Ленинград, Васильевский остров 5 страница

— Да, именно вы — подошел к нему вплотную Степа. — Вас кто отпустил?

— Сотрудник ваш… — нервно ответил мужчина. — А я что — задержанный был?

— Что вы? — обманчиво улыбнулся Харламов. — Не были… Вы сейчас задержаны!

— Н…не… понимаю… Вы кто? — залепетал мужчина.

Степа укоризненно вздохнул:

— Что-то никто сегодня вечером меня с первого раза не понимает… Руки! Да не вверх, а развернуться ко мне спиной и руки назад! Пофыркай еще!

На запястьях мужчины защелкнулись наручники. Харламов развернул его лицом к себе и рыкнул:

— Фамилия!

— У… Ужинский…

— Сам знаю! Так вот, подозреваемый Ужинский. Около получаса тому назад недалеко отсюда был задержан гражданин Янковские Павел Григорьевич, который уже в машине поведал мне, как он по предварительному сговору с вами, вернее — с тобой, перхоть ты подзолупная, — зарезал девку молодую. Сейчас он уже это пишет и, очевидно, про тебя не забывает…

Ужинский, слушавший Степу с ужасом, прислонился к водосточной трубе и вдруг осел. Звено мятой трубы выскочило из крепления, и Ужинский с жестяным грохотом опрокинулся на асфальт. Охранявший вход старший сержант Плотов подошел к ним поближе, глянул на упавшего мужчину и спросил спокойно Харламова:

— В поддых ты ему, что ли?

— Обижаешь! — хищно оскалился Степа. — По нервам, и в самое яблочко!

Ужинский заворочался на асфальте. Харламов наступил ему на грудь ботинком и сказал, закуривая. — Не теряйте самообладания, уважаемый! К стенке поставят Янковскиса, а тебе, гнида, прокурор на лбу только пятнашку и нарисует! А если мне сейчас явку накарябаешь — так тринадцать получишь! Ну как — по рукам, Ужинский?

Ужинский затравленно глянул на Плотова. Старший сержант сокрушенно кивнул:

— Дело говорит. Ты, милок, соглашайся, а то… Его из лагеря строгого режима поперли за то, что он явку с повинной о подготовке покушения на Горбачева выбил… у семерых.

Ужинский закрыл глаза. Его заколотило. Ссохшимися губами он вдруг замямлил:

— Неужели вы ему верите, что я знал, что он убьет?

— Верим! — заорал Харламов. — Ему — верим! Он ведь чистосердечное пишет, а ты, мразь, разлегся здесь! Подъем! В этапную камеру, сука!

Пока Степа поднимал на ноги враз обессилевшего мужика, из бара выбежал Токарев. После короткого обсуждения Ужинского, как драного кота, поволокли к машине.

Старший сержант Плотов, пока суть да дело, деликатно поинтересовался у Харламова:

— Слушай, а кто такой Янковский?

— Не Янковский, а Янковские, — поправил его Степа. — Это мой двоюродный брат из Риги.

— О, как! — хмыкнул старший сержант.

Началась суета. Даже Токарев на радостях цокал языком:

— Ай да Харламов, ай да сукин сын! На голом месте — развалил до седла!

Степа зарделся от удовольствия…

…Василий Павлович принял решение остаться в баре вместе с Ткачевским и другими вызванными силами, чтобы с прокуратурой доделать мелочи.

Токарев знал, что этот этап работы — самый неблагодарный и скучный, но самый важный для следствия и суда. «Дожимать» Ужинского он доверил «молодежи»:

— Пусть берут на себя ответственность… Харламов, Тульский… Боцман, наверное, уже пришел. Все будет правильно, так он объяснил свое решение Ткачевскому. Тот согласился с начальником, поскольку по-человечески все было понятно — все видели лицо Артура…

 

* * *

 

…Когда Харламов притащил полубесчувственного Ужинского в 16-е отделение и объяснил все Тульскому, то… То Артур очень спокойно усадил «клиента» посреди комнаты и заварил чайку. Сдерживаясь, Тульский, начал играть в «доброго следователя»:

— Видел, как Свету убили?

— Да, но… Вы поймите!

— Спокойно, спокойно… чем убили?

— Как спицей…

— Куда воткнул?

Наручники у задержанного были сняты Тульским для чаепития, свободной от чашки рукой Ужинский, дрожа, показал на Артуре.

— На себе, ублюдок, показывай! — заорал Харламов так, что подозреваемый облился чаем.

Тульский «возмущенно» одернул его:

— Степа! Ну зачем ты?! Гражданин все рассказывает… раскаивается… правильно?

— Угу…гу… — глотал истерично чай Ужинский. Артур понимающе сочувственно покивал и спросил:

— А за что убили-то?

— Просто так, — всхлипнул Ужинский. — Но это — не я!

Тульский резко отшатнулся, ему было невмоготу больше притворяться добрым.

— Это тебе тоже «просто так»! — Харламов со всей дури вмазал ойкнувшему задержанному по спине — из рук у него вылетела чашка и, упав на пол, разбилась.

— Это на счастье, — сказал Степа. — Но, сука, не на твое. Тебе, падаль, счастья не видать, потому что ты меня рассердить не боишься…

Артур присел перед Ужинским на корточки:

— Слушай! Ты инвалидом хочешь стать!

— Нет!!! Но я же не…

— А веришь, что можешь?!

— Но послушайте, я же даже не…

Сзади подошел Харламов и резко ударил Ужинского ладонями по ушам — > тот завыл и упал со стула на колени.

— А сейчас — веришь?

— Да, да!

Артур встал на колени рядом с Ужинским и, практически касаясь щекой его подбородка, зашептал:

— Я тебя медленно-медленно мучить буду… А потом, когда ты падалью станешь — выкину на помойку, и тебя там крысы обглодают. Я одно такое укромное местечко знаю — за пару часов без остатка все сожрут…

Ужинский заплакал в голос — страшно, с подвывом. Он был на грани безумия. Харламов одобрительно закивал:

— Жа-алко себя… Пожалей, пожалей, тут тебя никто больше не пожалеет!

Артур, уже почти слетая с катушек, рявкнул:

— Фамилию, имя, телефон! Все конкретное о подельнике! Ну, сука!!!

Ужинский отчаянно завыл:

— Не зна-а-а-ю!!!

Тульский переглянулся с Харламовым, взял задержанного под мышки и начал усаживать обратно на стул. Последним усилием воли Артур заставил себя не сорваться и почти спокойно выдохнул:

— Сразу трудно сказать — понимаю! Успокойся… ну… все хорошо… Итак — как его звали?

Тульский почти перешел на шепот, и Ужинский таким же шепотом откликнулся:

— А… Артем.

— Правильно!.. А фамилия, фамилия какая?

— Токарев.

Артур со всего маху ударил Ужинского ногой по лицу. Тот откинулся навзничь и, не долетев до пола, успел еще поймать удар Харламова. Задержанный свернулся на полу и захрипел.

— Ы-ты, рыбина какая! — довольно проворчал Степа. — Крученая!

Опера мгновенно решили, что Ужинский выдал себя: раз говорит про Артема, значит знает их мир, и блатной мир знает, и названное имя — это вроде издевки.

Они уже начали стервенеть и потому не сообразили, что никак Ужинский на блатного не тянет.

В этот момент зазвонил телефон, Тульский схватил трубку — звонил Артем.

— А, — тяжело дыша сказал Артур. — На ловца и зверь… Тут один упырь говорит, что ты с ним Светку убил: как тебе?

— Какую Светку? — ошарашено спросил Токарев-младший.

Тульский сообразил, что Артем ведь еще ничего не знает, и ответил неопределенно:

— Ты подгребай… Когда будешь?

— Через пять минут…

Когда Токарев-младший влетел в кабинет, Ужинский лежал, забившись в угол. Волосы его были липкими и мокрыми, потому что Харламов облил его почти кипятком.

— Мужики, вы чего это…

— Здорово, Артем — откликнулся Артур, глаза у которого блестели нездоровой сумасшедшинкой. Он пнул Ужинского по голени и спросил:

— А вот и твой подельник, узнаешь?

Тульский наклонился и повернул Ужинского лицом к Артему. Правый глаз у задержанного уже заплыл и ничего не видел.

— Нет!!!

— Как это — «нет»?! Вот он — и Артем, и Токарев — все, как ты сказал!

— Мужики, вы чего! — начал буквально кидаться на оперов Артем. — Вы же его покалечили!

Артур усмехнулся страшно:

— Ну, так надо сначала спросить — за что?

— За что?! — механически переспросил Токарев-младший.

— Он Светку заколол, — деланно-спокойно ответил Тульский.

— Какую Светку?

— Ту самую! — сорвался на крик Артур. — Барышникову! Нашу Светку!

У Артема округлились глаза и подломились ноги. Он без слов плюхнулся на диван. Ужинский снова завыл в своем углу. К нему подошел Харламов и пнул ногой:

— Поплачь, поплачь. Меньше ссаться в камере будешь.

— Прекратите! — Артема всего трясло.

— А мы еще и не начинали! — гаркнул Тульский, пытаясь подскочить к лежавшему, но Токарев-младший успел его перехватить:

— Артур, погоди, успокойся… Ведь только два дня назад… Ты что — такой же вариант, как с тем «казанским» хочешь? Ты помнишь, что Варшава нам сказал?! Очнись, Артур!

Тульский стал вырываться:

— Тогда был другой случай, а эта гнида…

— Ребята, ребята… погодите вы!

С трудом Артему удалось прервать избиение. Он заставил оперов все подробно ему рассказать с самого начала — и в деталях. По окончании рассказа Токарев-младший сел за стол, в тоске обхватил голову руками и почти простонал:

— Ни-че-го не по-ни-ма-ю!!!

— Что ты не понимаешь? — возбужденно спросил у него Артур.

Артем, не отвечая, выглянул на послышавшийся шум в коридор — там загалдели вернувшиеся из бара, судя по интонациям — довольные, Василий Павлович, Ткачевский и другие оперативники. Слава Богу, они были без прокурорских. Дело в том, что Токарев-старший кратко изложил на месте измотанному следаку суть «Харламовского прорыва», и тот пообещал подъехать к утру — допросить задержанного и «спустить» на трое суток.

Тульский увидел, как Артем плотно закрыл за собой дверь, и услышал (уже приглушенно) вопрос Василия Павловича:

— Ну, как тут у вас? Есть результаты? Послышался голос Токарева-младшего:

— Сейчас там… Ребята… Давай мы сейчас — через пару минуток к тебе в кабинет — и все доложим.

Последовала странная пауза, а потом Василий Павлович уже с другой интонацией ответил:

— Ждем. Две минуты.

Артем открыл дверь в кабинет, посмотрел на Артура, на Степу, на Ужинского и устало сказал:

— Пошли. Все равно придется… Я постараюсь как-то объяснить…

К этому времени Тульский начал уже остывать, он переглянулся с Харламовым и почувствовал какую-то неуверенность.

…В кабинете у Василия Павловича говорили все по очереди: сначала Артем, потом Артур, потом все с самого начала, то есть с разговора с Тимовым — объяснял Харламов. Постепенно вопросов задавалось все меньше, а напряжение в кабинете, наоборот, возрастало. Наконец, после минутной звенящей паузы Токарев-старший обреченно спросил:

— Можно я зайду в тот кабинет?

Ему никто не ответил. Василий Павлович поднялся, вышел в коридор, дошел до кабинета Тульского. Осторожно заглянул внутрь, молча посмотрел с минуту, также тихо закрыл дверь, вернулся к себе и сел за стол, закрыв лицо руками. Ткачевский также тихо вышел на улицу перекурить. Остальные опера молчали. Василий Павлович снял телефонную трубку и набрал номер:

— Сергей, извини, что в ночь. Срочно приезжай, надо осмотреть человека.

Через полчаса приехал Сергей — одноклассник и друг Токарева-старшего, классный хирург. Он долго возился с Ужинским, а потом, уже в кабинете Василия Павловича, диагностировал:

— Сотрясение мозга — само собой, не в счет. Два-три ребра — подозрение на перелом, но, в общем — срастется. Остальное в гематомах — заживет через месяц… Для клиента — ничего такого смертельного, но другим врачам показывать я не рекомендую. А вообще, Вася, если бы я тебя не знал… это фашизм.

— Спасибо, Серый, — треснувшим голосом отозвался Василий Павлович. — Ты иди, поздно уже.

Когда врач вышел, Токарев-старший все также тихо сказал:

— Артур, Артем и Степа! Я прошу вас до завтрашнего вечера не попадаться мне на глаза. Я вас прошу! Слышите — прошу!

Тульский хотел было сказать, что Артем-то уж точно не при делах, но понял, что сейчас лучше не говорить ничего. Артем тоже смолчал. Ткачевский крякнул — и это была единственная сказанная им фраза:

— Взяли на себя ответственность! Всю. Нам ничего не оставили…

…Ужинского чистили всем миром, даже погладили ему брюки. Его долго отпаивали чаем, кофе, коньяком. Разбирали все детали по шестнадцать раз. Он плакал и твердил:

— Они меня не били, они меня пытали!

Крыть было, в общем-то, нечем. Ужинский оказался фактическим владельцем нескольких кафе. В конце концов с ним удалось договориться, правда, не без торговли и компромиссов. Спасло только то, что Ужинский понимал свою ну. — сомнительную роль во всей этой истории, а потому видел реальность посадки суток на десять и — «славу ему вечную». С ним разошлись на протоколе допроса, написанного лично Токаревым, якобы по поручению Яблонской.

В протоколе излагалась примерно следующая история: Ужинский отдыхал в одном из своих заведений, вернее — практически в своем, формально еще в государственном. Вернее, не отдыхал, а заскочил глянуть хозяйским оком. Сделал пару замечаний, персонал засуетился, потом сел перекусить. Громко играла музыка, прыгали по залу разноцветные лучи. К нему подсел откуда-то взявшийся молодой человек и затеял странный разговор. Не сказать, чтобы хамил, но говорил с явным вызовом. Ужинский ему отвечал без агрессии, но снисходительно. Молодой человек предложил свои услуги. Ужинский сыронизировал: какие, дескать, именно? Парень назвался Токаревым Артемом, сказал, что может все, а его отец это все легко прикроет. Ужинский отмахнулся, объяснил, что в защите не нуждается, что решил уже этот вопрос. Дискотеку вела Света с радио, она уже раз третий в этом кафе подхалтуривала. Ужинский, улыбаясь, сказал, что проблема у него одна: он такую вот музыку на дух не переваривает, а диск-жокей говорит — модно.

Парень сказал, что переговорит с ведущей, и пошел к ней. Они о чем-то переговорили в этом гвалте, потом он приобнял ее и повел к столику Ужинского, усадил и представил, а потом крепко поцеловал ее в губы. Только спустя несколько минут Ужинский понял, что девушка уже мертвая. Паренек все время улыбался и спросил, дескать, ну что, понравилось, как он вопросы решает? Потом Ужинский ничего не помнил — на него напал столбняк. Паренек куда-то делся. Девушка в конце концов повалилась. Кто-то стал кричать. Потом появилась милиция. Пришедшим милиционерам он что-то говорил, разумеется, от испуга опустив эту историю… Потом… его задержал оперуполномоченный Харламов…

Перемежаемые рыданиями показания Ужинского действительно не противоречили десяткам установленных и перепроверенных фактов и обрывкам косвенных воспоминаний свидетелей.

Боцман, дольше других провозившийся с избитым кооператором, пришел к выводу, что, похоже, все так примерно и было, как рассказал Ужинский…

Пока вертелась вся эта кутерьма, Артур неприкаянно слонялся по отделу, поскольку усидеть в своем кабинете ему было трудно. А домой идти он, конечно, не мог. Тульскому казалось, что между ним и остальными операми возникло какое-то отчуждение, хотя никто ничего впрямую ему и не говорил. А еще у него перед глазами постоянно появлялось лицо Светки — но не живое, а уже мертвое…

Находясь в таком вот, прямо скажем, поганом состоянии, он столкнулся в коридоре с Артемом, и вспыхнувший между ними диалог едва не привел к драке. А началось с того, что Токарев-младший спросил:

— Зачем?

На что получил сакраментальный ответ:

— Потому что! Ну и понеслось:

— Все же насмарку теперь! А если бы он был убийцей?

— А ты уверен, что он не при делах?

— Уверен!

— Охуеть! И как же дело было тогда?

— Не знаю. Завтра… уже сегодня довыясняем!

— А то, что он тебя назвал?

— А-а… Это, стало быть, главное?

— Главное, что мы со Степой его в такт нахлобучили за это! Ни полграмма сомнения не было! Это главное!

— А я не об этом!

— А я об этом! И о Светке! Она через сутки разлагаться начнет! А я… Он же врет! Еще бы полчаса — и он бы все нам сказал!

— А ты не один по Светке горюешь! А насчет «сказал бы», еще полчаса — и вы бы сели!

— А по хуй!

— Артур, милый, задача-то какая?

— Какая?

— Выяснить все и доказать!

— Да ты что?! Это тебе не ринг! Тут драка без правил и судей!

— Да-а? А я что-то драки-то и не видел… кое-что другое видел!

— Да пошел ты!..

— Сам пошел!..

Они разбежались в разные стороны, кипя и сжимая кулаки. Тульский сам не очень понимал смысл того, что кричал Артему. Просто ему было очень больно, а вдобавок ко всему на гонор начал накладываться комплекс вины. Артур подсознательно ждал от Артема слов сочувствия, а тот его повоспитывать вздумал — выбрал время, нечего сказать… В таком состоянии Тульский и от Токарева-старшего вряд ли бы смог спокойно принять заслуженные — и это мягко говоря — упреки…

А Василий Павлович как раз не орал и не воспитывал ни Тульского, ни Харламова. Он был в шоке. И еще он пытался не вспоминать, как однажды, много лет назад, сам набросился на подозреваемого, против которого были косвенные доказательства, что он повесил мальчишку-второклассника. А набросился молодой тогда еще опер Вася так, что не раскрыл, а наглухо «закрыл» то дело, сломав подозреваемому руку и челюсть. До сих пор Василию Павловичу становилось не по себе, когда вспоминал он ту историю, в которой убийцу мальчика официально так и не нашли. Не дай-то бог, чтобы у каждого опера в багаже был такой какой-нибудь случай, поскольку это не те ошибки, на которых можно учиться… Василий Павлович смог поговорить лишь с сыном, который его понял, хотя и пытался защищать Тульского…

Снова столкнулся с Артемом Тульский как раз тогда, когда тот выходил из отцовского кабинета. Артуру нужно было хоть с кем-то поговорить, а от него — нет, не то чтобы все шарахались, но как-то уклонялись — вот он и попытался снова «зацепиться языком» с Токаревым-младшим:

— Как обстановка в Палыче?

Артем ответил, как показалось Артуру, холодновато:

— Да, в общем-то… Если по поводу тебя — то молчит.

— Это плохо, — вздохнул Тульский. — Лучше бы по харе надавал…

Артем пожал плечами:

— Переживает он сильно.

— Из-за Ужинского?

— Дурак ты! Ты что, так и не понял еще ни черта?

Вот это чуть снисходительное «дурак» снова взбесило Тульского, и он понес какую-то ахинею, совсем не то, что думал и чувствовал:

— Я-то понял! Подписывать расстрельный приговор — оно завсегда легче, чем босого за амбар отводить!

Взгляд Токарева-младшего потемнел — он легче переносил наезды на себя, чем даже намек на наезд на отца:

— Это тебе не проходняки! Ты погубишь как-нибудь и себя и других!

От справедливости сказанных Артемом слов становилось еще больнее, и Артур почти закричал:

— Светку уже погубили — и? Где твой ленинский принцип неотвратимости наказания?!

Токарев-младший не выдержал и тоже психанул:

— Светку?! А кто ее погубил? До тебя что — еще впрямь не доперло?! Сначала ты с ней в прямом эфире тормошишь Невидимку — ни с кем не посоветовавшись, просто взял так сам и решил — а потом погибает Леха, а теперь убивают Светку! Так кто ее погубил?! Что, крыть нечем?!

Тульскому показалось, что его со всей силы ударили в поддых, потому что Артем сказал то, о чем он сам просто боялся подумать. Артур развернулся и, по-стариковски шаркая, пошел к себе в кабинет, не заметив, как Токарев-младший качнулся было к нему, чтобы обнять и удержать, но потом махнул рукой, не справившись с собственной болью и обидой…

У себя в кабинете Тульский допил, не закусывая и ничем не запивая, водку, покурил и понял, что ему нужно срочно выпить еще. Причем не просто нужно, а необходимо, потому что в противном случае может остановиться сердце… Он пошел на «пятак» и разжился там двумя бутылками. Потом на него как туман спустился из которого время от времени выплывали какие-то лица, и очень трудно было разобрать — сон это или явь. У Артура в первый раз в жизни начался классический безудержный мертвый русский запой, отличительной чертой которого является то, что, очнувшись, человек торопится любой ценой вновь вернуться в мир грез и химер…

Тульский потерял счет времени. Каким-то образом он оказался на Светкиных похоронах, что-то говорил там и снова пил… Там же его вроде бы отловил Артем, что-то пытался с ним сделать, но Артур сбежал… И прошло еще дня два, пока его все-таки не отловили Варшава с Токаревым-младшим, которые приволокли его к вору домой, пристегнули наручниками к кровати и за деньги вызвали врача, который наширял Тульского какой-то дрянью, подарившей, ему часов десять — нет, не сна — забытья…

 

 

Токарев

 

 

Мая — 2 июня 1990 г.

Ленинград, В. О.

Пока Тульский убивал себя алкоголем, выполнение всех его служебных обязанностей взял на себя Артем. Он и заявителей принимал, и на происшествия мотался, и бумаги оформлял, в общем — делал все, что положено. В отделении на этот «финт ушами» особо даже как-то и не среагировали, поскольку привыкли к разным художествам «сладкой парочки», которую уже чуть ли не в глаза называли «Тэтэшкой» — непонятно, как это прозвище, впервые озвученное Варшавой, вдруг стало общим достоянием. Токарев-старший тоже все понимал и никаких оргвыводов по случаю запоя Артура делать не собирался. Накануне похорон Светланы[3] Василий Павлович даже сказал сыну сочувственно:

— Ты вот что… Встретишь на похоронах Артура — ты не говори ему… В общем — тут патологоанатомы заключение дали… Она беременная была… Самый ранний срок — чуть больше месяца… И так жалко парня…

У Артема в груди остановилось сердце, потому что при таком сроке очень спорным оказывался момент отцовства… Но говорить отцу, что вместе со Светланой мог погибнуть его собственный неродившийся внук (или внучка), Токарев-младший не стал…

На похоронах Светланы Артем поймал было совершенно невменяемого Артура, но тот снова сумел, обманув приятеля, скрыться — хорошо еще, что Токарев-младший успел отобрать у него ствол и удостоверение. Артем корил себя за жестокие слова, сказанные Тульскому в коридоре отдела, — ну, да прошлого, как известно, не воротишь. К тому же Токарев все-таки немного злился на друга за то. что тот как бы присвоил себе всю монополию горя по Светлане. Впрочем, все это раздражение быстро прошло — нечего уж теперь делить было. А самому себе Артем пообещал, что никогда не расскажет Артуру о Светкином звонке ему, как раз накануне зарождения у Тульского идеи выступления на радио. Ему-то Светлана позвонила сама и, кстати, намекала на возможность встретиться, да Токарев-младший моментом не воспользовался — наверное, из-за ложно понимаемого чувства товарищества… Потом, уже после печально известного интервью, Артем все понял и локти себе кусал, но поезд уже ушел…

После похорон Светланы у Артема состоялись два серьезных разговора — с Варшавой и с отцом. С вором они вместе выследили уже совершенно потерявшего человеческий облик Тульского и запустили в отношении него «программу реанимации», а пока возились с практически невменяемым Артуром (да и пока искали его) разговаривали. Варшава считал, что теперь уже настал момент, когда для поимки Шахматиста (как он его называл) можно инициировать и более широкие и действенные мероприятия силами и возможностями Василия Павловича. Все-таки Невидимка впервые практически на глазах у многих убил, и убил безмотивно, не так, как тогда — на набережной Макарова. Именно странные обстоятельства убийства Светланы, по мнению вора, качественно меняли ситуацию.

Теперь уже можно было практически в открытую и доказательно сказать, что в городе живет и действует человек, совершающий преступления по очень необычным мотивам без опасения, что заявившего такое сочтут сумасшедшим. Со своей стороны Варшава гарантировал всю возможную поддержку и содействие, а Артема фактически уполномочил быть связным между милицией и ворами…

…Василий Павлович с доводами Варшавы, транслированными сыном, в основном, согласился, однако посчитал, что широкие оперативно-разыскные мероприятия надо запускать все же не официально, а полуофициально. Тянуть он не стал, и уже на следующий день в его кабинете состоялся, говоря языком воров, «авторитетный сходняк».

Список присутствовавших составлялся тщательно, но быстро, поэтому компания единомышленников сложилась из избранных, лучших людей, обладавших пусть узкими, но уникальными дарованиями.

Рядом с Василием Павловичем восседал начальник 7-го отдела Главка Богуславский. В углу кабинета на единственном кресле развалился Боцман. На диванчике ерзали Лаптев с Петровым-Водкиным. Легендарный 2-й, убойный, отдел ГУВД представляли Евгений Родин и Птица, несколько лет тому назад ушедший из района. Ткачевского не было — он валялся дома с ангиной. Из молодежи отобрали Харламова и Кружилина. Единственным не аттестованным в этой компании был Артем, правда, и у него в кармане лежали красные корочки — но не свои, а Тульского.

Каждый из вышеперечисленных обладал каким-то необычным даром, становясь тем самым уникальным ингредиентом для настоящего праздничного «салата оливье» во время веселья и для «гремучей смеси» в лихую пору.

Богуславский знал всех более-менее заметных мошенников и не только Ленинграда, но и Сочи, Поти, а также многих других городов. Он знал все их уловки и приемы, а потому и был необходим — как специалист по фокусам. Частенько, когда оперсостав разводил руками, Богуславский тяжело вздыхал, глядя на лица подчиненных, и говорил что-нибудь вроде такого:

— Этот «номер» привез из Польши еще в 83–84 году Непоседа… Елки-палки! Только ленивый не знает!

Боцман знал территорию Васильевского острова так, как женщина «за тридцать» знает все свои морщинки. Кроме того, у Боцмана был специфический нюх, он умел вычислять преступный элемент даже со спины. Как-то он сидел с молодыми операми в кафе, и мимо него прошел к стойке паренек. Боцман, не видевший его лица, изрек:

— Вор средней руки. Первая судимость по «малолетке», вторая — 2–3 года. Сидел под Питером. Мечтает угонять машины, но так и не научился. Возможно, скоро перейдет к разбоям, но… надолго не сядет.

Когда оперативники узнали, что спину этого хлопца Боцман видит первый раз в жизни, они скроили такие рожи, которые бы посмешили даже доктора Ватсона. Поспорили на коньяк. Паренька остановили, подсадили к столику и его прошлое сошлось.

Опера выставили Боцману коньяк, но чуть обиделись, потому что так и не поверили, что тот хлопчика не знал…

Что касается Лаптева и Петрова-Водкина, то они, в принципе, были рождены гениальными карманными ворами, но где-то с какими-то хромосомами произошел маленький сбой, и они стали «тихарями», то есть операми по «карманной тяге». Эти могли часами, днями, неделями, месяцами и тысячелетиями ходить за жульем в общественном транспорте и вдвоем брать по шесть гастролеров, к тому же вооруженных. Что им было за это надо? Да ничего особенного: «беломор», глоток пива на бегу и уважение.

Начальство боялось спугнуть их задор некорректной фразой, зная, что если надо достать что-то из под земли, то этих можно только попросить, а потом еще придется терпеливо выслушивать:

— Да в гробу мы это видали! Народу — Змею Горынычу не сожрать, а как топтать улицу — так некому!

А потом они пойдут туда — не знаю, куда — и приволокут-таки то не знаю что. И демонстративно напьются дешевым портвейном.

Уникальность Птицы заключалась в том, что он не имел воображения — начисто. Птица ничего не умел считать, даже на ход вперед. В этом-то вся фишка и заключалась. Как-то ему донесли, что в одной хате собралась вооруженная банда — прямо, как в фильме про 20-е годы. Он поперся в эту хату один. Так один и вошел. Разбил голову первому рукояткой от «ПээМа». Прострелил потолок в восьми местах. Перезарядил пистолет. Закурил. И рассказал присутствовавшим историю:

— Когда мне было восемь лет, я подобрал щенка на улице и принес домой. Батя говорит: «Ты решил — ты и гуляй, и корми — ни рубля не дам!» Я — в слезы. Он кричит: «Тогда иди и утопи — пусть на всю жизнь урок будет!» Я утопил. Вот. И как вы думаете: перехуярю я вас тут всех или совесть не даст?

И, что характерно, вся банда (действительно хорошо вооруженная) сдалась, не пикнув.

Женю Родина бог создал для поисков маньяков. Работал он по «сериям сексуалов». Ловил. Когда в городе начиналась очередная «серия», его глаза выпучивались, и он переставал реагировать даже на сильный шум вокруг. Его начальство говорило, что маньяка может поймать только маньяк. Когда Женя все-таки ловил урода и закреплялся на одном эпизоде, то он недели проводил с ним в следственных кабинетах.

— Ну что, расколол? — спрашивали у Родина, а он отвечал:

— А я его колоть и не собираюсь.

— А что же ты с ним шесть часов делал?

— Разговаривал о фильмах, о чемпионате страны по футболу, о его классной руководительнице…

— Зачем?

— А с ним за последние двадцать лет никто по-человечески не разговаривал. Он через две недели все расскажет сам…

Вот такой был у Жени метод.

Ваня Кружилин хоть и был самым молодым в этой компании, но все же попал в нее не случайно. Он совсем недавно потряс всех своим внезапно открывшимся «божьим даром». Оказалось, что несостоявшийся дирижер Кружилин чувствует, как бы это сказать, мелодию, слышит (не видит, а слышит) почерк преступления. На убое жены капитана модного парома «Ленинград-Стокгольм» Ваня поводил носом и вдруг заявил Ткачевскому:

— В апреле в Красном Селе завалили торгаша… Так вот — работал один прыщ… Дай-ка папироску.

Ткачевский обалдел:

— А чем это подтверждается?