Куратор‑златодел и урок Амальгамы 5 страница

Лютов бросил холодный и хмурый взгляд на Милу и быстрым шагом прошел мимо нее.

Когда он исчез за ближайшей дверью узкого коридора, Гарик повернул лицо к Миле и улыбнулся:

– Надеюсь, этот парень тебя не обидел? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Кажется, карантин вконец испортил его характер.

Мила пожала плечами.

– Не думаю.

Брови Гарика удивленно приподнялись.

– Ты считаешь, что у него чудесный характер?

Мила посмотрела в сторону двери, за которой только что скрылся Лютов, и объяснила:

– У него такой «чудесный» характер, что вряд ли возможно его испортить.

Гарик от души рассмеялся.

– Есть такое дело, – согласился он.

Мила улыбнулась в ответ – ей было приятно обнаружить, что далеко не все златоделы такие, как Лютов. Гарик был совершенно не заносчивым и, похоже, совсем не кичился тем, что учился в Золотом глазе, тогда как большинство златоделов считали свой факультет самым престижным и по этой причине не забывали ходить с задранными кверху носами двадцать четыре часа в сутки.

Гарик тем временем перестал смеяться и с интересом посмотрел на Милу.

– Типичный меченосец, – вдруг заявил он. – Обидно признавать, но, похоже, ты прекрасно справилась бы с этим парнем сама, без моей помощи.

Мила даже растерялась. То, что один из лучших златоделов делает такой комплимент ей, меченосцу, с трудом укладывалось у нее в голове.

Гарик с улыбкой кивнул в сторону большой гостиной.

– Пойдем? – спросил он.

Мила кивнула и направилась за своим куратором.

 

* * *

 

– Знакомьтесь, – торжественным голосом произнес Гарик, – Цицерон.

Меченосцы дружно столпились шагах в десяти от огромной головы гекатонхейра – единственного охранника Черной кухни. Голова сидела в квадратной урне из белого мрамора, обладала благородной лысиной, тянущейся ото лба, аккуратно причесанными седыми волосами по бокам, критически‑холодным взглядом и надменным изгибом рта.

– А почему его зовут Цицерон? – спросил Иларий. – Это же что‑то древнеримское, а гекатонхейры – они же из Греции.

– Почему Цицерон? – повторил вопрос Гарик. Приблизившись к великанской голове так, что их теперь разделяло не больше шага, и сложив руки за спиной, он с важным видом поинтересовался: – Цицерон, дружище, а скажи‑ка нам, в чем смысл жизни?

Гекатонхейр занятно изогнул правую бровь и, устремив взгляд куда‑то к потолку, изрек:

– Vivere est cogitare.[5]

– Что в переводе с латыни означает: «Жить – значит мыслить», – незамедлительно перевел Гарик. – Любимое изречение нашего привратника, из‑за которого, собственно, и именуют его Цицероном уже… м‑м‑м… никто не помнит с каких пор.

– Тю‑ю‑ю, латынь, – протянул Мишка Мокронос, зевая, и подытожил: – Скучно.

Цицерон вдруг сердито засопел и уставился на Мишку хмурым взглядом.

– Не советую отзываться о латыни с таким пренебрежением в присутствии Цицерона, – осуждающе покачал головой Гарик. – Он может сильно разозлиться. А в гневе он страшен и ужасен. Можете поверить мне на слово – я с ним достаточно хорошо знаком.

Цицерон демонстративно отвел взгляд от Мишки и, снова обращаясь к потолку, заявил:

– Aquila non captat muscas!

Меченосцы дружно повернули головы к Гарику в ожидании перевода.

Гарик почему‑то хмыкнул, усмехнулся, кашлянул и только после этого перевел:

– Это значит: «Орел не ловит мух».

– Орел? – переспросил Ромка, недоумевая. – Какой орел?

– Этот орел, какой же еще? – Гарик указал рукой на противоположную стену, где висел старинный гобелен с гербом Золотого глаза – грифоном на сундуке с золотом. – Соответственно, под орлом наш Цицерон подразумевает себя. Вы же наверняка ассоциируете себя со своим львом, правда? Ну а каждый, кто имеет отношение к Золотому глазу, ассоциирует себя с грифоном или орлом – кому как больше нравится.

– Ясно, – хмуро сказал Ромка и, подозрительно прищурив глаза, покосился на голову гекатонхейра: – И кто же тогда мухи?

Гарик, еле сдерживая улыбку, воскликнул:

– Аллегория! Цицерон у нас любит изъясняться аллегориями.

Ромка недоверчиво хмыкнул: как и Миле, ему, видимо, показалось, что мухами только что обозвали их.

– А наш Полиглот любит поесть, – отозвался на реплику Гарика Мишка Мокронос. – И разговаривает он без всяких аллегорий. Зато с ним как‑то повеселее.

– Copia ciborum subtilitas animi impeditur, – изрек Цицерон.

– А это что значит? – спросил Мишка.

– Это значит: «Избыток пищи мешает тонкости ума», – ответил Гарик. – Иными словами: тот, кто слишком много ест, вряд ли будет хорошо соображать.

– Хм, – вскинул брови Ромка. – Интересно, что бы он тогда сказал об Алюмине, если б увидел, как она на первом курсе все запасы у нас в Львином зеве опустошала?

Цицерон покашлял, привлекая внимание к своей персоне, и выдал:

– Esse oportet ut vivas, non vivere ut edas!

– Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть! – поспешил с переводом Гарик.

Ромка снова хмыкнул.

– Алюмине об этом говорить лучше не надо, а то она сильно расстроится, узнав, что смысл жизни не в том, чтобы набить пузо…

Мила тихо рассмеялась, переглянувшись с Лапшиным, – Алюмина до сих пор была их излюбленной темой для шуток.

Гарик бросил на них заинтересованный взгляд, причину которого Мила не поняла. Ромкина шутка была такой прозрачной, что вряд ли Гарик мог не понимать, над чем они смеются. Может быть, ему не понравилось, что смеялись над Алюминой, ведь она была одной из златоделов. Но эту версию Мила отмела сразу: всего десять минут назад Гарик поставил на место Лютова – такого же златодела, как и он сам. Наверное, он все‑таки не понял, над чем они смеялись – не расслышал шутки.

В последующие полтора часа Гарик рассказывал, как живут в Черной кухне златоделы и через какие испытания им приходится проходить, чтобы их приняли в братство. Меченосцам показалось самым дурацким последнее испытание: испытуемому давалось десять плевков, и если хоть один раз у него получалось плюнуть золотом, то он смело мог считать себя членом братства Черная кухня.

– Ну да, согласен, – посмеиваясь, сказал Гарик, провожая своих подопечных к выходу из особняка, – плеваться – то еще интеллектуальное занятие! – Но тут же с наигранной важностью воскликнул: – Но ведь золотом, черт подери, золотом!

Меченосцы засмеялись.

– Нет, в принципе, понятно, чем руководствовались те, кто когда‑то, сто лет назад, это испытание выдумал, – продолжал Гарик. – Если человек даже плюет золотом, то златодел из него выйдет первоклассный.

Весело обсуждая нелепые, но забавные традиции братства, меченосцы спускались по лестнице. Мила только сделала шаг с верхней ступеньки, как ее окликнул Гарик.

– Мила, постой!

Она обернулась и подождала, пока Гарик подойдет ближе.

– Слушай, я хотел извиниться за этого… – Он кивнул головой в сторону открытой двери, и Мила догадалась, что речь идет о Лютове.

Она неопределенно пожала плечами и несмело улыбнулась.

– Ну, ведь это не ты испортил его характер.

Гарик улыбнулся в ответ.

– И все‑таки… Я вас привел в гости и должен был следить, чтобы никто вас здесь ничем не обидел… – Он наморщил лоб. – Нужно будет в воспитательных целях его наказать.

– Как? – удивилась Мила.

Гарик с деланно экзекуторским выражением лица ответил:

– Поставим к стенке и будем плеваться в него всем братством.

Мила засмеялась.

– Золотом?

– Обойдется! – искренне возмутился Гарик, пряча улыбку в искристых синих глазах.

Представив себе оплеванного Лютова, Мила не сдержалась и снова засмеялась.

– Мила! – раздался в этот момент оклик.

Она обернулась и увидела ждущего ее внизу Ромку, в паре шагов от которого нервно топталась Белка. Лапшин махнул Миле рукой и крикнул:

– Ты идешь?!

Мила живо кивнула и обернулась к своему куратору, чтобы сказать, что ей пора. Гарик оценивающим взглядом окинул Ромку и спросил у Милы:

– Это твой друг?

– Ромка? – Она немного удивилась, что Гарик об этом спрашивает. – Он мой лучший друг. Ближе, чем Ромка, у меня друзей нет.

Гарик снова перевел взгляд на Лапшина и с непонятным выражением на лице пару раз кивнул головой. Мила не стала задумываться, отчего Гарик вдруг заинтересовался ее друзьями. Возможно, он просто проявлял внимание к своим подопечным и хотел узнать их лучше. В конце концов, никогда не будет лишним больше знать о тех, над кем берешь шефство на целых два года.

Она почти на бегу бросила Гарику короткое «Пока!», показавшееся ей до ужаса неуклюжим, и поспешила к ожидающим ее друзьям.

 

* * *

 

До обеда у меченосцев по расписанию был только один урок – криптография.

Профессор Чёрк увлеченно рассказывал, как создать магический палимпсест – так называлась формула, с помощью которой текст письма делался невидимым и лист казался чистым. Поверх такого листа можно было писать другой текст, но, когда истекало действие заклинания, на поверхности бумаги, пергамента или другого писчего материала вновь проявлялось первоначальное письмо. «Палимпсест минутус», «Палимпсест хора», «Палимпсест диес» – на минуту, на час, на день с помощью этой формулы можно было заколдовать любой текст.

Ромка на первом же уроке тайнописи умудрился получить высшую оценку – Сфинкса, когда ровно на одну минуту заставил текст исчезнуть с пергамента. Белке повезло гораздо меньше: когда с ее пергамента исчезла каждая вторая буква, и продержалось все это колдовство от силы пять секунд, профессор Чёрк оценил попытку Белки как невразумительную и поставил ей Минотавра. Больше никого на первом уроке профессор не оценивал, и сразу после звонка отпустил меченосцев на обед.

Ромка вылетел из кабинета криптографии с видом триумфатора и заявил, что готов съесть целое племя людоедов, а Белка выползла вялой походкой, тихонько бормоча себе под нос, что у нее «как‑то совсем нет аппетита», но тем не менее вместе с друзьями отправилась в Дубовый зал.

Проходя мимо лестницы, ведущей в башню Геродота, ребята увидели, как укутанная в свою белую с бахромой шаль Мнемозина мягким голосом уговаривала полную светловолосую девушку:

– Юленька, давайте вместе поднимемся в башню, и вы сами увидите, что там нет ничего страшного. Вы ведь уже за эти годы столько раз бывали на моих уроках. Право, не понимаю, что вас вдруг так испугало.

Но девушка только отрицательно качала головой, словно заводная, и твердила виноватым голосом:

– Извините, профессор Мнемозина. Извините, пожалуйста, но я не могу подняться в башню…

Друзья с недоумением на лицах переглянулись между собой.

– Что это с ней? – с неподдельным сопереживанием в голосе спросила Белка, на ходу оглядываясь на Мнемозину и светловолосую студентку.

– Новый способ прогулять урок, – ухмыльнулся Ромка. – Прикинуться ненормальной.

– Ромка! – нахмурив брови, одернула его Белка. – Может, эту девочку и правда что‑то очень сильно напугало!

– Ну конечно! – с неожиданным энтузиазмом согласился в ответ Ромка. – Средневековая дама, оседлавшая дракона, на витраже у Мнемозины. Она и правда страшная. – Он сделал большие глаза. – Веришь, сам ее боюсь?

Мила тихо рассмеялась Ромкиной шутке, а Белка обиженно шмыгнула носом.

– Вечно ты ерничаешь, – проворчала она себе под нос.

На входе в столовую Мила, Ромка и Белка столкнулись с Берти и Тимуром.

– О! Рудик, Лапшин и сестрица! – воскликнул Берти. – На обед пришли? У меня для вас плохие новости. Сегодня кто‑то решил на нас сэкономить. Лично я остался голодным, как зверь. Порции нынче – на один зуб.

Тимур, как раз в этот момент шагнувший к двери, неизвестно по какой причине резко дернулся и, споткнувшись о порог, с глухим возгласом растянулся ничком прямо на проходе.

Берти бросился его поднимать.

– Ты чего дергаешься‑то, дружище?! – удивленно спросил он, помогая приятелю подняться с пола. – Что это ты нервный такой?

Встав на ноги, Тимур зачем‑то ухватился за щеку, словно у него разболелись зубы.

– Я не нервный, – страдальчески морщась, ответил Тимур. – Только об обеде больше ни слова, ладно?

Мила с Ромкой озадаченно переглянулись.

– Как скажешь, – не менее озадаченно вытаращился на своего друга Берти. – А за щеку ты чего ухватился? У тебя что, зубы болят?

Тимур чуть ли не подскочил на месте, словно его током ударило, и с непередаваемой мукой на лице прошипел:

– Заткнись, Берти! Ничего у меня не болит!

С этими словами он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, по‑прежнему держась за щеку, молнией вылетел из столовой.

Глаза Берти неестественно округлились.

– Или это он не в себе, или это я чего‑то не понял, – обескураженно произнес он и бросился догонять друга.

Мила, Ромка и Белка снова переглянулись, посмотрев им вслед.

– Наверное, зуб болит, – хмыкнув, предположил Ромка. – Зубная боль – страшная штука, неврастеников из людей делает.

Вопреки прогнозу Берти, обед показался Миле вполне щедрым. Жареный картофель с мясными тефтелями, овощной салат и чай с заварным пирожным на десерт полностью утолили ее голод.

Сразу после обеда меченосцы‑третьекурсники отправились на свой первый урок алхимии.

 

* * *

 

– Небольшое вступление, – холодно окинув взглядом студентов, начала Амальгама. – Алхимия для вашего факультета не является одним из основных предметов, поэтому углубленного изучения этой дисциплины не будет.

Меченосцы облегченно выдохнули, в ответ на что Амальгама уязвленно хмыкнула, нахмурив брови.

– В первый год освоения алхимии мы ограничимся теорией, – продолжала она, – что предусмотрено учебной программой.

Мила чуть не подпрыгнула от радости. Она уже успела столкнуться с некоторыми прелестями практической алхимии на первом курсе, когда в ее руках взорвалась колба с грибом из серого порошка внутри. После этого перспектива превращать любой металл в золото или корпеть над созданием эликсира молодости казалась ей малопривлекательной. Впрочем, Мила была убеждена, что если бы, по несчастью, Амальгама преподавала им антропософию, то ей пришлось бы просто возненавидеть один из своих любимых предметов.

– Алхимия, – с напыщенным видом просвещала своих новых студентов Амальгама, – наука исследователей…

– Угу, и шарлатанов, – шепотом добавил Ромка, чтобы профессор Мендель не могла его услышать.

– Именно поэтому для начала вы получите общее представление о самых выдающихся алхимиках в истории. Сегодняшний урок будет посвящен знакомству с легендарным Соломоном Трисмозином.

Легендарное имя не произвело ни малейшего впечатления на меченосцев по той простой причине, что они слышали его впервые в своей жизни.

– Для этого мы с вами прямо сейчас спустимся в Зал Соломона Трисмозина. Попрошу всех встать и следовать за мной.

Меченосцы удивленно переглянулись, но послушно поднялись со своих мест.

Амальгама повернулась спиной к классу и подошла к двери, которая, как было известно Миле, вела в лабораторию, смежную с кабинетом алхимии. Профессор шепотом произнесла несколько слов, и вся стена вместе с дверью скрылась за тяжелой черной портьерой. Амальгама снова что‑то прошептала, и портьеры раздвинулись, открыв взору студентов стену из грубо обтесанного камня с аркой вместо двери, которая только что здесь была. Проход зиял сплошной чернотой, и Мила почему‑то была уверена, что ведет он не в лабораторию.

– Не задерживайтесь! – резко бросила ученикам профессор Мендель через плечо, после чего сняла со стены возле прохода факел и махнула на него рукой – факел загорелся ровным оранжевым пламенем.

Держа факел в полусогнутой руке, Амальгама шагнула в проход. Пожимая плечами и недоуменно переглядываясь, меченосцы последовали за ней.

Спуск по крутой каменной лестнице напомнил Миле о Транспространственном посольстве.

– Ты знала, что в Думгроте есть подвалы? – спросил на ходу у Милы Ромка.

– В любом замке есть подвалы и тайные ходы, – с видом знатока сообщил Яшка Берман. – А под Думгротом целый лабиринт.

– Где‑то вычитал? – покосившись на него, предположил Ромка.

– Угу, – почему‑то смутившись, ответил Яшка.

– Страшновато как‑то, – тихонько то ли прошептала, то ли пропищала Белка.

Мила хотела было напомнить о похожей лестнице в Транспространственном посольстве, но вдруг и сама почувствовала, что ей не по себе. Либо здесь было что‑то невидимое, навевающее страх, либо волнение в голосе Белки было заразительным.

Наконец лестница закончилась, и меченосцы оказались в темном подземном помещении.

Это была длинная зала с высоким сводчатым потолком. На стенах вдоль залы ребята сразу заметили большие красочные полотна. Двадцать два полотна одинаковых размеров в декоративных рамках, на равном расстоянии друг от друга, шли вокруг залы, начинаясь у самого входа.

– Следуйте за мной, – распорядилась Амальгама, и меченосцы вслед за ней медленно двинулись вдоль залы, с интересом рассматривая полотна.

На первом полотне было изображено что‑то невразумительное, похожее на синее растение, над которым зависло солнце с человеческим лицом. Надпись на картине гласила: «Arma Artis».

– И что это значит? – произнес вслух Ромка.

Солнце на картине со стоном вздохнуло, чванливо закатило глаза, и латинские буквы сменились русскими: «Руки искусства».

– Очень похоже, – съязвил Ромка.

«Руки искусства» больше напоминали ветви неизвестного растения, закрученные спиралью, как стручки гороха.

На следующем полотне был изображен бородатый человек, несущий в руках большую стеклянную флягу. Заметив, что на него смотрят, он повернулся, чтобы бросить взгляд с картины, и, споткнувшись, чуть было не выронил флягу из рук. Пробурчав что‑то явно нелицеприятное в адрес столпившихся зрителей, бородач покрепче прижал флягу к груди и перестал обращать на ребят внимание.

Следующим был рыцарь с мечом в руке, стоящий сразу на двух фонтанах. В отличие от своего соседа, он не растерялся, а наоборот – выпятил грудь колесом, приняв еще более важный вид, чем прежде.

На полотне рядом с рыцарем что‑то рассказывали друг другу король и королева, но они были так увлечены беседой, что на ребят не обратили ровно никакого внимания, поэтому меченосцы пошли дальше.

На следующей картине шахтеры раскапывали холм. Их было двое: один усердно расширял проход с одной стороны холма, орудуя молотком, а другой вывозил груженую чем‑то тележку из готового прохода с другой стороны. Заметив, что их рассматривают, шахтеры побросали свои инструменты и быстро скрылись в холме. Примерно через полминуты один из них осторожно высунул голову из темного прохода, но, убедившись, что перед картиной все еще стоят зрители, тут же нырнул обратно.

– Они там что, золото нелегально добывают? – хмуро поинтересовался Иларий. – Чего это они так испугались?

Отвечать ему было некому: все были слишком заняты изучением полотен. На одном одетый в золотую мантию король шел топиться, на другом его обезглавили, а заодно отрубили обе руки и обе ноги. Еще на одной картине было изображено крылатое существо с двумя головами: мужской и женской.

– Это кто? – спросила Кристина Зудина.

– Это гермафродит, – ответила Амальгама, – мужчина и женщина в одном теле.

– Ой, – смущенно порозовела Кристина.

– Тесно им там, наверное, – без всякого смущения заявил Мишка Мокронос, сочувственно качая головой, – в одном теле.

Амальгама медленно опустила на него глаза. Под колючим ледяным взглядом профессора алхимии Мишка стушевался, нервно кашлянул и вжал голову в плечи.

– Итак! – громогласно воскликнула Амальгама, отвернувшись от шутника Мокроноса. – Соломон Трисмозин! Один из величайших алхимиков в истории. Автор знаменитого трактата «Splendor Solis», или «Великолепие Солнца». Трактат включает в себя двадцать два символических изображения. Смерть и последующее воскрешение уже в другом качестве, превращение одной материи в другую – суть трактата, как и самой науки алхимии в целом. Огромная ценность «Великолепия Солнца» для алхимии неоспорима…

Мила не очень внимательно слушала Амальгаму, все время отвлекаясь на полотна, мимо которых они проходили. На нескольких картинах были изображены абсолютно одинаковые огромные колбы. Внутри колб находилось нечто совершенно неожиданное: то маленький ребенок с драконом, то три птицы, сплетенные в живой клубок, то какая‑то трехголовая курица, то трехглавый дракон – с белой, красной и черной головами, – то павлин. Дойдя до павлина, Мила остановилась и, ведомая странным чувством, вернулась к картине, мимо которой только что прошла, – с трехглавым драконом. Она присмотрелась повнимательнее к дракону в колбе, и волосы у нее на голове встали дыбом: вместо черной драконьей головы сейчас на полотне была голова Ромки, вместо белой – Белки, а вместо красной из средней шеи дракона торчала ее собственная рыжеволосая голова. Головы с перекошенными лицами беспокойно вертелись на драконьих шеях, как будто никак не могли понять, как они здесь очутились. Выглядело это настолько жутко, что Мила на какое‑то время даже забыла, где находится.

– Вероятно, госпожа Рудик не нуждается в моих лекциях, – раздался вдруг над ее головой ледяной голос.

Мила резко повернула голову – рядом, буравя ее испепеляющим взглядом, стояла Амальгама. Группа меченосцев была далеко впереди, и Мила поняла, что сильно отстала от сокурсников.

– Предполагаю, она хорошо знакома с трактатом «Великолепие Солнца» и с личностью самого Соломона Трисмозина, раз может позволить себе свободно разгуливать, где ей заблагорассудится, когда учитель читает лекцию. – Амальгама подалась вперед и, прищурив темные глаза, едко поинтересовалась: – Не так ли, госпожа Рудик?

Мила промычала что‑то нечленораздельное, не зная, что ответить, но подозревая, что Амальгама еще и не начинала с ней разбираться. И угадала.

– Я примерно так и думала, – металлическим голосом проскрежетала профессор; кожа на ее сером бескровном лице натянулась, когда Амальгама сжала губы так плотно, что рот почти исчез с ее лица, – поэтому решила, что вам следует перенести свою осведомленность на бумагу.

Меченосцы позади профессора алхимии бросали в сторону Милы сочувственные взгляды, Амальгама же изобразила на лице подобие улыбки, если только представить, что безгубый череп способен улыбаться.

– К следующему уроку, госпожа Рудик, будьте любезны написать реферат на тему: «Личность Соломона Трисмозина в истории алхимии». Свиток должен быть не меньше трех аршин.

Мила облегченно выдохнула, но, как оказалось, – преждевременно.

– А за неуважение к учителю я вам ставлю Йети, – заявила Амальгама и, высокомерно вскинув подбородок, добавила: – На моих уроках ученики обязаны слушать меня, не отвлекаясь. Будьте любезны запомнить это как Главную Заповедь.

 

* * *

 

Поднимаясь после урока алхимии в библиотеку, Мила утешала себя тем, что биография какого‑то алхимика – это не самое страшное, что могло свалиться на ее голову.

Однако ее ждало жестокое разочарование. В библиотеке Думгрота не было биографии Соломона Трисмозина. Имелась старинная книга с изящным золотым тиснением «Splendor Solis» на латыни с красивыми иллюстрациями, идентичными тем, что украшали залу Соломона Трисмозина, но во много раз меньше. В двух книгах о Парацельсе и еще одной, которая называлась «Великие загадки алхимии», имя Соломон Трисмозин упоминалось трижды – по одному разу в каждой книге.

Разочарованная и вымотанная после полуторачасовых поисков, Мила решила, что остается уповать лишь на библиотеку Львиного зева.

 

* * *

 

Добравшись до Львиного зева, Мила первым делом направилась в читальный зал. Кроме Фреди Векши, там никого не было, и это заставило Милу почувствовать себя обделенной: в то время как в первые дни учебного года остальные студенты еще и не помышляли о библиотеке, долгих часах зубрежки и конспектирования, она была вынуждена заниматься поисками литературы, чтобы выполнить это дурацкое домашнее задание для Амальгамы.

Окинув растерянным взглядом многочисленные стеллажи, Мила тяжело вздохнула и, повернувшись к Фреди, начала издалека:

– Фреди, ты наверняка знаешь, где что лежит здесь.

Фреди неохотно оторвал голову от стопки книг.

– Перечень всех книг, безусловно, в памяти не держу, но принцип сортировки знаю неплохо. Ты что‑то ищешь?

Мила кивнула.

– Мне нужно найти подробную биографию Соломона Трисмозина. Где это у нас может быть?

Глаза Фреди чуть заметно округлились, и это не ускользнуло от внимания Милы.

– У нас? – переспросил старший Векша, недоверчиво посмотрев на девочку.

Последовал утвердительный кивок.

– А в библиотеке Думгрота ты искала? – поинтересовался Фреди.

– Искала, – вяло ответила ему Мила. – Есть «Великолепие солнца», но в зале Амальгамы изображения смотрятся поинтереснее. Еще трижды Соломон Трисмозин упоминается в трех огромных трудах по алхимии. Все. Вот я и подумала, что, может, в Львином зеве…

– Нет, не может, – категорично отрезал Фреди. – Биографии Соломона Трисмозина здесь нет. Даже приблизительной, не говоря уже о подробной. Если б такая книга здесь была, я бы об этом знал.

Мила озадаченно уставилась на Фреди широко раскрытыми глазами.

– И где же мне ее искать? – беспомощно пробормотала она.

Фреди озадаченно нахмурил брови.

– А зачем тебе понадобилась биография Трисмозина?

Мила вкратце поведала, как прошел для нее первый урок алхимии. К ее немалому огорчению, Фреди, внимательно выслушав, тяжело вздохнул и, вместо того чтоб по обычаю тут же дать дельный совет, принялся с грустью во взгляде на нее смотреть. Мила готова была зарыдать в голос, потому как Фреди, который не знает, где найти искомое, – это было сравнимо разве что с концом света.

– Фреди, если ты так и будешь молчать, то я не знаю, что я с собой сделаю, – без обиняков заявила Мила. – Потому что, если ты мне не подскажешь, где мне найти эту чертову биографию этого гадского алхимика, то я ее сама ни за что не отыщу. А если я не принесу Амальгаме реферат, она пустит меня на какие‑нибудь свои жуткие алхимические опыты. Я лучше сама сведу счеты с жизнью, чем…

Мила сглотнула и жалостливо уставилась на Фреди, чувствуя, что словарный поток у нее иссяк, а убедить Фреди в том, как сильно она нуждается в его помощи, по‑прежнему было очень надо.

Фреди снова вздохнул.

– Во‑первых, – невозмутимо начал он, – Трисмозин не такой уж гадский алхимик, хоть биография у него вполне чер… – Он запнулся и тут же поправился: – Полна мистификаций. Во‑вторых, Амальгама не сможет пустить тебя на опыты, поскольку использовать учеников для подобных целей запрещено уставом Думгрота.

Мила открыла рот, чтобы запротестовать, но Фреди остановил ее движением руки.

– А в‑третьих, я, кажется, могу подсказать тебе, где ты можешь попробовать поискать – не найти! – а всего лишь попробовать поискать нужную книгу.

Мила чуть не бросилась к Фреди с поцелуями, но, вовремя остановившись, ограничилась восхищенным взглядом.

– Спасибо, Фреди! Ты спасаешь мне жизнь! – Она тут же опомнилась: – А чего ты тогда смотрел на меня как на обреченную, если знаешь, где нужно искать?

Фреди прокашлялся.

– Видишь ли, Мила, – многозначительно начал он, – Соломон Трисмозин – личность крайне загадочная. Информации о нем катастрофически мало. Она есть, но доступна далеко не всем. Возможно, эта информация в полном объеме (я имею в виду те по большому счету скудные сведения, которые дошли до наших дней) хранится в библиотеке Золотого глаза – это их профиль. Разумеется, что‑то имеется в частных библиотеках некоторых исследователей, по большей части алхимиков или историков. Понимаешь, что я имею в виду?

Мила неуверенно кивнула.

– Вот я и подумал, если на первом же уроке Амальгама дает тебе задание написать реферат о такой загадочной личности, как Соломон Трисмозин, да еще и в целых три аршина, то…

Мила наконец окончательно осознала, к чему клонит Фреди.

– То что же будет дальше? – рухнув на ближайший стул, договорила за него Мила.

– Вот именно, – резюмировал Фреди.

Мила подперла голову рукой.

– Неужели она никогда от меня не отстанет?

Фреди в ответ на это неодобрительно покачал головой.

– Ладно, – вздохнула Мила, – и где я могу попробовать поискать хоть что‑то об этом Трисмозине?

Фреди взял небольшой лист желтого пергамента и, обмакнув перо в чернильницу, принялся что‑то записывать, одновременно проговаривая вслух:

– Улица Девяти Ключников на северной окраине Троллинбурга. Тебе нужно будет найти лавку одного старого букиниста. Она называется «Ворота Девятого Ключника».

Фреди прекратил писать и поднял взгляд на Милу.

– У этого букиниста много редких книг. Некоторые из них стоят очень дорого, но, насколько мне известно, у него можно брать книги под залог. Так что, либо тебе нужно иметь с собой много денег, поскольку если там и найдется нужная тебе книга, то стоить она будет целое состояние, либо возьми с собой какую‑то ценную вещь, которую сможешь оставить в залог.