ОТ «ОБАЛДУМЫ» К ДИРЕКТОРИИ 3 страница

Генерал Филатьев охарактеризовал Гришина так.

Рукою очевидца  . «Когда после переворота 7 июня 1918 года в Омске образовалось Сибирское правительство, оно в первую голову должно было озаботиться созданием собственных вооруженных сил, чтобы отстаивать независимую демократическую Сибирь. Создателем Сибирской армии того периода явился некто Гришин-Алмазов, по одним сведениям - полковник, по другим - подполковник, а по третьим - штабс-капитан мортирной батареи. Осталось невыясненным, откуда и как попал он в военные министры Сибирского правительства; двойная фамилия и генеральский чин он присвоил себе сам в революционном порядке. Во всяком случае, энергию и организационные способности он выявил недюжинные и оказался вполне на своем месте».  

В августе Гришин был смещен с должности. Причиной послужил конфликт с британским представителем. На банкете в Челябинске Гришин в ответ на неделикатный отзыв английского консула о России заявил: «Еще вопрос, кто в ком больше нуждается - Россия в союзниках или союзники в России».

Снятый с поста военного министра Гришин-Алмазов уехал на юг России к Деникину. А потом себе на погибель попытался вернуться к Колчаку. Скорее всего, именно такой человек был нужен Верховному правителю на посту военного министра. Но - не судьба…

Полковнику Хвощинскому Колчак поручил формировать первую гвардейскую часть - на первых порах батальон будущего Преображенского полка. Хвощинский и прибывшие с ним офицеры составили командный костяк Егерского батальона, они получили все необходимое: деньги, шинели и сапоги русского образца, русские винтовки-трехлинейки, а главное - право выбора новобранцев из числа призванных сибирских парней. Однако особого выбора не было. Генерал Кутепов пришел бы в ужас от такого набора: в одном строю стояли и бывшие каторжане, и старообрядцы-кержаки, и ссыльные поляки, и оренбургские казаки, и люди совершенно непонятного свойства - то ли большевики, то ли анархисты… Оставалось утешаться крылатой фразой Екатерины Великой - «Другого народа у меня нет»…

И все же от судьбы не уйдешь, даже если ты переиграешь ее в гонках на рыбачьих лодках, конях, верблюдах и поездах…

Настало время, и Егерский батальон под командованием полковника Хвощинского двинулся в путь. На постое в глухом селе в нестроевой роте возник предательский сговор. Заговорщики подкрались к избе, где располагались на ночлег командир батальона и офицеры. Вот что рассказал потом командир 1-й роты капитан Александр Стахевич:

Рукою очевидца  . «Самовар подали около полуночи. Многие дремали, но все-таки поднялись, смеялись, пили чай и свет потушили - я посмотрел на часы - в 1 час 05 мин. Разделись совершенно, хотя походных кроватей не ставили. На мою уральскую - из верблюжьей шерсти - кошму лег рядом со мной прикомандированный к батальону штабс-ротмистр Иванов. Мы с ним легли сбоку, влево от входа, у самого стола, поставленнаго против двери в боковую комнату писарей. У самаго входа, на сундуке, лег огромного роста штабс-капитан Голиков, под столом Домбровский, а все остальные подряд, головами к окнам, ногами к входной двери, слева направо: Хвощинский, Грюнман, Эльснер, Юрий и Дмитрий Литовченко.  

Кухня была набита выше всякой меры вестовыми и «связью». Спали на печи, на столах, повсюду. После тяжелого дня заснули как убитые…  

В третьем часу ночи я проснулся от страшного шума и криков. Просыпался от крепкого сна с трудом, сел, протирая глаза и ничего почти не видя и не понимая. Ворвавшиеся стали кричать: «Здесь командир батальона»?, «Вставайте!» и вслед затем: «Руки вверх!»  

Комната была наполовину наполнена вооруженными людьми, державшими ружья наизготовку. Передние из них уже миновали меня и стояли почти у ног спавших под окнами. Комната тускло освещалась лишь одним-единственным фонарем, который держал один из вошедших. Довольно хорошо были видны ноги, но совершенно в темноте оставались лица и верх комнаты. Как я ни всматривался, узнать ни одного человека не мог. У меня даже мелькнула мысль: уж не в масках ли они. Кто они? Большевики? - была первая мысль - прорвавшиеся или обошедшие нас; затем пришла мысль: нет, просто грабители и, наконец, последняя, самое ужасное и впоследствии оказавшееся правильным предположение - уж не наши ли солдаты?

Когда я сел, почти все мои товарищи, очнувшиеся, по-видимому, несколько раньше меня, стояли уже на ногах.  

«Я - здесь! - раздался из темноты твердый голос Хвощинскаго. - Но кто вы такие и зачем пришли сюда»?  

Мы все почти одновременно спрашивали: «Кто вы такие»? «Что вам нужно»?, «Какой роты»? Но тут раздался грозный окрик: «Молчать! Руки вверх!»  

Все подняли руки. Помню, что у меня мелькнуло в мыслях чувство гадливой досады перед необходимостью подчиниться приказанию этих мерзавцев, и я несколько задержался исполнением приказа. Во всяком случае, руки я поднял, но именно в ту секунду, когда раздался первый выстрел. Один из ворвавшихся к нам, дуло винтовки которого находилось от меня в двух аршинах, выстрелил в меня, но попал лишь в ладонь уже поднятой почти на высоту головы левой руки.  

«Падать или не падать, что выгоднее?» - мелькнуло у меня в голове. «Выгоднее упасть» - и я поддался силе выстрела и упал…  

Комната по-прежнему освещалась лишь одним фонарем. Все же глаза стали понемногу привыкать и разбираться в полумраке. Начался обыск. Отобрали револьверы, лучшее из платья. Сволокли все в кучу, которую тут же в комнате оставили. Вообще в этом обыске более, чем в чем-нибудь другом, проявилась спешность и незаконченность организации. Искали оружие и оставили два револьвера, лежавшие на столе, чем-то прикрытые. Брали деньги и не сняли денег ни с убитого Тараканова, ни с меня; не взяли такие ценности, как часы, которые все потом нашлись. Когда стали обыскивать, у меня мелькнула мысль - да это просто грабители, едва ли большевики, но почти одновременно я увидел несколько кокард национальных цветов, введенных после февральской революции в 1917 году, какие были на солдатах 1-й и 3-й роты и услышал чей-то голос: «Надо арестовать капитана Вуича», - и мне все стало ясно. Ужас, смертельный ужас - неужели я увижу своих из 1-й роты?! Но сколько я ни силился, за все долгие 4 часа - ни одного знакомого лица, ни одной кокарды 1-й роты я не увидел. С большим трудом мне единственному удалось достать в Омске для всей своей роты кокарды старого императорского образца. И в моем горестном положении это было единственным мне утешением: моя 1-я рота не была замешана в этом ужасе ни одним человеком.  

Самое старое и плохое из одежды они нам оставляли. Мелькнула мысль: раз оставляют часть одежды, значить, не собираются всех расстреливать. Но, увы, тут же раздалось с грубым хохотом: «И это отбирай, все равно им теперь ни к чему будет»! Очередь обыска доходила до меня. «Коли! Ведь видишь, что он жив». Кто-то, видимо, исполняя приказание, довольно милостиво поддел мою ногу штыком, приглашая, должно быть, встать. Я вскочил и поднял, как и все остальные, вновь руки вверх. Кровь из простреленной кисти стекала, заливая всего меня и кошму. Вдруг, совершенно неожиданно, вновь раздался выстрел и застонал полковник Хвощинский. Мне показалось, что стрелял тот же, что и в меня, нацелив следующего по порядку. «Так значить вот что: не позже, а сейчас же», - подумал я и ждал следующих выстрлов, ожидая, что будут расстреливать всех подряд, слева направо. Но больше выстрелов не было. Хвощинский быль смертельно ранен в гортань и хрипел. По-видимому, убедившись, что командир батальона окончательно обезврежен, убийцы посчитали первую половину своей задачи законченной…»  

Далее события развивались, как в хорошем боевике: один из офицеров схватил со стола прикрытый фуражкой наган и выстрелил в фонарь. Налетчики от неожиданности бросились к двери, завязалась перестрелка. Преображенцы сумели освободиться и схватить бандитов. Но полковник Хвощинский, прошедший войну и труднейший путь через горы, море, степи и тайгу в Омск, скончался от полученной раны.

Об этом трагическом происшествии доложили адмиралу. Колчак снял фуражку и перекрестился на образ Николы Расстрелянного.

Полки и бригады его армии были столь же зыбки и ненадежны, как льдины под ногами. Так было на пути к острову Бенетта через пролив - того и гляди, вздыбится льдина, открыв дымящуюся бездну черной океанской воды…

И все же к Колчаку шли…

В 1918 году имя адмирала Колчака, как и имя погибшего к тому времени генерала Корнилова, стало стягом для тысяч людей, не принявших самозванную, самозахватную власть политических пришельцев.

К Колчаку шли отовсюду, шли в первую очередь морские офицеры, офицеры гвардейских и армейских полков.

Верили в его звезду, в его удачу, в его правоту, в его силу.

Шли порой невероятными путями. Так, капитан 1-го ранга Илья Лодыженский, бывший командир линкора «Андрей Первозванный», привел к Колчаку группу морских офицеров из Финляндии через Стокгольм, далее морским путем - через Канаду, Японию, через всю Сибирь1. Шли через горы и степи, как группа преображенцев полковника Хвощинского.

На судах Карской экспедиции сумела пробраться в Омск и вовсе легендарная фигура - Мария Бочкарева, создательница и командир ударного женского батальона смерти. Она успела оставить для истории свое свидетельство:

Рукою очевидца  . «В июле месяце я из газет узнала, что экспедиция собирается отправиться в Сибирь. Экспедиция военная, которая должна доставить для армии Колчака пулеметы, снаряды, обмундирование. Капитан этой экспедиции был морской офицер Савицкий. Я пошла к генерал-губернатору Миллеру и стала просить у него разрешения поехать с этой экспедицией в Сибирь на родину…  

10 августа 1919 года я с экспедицией капитана Савицкого покинула Архангельск. Плыла на пароходе «Колгуев», помимо этого парохода было еще 7 пароходов. На пароходе я прибыла в устье реки Оби, до устья Оби от Архангельска я в дороге пробыла месяц с тремя днями. На устье Оби была выгрузка из пароходов экспедиции Савицкого на баржи полковника Котельникова оружия, и обмундирования, и снарядов. Здесь я пробыла две недели, и мы потом отправились с экспедицией Котельникова на Тобольск. Но когда экспедиция прибыла в город Березов, то Котельников получил телеграмму, что Тобольск взят советскими войсками. Тогда Котельникову было приказано половину экспедиции направить на Красноярск и половину на Томск. И я поплыла со второй половиной экспедиции на Томск. В дороге от Березова я пробыла до Томска три недели.  

Приехала в Томск. Родителей застала в бедственном положении. Тут же зять мне стал говорить, что я заблуждаюсь - посмотри, три баржи замороженных красноармейцев стоят на Оби, а ты сочувствуешь нашим врагам. Я сказала зятю и своему мужу Бочкареву, с которым я не жила 12 лет, что я сочувствовала белым потому, что уверена, что большевики идут рука об руку с германцем для того, чтобы сделать в России царем Вильгельма. А теперь я поняла, что я глубоко ошибалась, и поэтому я поеду в Омск к Колчаку и буду просить, чтобы дал мне от военной службы отставку совсем и пенсию. Прожила я в Томске неделю и поехала в Омск.  

По приезде в Омск я явилась в Ставку к дежурному генералу Белову и доложила ему, что я больше не в силах ничего делать, и просила, чтобы мне дали отставку с пенсией как батальонного командира, с мундиром штабс-капитана. Белов мне сказал, что сегодня будет на докладе у Колчака и доложит обо мне. Белов мне велел прийти завтра. Я явилась к Белову 8 ноября, и он мне сказал, что Колчак желает меня видеть и назначает мне свидание в воскресенье, 10 ноября. Я пришла в воскресенье в 12 часов дня в дом Колчака. Ему доложили, вышел адъютант и сказал мне, что вас просит к себе Верховный правитель. Я вошла в кабинет Колчака и там увидела - Колчак вел разговор с генералом Голицыным - главнокомандующим добровольческими отрядами. Когда я вошла, то Колчак и Голицын оба встали и приветствовали меня и сказали, что обо мне много слышали, и предложили сесть. Колчак стал мне говорить: «Вы просите отставку, но такие люди, как Вы, сейчас необходимо нужны. Я Вам поручаю сформировать добровольческий женский санитарный отряд (1-й женский добровольческий санитарный отряд имени поручика Бочкаревой)». Он говорил, что у нас много тифозных и раненых, а рук, которые бы ухаживали за больными, нет. «Я надеюсь, что Вы это сделаете».  

Я предложение Колчака приняла. Колчак обратился к генералу Голицыну и сказал, что Бочкарева поступает в его распоряжение, дайте ей сейчас же квартиру и инструкторов, чтобы она могла завтра сделать лекцию - призывать добровольцев-женщин в свой санитарный отряд, и дал распоряжение, чтоб мне выдали аванс двести тысяч для формирования отряда. 11 ноября уже были расклеены по всему Омску афиши с призывом, что приехала известная организаторша добровольческих отрядов поручик Бочкарева из Архангельска и что она будет сегодня в театре «Гигант» выступать с призывом к женщинам, чтобы формировать женский добровольческий санитарный отряд. И 11 ноября я выступала с речью, призывающей женщин вступать в добровольческий женский санитарный отряд. Это было в театре «Гигант» в 6 часов вечера. 12 ноября с точно такой же речью я выступала в театре «Кристалл». Тотчас с обоих митингов я набрала добровольцев - женщин сто семьдесят и мужчин тридцать. Мне было назначено четыре офицера, начальник штаба - полковник, и казначей - поручик, и адъютант в чине поручика. И отряд я сформировала в двести человек. На довольствие мой отряд был зачислен к добровольческой дружине Святого Креста и Зеленого Знамени».  

К сожалению, Мария Бочкарева прибыла в Омск в не самое лучшее время - сибирская столица готовилась к эвакуации - Красная Армия наседала на всех фронтах… В общей суматохе и неразберихе затерялся мало кому известный прапорщик-радиотелеграфист Владимир Зворыкин. Он тоже стремился на восток, подальше от красного вала. В его потертом кожаном чемоданчике хранилось бесценное сокровище, на которое, впрочем, не посягнул ни один грабитель. Уроженец древнего града Мурома, купеческий сын Владимир Козьмич Зворыкин вез с собой схемы, наброски, чертежи «иконоскопа» - электронно-лучевой трубки, которая через год-другой-третий станет не чем иным, как «сердцем» телевизионного аппарата. Америка запатентует его великое изобретение и назовет его своим великим гражданином. Прах этого невидного в толпе отступающих прапорщика будет погребен в Национальном пантеоне. Американские астронавты, отправляясь в космические полеты, будут приходить в музей, чтобы погладить на счастье шляпу Зворыкина - такая уж завелась среди них примета. И никто не мог представить, что голова, носившая эту шляпу, могла валяться под откосом великого Транссибирского железного пути вместе с тысячами других голов, не переживших страшный исход страшного 1919 года…

Приехал из Америки с группой морских офицеров и верный «Личарда» - капитан 1-го ранга Михаил Смирнов. Колчак обрадовался ему, как брату родному, - пожалуй, это был единственный в Омске человек, с которым Верховный правитель мог общаться на «ты», не скрывая самых заветных своих планов.

Он немедленно предложил ему пост морского министра с производством в контр-адмиралы. Смирнов несколько озадачился:

- Морской министр? В Сибири? Не будут ли смеяться? В этом есть что-то опереточное… Хочется живого дела, и не фикции.

- Это не фикция, Миша! Взгляни на карту!

Самое видно место в кабинете Верховного правителя занимала карта полярных экспедиций.

- Смотри: у Сибири, как и у всей России, - широченный выход сразу к двум океанам. Нас не пускают в Атлантику и Средиземноморье. И пусть! Но мы однажды выйдем в Мировой океан! Понимаешь ли ты это? И нам не понадобятся эти чертовы проливы, потому что и Балтика, и Черное море - это мешки с завязками в чужих руках. Наш Босфор вот здесь! - Колчак указал левой рукой на Карские Ворота. - Наши Дарданеллы - тут! - Правая рука уткнулась в Берингов пролив. - Здесь ходить станем - из океана в океан, из Европы в Азию. И пока мы с тобой в силах, пока что-то можем, надо немедленно обустраивать этот путь.

Это были не пустые слова, сказанные в упоении властью. Едва установив связь с правительством Севера России в Архангельске, Колчак стал готовить новую полярную экспедицию. Готовить воистину с государственным размахом и всем прежним опытом. Уже в конце 1918 года указом Верховного правителя создается Дирекция маяков и лоций, призванная обеспечивать движение судов по сибирским морям и рекам. А 23 апреля 1919 года - воистину историческая дата для России - при Правительстве Колчака создается Комитет Северного морского пути. Именно эту дату надо считать днем рождения Главсевморпути, а не 1932 год, как помечено во всех советских энциклопедиях.

По распоряжению Верховного правителя на Крайний Север отправляется несколько экспедиций, среди которых - гидрографическая (руководитель Д.Котельников) и даже ботаническая (руководитель В. Сапожников). Более того - продолжается строительство Усть-Енисейского порта, который известен ныне как город Дудинка. Еще в январе 1919 года в Томске создается Институт исследований Сибири. Колчак всячески утверждает идею создания единой общесибирской геологической службы.

Но самое главное - Северный морской путь начал действовать как регулярная трасса именно при Колчаке. На его западном плече - от Белого моря до устья Енисея - пошли первые караваны, так называемые хлебные карские экспедиции под водительством полярного первопроходца Бориса Вилькицкого.

Что было потом  . Северный морской путь уже в 30-е годы стал национальной трассой стратегического назначения.  

Поэт Леонид Мартынов сказал о ней так:

Здесь сохранилась от восстаний

Единственная из корон -

Корона северных сияний…

Для надежного освоения этого самого трудного на планете морского пути во второй половине ХХ века в СССР был создан единственный в мире атомный ледокольный флот, с помощью которого из Мурманска и Архангельска на Камчатку и во Владивосток были переброшены сотни караванов с грузами и десятки экспедиций особого назначения с военными кораблями едва ли не всех классов от подводных лодок до тяжелых авианесущих крейсеров.

Последнюю навигацию ХХ века на Северном морском пути открыл «Вайгач» - атомный ледокол, преемник имени того самого ледокольного парохода, который привел в Арктику капитан 2-го ранга Колчак. Между этими кораблями пролегло 90 лет.

При всем при том, что Белой Сибири приходилось вести тяжелые бои в Предуралье и в Поволжье, экономическая жизнь этой огромной части России не только не замерла, но и набирала темпы. Так, в Кузбассе шла добыча угля, почти достигшая уровня 1916 года. Осваивался Северный морской путь, прокладывались рельсы новых железных дорог, особенно в Южной Сибири, наращивалась добыча золота. Развивалось и кооперативное движение. Хозяйственные успехи могли быть еще более значительными, если бы омские «сибирки» могли быть подкреплены золотом запасом Сибирского правительства. Но…

Пером историка  . «Единственным источником стабилизации бюджета «белой» Сибири мог стать золотой запас России (651.530.000.000 золотых рублей), еще осенью 1918 года переведенный в Омск. Под залог золотого стандарта можно было бы выпускать полновесные дензнаки. Но Верховный правитель России не считал, что он вправе распоряжаться им. Поэтому намерения омского Минфина использовать хотя бы часть золотых резервов для стабилизации бюджета встречали неизменный отказ со стороны адмирала».  

Сегодняшним бы российским финансистам такую щепетильность…

 

 

СИБИРСКИЙ СУВОРОВ

 

Среди сподвижников адмирала Колчака в Сибири были и выдающиеся личности. Один из них - генерал Анатолий Пепеляев, которого в войсках называли не иначе как наш «сибирский Суворов». И было за что.

Визитная карточка  . Анатолий Николаевич Пепеляев родился в Томске 3 июля 1891 года в семье генерал-лейтенанта русской армии, -  свидетельствует историк Дмитрий Митюрин. - По стопам отца он закончил кадетский корпус и Павловское военное училище в Петербурге. Службу начал в 42-м Сибирском стрелковом полку в должности младшего офицера пулеметной команды.  

С началом первой мировой войны подпоручик Пепеляев перевелся в конную разведку, где быстро выдвинулся благодаря своей отчаянной храбрости. К моменту выхода России из войны он имел звание подполковника, был награжден золотым Георгиевским оружием и 8 боевыми орденами, в том числе орденом Св. Георгия 4-й степени. Анатолий Николаевич с одобрением встретил февральскую революцию, надеясь, что падение самодержавия приведет к новому взрыву патриотических настроений. Действительность оказалась иной: разложение армии и выход России из войны вселили в его сердце, по собственному признанию, «чувство тоски и безнадежности». Пепеляев вернулся в Томск. Здесь в феврале 1918 года он вступил в ряды нелегальной офицерской организации и вскоре стал одним из ее руководителей.  

27 мая группа Пепеляева свергла советскую власть в Томске, а после того как временное Сибирское правительство приступило к формированию собственной армии, Анатолий Николаевич получил назначение на должность командира 1-го Сибирского стрелкового корпуса. В короткое время отряд из нескольких сотен добровольцев и мобилизованных офицеров превратился в мощное войсковое соединение, которое сумело овладеть Красноярском, Иркутском, Верхнеудинском, Читой и соединиться с казаками атамана Семенова. Однако осеннее наступление большевиков заставило их противников оставить Поволжье. Пытаясь перекрыть проходы в Уральских горах, белые образовали несколько фронтов, один из которых - Лысьвенский - возглавил Пепеляев.  

В декабре 1918 года 15-тысячный корпус Пепеляева перевалил через Уральский хребет, и, прорвав линию фронта, обрушился на Пермь. В городе располагались штаб 3-й армии красных, две дивизии, артиллерийская бригада, а также многочисленные склады с боеприпасами и обмундированием. Белые стремительно атаковали с разных сторон и, овладев центральными улицами, повели наступление на вокзал. В течение дня Пепеляев захватил один из крупнейших городов Приуралья и затем еще три недели наносил удары по отступающим дивизиям противника. Численность 3-й армии красных сократилась до 11 тысяч штыков и сабель. Это был разгром. Лишь прибытие из Москвы многочисленных подкреплений и грозной комиссии, в составе которой были Сталин и Дзержинский, помогло стабилизировать линию фронта и остановить белых на подступах к вятскому укрепрайону.  

Пермская операция принесла Анатолию Николаевичу широкую известность и репутацию одного из лучших военачальников»…

Именно за Пермь Верховный правитель России и получил свой второй орден Св. Георгия - 3-й степени. Колкий барон Будберг не преминул отметить в своем дневнике:

«Лавры Пермской победы вскружили всем головы; посыпались награды, на фронте имеются уже несколько кавалеров Георгия 3-й степени; бывшие штабс-капитаны сделались генерал-лейтенантами…»

В Перми Колчак выступил перед рабочими орудийного завода. Бывалые металлисты сразу почувствовали: этот адмирал говорит об их деле толково и с понятием. Откуда им было знать, что Верховный правитель мог сам стать к станку и выточить корпус снаряда или профрезеровать орудийный замок. Откуда им было знать, что детство и отрочество этого большого начальника прошло на Обуховском заводе, и зрелище сверловки пушечных стволов для него было столь же привычным, как для иных его сверстников - выпас коней в ночное…

Пермь дала Колчаку орудия. Их устанавливали на колесных пароходах, из которых формировалась Камская речная флотилия.

Там же, в Перми, к вагон-салону Колчака подошел морской офицер.

- Прошу доложить адмиралу, - попросил он дежурного адъютанта, - что лейтенант Макаров Вадим Степанович просит его принять. Только доложите, пожалуйста, чин, фамилию и имя-отчество.

Озадаченный неожиданной просьбой, адъютант доложил. Он удивился еще больше, когда обычно хмурый адмирал просиял и велел немедленно провести к нему лейтенанта.

- Это сын погибшего адмирала Макарова! - пояснил он недоумевавшему адъютанту и сам вышел навстречу невзрачному офицеру. Крепко обнял слегка растерявшегося лейтенанта.

- Очень рад, Вадим Степанович, что вы в нашем стане. Батюшка ваш, несомненно, одобрил бы ваш выбор… В Порт-Артуре он пожалел меня и назначил на крейсер. Я же, увы, ничем не могу облегчить вашу участь. Не хочу обижать вас предложением перейти в походный штаб. Ведь не пойдете же?

- Никак нет, Ваше высоко…

- Полноте! Где и кем вы у нас?

- Помощник флагманского артиллериста Камской флотилии.

- Ну, с Богом!

Третьего мая 1919 года Камская флотилия начала кампанию под флагом контр-адмирала М.И. Смирнова. Все двенадцать вооруженных пароходов подняли Андреевские флаги. На штабном теплоходе «Волга» отслужили молебен…

Спустя три недели под селом Святой Ключ флотилия приняла жестокий бой. Осколки и пули пощадили сына любимца российского флота. Лейтенант Вадим Макаров кончил свои дни в Нью-Йорке в пятидесятые годы…

Однако исход войны на Восточном фронте решался не под Пермью и Вяткой, а много южнее - в Башкирии. В июне 1919 года войска Фрунзе форсировали реку Белую и овладели Уфой. Колчаковский фронт зашатался, и хотя Пепеляев на севере захватил Глазов, этот локальный успех уже не мог спасти белых от катастрофы.

Рукою историка  . «Увлекаемый общим потоком, -  повествует Дмитрий Митюрин, - корпус Пепеляева отступал на восток. В этой критической ситуации Анатолий Николаевич действовал с таким мастерством, что Верховный правитель рискнул именно на него сделать свою последнюю ставку. Пепеляев получил звание генерал-лейтенанта и стал командующим 1-й Сибирской армией, во главе которой предпринял попытку контрнаступления на реке Тобол. Поначалу операция развивалась успешно, однако вскоре захлебнулась из-за массового дезертирства насильно мобилизованных крестьян. Пепеляев получил приказ погрузить остатки войск в эшелоны и перебросить их в Барнаул, Томск и Красноярск для пополнения новобранцами и организации нового фронта.  

Однако массовое дезертирство продолжалось. На хвосте висела 5-я армия Тухачевского, с флангов атаковали партизанские отряды, а союзники чехи начали тайные переговоры с красными. К этому добавились внутренние неурядицы. С подачи своего старшего брата Виктора (назначенного новым главой Сибирского правительства) Анатолий Николаевич арестовал командующего колчаковскими войсками генерала Сахарова и потребовал от Верховного Правительства создать «кабинет общественного доверия». В обстановке победоносного наступления красных подобная склока выглядела, мягко говоря, неуместно и, в конце концов, закончилась примирением братьев Пепеляевых с Колчаком. Но это уже ничего не решало.  

Вскоре Пепеляев-старший попал в руки большевиков и вместе с Колчаком был расстрелян на берегу Ангары.  

А Пепеляев-младший еще пытался организовать оборону своего родного Томска. 20 декабря 1919 года в город ворвалась 30-я дивизия красных под командованием Альберта Лапина. В свое время эта дивизия была жестоко поколочена Анатолием Николаевичем под Пермью, но теперь сполна рассчиталась за поражение. В Томске красные захватили свыше 30 тысяч пленных и богатые трофеи. Сам Пепеляев успел выбраться из города, но вскоре свалился в сыпном тифе и в крестьянской одежде был вывезен в Китай.  

Началась эмиграция… Обосновавшись в Харбине, Пепеляев женился на дочери железнодорожного мастера и устроился работать извозчиком. Но он не смирился с поражением и мечтал о реванше. Получив известие об антибольшевистских выступлениях в Якутии, Анатолий Николаевич возглавил отряд, посланный на помощь повстанцам. Финансировал экспедицию эмигрантский «Сибирский комитет».  

В сентябре 1922 года «Сибирская добровольческая дружина» Пепеляева (750 штыков при двух пулеметах) высадилась в поселке Аян и двинулась вдоль побережья Охотского моря. Анатолий Николаевич рассчитывал пополнить свой отряд за счет местных повстанцев, овладеть Якутском, а затем двинуться на Иркутск. В перспективе этот план давал возможность заново начать гражданскую войну в Сибири, в случае же неудачи оставался шанс прорваться обратно в Китай.  

После взятия Охотска «дружина» повернула вглубь Сибири, и проделав 500-километровый марш через тайгу и болотные топи, подошла к поселку Нелькан. Здесь выяснилось, что якутское восстание потерпело поражение, а большевики успели занять последние опорные пункты белых на тихоокеанском побережье - Владивосток и Петропавловск-на-Камчатке. Однако после недолгих колебаний Пепеляев решил продолжать наступление.  

5 февраля 1923 года батальон полковника Рейнгардта захватил пригород Якутска слободу Амгу, ставшую главным опорным пунктом «дружины». Местные большевики объявили город на осадном положении и приготовились к обороне. Со всех сторон на помощь Якутску устремились разрозненные отряды красных. Ночью 13 февраля «дружинники» генерала Вишневского напали на зимовье Сасыл-Сыса, в котором расположился один из таких отрядов под командованием латыша Яна Строда. Белые сняли часовых и расползлись по зимовью, забирая оружие у спящих красноармейцев. Однако в чумах и у костров разгорелись рукопашные схватки, переросшие в настоящее ночное побоище. Каждый из бойцов Строда имел при себе по несколько ручных гранат, которые тут же пошли в ход. К рассвету усеянная трупами «Лисья поляна» осталась за красными. Подоспевший с основными силами Пепеляев предложил Строду сдаться, дав на размышление пять часов. За это время красные успели соорудить вокруг зимовья позиции, используя в качестве прикрытия даже заледеневшие тела убитых.