– Я понятия не имею, мне это не сообщалось, с какой целью вас было решено переправить в ставку. Но и я не думаю, чтобы поводом для этого было что‑либо серьезное. За серьезное у них всегда одно решение. И порох на это не жалеют. А вот за пустяки бывает всякое. Так что вы не беспокойтесь, Мадам! Я думаю, что еще всё обойдется. Но если вдруг я в чем‑то ошибся и с вами обойдутся плохо… Нет, если даже только попытаются так обойтись, то я… Поверьте мне, Мадам, я это так просто не оставлю!
Мадам с удивлением посмотрела на сержанта, словно хотела сказать: «Зачем вы так? разве я вас о чем‑то просила? ах, увольте, увольте, сержант!» Однако же сержант не успокоился.
– Клянусь честью, Мадам! – сказал он, повышая голос. – Это были не пустые слова! Это… – но тут вдруг спохватился, воскликнул: – Но хватит об этом! – а после дал лошади шпоры и быстро поехал вперед.
А Мадам смотрела ему вслед как‑то очень по особенному. То есть очень трудно было сказать, о чем она тогда думала. Да и она об этом никогда после не рассказывала.
Артикул семнадцатый
ЧЕЛОВЕК В ЗЕЛЕНОЙ ШУБЕ
Итак, они продолжали ехать в том направлении, которое им указал трубач из корпуса Виктора. И оказалось, что он не ошибся – вскоре лес кончился, и сержант увидел, что Мари вынесла его на широкую дорогу, которая была сплошь покрыта множеством совершенно свежих следов. Сержант посмотрел по сторонам и увидел, что шагах в двухстах от него к небу поднимается с десяток дымов. Самих костров еще не было видно, они скрывались за холмом, но тем не менее сомнений быть не могло – это колонна! Император! Франция! Ну так и радуйся, сержант, кричи, ликуй, подумал Дюваль, чего ж ты молчишь?!
И, тем не менее, он продолжал молчать. Неторопливо развернув теперь уже ненужную карту, сержант сверился с местностью, еще раз посмотрел на дымы… и уронил карту в сугроб. Всё, теперь ему не нужно ничего, сердито подумал сержант. Вот только бы немного решимости! Сейчас, вот погоди, сейчас раскроют клетку, после тряхнут ее как следует – и вытряхнут на тесный пятачок. Вокруг стеной стоят большие незнакомые люди. Они кричат от нетерпения и спорят, бьются об заклад, и в этом невообразимом шуме хозяина уже совсем не слышно. Но ты не волнуешься, ты же уверен в себе. И знаешь, что нужно делать – ты, совсем немного оттопырив крылья, стоишь и ждешь противника. Глаза твои горят от нетерпения, а на твоих тоненьких голых ногах сверкают большие железные шпоры, которые острее бритвы! Вот о чем ему тогда вдруг вспомнилось! Сержант вздохнул и оглянулся. К нему подъехала Мадам и остановилась несколько поодаль. А солдаты, те и вообще еще только выезжали из лесу.
– Ну, скоро вы там? – раздраженно воскликнул сержант. Он был очень зол на солдат, на Мадам, на войну, на Россию – на всех и вся, кроме себя. А себя он просто ненавидел и желал лишь одного – чтобы все, что он задумал, свершилось как можно скорее. И уж свершится, куда оно денется, главное – это не смотреть на Мадам…
Подъехали солдаты, посмотрели на дымы, переглянулись. Сержант, откашлявшись, сказал:
– Ну вот и все, путешествие наше закончено. Там, за холмом, император и армия. Мы выполнили свой воинский долг… Но не будем спешить! – Сержант помолчал, давая солдатам время собраться с мыслями, а затем продолжал: – Надеюсь, никто еще не забыл, как нас встречали на переправе? Так вот, на всякий случай, мало ли, на этот раз я вначале поеду один. Посмотрю и вернусь, – и сержант привстал в стременах.
– А если? – спросил Чико.
– Тогда считайте, что Дюваль… полковник Дюваль подписал вам отставку! – и с этими словами сержант дал лошади шпоры и поскакал по дороге.
Оставшиеся некоторое время молчали, а потом Франц удивленно спросил:
– Какой полковник?
– Дюваль, он же ясно сказал, – ответил Гаспар. – Он был полковником в Тильзите.
– А откуда ты это знаешь? – настороженно спросил Чико.
– Знаю. Сам видел.
– А почему он сейчас не полковник?
Гаспар уклончиво пожал плечами. Мадам внимательно посмотрела на бывшего кучера, но ничего не сказала. Однако Гаспару и без ее слов стало страшно, и он сказал, обращаясь к Мадам:
– Но я и в самом деле ничего не знаю!
– Да, конечно! – сказала Мадам и даже улыбнулась. И продолжала: – Кто бы сомневался! Ты ведь никогда не лжешь. Потому что лгать надо уметь! А ты просто говоришь неправду. Вот как в последний раз, когда я тебя слушала, когда врал про тринадцатую дивизию. Да господин барон, я имею в виду теперь уже покойного господина Дельзона, командующего, о тебе разве когда‑нибудь что‑нибудь слышал? Да и как о тебе можно слышать, если ваше ведомство, как раз тем и славно, что о нем нигде ни слуху, ни духу! Так или нет?
Гаспар подавленно молчал. Мадам сказала:
– Ладно, не будем об этом. А ты теперь вот что скажи… И не пытайся мне врать, пока жив! Ты давно у Оливьера?!
Гаспар открыл рот, но пока что молчал. Он собирался с силами…
Ну а сержант тем временем взъехал на холм и увидел расположившуюся на отдых колонну Великой Армии. Счастливчики, которым удалось перейти Березину, грелись у чахлых костров.
(Если, конечно, у них нашлось по 6 франков за место у огня. – маиор Ив. Скрига.).
Да, к сожалению, надо признать, что последние крохи дисциплины и самолюбия были ими окончательно утеряны на переправах у Студзёнки. Рваные салопы, бабьи платки, обмотки поверх сапог – что это, если не толпа, рассерженно думал сержант, подъезжая к колонне и продолжая внимательно рассматривать ее. Он был почти уверен, что не только императора, но и даже хоть кого‑нибудь из штабных генералов он здесь ни за что не встретит! Эти мальчики, думал сержант, себя в обиду не дадут, на жесткое себя не положат и постным себя не попотчуют. Не говоря уже о том, чтобы…
И вдруг среди костров, среди всего этого ужаса и беспорядка сержант и в самом деле увидел карету императора. Ну, если не самого императора, тут же поправился сержант, то, по крайней мере, карету, украшенную императорским вензелем. Но, в остальном, что у нее был за вид! Грязная, замызганная и какая‑то еще, просто нужные слова на ум не приходили! Да и запряженные в эту карету тощие клячи смотрелись просто ужасно! Опять же грязные и изможденные, они стояли, понурив головы, и, наверное, дремали. А офицеров свиты – тех и вовсе нигде рядом видно не было! И вообще, а есть ли здесь кто‑либо из ответственных чинов, раздраженно подумал сержант.
Однако приказ есть приказ, и он направил лошадь к карете. Проезжая мимо костров, сержант старался не смотреть по сторонам, не замечать всех этих злых и жадных взглядов, не слышать дерзких выкриков. А что! Он выполняет приказ, он спешит к императору, ему и дела нет до этих опустившихся людей, которые сами во всем виноваты. Да‑да! Ведь стоит только однажды утром не побриться… Хотя, тут же подумал он, он же и сам третий день как не брит, поэтому…
Ну, и так далее! Однако много думать было некогда. Подъехав к карете, сержант подчеркнуто легко соскочил с седла и, ведя Мари в поводу, вдруг столкнулся с неизвестно откуда взявшимся офицером свиты.
– Вашу лошадь, сержант! – властно потребовал офицер, протягивая руку в ослепительно белой перчатке.
Сержант препоручил ему Мари и, теперь уже налегке, подступил к самой карете. Дверца, увенчанная императорским вензелем, была распахнута. Сержант сделал еще один шаг и замер в невольном почтении: в карете сидел невысокий человек в собольей шубе, покрытой зеленым бархатом и украшенной золотыми шнурами. Тяжелая меховая шапка была надвинута до самых щек. Круглых, кстати, упитанных щек! Так неужели же вот так вот запросто, растерянно подумал сержант, этот недоступный и великий человек, которого сержант в последний раз так близко видел еще по ту сторону Немана, в Ногаришках…
Но тут человек в собольей шубе пробудился ото сна, медленно поднял голову…
И эта голова несказанно удивилась при виде сержанта!
– Шарль! Боже мой! – воскликнула она.
Сержант был удивлен не меньше! Но он все же нашел в себе силы достойно ответить:
– День добрый, Оливье! Рад видеть тебя в добром здравии!
Генерал Оливье Оливьер – а это был именно он – расплылся в доброжелательной улыбке и неподдельно радостно воскликнул:
– И я, и я, мой друг! Я тоже очень рад!
Однако сержанту было вовсе не до любезностей.
– Где император? – мрачно спросил он.
– Император? О, император на вершине славы! – высокопарно воскликнул генерал. – Да он их всех перехитрил!
– Кого?
– Русских, а кого же еще! – глаза у Оливьера так и горели от напускного восторга, и он поспешно продолжал: – Мы, Шарль, навели ложные переправы, они, эти безмозглые русские варвары, сразу бросились туда, а мы сюда! Чичагов перепугался, Витгенштейн растерялся…
– А император сжег мосты и погубил армию! – жестко перебил его Дюваль.
– Но‑но! – и лицо Оливьера стало таким же строгим, как и пять лет тому назад. – Не надо распускать дезинформацию! Боеспособные части переправились почти все. А трусы и мародеры остались на том берегу. Ряды наши очистились! Стратегия, мой друг, стратегия!
– Так, так! – Дюваль был очень мрачен. – А где же он сейчас?
– Там! – и при этом Оливьер неопределенно махнул рукой куда‑то в сторону. – Война окончена, армии, сам видишь, больше нет. И он, конечно, сейчас в Тюильри, ведь надо же спасать династию… Э! Да что это я! Весной мы опять сюда вернемся, и вот тогда…
– Понятно! – перебил его сержант. – Ну а прямо сейчас? Как же мои солдаты? И как же Мадам?
– Мадам? Какая Мадам? Ах, да… – глаза у Оливьера забегали… И также бегло он заговорил: – Мадам – гадалка императора, его довереннейшее лицо. Девица… Мадам Ленорман! Ты слыхал о такой?
Сержант кивнул.
– Вот и прекрасно! – продолжал Оливьер еще быстрее. – Так вот, вкратце суть дела! Я не знаю, что там у них произошло, но… Храни ее пуще собственной чести, Шарль! Ступай с Богом, мой друг, и да вернутся на твои плечи махровые эполеты! – Тут генерал увидел в руке у сержанта тот самый пакет, с которым он отправлял его к императору, и веско добавил: – А это можешь оставить у меня!
Однако сержант отрицательно покачал головой и, подумав, сказал:
– Оливье, ты обманул не только меня. Что я теперь скажу своим солдатам?
– Скажи, что приказ отменяется, – и генерал потянул руку за пакетом. – Отпусти их, пусть каждый добирается домой как сумеет. Сейчас, сам видишь, не до союзников.
– Молчи! – перебил его Дюваль и спрятал пакет под мундир. – Наполеон, – тут он впервые за много лет назвал императора по имени, – Наполеон бежал. Так что, Оливье, повторяется каирская история?
– Может и так, может и так, – нехотя признал Оливьер. И тут же озабоченно добавил: – О, какой у тебя нездоровый вид! Перекусим? А что, у меня есть еда и выпивка. А у тебя женщина. Мы неплохо устроились, не так ли?
– Не смей так говорить о даме! – вспыхнул сержант.
– О даме? – рассмеялся Оливьер. – Может, ты еще и веришь ее россказням? Перевидали мы таких дам под телегами!..
Дюваль не сдержался и дал Оливьеру пощечину.
– Полегче, полегче! – прикрикнул Оливьер. – Не забывай, что ты разговариваешь с генералом! А твоя девка…
И получил еще одну пощечину. А потом он мог получить и саблей в грудь, но тут подскочивший офицер встал между сержантом и генералом.
– Оч‑чень хорошо! – обрадовался сержант. – Теперь‑то я уверен, что ваш… его высокопревосходительство не откажет мне в чести!
– Да! Я слушаю вас! – с готовностью ответил офицер.
– Так вот, я посылаю вызов этому, с позволения сказать, господину. – И, повернувшись к Оливьеру, Дюваль продолжал: – Что? Сабли, пистолеты?
– А где Мадам, а где солдаты? – в свою очередь спросил Оливьер.
– Тебе их не достать. Так что же: сабли, пистолеты?!
На что Оливьер улыбнулся и мило, но двусмысленно, как он это умел, ответил:
– И сабли, и пистолеты, мой друг, а также просто голыми руками. Вот, полюбуйся! – и он сделал широкий приглашающий жест.
Дюваль обернулся. От ближайшего костра к нему поднимались с десятка полтора солдат, вооруженных чем попало. Всего лишь двое оставалось у костра. Ну вот и все, подумал сержант, вот он и дождался: его убьют свои же! Но не сразу! И сержант, не сводя глаз с Оливьера, стал медленно вытаскивать саблю…
Как вдруг за спиной у него засмеялись! Сержант оглянулся…
Что это?! Те двое, что остались у костра, со смехом свежевали… красотку Мари!
(Каннибалы! – маиор Ив. Скрига. – Каннибалы!)
Сержант уронил саблю в ножны, отвернулся… И услышал:
– Судьба! – печальным голосом воскликнул генерал. – И так всегда: уж если жеребенок родится с зубами, то его обязательно сожрут волки!
Сержант, уткнувшийся лицом в стенку кареты, не ответил. А что тут было говорить? Да и кому? Поэтому сержант молчал и, хоть того и не хотел, но слушал голос Оливьера, который вот так продолжал:
– Да, я был плохим кавалеристом, Шарль, и ты это знаешь лучше других. Да и разве только кавалеристом?! Но, тем не менее, поверь мне, я здесь не при чем… – И вдруг этот голос сорвался на крик: – Подите прочь, ублюдки! Я вас не звал! Люсьен, гони ты их отсюда! Пусть обжираются кониной!
Сержант, не оборачиваясь, слышал, как солдаты глухо возмущались, как им что‑то доказывал Люсьен – должно быть, тот самый офицер, что принял у сержанта Мари… Потом все стихло, было долго тихо… и вновь заговорил генерал:
– Шарль, ты даже не представляешь, что здесь творится. Не сегодня так завтра они поджарят и меня. Уходи. У тебя есть Мадам, есть солдаты. Даст Бог, ты вернешься во Францию. Я был не прав, я был несправедлив к тебе и к этой женщине. Я не прошу прощения, я просто говорю что думаю.
Дюваль отступил на шаг от кареты и посмотрел на генерала. Вид у Оливьера был растерянный и непривычно виноватый.
– Ты первый честный человек, которого я встретил, Шарль…
Сержант не ответил. Сержант развернулся и пошел прочь. Никто его не останавливал. И, что, может, еще важней, никто за ним тогда не последовал.
Подойдя к своим, Дюваль через силу улыбнулся и сказал:
– Вы все получили отставку, друзья. Наш император был весьма любезен, – и замолчал. Он больше не мог и не желал продолжать.
А Чико спросил:
– Где ваша лошадь, сержант?
Дюваль задумчиво посмотрел в сторону и не сразу ответил:
– Все дело в том, что я оставлен при армии. Повышен в чине. Обласкан…
А потом посмотрел на солдат, на Мадам, и спросил:
– Чего вы ждете? Езжайте домой.
Солдаты не тронулись с места. Тогда опять заговорил сержант. И он сказал вот что:
– Мадам! Император весьма лестно отозвался о вас и желает вам счастливого возвращения на родину. Прощайте! – и он развернулся…
– Шарль! Это неправда! – громко сказала Мадам. – Куда вы?!
– К Мари.
– Но это же!.. – воскликнула Мадам. – Да что вы говорите! Гаспар! Да не молчи же ты!
Гаспар понуро сошел с лошади и, несмело подняв глаза на Дюваля, сказал:
– Простите, сержант, но я подсматривал за вами. И я знаю, где Мари.
– Ты?!.
– Я, так точно, – сказал Гаспар, не отводя глаз от сержанта. – Я – ординарец генерала Оливьера. Давно уже, еще с шестого года. А в седьмом, летом, в то утро, если помните, когда и вас, и лейтенанта Лабуле…
– Довольно!
– Как прикажете. Но я хотел сказать не это, а вот что: я, знаете ли, прежде всего кучер, и мне верхом несподручно. Позвольте мне вернуться к генералу!
Сержант молчал. Тогда Чико сказал:
– Если после всего того, что я сегодня узнал, Гаспар останется с нами, я его ночью зарежу! Не так ли, Франц?
Франц растерялся, не зная, что и ответить. Тогда опять заговорил Гаспар:
– Мадам, о том, что вас интересует, я, к сожалению, не имею ни малейшего понятия.
– О чем вы? – удивилась Мадам.
– Вы знаете, о чем. Прощайте!
И, видимо, чтобы не расчувствоваться, Гаспар резко развернулся и побежал к колонне, по колено утопая в снегу. Сержант нахмурился и опустил голову. Чико подвел ему лошадь Гаспара и тихо сказал:
– Пока вас здесь не было, Мадам чуть было не лишилась чувств. Я сам растирал ее снегом. Простите…
Сержант улыбнулся. Тогда Чико совсем осмелел и взял на душу еще один грех, заявив уже громче:
– Гаспар проболтался. Он рассказал, как вы в Тильзите – в две колоды – вчистую обыграли самого русского царя Александра Первого Ивановича! И тут Оливьер, конечно, не прав, потому что за такое нужно награждать, а не рвать эполеты!
Сержант рассмеялся, легко вскочил в седло и приказал:
– За мной!
А в это время бывший кучер подбежал к карете и, запыхавшись, отрапортовал:
– Жду… дальнейших… приказаний!
И тут взбешенный Оливьер и выместил на нем все свое зло!
– Мерзавец! Все из‑за тебя! – крикнул он и наотмашь ударил Гаспара кулаком по лицу. Из разбитой губы у того потекла кровь. В подобных случаях Гаспар прежде молчал. Но теперь…
– Снег! Отменное средство снег! – сказал он, боком опустился в сугроб и принялся прикладывать снег к разбитой губе. – А вам, господин генерал, я посоветую вот что: пиявки, пиявки и еще раз пиявки. За уши, к вискам и на спину. Пиявки помогают от запоя, при ударе и при неспособности к учению…
– Расстрелять! – закричал Оливьер. – Расстрелять негодяя! Вы что, оглохли все?!
Но все молчали.
Артикул восемнадцатый
БУМЕРБУМ И БУМЕРЛАГ
Они проехали вот уже несколько верст, и все молча. Нет больше красотки Мари, нет Гаспара. Нет армии, нет императора. Всё рухнуло, всё гибнет, разумные сдаются в плен, а неразумные замерзнут в снегу или будут подняты на казачьи пики. Гаспар – шпион, доверенная крыса Оливьера, Гаспара нужно презирать… Но ведь Гаспар отдал сержанту лошадь, хотя прекрасно понимал, что пешком ему отсюда не выбраться. А если нужно было бы наоборот, то разве отдал бы сержант Гаспару лошадь?!
Вот о чем тогда думал сержант. И тут же одергивал себя, и убеждал, что нельзя о таком думать. Да и бесполезно! Потому что не нужна была Гаспару лошадь! Чико ведь всё ясно объяснил: Гаспар был обречен заранее, Гаспар сам говорил ему, что он был должен, обязан, ему было строжайше приказано при первой же возможности вернуться к Оливьеру – вот он и вернулся. Итак, Гаспар выполнил свой воинский долг и теперь, небось, сидит со своими товарищами, такими же шпионами, как и он сам, и, греясь у костра, ест…
Но вот что именно сейчас ест Гаспар, сержант представлять не желал. Как и не желал он замечать того, что он теперь едет на совершенно другой лошади, то есть и масть у нее совершенно иная, и шаг, и особенно норов. Норов не сказать чтобы хуже, чем у Мари, не нужно обижать лошадку, но ведь он совершенно иной! Вот только и об этом, понимал сержант, ему тоже лучше не думать. И вообще так получается, что сейчас лучше вообще ни о чем не думать, вот так! Сержант поморщился и долго ехал, в самом деле ни о чем не думая, и, кроме того, совсем не чувствуя ни холода, ни голода, ни горечи…
Ну а потом, мало‑помалу, он вновь пришел в себя, и вновь задумался…
Хотя, тут же подумал он, он же теперь не только может, но и даже имеет полное право ни о чем не думать. А и действительно: о чем обычно думает сержант? О своих подчиненных. Но у него уже нет подчиненных, ему Оливьер так сказал! И его слова тут же вступили в силу, потому что каким бы негодяем он ни был, однако из генералов его еще никто не разжаловал, и поэтому его слово – приказ. И, значит, если Оливьер сказал, что солдаты, прежде подчиненные сержанту, отныне свободны и могут возвращаться домой, как хотят, то, иными словами, он даровал им отставку. Как, впрочем, и сержанту тоже! Как, впрочем, и Мадам!
И сержант посмотрел на Мадам. Мадам тут же отвернулась от него. Ну вот, недовольно подумал сержант, и это уже в который раз! А что он ей, собственно, сделал? И вообще, а кто она такая? Вначале Оливьер запирает ее в зловещую черную карету и под строжайшим секретом срочно отправляет в ставку, к самому императору, а потом… Вдруг теряет к ней всякий интерес! Нет, даже более того – он говорит: «Будь счастлив с ней, Шарль!». Так он сказал? Или не так? Или, может, это не совсем дословно, но смысл его слов был примерно такой: будь счастлив с ней, вези ее во Францию. Или просто: «Доставить во Францию»? Или…
Или, сердито подумал сержант, он сейчас просто пытается перехитрить самого себя! Потому что Оливьер сказал совершенно ясно: они все свободны и могут с чистой совестью возвращаться по своим домам. Вот они и возвращаются. Только разве им всем по пути? Нет, конечно! Потому что если дома сержанта и солдат еще где‑то очень‑очень далеко, за Варшавой, за Вислой, то ведь с Мадам всё обстоит совершенно иначе – она из здешней шляхты, то есть она и так уже дома. Или почти. То есть, совсем уже гневно подумал сержант, для того, чтобы в точности выполнить приказ генерала, он должен наконец оставить Мадам в покое – расстаться с ней. Вот именно! И только так! Приказы должно исполнять буква в букву! Чтобы Оливьер потом не говорит, будто бы сержант до сих пор умеет читать только по складам. И вообще, нужно поменьше рассуждать, побольше действовать! И, резко осадив лошадь, сержант повернулся к Мадам и сразу же заговорил командным голосом:
– Не сочтите за дерзость, Мадам, но, как мне кажется, после всего того, что сегодня произошло, мы с вами должны объясниться!
Мадам остановилась и повернулась к сержанту. Но ничего не сказала. И вообще, она смотрела на сержанта очень настороженно. Сержант тоже пока что молчал. Он ждал, когда подъедут солдаты. Ему почему‑то казалось, что при солдатах ему будет легче.
И вот подъехали солдаты. И остановились. Сержант мельком глянул на них, после опять посмотрел на Мадам и, стараясь говорить как можно строже, начал:
– Мадам! И вы, друзья мои! Мне кажется, что наше общее молчание уж как‑то слишком затянулось. А ведь нам давно пора определиться, что нам делать дальше. Ведь прежнее дело мы сделали: мы прибыли в ставку и доставили… Ну, не саму карету, а, извините, Мадам, ее, еще раз извините, содержимое…
Тут сержант совсем смутился и замолчал. Мадам усмехнулась, сказала:
– Ничего, ничего, продолжайте. Я за последнее время и не такого наслушалась. Армия!
– Что «армия»? – обиделся сержант.
– Так, ничего. Продолжайте! – уже почти приказала Мадам. Но, не дав сержанту даже рта раскрыть, продолжила сама: – Итак, вы прибыли в ставку, но императора там, конечно, не оказалось. А оказался всё тот же прохвост Оливьер. Который в свое время отправил нас невесть куда – и вдруг получил обратно, словно этот коварный дикарский снаряд… как его… бумербум!
– Бумерлаг, Мадам, – снисходительно поправил ее сержант.
– Пусть бумерлаг, – согласилась Мадам. – Но все это совершенно неважно, как это у дикарей называется. А у нас, в просвещеннейшей армии мира! Да вы только задумайтесь, господин сержант! Как это называется? Я беседую с маршалом, я прошу его о некоей услуге, даже можно сказать, сущей безделице. Маршал учтиво соглашается. И вызывает этого болвана! Это я об Оливьере, господа. И поручает ему это дело. А он, на еще одну мою беду, перепоручает это вам. И вот начинается! Меня ни днем ни ночью не оставляют в покое, а взад‑вперед мотают по каким‑то ужасным проселочным дорогам, я попадаю то в вертеп к местным разбойникам, то в какую‑то наполовину сгоревшую хижину, где еще нужно разобраться кто скрывается! Ну, и так далее! Кроме того, я просто голодаю! Мерзну! И это я уже не говорю, господа, простите, что вынуждена даже намекать на такие сугубо личные… Ну, скажем, и об этом тоже с вами, людьми многолетне закаленными и привыкшими к любым лишениям. Что таким людям личное! Но, господа! Вы только посмотрите, во что на этом ужасном ветру превратились мои щеки! Что скажет моя камеристка, когда…
– Но, Мадам! – вдруг едва ли не крикнул сержант.
И Мадам сразу замолчала. Но молчал и сержант, уже устыдившийся собственной грубости. Мадам еще немного помолчала и сказала уже совершенно спокойным, даже подчеркнуто равнодушным голосом:
– Хорошо, господа. Об этом я поговорю в другом, более подходящем для этого месте. С другими людьми. А с вами, – и тут она повернулась к сержанту, – а с вами я лучше поговорю о делах более простых. Но не менее важных! Итак, ответьте мне начистоту, четко и внятно, ради чего вы завели весь этот разговор? Что вы задумали?!
– Лично я ничего не задумал, Мадам, – сердито, даже несколько обиженно ответил сержант. – Я только выполняю приказ. А приказ был такой. После того, как я прибыл в ставку и меня там приняло высшее там лицо…
– Оливьер? – быстро спросила Мадам.
– Оливьер, – так же быстро, но и еще очень сердито ответил сержант. – Да, сударыня! Уж так получилось, что именно он там сейчас главный.
– А где император? – спросила Мадам.
– Это меня не касается! – строго ответил сержант.
– Очень интересно! Очень! – гневно воскликнула Мадам. – Их не касается, нет, их даже совсем не беспокоит…
– Мадам! – очень строго воскликнул сержант. – Да дайте же вы мне договорить в конце концов!
Мадам была вынуждена замолчать. И сержант тогда сказал вот что:
– Так вот, я прибыл в ставку, и там тот, кто на тогдашний момент был там старшим по званию, тот и принял мой рапорт, посчитал мое поручение выполненным и принял по нему вот такое решение: всех нас отправить в отставку. В чистую! Так что, – и тут он повернулся к своим солдатам, – еще раз повторяю: вы совершенно свободны, друзья мои, и можете меня не держаться. То есть каждый может выбирать свою дорогу. По душе. Так что куда тебе, Франц?
– Э! – сказал Франц. – Так что? Я вас так утомил, сержант? Или объел? Или за что еще вы меня гоните?
Франц, это было очевидно, говорил то, что думал. И он был неподдельно расстроен. Даже, скорее, напуган. Поэтому сержант сразу сказал:
– Да нет, я тебя не гоню!
– Тогда в чем дело?
– Ну, не знаю! – смутился сержант. Хотя, если честно признаться, то другого ответа он от Франца и не ожидал.
Как, впрочем, и от Чико. Но все равно повернулся к нему. Чико с достоинством сказал:
– Я не настолько глуп, сержант, чтобы в такое время затевать здесь что‑то в одиночку. Так что я вместе с Францем, сержант. Поступаю под вашу команду!
И тут он даже козырнул. Сержант откозырял ему в ответ, широко улыбнулся…
И тотчас же вздрогнул. Потому что Мадам рассмеялась! Сержант повернулся к Мадам. Мадам сразу перестала смеяться и очень серьезно сказала:
– Прекрасно! Просто восхитительно! Трое крепких, до зубов вооруженных мужчин решили бросить посреди снежной пустыни беззащитную слабую женщину!
– Но почему же беззащитную? – строго спросил сержант. – Насколько я, да и все мы убедились, то вы сейчас находитесь в куда лучшем положении, чем мы все трое вместе взятые. Ведь вы прекрасно ориентируетесь в этой стране и всегда находите общий язык с местными жителями. Потому что и вы сами местная жительница, Мадам!
– Это что, вам Оливьер такое сказал? – осторожно спросила Мадам.
– Нет! – беспечно ответил сержант. – Он сказал как раз совсем другое!
– Любопытно! – сказал Мадам очень громко. – Так что же он тогда сказал? Кем же он меня назвал?!
– Госпожой Ленорман! – так же громко ответил сержант. – Личной гадалкой императора!
Мадам, и это было ясно видно, очень растерялась! Она не знала, что на это отвечать. Сержанту стало ее жаль, и он сказал:
– Да он и не такое может наплести!
– А почему это наплести? – опять осторожно спросила Мадам. То есть, понял сержант, она уже всерьез прикидывала, а не притвориться ли ей госпожой Ленорман.
Но, чтобы такого не было, чтобы Мадам потом не расстраивалась и окончательно не запуталась в собственных выдумках, сержант честно сказал:
– Всё дело в том, Мадам, что я совершенно точно знаю, как выглядит госпожа Ленорман. Я видел ее не далее как в мае месяце этого года. Она значительно старше вас, Мадам.
– А! – сказала Мадам. – Значит, вы были у нее. Значит, она вам гадала! Чего вы молчите?
– Гадала или не гадала, – строго сказал сержант, – но сейчас это совершенно не важно.
– Значит, гадала! – сказала Мадам. – И это придает вам храбрости!
– Как раз наоборот!
– А! – только и воскликнула Мадам… И растерялась, и молчала.
В то время как сержант, который, может, был растерян еще больше, сказал:
– Но это к делу не касается! Да и дело уже кончено. А если так, то я больше не имею права вас расспрашивать, а тем более задерживать. Вы совершенно свободны, сударыня. И вы уже дома. В то время как нам, всем троим, до своих домов еще добираться и добираться. Мы же теперь в отставке, мы свое отвоевали, и нам пора домой! Так или нет, друзья? – и сержант повернулся к солдатам.
Солдаты молчали. Но молчали они совершено по‑разному – Франц смущался, а Чико боялся. Вот болван, начал думать сержант, да чего тут теперь…
Как Мадам вдруг сказала:
– И в самом деле, сержант! Чего это я вас задерживаю? Вы свое отвоевали, и теперь с чистой совестью можете уносить ноги! Бросая…
Но тут она, правда, замолчала и улыбнулась. Наверное, сердито подумал сержант, посчитала, что уже и этого достаточно. И посмотрел на Чико. Чико тоже улыбался, но невесело. Франц смотрел в сторону. И тогда Мадам заговорила:
– У меня такое ощущение, будто вы очень хотите вот прямо сейчас, немедленно, бросить меня одну в чистом поле. Что, неужели это так, сержант?
