Сила брата Райка заключалась не столько в его железных мышцах, сколько в его ненависти к мертвым. 1 страница

 

39

ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

— Она ушла, да? — Макин, ладонью прикрывая глаза от солнца, оглядел болота. Мы стояли на островке раздробленной породы, поросшей кустарником, — хилые ветки торчали то там, то здесь.

— Надеюсь, — сказал я. Отчасти мне хотелось уничтожить Челлу своими собственными руками, но, возможно, она упокоилась на дне болот вместе со сгоревшими мертвецами. У меня не было в этом полной уверенности. Не было и чувства удовлетворения, но смерть моего дяди научила меня, что возмездие не так сладко, как обещает быть. Это та жажда, которую трудно утолить.

Мы сели на лошадей — казалось, целую вечность не сидели в седле. Райк взял чалую Роу, потому что его конь-гора на свою беду оказался слишком тяжелым, чтобы благополучно скакать по болотам. Кент и Макин были верхом на своих лошадях, а мы с Грумлоу, как самые легкие из братьев, взобрались на моего Брейта, самого мощного из всех оставшихся у нас лошадей.

Кисловатая вонь болот преследовала нас еще не одну милю. Черная грязь засохла серыми лепехами на нашей одежде, трескалась и осыпалась хлопьями. Более навязчиво, чем вонь и грязь, меня преследовал образ Челлы в языках пламени, эхом звучали ее последние слова: «Мертвый Король плывет».

В течение трех дней мы ехали по вересковым пустошам и поросшим кустарником местностям, по заброшенным дорогам, и наконец сельские тропки вывели нас к свободному порту Барлона. Райк беспрестанно жаловался на солнечные ожоги, пока я не убедил его намазать свиным дерьмом самые болезненные раны. Удивительно, но это помогло, хотя я не особенно надеялся. Дерьмо может обладать живительной силой.

Древние стены порта блестели и переливались в жарких лучах солнца. Вероятно, тысячу лет назад он производил неизгладимое впечатление. Сейчас остался только фундамент высотой двадцать футов и столько же толщиной, черный углистый сланец лежал большими кучами, его крестьяне разбирали для строительсва своих хижин и межевых стен на полях.

Как только мы въехали в город, он мне сразу понравился. Воздух наполняли экзотические ароматы специй и готовившейся еды, от которых у меня заурчало в желудке. Жители ходили по улицам толпами, говорили громко, кричащим был и их внешний вид — яркие шелка, такие же яркие украшения из стекла и неблагородных металлов, цвет кожи поражал разнообразием. Были мужчины и женщины с белой кожей, как у меня, темной, как у нубанца, и люди с кожей всех промежуточных оттенков. Хотя мы не встретили ни одного белокожего, как Синдри или герцог Аларик. Думаю, таких белоснежных солнце бы растопило.

Музыка, такая же разнообразная, как и люди, играла на каждом углу. Казалось, жители ходили и двигались в ритме тысячи барабанов, рожков и флейт. Никогда раньше я не слышал таких звуков, таких странных мелодий. Некоторые напоминали мне ритмы, которые нубанец отбивал при ходьбе или у вечернего костра. Были мелодии, которые напоминали мне странное атональное гудение, производимое в свободные минуты наставником Лундистом.

Город слушает звучание всего мира и пробует его на вкус. К пятнадцати годам я чувствовал, что готов попробовать все, что предлагает Барлона.

— Знаешь, Макин, если ты сядешь здесь на корабль, то сможешь попасть в любое место, о котором слышал, и еще в тысячу, о которых никогда не слышал, — сказал я.

— На кораблях меня тошнит. — У Макина вид сделался таким, как будто он вспомнил всю прелесть этого состояния.

— Они тебе не нравятся?

— Все дело в волнах. У меня от них морская болезнь. Меня выворачивает все время, пока мы плывем от одного берега до другого. Когда мы Райм переплывали, я еле выдержал.

— Что ж, хорошо, что теперь я это знаю. — С каждым годом Макин подкидывал мне о себе что-нибудь новое. Мне не было известно, переплывал ли он когда-нибудь океан, или ходил под парусами.

— А что в этом хорошего? — Макин нахмурился.

— Ну, единственный способ добраться до Лошадиного Берега — это по морю. Теперь я поплыву один. Зная, какой ты плохой моряк, я со спокойной совестью отправлю тебя назад в Логово.

— Мы можем добраться туда верхом, — сказал Макин. — Это меньше сотни миль.

— Через герцогство Арамаси и земли короля Филиппа, как раз и будет девять сотых, — согласился я.

— Одна тридцать вторая, — поправил Макин.

— Не принципиально. Главное, что мы не можем проехать по этим землям незамеченными, а вот если морем, то мы будем у моего деда через день-два.

— Итак, мы поплывем на корабле, а я уделаю всю палубу. И в чем здесь проблема?

— А проблема, дорогой Макин, в том, что я не хочу везти туда ни Райка, ни Грумлоу, ни Кента. Ни даже тебя. Я хочу поехать туда один. Это семейные дела, и мне не нужны посторонние.

— Это означает, что все мы — игральные кости. — Макин усмехнулся.

— Возможно. Но и в таком качестве вы мне там не нужны. Просто бери братьев и возвращайся вместе с ними в Логово. Мы и без того многих потеряли в этом путешествии. Я не говорю: «Хороших ребят», но я бы предпочел, чтобы они остались со мной. Хотя если ты по дороге в Логово потеряешь Райка, я печалиться не стану.

— Это плохая идея, Йорг. — В глазах Макина появилось хорошо знакомое мне упрямство, губы поджались, между бровей залегла складка.

— Ты мне нужен в Ренаре, — сказал я. — Если ты помнишь, я изначально хотел тебя там оставить. Коддин надежный человек, но как долго он сможет удерживать порядок в королевстве? Поезжай в Логово, снеси те головы, что нужно снести, и дай всем знать, что я возвращаюсь.

— Ой!

Раздался крик Грумлоу. Продираясь сквозь толпу, убегал мужчина. Я заметил быстрое движение руки Грумлоу. Не издав ни звука, убегавший упал в двадцати ярдах от нас.

Мы пошли к тому месту, где он лежал. Люди перед нами расступались, а дети сбегались, словно на представление. Брат вырвал седельную сумку из рук мужчины.

— Будешь знать, как чужое хватать!

— Я же предупреждал, глаз да глаз за своими вещами, — сказал я. Скудные манатки, которые Грумлоу удалось сохранить после мытарств по болотам, были абы как прицеплены к седлу Брейта.

Бывший плотник усмехнулся и нагнулся, чтобы забрать свой нож, который по рукоятку вошел в шею воришки. У лица мужчины растекалась лужица крови, похоже, при падении он разбил нос и губы. Мы не стали его переворачивать, чтобы в этом удостовериться.

— Мне нравится этот город, — определился я, и мы повернули назад к братьям.

Мы привязали лошадей и разместились в таверне у пристани. Не в самой таверне, а за столами на улице, перед нами поставили бутылки в форме слезы и в оплетке из лозы.

На босых ногах Макина все еще были видны следы болотной грязи. Райк, как всегда, жаловался на солнце, на вино, даже на стулья, которые не желали выдерживать его вес, но меня больше интересовали крики чаек. Я сидел и смотрел на корабли у причала, они оказались больше, чем я их себе представлял, и более сложной конструкции: рангоут, снасти, канаты, тросы и большое число разнообразных парусов. Настроение у меня было отличное, а я успел забыть, как это бывает. Даже ожог болел не так сильно, словно горячие солнечные лучи изменили угол. Впервые за долгое время мы все расслабились, смеялись и говорили о мертвецах. О брате Роу, которого я буду вспоминать, о юном Симе — мне будет недоставать его гуслей и его обещания. Мы подняли за них бутылки и надолго приложились к горлышкам.

Только Кент выразил нежелание возвращаться в Логово без меня. Я дал ему немного времени выразить свое недовольство, а потом убедил, что мой план — наилучший. Кенту он понравился. Дайте ему немного поразмыслить, и он сменит свою точку зрения.

Я встал, расправил плечи и потянулся, подставляя себя солнцу.

— Я вас догоню, братья.

— Ты прямо сейчас отправляешься? — спросил Макин, ставя на стол бутылку.

— А что, сидеть здесь, пока не обгорим на солнце и не начнем обниматься и клясться в вечной любви? — ответил я вопросом на вопрос.

Райк сплюнул. Похоже, он унаследовал эту привычку от Роу.

— В таком случае, вам в ту сторону. — Я показал на север. — Хочу заметить, что первая четверть мили идет по улице, которая славится своими борделями. Не теряйте время даром, развлекайтесь. А я пойду справлюсь о корабле.

Я не спеша пошел по мощеной набережной, моя тень опережала меня.

— Берегите моего Брейта! — оглянувшись, крикнул я.

Они подняли бутылки и выпили за меня.

— Догоняй нас! — крикнули они мне в ответ. Даже Райк не смолчал.

Если бы с ними не было Макина, я бы по-настоящему легко расстался с братьями.

 

40

ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

В таком большом порту, как Барлона, стояло на якоре не менее сотни парусных кораблей. Большинство из них принадлежали либо одному крупному торговцу, либо торговой корпорации, они прижимались к береговой линии, загруженные товарами, которые дешевы там, откуда суда отправляются, и дороги там, куда они прибывают. Простая арифметика, но дьявол, как говорится, кроется в деталях. Были здесь и военные корабли, номинально принадлежавшие принцу Барлоны и находившиеся на службе у его подданных. Реальность же была такова, что новых принцев сажали на трон самые богатые из торговцев, и военные корабли призваны были защищать торговые пути. Среди торговых коггов и военных кораблей принца стояли трехмачтовые фрегаты, судна для дальнего плавания из далеких чужеземных стран с глубокими пробоинами. Даже было одно судно из реликтового дерева, размерами в два раза превосходившее своих самых крупных конкурентов, его серые обшивные доски сохранили свою жизненную силу вопреки острым зубам пилы лесоруба и плотника. Корпус покрывали многочисленные шрамы, выше ватерлинии он оброс ракушками, большими, как обеденная тарелка, загорелые до черноты люди трудились на палубе, заделывая повреждения.

Я несколько часов рассматривал корабли с иностранными экипажами: желтолицые — из Уттера, чернокожие — из африканских королевств, потемневшие от солнца матросы в тюрбанах и с вьющимися бородами — все они ходили с важным, напыщенным видом по палубам пропахших специями торговых судов. Я вспомнил слова принца Стрелы о скудости моих познаний о мире и безграничности моего невежества. Тем не менее каждый из этих путешественников знал о существовании империи, хотя она и была расколота на части. Таким образом, выходило, что было между нами нечто общее.

Я видел, что с самого начала Макин с братьями тащились за мной. Я догадывался, что Макин предполагает потерять Райка в одном из борделей. Райк был не из тех, кого легко потерять даже в такой густой уличной толпе. А вот в борделе и сам Макин, и Красный Кент могли легко забыть обо всем на свете. Среди братьев я не видел Грумлоу. Он был себе на уме и выбирал собственный путь.

Небольшие и более других потрепанные морскими бурями когги стояли на якоре на самом краю огромной пристани. Там к причалам примыкали полузаброшенные склады, между которыми тянулись опасные проходы, где запах гниющей рыбы был столь жестоким, что у меня начали слезиться глаза. Я пошел за двумя обнаженными по пояс мужчинами, которые по трапу катили бочку на борт «Козерога».

— Эй ты! А ну прочь с моего корабля, — заорал грязный коротышка, достаточно громкоголосый, чтобы быть капитаном.

— А это корабль? — Я огляделся. — Ну да, если ты на гребную шлюпку поставил парус, то смело можешь называть ее кораблем. Но выбросив весла, ты поступил опрометчиво.

— Я думал тебя по-хорошему спровадить, но вижу, ты этого не заслуживаешь, — ответил коротышка. Его весьма уродливое лицо обрамляли густые черные кудри, очень похожие на парик. Странно и непонятно, зачем ему в такую жару напяливать на голову десять фунтов чужих потных волос.

Я крутил в руке серебряную монету Анкрата с изображением головы моего отца.

— Место на борту для меня найдется? — спросил я.

Приближавшийся ко мне толстяк остановился. На его лице отразилось облегчение.

— Мне нужно на Лошадиный Берег, — сказал я, — в районе уха.

Полуостров получил свое название не в честь какого-нибудь выдающегося жеребца, а, очевидно, потому, что береговая линия была вытянута и напоминала лошадиную голову. Я изучал карты, хранившиеся в библиотеке моего отца, и могу с полной уверенностью сказать, что полуостров конфигурацией походил на лошадиную голову с таким же успехом, как истуканы Дейнло — на троллей, или как созвездие Ориона — на великана с поясом и дубиной в руке. С таким же успехом они могли назвать полуостров Берег Счастливого Поросенка или Скрюченный Палец. Чтобы хоть как-то оправдать древних, я должен заметить, что море дважды поднималось до высоты Высокого Замка со времен возведения его Зодчими, и старые карты обновлялись не один раз. И даже несмотря на это, я бы поставил в заклад мешок ворованного золота, утверждая: когда созерцаешь конфигурацию Лошадиного Берега, слово «лошадь» — не первое, что приходит на ум.

Времени подумать у меня было с избытком, пока капитан-коротышка, прищурившись и кусая губу, изучал меня. Я мог бы сесть на любое судно: маленькие суденышки, загрузившись, отправлялись вдоль побережья. Заранее я купил две бутылки эля для капитана. Коротышка обмозговывал и взвешивал резон и до последнего момента оттягивал решение — брать или не брать на борт нового игрока команды. И против моей возможности продлить его трезвость еще на несколько часов он поставил свой список самых веских аргументов в пользу плыть на юг. Название «Козерог» зацепило мое воображение. Да и кто захочет выйти в море под парусами какой-то «Марии» или «Божьей благодати», если есть «Козерог»?

— Два серебряных, и ты вместе с командой будешь тянуть канат, — сказал капитан.

— Один серебряный, и я буду есть вместе с командой, — парировал я и начал подниматься по трапу. Конечно, я с таким же успехом мог подняться на борт «Марии». Но уж слишком мне нравилось название судна.

— Договорились, — согласился капитан.

Итак, я отправлялся в море на «Козероге» с капитаном Неллисом.

Пока на «Козероге» не подняли паруса, я в последний раз прошелся по набережной и остановился у здания Управления порта — достаточно длинного, и если бы мне для верности дела пришлось подкупать здесь кого-нибудь, то это изрядно облегчило бы мой золотой запас. Идеально было бы загрузить братьев на какое-нибудь судно, чтобы оно доставило их в небольшой порт на севере. Макина бы тошнило так, что он бы даже не заметил, по какому борту берег. В случае отсутствия такой возможности им нужно только арестовать Макина и продержать неделю-две — ровно столько, сколько я буду путешествовать, — чтобы он остыл и наконец вспомнил, что если король велит что-то сделать, это надо сделать.

Я люблю море. Даже когда оно немного волнуется — в такие моменты на расстоянии десяти миль от берега оно похоже на горы, которые пришли в движение. Мне нравятся морские словечки: «все наверх», «отдать концы». Если Лундист прав, и мы после смерти рождаемся вновь, я в следующей жизни хотел бы родиться пиратом. Все, что связано с морем, приводит меня в хорошее настроение. Его запах, его вкус. Крик чаек. Что-то магическое есть в их резких криках. Недаром вороны стремятся их изничтожить, а вороны — птицы недобрые, и крики их предвещают что-то зловещее.

Капитан Неллис не приветствовал мое появление на квартердеке, по крайней мере, так он мне заявил. Но я большую часть времени проводил именно там, свесив ноги за борт и держась за леер, а он стоял у меня за спиной, едва видимый из-за руля. Он бы мог закрепить руль канатом, но, похоже, ему нравилось держать штурвал в руках и покрикивать на матросов. На мой взгляд, он управлял матросами в той же малой степени, что и крутил руль. Он чертыхался и отдавал приказы, а матросы рассеянно шли их выполнять.

— Придет день, и я куплю себе корабль, — сказал я.

— Знамо дело. — Капитан Неллис сплюнул на палубу. Не будь таких, как он и Роу, палубы вообще никогда не пришлось бы драить.

— Большой, а не такую лохань, как эта. Он будет разрезать волны, а не барахтаться в них.

— И то верно — чего такому парню, как ты, мелочиться, — проворчал Неллис. — Ты сразу целый флот покупай.

— Дельное замечание, капитан. Очень дельное. Как только границы моего королевства дойдут до берега моря, я сразу обзаведусь флотом. И один из своих кораблей я обязательно назову «Плюющий Неллис».

Весь этот день и следующий «Козерог» неторопливо барахтался в прибрежных волнах, один раз зашел в маленький порт, чтобы выгрузить там огромный медный чан, а на освободившееся место загрузить рыбу-красноперку. Ночь я проспал в гамаке на нижней палубе, мерно покачиваясь вместе с судном на волнах, и никаких снов мне не снилось. На море гамак — лучшее место для сна. А вот на суше гамак лишается своих достоинств. И если есть возможность, спите на открытом воздухе. Из разогретых недр «Козерога» разило соответствующей имени корабля вонью.

Замок моего деда назывался Морроу. Он смотрел на море и стоял у края высокой скалы, так близко, как мог бы стоять смелый мальчишка, но не настолько близко, чтобы смелость превратилась в безрассудство. В нем была своего рода элегантность — высокие стройные башни, многочисленные крыши, благоразумно покрытые черепицей. Замок вел длительную и яростную битву не столько с армиями, атаковавшими его с суши, сколько с морскими штормами.

Порт Аррапа находился в двух милях к северу от Замка Морроу, там я сошел на берег, не отказав себе в удовольствии ввести капитана Неллиса в недоумение, выразив ему самую горячую благодарность за оказанную мне услугу и столь комфортное путешествие на его корабле. Я оставил команду за разгрузкой красноперки и погрузкой ящиков с седлами, предназначенными для Уэннит-тауна. Почему рыбаки Аррапы сами не могли ловить красноперку, я так и не смог выяснить.

К Замку Морроу вела дорога, хорошо укатанная телегами. Я шел по ней, наслаждаясь солнцем, и отказался от предложения угольщика подвезти меня в его телеге с древесным углем.

— Там дорога круто идет вверх, — сообщил угольщик.

— Отлично, — сказал я. И он щелкнул кнутом, погоняя своего мула.

Я хотел появиться в Замке Морроу неожиданно, мне это было настолько важно, что я был бы рад, если бы Макина заключили в камеру, чтобы он не успел сообщить о моем прибытии. Надо заметить, что мои отношения с родственниками были непростыми. Имея такого отца, как мой, следовало быть осторожным. Мне нужно было встретиться с членами моей семьи в их родной стихии, не усложняя общения выяснением, кто я такой и что мне нужно.

К описанию ситуации следует добавить, что, по слухам, мой дед и дядя ненавидели Олидана Анкрата, и особенно за то, как он освободил от наказания виновных в смерти моей матери — повернул это дело так, словно его брат просто создал ему неудобство тем, что подослал к королеве и ее детям убийц. Хотя я и был сыном своей матери, нельзя отрицать и того, что в моих венах также текла кровь моего отца. Принимая во внимание те легенды, которые ходили обо мне и которые мой дед, вероятно, слышал, он мог видеть во мне скорее подобие моего отца, нежели копию своей любимой Роуаны.

Я был покрыт потом, когда подходил к воротам замка, и хорошо, что на вершине утеса свободно гулял морской бриз, он меня немного освежил. Я подошел к арочному проходу. Две опускные решетки, тонкой работы мерлоны увенчивали караульное помещение над замковыми воротами, рационально расположенные бойницы — во всем чувствовалось сочетание красоты и мастерства строителей. Самый низкорослый из трех стражников преградил мне дорогу.

— Ищу работу, — пояснил я.

— Для тебя, сынок, ничего нет, — ответил стражник, даже не спросив, какая работа мне нужна. На поясе у меня висели большой меч и шлем, поверх кожаной куртки — раскаленный на солнце нагрудник.

— Ну, тогда дайте хоть воды напиться. — Пока я поднимался, потел изрядно, и сейчас испытывал нешуточную жажду.

Стражник кивнул в сторону каменного желоба для лошадей у края дороги.

— Хмм. — Вода выглядела ненамного лучше кантанлонской болотной жижи.

— Ты бы, сынок, шел своей дорогой. До Аррапы целая миля неутолимой жажды, — сказал стражник.

Этот стражник начинал мне не нравиться. Про себя я прозвал его Солнечным за его характер и настойчивость, с которой он навязывал мне свое отцовство. Я полез рукой под нагрудник, стараясь не касаться раскаленного на солнце металла, но избежать этого не удалось. Мои пальцы нащупали край, и я достал завернутое в тряпицу и скрепленное печатью письмо.

— И еще у меня есть для графа Ханса вот это, — сказал я, разворачивая тряпицу.

— Дай-ка. — Стражник потянулся к письму, я спрятал руку за спину. — Лучше бы ты мне его показал, — сказал он.

— Ты лучше имя прочитай, папаша, прежде чем грязными руками лапать. — Я позволил ему взять письмо, а сам тряпицей вытер пот со лба.

К чести стражника, он с глубоким почтением за краешек взял письмо, и хотя мы оба знали, что читать он не умеет, он отлично разыграл сцену, разглядывая печать с именем.

— Подожди здесь, — сказал Солнечный и направился во внутренний двор.

Я улыбнулся двум оставшимся у ворот стражникам, отошел в тень и опустился на землю, позволяя мухам безнаказанно жужжать вокруг меня. Я оперся спиной о ствол единственного дерева, вероятно, оливкового, которое давало тень. Никогда раньше оливковых деревьев я не видел, но знал их плоды и косточки, которые валялись на земле. На вид дерево было старым. Возможно, старше замка.

Почти час я ждал возвращения Солнечного, за это время вода в желобе для лошадей начала казаться мне такой же привлекательной, как родниковая. Он привел с собой двух стражников замка, одетых побогаче, в кольчугах, а не кожаных куртках, как у стражников у ворот, которым приходилось терпеть жару.

— Иди с ними, — сказал Солнечный. Я думаю, он бы с большим удовольствием развернул меня и пустил вниз по дороге, поддав еще пинка под зад.

Во внутреннем дворе я увидел мраморную чашу фонтана. Множество струек било изо рта рыбы, все они собиралась в чашу. В книгах отца я видел рисунки фонтанов. Там упоминалась команда людей, которая качала насос, чтобы обеспечить бесперебойную подачу воды. Мне всегда было жалко тех людей, которые в темноте изнывали от жары ради того, чтобы работали эти прекрасные фонтаны. Мы прошли сквозь влажное облако из брызг.

Во внутренний двор выходило множество окон, но вместо ставней их закрывали ажурные каменные решетки, выполненные с художественным изяществом и пропускавшие достаточно воздуха. Сквозь решетки мне никого не было видно, но я чувствовал, что за мной наблюдают.

Мы прошли по короткому коридору с геометричной мозаикой на полу и оказались в еще одном внутреннем дворе, размерами поменьше, где на каменной скамейке в тени трех апельсиновых деревьев сидел аристократ, просто одетый, но с золотым браслетом на руке и слишком чистый, чтобы быть кем-то, кроме аристократа. Это был не граф Ханса — слишком молод, но, несомненно, кто-то из его семьи. Моей семьи. В большей степени я унаследовал черты лица своего отца, но было у меня и нечто общее с этим человеком — высокие скулы, коротко стриженные черные волосы, внимательные глаза.

— Я Роберт, — сказал мужчина. В руках он держал распечатанное письмо. — Письмо написала моя сестра. Она хорошо отзывается о тебе.

Честно говоря, это я хорошо отзывался о себе, когда несколько месяцев назад писал пером по этому пергаменту. Я называл себя Уильямом и уверял в своей преданности королеве Роуане, уверял, что честен и смел, умею читать и считать. Я скопировал форму букв и наклон со старого письма — мятая, истертая бумажка, которую я в течение многих лет хранил у сердца. Письма, написанного моей матерью.

— Я польщен. — Я низко склонил голову. — Я надеюсь, рекомендация королевы, упокой Господь ее душу, поможет мне найти место в вашем доме.

Лорд Роберт внимательно рассматривал меня, а я его. Мне было приятно, что я нашел дядю, которого мне не хотелось убить.

 

41

ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

— Ты совсем юный, Уильям. Сколько тебе лет? Шестнадцать? Семнадцать? — спросил Роберт.

— Девятнадцать, милорд. Я выгляжу младше своих лет.

— А моя сестра умерла пять лет назад. Получается, когда она писала это письмо, тебе было четырнадцать или пятнадцать?

— Пятнадцать, милорд.

— Слишком молод был, чтобы произвести такое впечатление. Честный, смелый, умеешь считать и читать. Скажи мне, Уильям, как ты оказался так далеко от дома и в таких плачевных обстоятельствах?

— Я служил в Лесном Дозоре, милорд. После того, как королева Роуана была убита и командир Дозора повел нас против графа Ренара, который отнял жизнь вашей сестры, я имею в виду королеву Роуану, я воевал в Высокогорье. Но в Анкрате у меня семья, и когда возмездие настигло графа Ренара, я пошел скитаться по дорогам, так, чтобы все думали, что я погиб в битве за Логово. Иначе угроза наказания для моих родственников вынудила бы меня вернуться и сдаться королю Олидану. Я наконец добрался сюда, милорд, в надежде продолжать служить семье королевы Роуаны.

— Просто сказка, которую нужно рассказывать на одном дыхании, — сказал Роберт.

Я ничего не ответил на это — смотрел, как колышется тень апельсинового дерева.

— И ты сражался бок о бок с моим племянником Йоргом? — спросил Роберт. — Ты в бою получил такую рану? — Он тронул рукой щеку.

— Нет, я не сражался бок о бок с вашим племянником, милорд. Но я был с ним на одном поле битвы. Он не знает моего имени и лица, — ответил я. — А этот шрам у меня появился недавно. Во время моих путешествий.

— Вероятно, именно об этой честности писала Роуана. Многие на твоем месте, рассчитывая на мою особую благосклонность и щедрость, рассказали бы, как они сражались по левую руку от Йорга. — Роберт улыбнулся. Он погладил небольшую бородку клинышком. — Умеешь мечом пользоваться? — спросил он. На нем была простая свободная рубаха, открывавшая мускулистую грудь и руки, покрытые загаром. Можно было предположить, что на лошадях скакал он лучше, чем владел мечом, хотя его рука и с клинком была знакома.

— Могу.

— И читаешь. И пишешь?

— Да.

— Много у тебя талантов, — заметил Роберт. — Я поговорю с лордом Йостом, возможно, нам нужен стражник внутреннего двора. Это будет хорошим началом. Я должен представить тебя Каласади, он любит общаться с теми, кто хорошо разбирается в цифрах. — Роберт улыбнулся, словно удачно пошутил.

— Не знаю, как и благодарить вас, лорд Роберт, — сказал я.

— Не меня надо благодарить, Уильям, а мою сестру. И постарайся доказать, что она в тебе не ошиблась. — Сквозь листву апельсинового дерева он посмотрел на ярко-синее небо. — Отведите его к капитану Ортензу, — сказал лорд Роберт, и стражники повели меня.

Ночь я провел вместе со стражниками в кордегардии, находившейся в западной башне. Капитан Ортенз, чью лысую голову покрывало такое количество шрамов, что непонятно было, как они все там уместились, ворчал и чертыхался, но приказал принести из цейхгауза кольчугу и накидку, затем послал за портным, чтобы он подогнал на меня форму стражника в синих тонах дома Морроу. Также мне выдали меч, облегченный и более длинный по сравнению с боевым, из той же кузницы, что у всех остальных стражников, вероятно, предполагалось, что он своими достоинствами значительно превосходил тот, что лежал в моих грязных заскорузлых ножнах, и, конечно, был более изящным. Таким образом, я был полностью экипирован.

Стражники годами постарше, разумеется, выразили сомнение в моих способностях искусно владеть мечом, заподозрили, что я буду скучать по своей мамочке, и поспорили, сколько времени пройдет, прежде чем капитан вышвырнет меня за ворота. Ко всему прочему, узнав, что я иностранец, они выразили низкое мнение о северных королевствах вообще и об Анкрате в особенности. Похоже, Анкрат они сильно не любили с тех самых пор, когда их принцесса Роуана была там подло убита. Я признался, что скучаю по своей матери, но из-за этого не убегу домой. Затем я признался, что я родом из Анкрата, но из тех его граждан, которые дрались у ворот человека, убившего королеву, и видел, как он заплатил жизнью за это преступление. А сомневающимся в моих боевых навыках я предложил тут же их проверить.

В ту ночь я спал хорошо.

В доме Морроу просыпаются рано, еще до рассвета, чтобы успеть выполнить работы до того, как лето кончится, и благоразумный человек отступит в уменьшающиеся тени. Утром я вместе с четырьмя недавно набранными рекрутами оказался на учебном дворе. После завтрака капитан Ортенз лично пришел посмотреть на нас, пока мы под руководством сержанта упражнялись на деревянных мечах.

Я сдержал порыв устроить представление и ограничился демонстрацией своих основных навыков. Но опытный глаз не обманешь, и я подозревал, что капитан Ортенз покинул учебный двор с более высоким мнением об Уильяме по сравнению с тем, с каким он туда пришел.

Через пару часов стало жарко для работы с мечом, и сержант Маттус отправил нас выполнять другие обязанности, предписанные стражникам. Я всегда считал обязанности стражников, как в Логове, так и в Высоком Замке, скучными и утомительными. Но насколько это соответствует истине я узнал только тогда, когда сам полдня побыл в шкуре стражника. Мне пришлось стоять у Мрачных ворот — железной двери, которая вела на большой балкон, где знатные дамы выращивали шалфей, миниатюрные лимонные деревья и различные цветущие растения, которые отцвели несколько месяцев назад, и теперь зрели семена. Если какой-нибудь незваный гость вздумал бы здесь пройти, я должен был этому воспрепятствовать. Но попасть на балкон можно было единственным способом — свалиться с облака. В случае если какая-нибудь дама пожелала бы посетить сад, я был уполномочен открыть замок двери и пропустить леди внутрь, а после ее ухода вновь закрыть дверь на замок. Мне скучно уже оттого, что я пишу об этом. Итак, я стоял у железных дверей три часа. Новая форма кололась и вызывала зуд, и за эти три часа я не увидел ни единого человека, никто не прошел даже по примыкавшему коридору. В полдень меня сменил один из рекрутов, с которым мы вместе упражнялись утром, и я, испытывая настоящее облегчение, отправился искать столовую для стражников.