культы
специально производятся верхами и навязываются низам с помощью искус­
ной пропаганды и манипуляций сознанием, так что низы практикуют эти
культы как нечто свое и естественное. Политический культ образует квазире­
лигиозную систему мифов и ритуалов, посредством которой существующая
власть в лице ее представителей приобретает для массы сакральный смысл. В
любом современном обществе политический лидер становится культовой
фигурой, коль скоро он начинает выступать в роли "отца нации", "гаранта
демократии" или даже политического "секс-символа". В целом имидж куль­
товых фигур в современной политике "дрейфует" между неземным образом
святости, свойственным традиционным религиям, и раскованным поведени­
ем звезд шоу-бизнеса. *