ОТ «ОБАЛДУМЫ» К ДИРЕКТОРИИ 9 страница

Докшицы вынырнули в 1997 году из глубины своих веков, сохранив лишь церковь да здание бывшей корчмы. Все остальное было уничтожено многочисленными войнами, которые прокатились через городок испепеляющими волнами. Пепелища быстро заросли многоквартирными домами из серого кирпича. В промежутках между ними серели шиферные кровли городских хат с палисадниками. Даже церковь во имя Святителя Николая, и та была поставлена в начале века.

Жалкое зрелище являл собой старинный град без старины. И сразу же закралось опасение, что никаких особенных следов пребывания Вилькицких на здешней земле отыскать не удастся. Названия докшицких улиц только укрепляли эту мысль: Урицкого, Дзержинского, Гайдара, Маркса, которые ни сном ни духом не ведали о белорусском городке на истоках двух рек. Нечего было надеяться узреть хотя бы переулок Вилькицкого. Голубоглазая докшичанка, которую я остановил на улице, сказала, что впервые слышит такую фамилию, что краеведческого музея в городе нет и лучше всего обратиться в местную школу.

Я заглянул в пустые по случаю каникул классы. Бросился в глаза стенд, посвященный жизни Горького, чье имя носила пионерская дружина. Пожилая учительница ничего о своем славном земляке не слыхала и адресовала меня к здешнему краеведу Николаю Дмитриевичу Чистякову. Но даже он, учитель истории, впервые слышал о причастности Докшиц к первооткрывателям Северной Земли. Правда, сообщил немало интересного: в окрестной деревне Улесье было имение порт-артурского героя генерала Кондратенко, в чудом сохранившемся здании на бывшей Ратушной площади останавливался французский генерал - пасынок Наполеона и вице-король Италии Эжен Богарне. Было немало иных громких имен. Но памятник в центре Докшиц стоял лишь одному человеку. В отличие от всех остальных монументов и монументиков здешний Ильич никуда не указывал, а держал руки в карманах.

Я представил себе, что бы творилось в каком-нибудь безвестном португальском городке, если бы там узнали, что это родина Фернандо Магеллана. В Докшицах о своем Магеллане не знали ничего. Чистяков обещал написать о Борисе Вилькицком в районную газету. За полвека советской власти память о «белоэмигранте» Вилькицком была вытравлена здесь дотла. Наверное, только старые ветлы да бывшая корчма помнят юного гардемарина, который приезжал сюда к деду на вакации.

На выезде из Докшиц в сторону Гродно берет свое начало красивая и полноводная в низовьях Березина. Когда-то над истоком росли две березы. В хрущовские времена при спрямлении шоссе березы срубили, а ключи завалили землей и камнями так, что теперь здесь образовалось болото. Не так ли обстоит и с духовными родниками? Там, где они завалены, простирается трясина.

Санкт-Петербург. Сентябрь 1997 года    

Приезд этого человека не стал событием для питерской прессы, которая с упоением следила за визитом в Россию американского мага. Тем хуже для невских хроникеров, тем более что высокопоставленный германский чиновник вовсе не жаждал вокруг себя газетной суеты. Он прилетел в аэропорт Пулково из Бонна, чтобы побывать на могиле своего русского деда - контр-адмирала Российского императорского флота и полярного исследователя Бориса Андреевича Вилькицкого.

Советник министра юстиции ФРГ Петер Вилькицки (по-русски Петр Андреевич Вилькицкий) прибыл в Санкт-Петербург не по приглашению мэра или президента Географического общества РФ, а по семейным каналам. И встречала его лишь внучатая племянница командора, ныне скромный библиотекарь Ирина Тихомирова.

Короче, в один из сентябрьских дней Петер Вилькицки, рослый, с клинышком седоватой бородки (как у деда), ступил с трапа на землю того самого Пулкова, где родился его знаменитый предок.

Петер видел своего деда не часто.

Из тихого и уютного баварского городка русский дедушка в Брюсселе представал эдакой терра инкогнита. В его туманном прошлом громоздились льды полярного океана, маячили неведомые острова, бурлили африканские реки. Трудно было представить, что за спиной у этого благообразного седенького старичка - сельский священник на покое, да и только! - порт-артурские бастионы, подводные лодки, штыковые атаки, госпитали, японский плен, полярные зимовки и снова боевые походы, гибель корабля на минном поле, матросские бунты, экспедиции, погони, чужие страны и самое главное - крупнейшее географическое открытие XX века - архипелаг Земля Императора Николая II, переименованный в советские времена в Северную Землю. Ничего этого на чернильной фабрике в Брюсселе, где дорабатывал свои последние трудовые годы благообразный старичок, не знали. Не знал никто и того, что скромный работник, разворачивая в обеденный перерыв нехитрую снедь, вспоминал, как делил он трапезы с семьей последнего российского императора, будучи флигель-адъютантом Его Величества; не знал никто, что в него, отнюдь не паркетного шаркуна, влюблялись русские принцессы, которым он давал уроки географии… Мы, соотечественники, тоже этого не знаем, что уж нам говорить о бельгийцах.

…Семейная жизнь Бориса Вилькицкого раскололась как арктическая льдина под кованым форштевнем ледокола истории. В смутные годы гражданской войны жена Бориса Андреевича, дочь генерала Тихменева, Надежда Валерьяновна, получив ложное известие о гибели мужа на севере, уехала в 1919 году в Баварию. В поверженной голодной Германии все же лучше, чем в «обновленной» России. По крайней мере, никто не ворвется посреди ночи в дом и не станет рыться в вещах, грозить под прикрытием революционного мандата арестом… Надежда Вилькицкая вышла замуж за немца-коммивояжера, который взял ее с сыном Андреем и дочерью Татьяной. Эту новую жизнь она не стала ломать даже тогда, когда ее отыскал Борис, заброшенный в Европу с остатками разгромленной армии Северного правительства.

Их сын Андрей вырос гражданином Германии, получил техническое образование и с началом второй мировой войны был призван в вермахт. Лейтенант инженерных войск Андрей Вилькицки (впрочем, он мог носить и фамилию отчима) служил в понтонных частях, наводя мосты через реки в полосе Восточного фронта. В 1942 году у его жены Катрин родился сын, которого нарекли Петером. Однако молодой отец так и не повидал первенца. В 1943 году лейтенант Вилькицки погиб в Польше при полигонном испытании гранат нового типа. Его отец Борис Вилькицкий в шестнадцатом году тоже подорвался - на немецкой морской мине, которая рванула под бортом эсминца «Летун», но остался жив. Должно быть, отец перерасходовал запас везучести - сыну счастливых шансов не хватило.

Молодая вдова вырастила Петера одна. Сумела дать ему высшее юридическое образование. Мальчик вырос в чисто немецкой среде, поэтому не знал по-русски ни слова. Правда, Катрин не прерывала родственных связей со своим русским свекром, и Петер время от времени виделся с легендарным дедушкой. Но что тот мог рассказать иноязычному внуку?

Незадолго до смерти он прислал 19-летнему Петеру открытку с надписью: «В твоем возрасте я уже командовал подводной лодкой…»

Весной 1961 года российский Колумб тихо и мирно скончался в брюссельской богадельне. Гроб, накрытый Андреевским флагом, опустили в могилу на Иксельском кладбище, чтобы через тридцать пять лет открыть и перевезти с согласия Петера в Россию. На семейном островке запущенного, полуразграбленного Смоленского кладбища и упокоился первооткрыватель Северной Земли, а вовсе не Новой, как второпях выбили на черном граните мастера из похоронного комбината.

К счастью, гость из Германии этой географической ошибки не заметил. Надпись сверху деликатно прикрыли венком. Но всем, кто сопровождал Петера по дебрям буреломного погоста, было очень неловко за то, что так коряво и бездумно была увековечена память одного из великих россиян нашего беспамятного века.

Чувство неловкости сменилось жгучим стыдом, когда мы пришли в музей бывшего Морского корпуса (Военно-морского училища имени М.В. Фрунзе), где учились и дел, и прадед Петера Вилькицки, где учился бы его отец, и он сам, если бы не «перестройка» семнадцатого года. В этом замечательном музее висели чьи угодно портреты, даже Крупской и чекиста Глеба Бокия на стенде «Они слушали в этих стенах В.И. Ленина», но не нашлось здесь места хотя бы для маленькой фотокарточки бывшего питомца корпуса, который завершил эпоху великих географических открытий.

Впрочем, не только Вилькицкий не удостоился чести быть занесенным на скрижали родного училища. Не было на них и многих иных флотоводцев, ученых, первопроходцев, чьи имена не значились по красному реестру нашей все еще двухцветной истории.

Приглашать Петера в Ленинградский музей Арктики и Антарктики я не рискнул, потому что незадолго до его приезда побывал там и нашел, что музей этот по-прежнему ленинградский, а не петербургский, даром что расположен в бывшем старообрядческом храме на бывшей Николаевской, а ныне улице Марата. Экспозиция его как была очерчена в сталинские годы, так и по сю пору возвеличивает самого главного покорителя Арктики - Ивана Папанина. И не где-нибудь, а в бывшем алтаре стоит папанинская палатка со всем своим историческим инструментарием, включая и мясорубку. Мясорубку в алтарь положить не забыли, забыли лишь поместить в арктический пантеон портреты тех, кто уходил в высокие широты без радио и самолетов, кто первым на заре века пришел в эту белую пустыню, кто прирастил территорию России на тысячи квадратных верст. Ладно гидрограф Александр Колчак, но Сибиряков, но Вилькицкий!… Уж столько лет прошло с тех пор, как стало возможным листать страницы полузасекреченной нашей истории без оглядки на партийного цензора, а Сибиряков, Вилькицкий - да сколько еще подвижников Арктики - как числились в белоэмигрантах, так в них и остались. И не знают ленинградские музейщики никакого гражданского примирения.

- А что мы можем сделать, - воскликнула на мои упреки сотрудница музея Арктики, - когда у нас нет ни рубля на обновление экспозиции?!

- Да много ли нужно средств, чтобы повесить в зале несколько фотографий или хотя бы имена вписать?

Согласилась сотрудница, что не в средствах дело…

Но вернемся под гостеприимный кров тихомировского дома на Комендантском аэродроме. Гость из Германии был немало удивлен кропотливой летописью рода Вилькицких, которую составила хозяйка дома. Только тут, перебирая старые фотографии, увидели все, как разительно похож Петер на своего великого деда. Я смотрел на его лицо, такое славянское, такое русское, и не мог поверить, что этот человек не понимает нашу речь, что для того, чтобы глаза его оживились, нам всем нужно мучительно подбирать английские и немецкие слова. Петер не понимал язык своего отца, своего деда.

Он не мог, как его дед, весело гаркнуть гребцам: «Навались!» Он не мог, как его дед, крикнуть при виде неизвестного острова: «Земля!» Он не мог, как его отец, дед, прадеды прошептать в трудный миг: «Спаси, Господи, люди твоя!» Он был русский с онемевшей русской душой. Русский… Именно по ее зову он прилетел в Петербург, отпросившись со своей ответственной работы на пару выходных дней. Поездка влетела, конечно, в копеечку, что для него, многодетного отца, чувствительно…

Но летел, вопреки всем пересудам и предрассудкам. Поклонился крестам деда и прадеда, их земле, их городу, всем, кому дорога память о российском командоре и кто пытается ее спасти от тлена.

Однако мне надо было о стольком еще рассказать, о стольком его расспросить, и он, я это чувствовал, отвечал бы весьма откровенно, но между нами стоял проклятый языковой барьер, в котором мы пробивали лишь отдельные бреши. И сваи этого барьера уходили в разломный, раскольный семнадцатый год.

В том роковом году с матросской пулей, пойманной в плечо офицерской шинели, и решилась судьба древнего рода. В Вилькицкого стреляли матросы февральского Кронштадта.

За что?

А за то, что носил флигель-адъютантский аксельбант, за то, что делил трапезы с принцессами. Скорее всего тому, кто стрелял, и это было безразлично. Просто маячил перед ним офицер, капитан 1-го ранга. Классовый, как ему внушили, враг.

Вилькицкому повезло - стрелок промахнулся. Потом в него стреляли много раз из револьверов, пулеметов и даже пушек - вдогон уходящему из Архангельска на чужбину ледоколу. Но не зря про него говорили - заговоренный.

Уцелел…

Род Вилькицкого пустил на новой почве свои побеги. В 1976 году Петер назвал новорожденного сына Борисом. Мальчик вырос и служит в бундесвере по контракту. Рядовой Борис Вилькицки, правнук русского адмирала… И в этом продолжение все того же семнадцатого года, пропахавшего Россию незарастающей бороздой.

Ну что же, поделили мы с Германией славный род. Так воздадим же должное памяти российского Колумба, помянем его и там, и тут.

А все же сделать из нас манкуртов, Иванов, родства не помнящих, так и не сумели. Помнили и Вилькицкого даже в самые запретные на дальнозоркую память годы.

Вот и начальник Главного гидрографического управления ВМФ СССР, дальний преемник генерала Андрея Вилькицкого, контр-адмирал Юрий Жеглов еще при Андропове на свой страх и риск отрядил матросов привести в порядок могилу «царского генерала» Андрея Вилькицкого на Смоленском кладбище.

Вот и на мыс Могильный выбрались доброхоты, перезахоронили останки лейтенанта Жохова и кочегара Ладоничева подальше от опасного оползня.

Вот и большой рыболовецкий траулер наречен «Пролив Вилькицкого»; пусть и не прямо назван в честь Бориса Андреевича, а все же носит на борту славную фамилию.

И когда Петер прочитал эти бронзовые литеры на скуле большого морского судна, думаю, что ясны они ему были без перевода. БМРТ «Пролив Вилькицкого» стоял в старинном петровском доке Кронштадтского порта, и капитан траулера Юрий Серегин принял внука Вилькицкого как самого дорогого гостя. В кают-компании был накрыт подобающий случаю стол. А потом Серегин вручил Петеру увесистый том - «Атлас океанов», в нем имена его предков не раз повторялись в названиях островов, мысов, проливов.

Примечательно, что в нынешнее безденежное время руководство «Ленэнерго», далекое от арктических походов, сумело выкроить небольшую сумму на мемориальную доску полярным первопроходцам. После почти семилетних проволочек и согласований доску все же прикрепили к стене дома №96, где жили отец и сын Вилькицкие, на Екатерининском канале.

Кстати, об этом доме. Улетая в родной Бонн, Петер поведал о семейном предании: в семнадцатом году, опасаясь очередного обыска, Борис Вилькицкий замуровал в стену отцовской квартиры свой золотой наградной кортик.

И это оружие, и прах командора, и его имя отныне навечно пребудут в морской столице России.

Москва-Санкт-Петербург-Докшицы.

 

 

ПРИЛОЖЕНИЯ

 

Приложение 1  .

Один из лучших писателей двадцатого века лауреат нобелевской премии Иван Алексеевич Бунин нашел для адмирала Колчака едва ли не самые проникновенные слова:

Пером писателя  . «…Думая о нем и о той беспросветной тьме, что заступила уже все пути наши, развернул Библию - делаю это теперь особенно часто - и взгляд упал на 79-й псалом:  

«Боже, пришли язычники в наследие Твое, осквернили храм Твой, превратили Иерусалим в развалины, отдали труды рабов Твоих в пищу птицам небесным, тела святых Твоих - зверям земным… Боже, мы сделались посмешищем у соседей наших, поруганием и посрамлением у окружающих нас… Пусть скорее встретит нас милосердие Твое, ибо мы весьма измучены… Пусть придут перед лицо Твое вздохи узников, силою мышцы Твоей сохрани обреченных на смерть…»  

…Ничего не могу прибавить к этим изумительным ветхозаветным строкам. В них все сказано. И потому - воистину «мы весьма изнурены» и уже не хватает сил и желания говорить среди «окружающих нас». Одни из них мечут жребий о ризах наших, другие витийствуют о «светлом будущем», а ТАМ - ТАМ только «вздохи узников», муки «обреченных на смерть», защиты и спасения себе теперь уже ниоткуда не чающих.  

Молча склоняю голову и перед его могилою.  

Настанет день, когда дети наши, мысленно созерцая позор и ужас наших дней, многое простят России за то, что все же не один Каин владычествовал во мраке этих дней, что и Авель был среди сынов ее.  

Настанет время, когда золотыми письменами на вечную славу и память будет начертано его имя в летописи Русской земли».  

(«Общее дело». Париж. 1921 год, 7 февраля)  

Приложение 2  .