Отказ от военного коммунизма

 

На этом фоне в высших большевистских кругах задумались о целесообразности продолжения политики военного коммунизма. В конце 1920 – начале 1921 г. этот вопрос стал дебатироваться в ходе подготовки к X партийному съезду. Первоначально речь шла только о частном вопросе – о замене продовольственной разверстки фиксированным продовольственным налогом. Обсуждение этой проблемы было весьма напряженным, сопровождалось наклеиванием всевозможных ярлыков, в том числе для коммунистов – самых оскорбительных, ибо значительная часть партийцев среднего звена продолжала рассматривать военный коммунизм как прямой путь к скорейшему введению социалистического производства и распределения, а малейшее отступление от него – как граничившее с соглашательством, если не с предательством [1058].

Профсоюзная дискуссия несколько отодвинула принципиальные экономические проблемы на задний план. Однако эти вопросы продолжали оставаться тем фоном, на котором происходила подготовка к съезду партии. Съезд открылся 8 марта. Несмотря на крайнее недовольство Троцким в связи с его поведением во время дискуссии, Ленин продолжал считать его весьма полезным партийным деятелем, а в РКП (б) Троцкий пользовался огромной популярностью как организатор побед Красной армии в Гражданской войне. При выборах президиума съезда он был назван вторым после Ленина. Правда, жесткая позиция Троцкого по вопросу о милитаризации и в ходе профсоюзной дискуссии подпортила его репутацию, особенно в глазах тех, кто примыкал к «рабочей оппозиции» или децистам. «Кто выступает за диктатуру кнута, пусть голосует за Троцкого», – сказал один из делегатов съезда. Другой делегат – Рафаил (псевдоним Р.Б. Фарбмана) – заявил, что сторонники Троцкого захватили власть, а ленинцы ушли в подполье. Были на съезде и сторонники Троцкого. Едкий и остроумный Рязанов, наоборот, издевался и над членом Политбюро Зиновьевым (ближайшим в это время соратником Ленина), который, по словам Рязанова, «воспылал демократизмом и пустился в поход против тов. Троцкого» [1059]. Равнодушных к Троцкому было мало.

В повестку дня съезда был включен военный вопрос. С докладом по нему должен был выступать Троцкий. Однако делегатам сообщили, что наркома «сейчас нет в городе», предусмотрительно не сказав, что Троцкий находится в своем поезде под Петроградом, откуда тайно руководит подавлением Кронштадтского восстания. Может быть, именно потому, что от Троцкого во многом зависела судьба ленинского правительства, как тогда, в 1917‑м, Ленин в отчетном докладе занял в отношении Троцкого примирительную позицию. Он напомнил слова Троцкого о том, что мы – люди партии, что, «конечно, мы соединимся», и выразил полную солидарность с этим заявлением [1060].

В отсутствие Троцкого в Кремле на квартире Л.П. Серебрякова состоялась фракционная встреча сторонников позиции Троцкого по вопросу о профсоюзах. Участвовали А.А. Андреев [1061], Дзержинский, Смилга, секретарь Московского комитета партии Яковлева, заместитель начальника политуправления Реввоенсовета В.И. Соловьев [1062], заместитель наркома финансов А.О. Альский [1063], заместитель командующего Кавказской трудовой армией по политчасти И.Я. Врачев [1064] и др. Совещание было созвано для обсуждения кандидатур в состав ЦК. Дзержинский выступил с просьбой не выдвигать его в ЦК, так как он не желал якобы возглавлять ВЧК, которая теперь «карала рабочих и крестьян». Его просьба была отклонена. (Со стороны Дзержинского это, по всей видимости, была хорошо продуманная игра, ибо не отмечено, чтобы на самом съезде прозвучали его самоотводы или критика расстрелов рабочих и крестьян).

Троцкий приехал в Москву 10 марта и выступил против дальнейших фракционных встреч, заявив, что считает необходимым в порядке дисциплины подчиняться решению большинства [1065]. На 11 марта был намечен его доклад о реорганизации армии. Однако нарком отказался в тот день выступать, объяснив это занятостью военными делами. Порядок дня съезда был скомкан. Вместо доклада Троцкого был поставлен вопрос о партийном строительстве. Очевидно, нарком действительно полностью был поглощен подавлением восстания в Кронштадте даже после своего возвращения в Москву. По поводу событий в морской крепости на съезде вынуждены были сообщить, что там «дело несколько более затяжное». Смилга передал весьма тревожные слова Троцкого, что 30% кронштадтских коммунистов «ведут борьбу против нас», а 40% занимают нейтральную позицию [1066]. 11 марта на съезде Троцкий принял участие только в обсуждении доклада Зиновьева о профсоюзах. Вел он себя значительно менее воинственно, чем в предыдущие месяцы. Чувствовалось, что события в Кронштадте оказали глубокое воздействие на его мысли и чувства.

Троцкий перестал употреблять термин «диктатура пролетариата» и стал говорить о «диктатуре партии», что больше соответствовало мыслям партийного руководства. Вспоминал ли в этот момент Троцкий о своем прогнозе начала века по поводу «заместительства» класса партией? Если и вспоминал, то пытался отодвинуть этот кошмарный призрак в самую дальнюю нишу подсознания. Троцкий снова высказался против ленинской «платформы десяти» в профсоюзном вопросе. Он раскритиковал формулу Ленина «Профсоюзы – это школа коммунизма» за ее бессодержательность. «Я боюсь, что это не Владимир Ильич писал, что это не его рука», – заявил оратор под аплодисменты некоторой части делегатов. Наконец, вопрос об огосударствливании профсоюзов Троцкий повернул теперь так, что он мог быть приемлем и для ленинской платформы, ибо это огосударствливание должно было выражаться только в повышении роли профсоюзов в производстве [1067]. В целом Троцкий, видимо, принял за чистую монету примирительные интонации в отчетном докладе Ленина, был весьма сдержан, готов к новым уступкам и полному примирению с Ильичом.

Однако взявший затем слово Ленин оттолкнул протянутую руку Троцкого. Пока Троцкий был под Кронштадтом, Ленин относился к нему лояльно. Когда же Троцкий вернулся и снова заспорил, Ленин вышел из себя. Он начал свое выступление саркастическими словами о том, что Троцкий «особенно вежливо полемизировал со мной и упрекал или называл меня архиосторожным. Я должен его поблагодарить за этот комплимент и выразить сожаление, что лишен возможности вернуть его обратно». Ленин признавал, что пора перейти к вопросам более актуальным, чем место профсоюзов (то же самое говорил и Троцкий). Но, как и Троцкий, сделать этого не смог. Он обвинял Троцкого в том, что тот валит с больной головы на здоровую, раскритиковал требование Троцкого «перетряхнуть» профсоюзы (хотя Троцкий – на свою голову – упомянул это выражение всего один раз, в 1920 г., и больше его никогда не повторял). Главным в этих ленинских обвинениях было не существо дела, а то, что Троцкий нарушил дисциплину ЦК, отказавшись подчиниться решению пленума от 8 – 9 ноября 1920 г. о выработке единой платформы по профсоюзному вопросу. Получился не спор, утверждал Ленин, а «трясение партии и озлобление» [1068]. Ленин выражал особое недовольство тем, что из‑за дискуссии о профсоюзах он, Ленин, потерял так много необходимого ему «лишнего времени», повторяя вновь и вновь, что пора перейти к более важным вопросам (и все равно не перешел к ним).

Сторонники «рабочей оппозиции» (от их имени выступал Шляпников) и децисты справедливо отмечали, что между «платформой десяти» и тезисами Троцкого нет существенной разницы, что Ленин, как и Троцкий, пользуется средствами «перетряски» [1069]. Троцкий и сам это понимал. Выступая повторно, он вел себя в отношении Ленина вполне лояльно. Он предрекал, что «платформа десяти» получит одобрение подавляющего большинства съезда, и не желал идти на конфронтацию, хотя и оставил место для мягкой критики Ленина и его группы [1070]. Ленинская платформа действительно получила поддержку 336 делегатов. За платформу Троцкого проголосовало 50 человек, за «рабочую оппозицию» – 18 [1071]. Дискуссия была закончена. Троцкий сложил оружие. Он признал поражение и намерен был теперь полностью включиться в проведение нового партийного курса: замену продовольственной разверстки натуральным налогом.

В то же время сторонники платформы «рабочей оппозиции» от своих взглядов не отказались. Поэтому по настоянию Ленина съезд принял две резолюции: «О синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии», в которой резко осуждался курс «рабочей оппозиции» на демократизацию партии и общества и на введение рабочего управления производством, и «О единстве партии». Вторая резолюция требовала немедленно распустить все внутрипартийные группировки. Невыполнение постановления каралось исключением из партии. Особый пункт, в то время секретный, предусматривал право ЦК двумя третями голосов переводить членов ЦК в кандидаты или исключать из партии тех из них, кто встанет на путь фракционности и этим нарушит единство партии. Троцкий полностью поддержал оба этих решения, не слишком отдавая себе отчет в том, кто и как будет пользоваться этим секретным пунктом. Между тем именно этот пункт, которой Сталин обнародует в самом начале 1924 г., на XIII партийной конференции, накануне смерти Ленина, позже станет важнейшим инструментом в борьбе со всей партийной оппозицией, в том числе и в первую очередь – в борьбе против оппозиционного движения, руководимого Троцким.

Три закрытых заседания съезда были посвящены переходу к милиционной системе, на которой настаивал Троцкий. Прения, по существу дела, прошли впустую, так как при принципиальном согласии с этой идеей немедленный переход к милиционной системе на фоне отказа от продразверстки казался очевидным несоответствием и был отклонен. В резолюции говорилось: «По вопросу о милиционной системе у партии нет никаких оснований пересматривать свою программу. Формы, методы и темп перехода к милиции целиком зависят от международной и внутренней обстановки, от продолжительности передышки, взаимоотношений города и деревни и пр. Неправильной и практически опасной для настоящего момента является агитация некоторых товарищей за фактическую ликвидацию нынешней Красной армии и немедленный переход к милиции» [1072]. Иначе говоря, создатель Красной армии и победитель в Гражданской войне Троцкий, не выступавший за ликвидацию Красной армии, а ратовавший за ее усиление, укрепление, увеличение и расширение функций армии, умудрился и здесь позволить Ленину представить себя в кривом зеркале – как большевистского руководителя, выступающего за ликвидацию Красной армии и замену ее милицией.

Избранный в состав ЦК, а затем и в Политбюро, Троцкий почти полностью сосредоточился на военных делах. Он, разумеется, занимался всем комплексом внутренней и внешней политики, но самостоятельных политических инициатив больше не проявлял. Ленин же сохранял по отношению к Троцкому весьма двойственное отношение. Однажды он разоткровенничался с Горьким, который в первые месяцы после Октябрьского переворота занимал антибольшевистские позиции, но затем вновь сблизился с большевиками и стал вхож к Ленину. Горький был удивлен высокой оценкой Лениным организаторских способностей Троцкого. Заметив его удивление, Ильич произнес: «Да, я знаю, ходят лживые слухи о моем отношении к нему. Но что есть, то есть, а чего нет, того нет. Это я также знаю. Он смог любой ценой организовать военных экспертов». И после паузы добавил «довольно печально»: «И все же он – не один из нас. С нами, но не наш. Он амбициозен. Есть в нем что‑то от Лассаля, что‑то нехорошее» [1073].

С окончанием Гражданской войны будни Троцкого были заполнены разнообразными делами, которые сам он считал весьма ответственными и важными, но это были дела преимущественно рутинные, не связанные с решением серьезных вопросов, не ведшие к политическим конфронтациям и ежедневным передвижениям. Он многократно выступал на всевозможных совещаниях военных, посвященных призыву в Красную армию, боевой подготовке, политпросветработе, повышению культуры в быту, материальному обеспечению войск и прочее. Иногда он произносил еретические тирады, возвращавшие его к бесклассовым определениям «честных граждан» времен Польской кампании 1920 г.: «Командир, устраненный из партии в силу своего общего несоответствия ее духу, может оставаться на командном посту, если он честный воин и честный гражданин» [1074]. С точки зрения большевистской логики это было непримиримое противоречие, очевидное отклонение от всех догм и канонов. Троцкий превратился теперь в одного из обычных, хотя и высших, советских функционеров, что явно не соответствовало его натуре, удручало, мучило. Привыкший ставить и решать глобальные вопросы мировой революции, он тяготился тем, что ему приходится заниматься недостаточно масштабными делами, в основном относящимися к свертыванию перманентной революции не только на Западе, но и на Востоке.

В апреле 1920 г., после высадки на Дальнем Востоке японских войск и в связи с практической невозможностью прогнать японцев со своей территории, советское правительство приняло решение согласиться на создание «буферного» псевдонезависимого и в этом смысле псевдодемократического государства – Дальневосточной республики (ДВР) со столицей сначала в Верхнеудинске (Удан‑Удэ), а затем в Чите. В правительстве ДВР преобладали большевики, но представлены были также меньшевики и эсеры. В мае РСФСР признала ДВР в качестве самостоятельного государства и обязалась оказывать этой республике военную и финансовую помощь.

Троцкий был инициатором и горячим сторонником создания ДВР, но не был удовлетворен деятельностью первого главы правительства республики бывшего меньшевика А.М. Краснощекова [1075], вступившего в большевистскую партию. Особое недовольство Троцкого вызывало то, что продовольствие, которое направлялось на Дальний Восток исключительно для армии, фактически подчинявшейся Троцкому, в значительной своей части распределялось среди населения республики. Председатель Сибирского ревкома большевик И.Н. Смирнов [1076] жаловался Ленину и Троцкому, что «ДВР превратилась в паразита, вытягивающего из Сибири хлеб и мясо», что посланный хлеб «попадает в общий котел» [1077]. 19 марта 1921 г. Троцкий телеграфировал Краснощекову, предупреждая его, что армия голодает и разлагается. «Принимая во внимание исключительно важную роль, лежащую на армии Дальвостреспублики, необходимо принять меры к тому, чтобы продовольствие для армии бронировалось и ни в коем случае не поступало по другому назначению» [1078].

Крайние трудности со снабжением армии ДРВ были лишь одним из проявлений тяжелейшего положения, в котором вместе со всем населением страны оказались ее вооруженные силы на исходе Гражданской войны. Троцкий как мог отстаивал приоритетное снабжение Красной армии и пытался не поддаваться требованиям о ее существенном сокращении и даже ликвидации отдельных ее соединений и родов войск, на что подчас был готов пойти Ленин. Под влиянием экономических трудностей и Кронштадтского восстания Ленин даже предложил Троцкому на год «прикрыть» весь военный флот. Он писал в записке наркому: «К чему он [флот]? А уголь отдать ж[елезным] дор[огам] или текстильным фабрикам, чтобы дать мужикам ткань? По‑моему, надо бы здесь пойти на решительные меры. Пусть флот пострадает. А соввласть выиграет» [1079].

Судя по тому, что никакие практические меры по ликвидации флота приняты не были, Троцкому, видимо, удалось переубедить Ленина и флот не расформировывать. По предложению Троцкого была даже образована правительственная комиссия с задачей возвращения во флот тех военных моряков, которые в предыдущие годы были переведены на другие работы [1080]. Интересно, попал ли в поле зрения этой комиссии опальный Раскольников с женой Ларисой?

X съезд заложил первые, пока еще весьма приблизительные и не до конца понятные основы новой экономической политики (НЭПа), означавшей известное возрождение рыночных отношений, давшей возможность приступить к восстановлению экономики, допустившей либерализацию в хозяйственной области, отнюдь не дополняя ее политическими послаблениями. В условиях перехода от войны к миру, в связи с окончанием Гражданской войны, задержкой мировой революции, введением НЭПа проводились мероприятия по реорганизации, демобилизации и сокращению численности Красной армии. Комиссия по демобилизации армии под руководством Троцкого и Дзержинского была образована еще в декабре 1920 г., о чем Ленин сообщил на VIII съезде Советов, подчеркнув, что разработкой демобилизации занято именно военное ведомство [1081]. Нарком считал эту работу повседневной, не требующей какого‑то особого общепартийного внимания. Когда на XI партсъезде Троцкого обязали прочитать доклад о Красной армии, Троцкий поначалу возражал: «Тут явное недоразумение. Если на меня возложат доклад, то я не знаю, о чем должна быть информация. Принципиальные вопросы строительства у нас решены. Решение о том, как этому строительству помогать, принято в партийном и советском порядке. Так о чем же информация?» [1082] Доклад все‑таки пришлось прочитать [1083].

Еще в мае 1922 г. Ленин выразил согласие с предложением Троцкого о сокращении армии на 200 тысяч человек к январю 1923 г. 13 ноября 1922 г. Троцкий внес это предложение на рассмотрение Политбюро, где оно было принято. К началу 1923 г. состав Красной армии был доведен до минимально допустимого, по мнению Троцкого, количества: 610 тысяч человек. «Это значит, – говорил Троцкий на XII съезде партии, – что мы имеем по существу кадровую армию». Такое сокращение Троцкий считал предельным. Он убеждал делегатов этого съезда: «Дальше, товарищи, армию сокращать нельзя, потому что ткань армии тогда станет слишком жидкой и будет расползаться. Есть известный минимум при нашей территории, ниже которого мы спускаться не можем, по крайней мере, при данном экономическом и культурном уровне» [1084]. Временно были отодвинуты в самый дальний угол проекты замены постоянной армии милиционной системой.

Создается впечатление, что, положив в основу своей деятельности идеи и принципы НЭПа, Троцкий чистосердечно отказался не только от своих планов трудовых армий, милитаризации промышленности, но и от проектов всеобщего вооружения народа, отвергнутых, хотя и временно, X партсъездом. Прямо Троцкий об этом не говорил, но такое изменение взглядов вытекало из всего контекста деятельности и заявлений Троцкого в этот период. В частности, против тех, кто настаивал на продолжении политики военного коммунизма, Троцкий выступил с тезисами о НЭПе, внесенными в ЦК 8 августа 1921 г., подчеркивая, что осуществление намеченных директив в области хозяйственной деятельности, усвоение широкой массой партийных и советских работников новых экономических начал «совершается слишком медленно и не идет тем темпом, которого требует ужасающее положение народного хозяйства». Он высказывался также за восстановление крупной промышленности и принцип хозяйственной заинтересованности [1085]. Вполне возможно, что на позицию Троцкого оказала влияние критика милиционной системы со стороны кадровых военных. Против нее, в частности, выступил видный авторитет бывший генерал‑майор русской армии А.А. Свечин [1086], работавший с октября 1918 г. в Академии Генштаба (с 1921 г. она называлась Военной академией РККА) [1087].

Исключительно важным Троцкий считал вопрос о перевооружении армии. Намечались планы покупки оружия в Германии. Еще в августе 1920 г. наркомвоенмор телеграфировал заместителю наркома внешней торговли A.M. Лежаве [1088], что Политбюро решило немедленно начать сделки с германскими фирмами о закупке оружия, выделив на это 27 миллионов марок. «Дело в высшей степени важное и срочное», – писал он [1089]. Троцкий буквально ухватился за сообщение дипломатического представителя России в Швеции П.М. Керженцева [1090] о возможности закупки на выгодных условиях винтовок и пулеметов «русской системы», но американского производства. По этому поводу была образована комиссия ЦК в составе Троцкого, Сталина, Орджоникидзе и Гусева, от имени которой Троцкий информировал Ленина о необходимости ассигновать на эту закупку 10 миллионов рублей золотом. Соответствующее решение было проведено через Политбюро, о чем 4 октября 1921 г. Троцкий проинформировал Керженцева, а наркома внешней торговли Красина просил обеспечить строгий технический контроль при приеме товара, гарантии от потерь при перевозке, максимальное снижение цены, максимальную быстроту операции, особенно скорость доставки [1091].

Троцкий стоял у истоков советской военной разведки, первые зачатки которой возникли под его непосредственным руководством еще в конце 1918 г., после появления его приказа от 18 октября о сосредоточении руководства всей разведывательной деятельностью в Полевом штабе Реввоенсовета. В соответствии с этим приказом был образован орган руководства разведкой, который получил конспиративное название Регистрационное управление (первым его начальником стал член РВС Аралов). Основная задача разведорганов заключалась в сборе военной, политической и экономической информации о белых формированиях и государствах, враждебных Советской России. К 1923 г. резидентуры удалось создать более чем в десяти государствах, включая Великобританию, Германию, Францию, Италию, страны Балтики и Балкан [1092].

В апреле 1921 г. Троцкий решил назвать вещи своими именами и переименовал Регистрационное управление в Разведывательное. Вначале руководители разведки часто менялись, сохраняя свой пост лишь по несколько месяцев. Значительно дольше других работал Арвид Янович Зейбот [1093], с 1921 по 1924 г., но и он ушел, сочтя себя недостаточно квалифицированным и порекомендовав на должность руководителя своего заместителя Яна Карловича Берзина [1094]. Кандидатура оказалась удачной. Под руководством Берзина, проявившего природные качества руководителя шпионской и контрразведывательной службой, была создана обширная сеть зарубежных советских агентов, в том числе под «крышами» торговых фирм, издательств и других советских учреждений, находившихся за рубежом. Кроме того, велась успешная борьба против засылаемых в страну иностранных агентов.

В апреле 1921 г. под эгидой Троцкого начались негласные переговоры Радека и полуофициального дипломатического представителя в Германии В.Л. Коппа с высшими германскими военными чинами и промышленными группами – в частности, фирмами «Блом и Фосс» (подводные лодки), «Альбатросверке» (самолеты) и оружейным концерном Круппа – о военно‑техническом сотрудничестве. Предполагалось извлечь обоюдную пользу. Немцы рассчитывали обойти условия Версальского мирного договора, запрещавшие Германии иметь военную технику, в частности крупные военные корабли и подводные лодки, танки и самолеты, путем создания предприятий по их строительству на территории России. Советское правительство рассчитывало привлечь германский капитал, инженерно‑технический опыт и высококвалифицированные кадры Германии для восстановления российской военной и тяжелой промышленности. От имени немецких военных переговорами руководил генерал‑полковник Ганс фон Сект, являвшийся с 1920 г. начальником управления сухопутных сил рейхсвера (вооруженных сил Германии). Именно он отвечал за развертывание вооруженных сил Германии. Им же была образована «особая группа Р», которой поручалось начать и проводить переговоры с русскими об оказании им технической помощи в строительстве военной промышленности и использовании собственной промышленности для производства военной техники для Германии на строго конспиративных началах [1095].

7 апреля 1921 г. Копп докладывал Троцкому по поводу переговоров с «особой группой Р»: «Группа эта считает, прежде всего, необходимой кооперацию с нами в деле восстановления нашей военной промышленности и именно в следующих трех направлениях: постройка воздушного флота, подводного флота, выделка оружия». Названные Коппом три фирмы согласились предоставить России свои технические силы, а также необходимое оборудование. Предполагался приезд в Москву германского представителя Неймана [1096] для решения технических вопросов. Троцкий был настолько воодушевлен этим делом, что ознакомил Ленина с перепиской по всему комплексу названных проблем, и председатель Совнаркома одобрил военное сотрудничество с Германией [1097]. Через много лет, 5 марта 1938 г., раскрывая очевидную государственную тайну, Троцкий рассказал о советско‑германском сотрудничестве на страницах «Нью‑Йорк таймс» в статье «Тайный союз с Германией»:

«С момента низвержения Гогенцоллернов [советское] правительство стремилось к оборонительному соглашению с Германией – против Антанты и Версальского мира. Однако социал‑демократия, игравшая в тот период в Германии первую скрипку, боялась союза с Москвой, возлагая свои надежды на Лондон и особенно Вашингтон. Наоборот, офицерство Рейхсвера, несмотря на политическую ненависть к коммунизму, считало необходимым дипломатическое и военное сотрудничество с советской республикой. Так как страны Антанты не спешили навстречу надеждам социал‑демократии, то «московская» ориентация Рейхсвера стала оказывать влияние и на правительственные сферы. Высшей точкой этого периода было заключение Раппальского договора об установлении дружественных отношений между советской Россией и Германией (17 апреля 1922 г.).

Военное ведомство, во главе которого я стоял, приступило в 1921 году к реорганизации и перевооружению Красной армии, которая с военного положения переходила на мирное. Крайне заинтересованные в усовершенствовании военной техники, мы могли в тот период ждать содействия только со стороны Германии. С другой стороны, Рейхсвер, лишенный Версальским договором возможностей развития, особенно в области тяжелой артиллерии, авиации и химии, естественно, стремился использовать советскую военную промышленность как опытное поле для военной техники.

Полоса немецких концессий в советской России открылась еще в тот период, когда я был полностью поглощен Гражданской войной. Важнейшей из них по своим возможностям или, вернее, по надеждам являлась концессия авиационной компании «Юнкере». Вокруг этих концессий вращалось известное число офицеров. В свою очередь отдельные представители Красной армии посещали Германию, где знакомились с организацией Рейхсвера и с той частью немецких военных секретов, которые им показывали. Вся эта работа велась, разумеется, под покровом тайны, так как над головой Германии висел дамоклов меч версальских обязательств. Официально берлинское правительство не принимало в этом деле никакого участия и даже как бы не знало о нем: формальная ответственность лежала на Рейхсвере, с одной стороны, и Красной армии, с другой. Все переговоры и практические шаги совершались в строгой тайне. Но это была тайна главным образом от французского правительства как наиболее непосредственного противника.

Тайна, разумеется, долго не продержалась. Агентура Антанты, прежде всего Франции, без труда установила, что под Москвой имеются авиационный завод «Юнкере» и кое‑какие другие предприятия. …Полудружественные связи с Рейхсвером сохранились и позже, после 1923 г., когда Крестинский стал послом в Берлине.

Со стороны Москвы эта политика проводилась не мной единолично, а советским правительством в целом, вернее сказать, его руководящим центром, т. е. Политбюро. Сталин был все это время членом Политбюро, и, как показало все его дальнейшее поведение, вплоть до 1934 г., когда Гитлер отверг протянутую из Москвы руку, Сталин являлся наиболее упорным сторонником сотрудничества с Рейхсвером и с Германией вообще».

Имея в виду прежде всего необходимость модернизации советской экономики и армии в связи с тем, что помощь мирового пролетариата отсталой России откладывалась на непонятный срок, Троцкий был одним из тех, кто с самого начала приветствовал идею восстановления политических и экономических отношений с зарубежными странами, с их правительствами и частными фирмами, в первую очередь в военной области. Главный комитет по делам о концессиях и акционерных обществах при СТО был образован в апреле 1922 г. при активном содействии Троцкого. В 1923 г. он стал называться Главным концессионным комитетом при Совнаркоме СССР. Речь шла о предоставлении иностранным корпорациям концессий, то есть передаче зарубежным компаниям прав в течение определенного срока эксплуатировать природные богатства и другие хозяйственные объекты, принадлежавшие Советскому государству. Такой способ хозяйствования, разумеется, сильно расходился с идеализированными представлениями большевиков, самого Троцкого в первую очередь, о социалистической экономике, но, признав возможным ограниченное восстановление частной собственности в рамках НЭПа, они сочли целесообразным дать согласие на участие в экономическом восстановлении России еще и иностранного капитала.

Ленин был единодушен с Троцким в вопросе о сдаче в концессию и отдельных промышленных предприятий, и даже значительных производственных областей. 28 – 29 марта 1921 г. на заседании ЦК по поводу возражений Пятакова, высказавшегося против сдачи в концессии угольных шахт Донбасса, Ленин послал Троцкому записку: «А четверть Донбасса (+ Кривого Рога) отдать концессионерам архижелательно. Ваше мнение?» Троцкий ответил: «Думаю, что для Донбасса нет оснований делать изъятия в отношении концессий» [1098]. Через полгода Ленин внес в Политбюро проект постановления о создании единой комиссии по концессиям в составе Троцкого, П.А. Богданова [1099] и сотрудника ВСНХ Г.В. Циперовича [1100]. Это предложение было утверждено, и группа, которой руководил Троцкий, внесла в Политбюро свои предложения [1101].