Такова была ситуация к тому времени, когда военный вопрос оказался одним из важнейших на VIII съезде РКП(б). Впрочем, как раз накануне открытия съезда поступило известие о том, что войска Колчака, наступавшие на Урал, нанесли красным тяжелый удар под Уфой. В связи с этим Троцкий предложил, чтобы все военные делегаты съезда возвратились на фронт, и сам решил немедленно отправиться под Уфу, несмотря на важность предстоявших дебатов. Часть делегатов таким решением осталась недовольна: они приехали в Москву на несколько дней и, рассчитывая устроить себе небольшой отдых в столице, не хотели уезжать. Кто‑то даже пустил слух, что Троцкий решил всех послать на фронт, чтобы избежать дебатов о военной политике [801]. Тогда нарком предложил отменить отправку военных делегатов на фронт, но поручить доклад по военному вопросу Сокольникову (который фактически должен был зачитать текст, подготовленный Троцким [802]). Сам же наркомвоенмор немедленно отправился на Восточный фронт, в Симбирскую губернию, и в съезде участия не принимал [803]. «Я не сомневался в победе той линии, которую считал единственно правильной. Центральный комитет одобрил внесенные мною заранее тезисы и назначил официальным докладчиком Сокольникова» [804], – писал Троцкий.
На съезде почти не было выступлений, в которых не упоминалась бы деятельность военного ведомства и, естественно, позиция и работа его главы. Ленин в отчетном докладе в вопросе о военспецах открыто поддержал Троцкого: «Мы не сомневались, что нам придется, по выражению тов. Троцкого, экспериментировать, делать опыт» [805]. Сославшись на Троцкого, Ленин как бы одобрил позицию наркома, а она была общеизвестна – строительство регулярной дисциплинированной армии с привлечением старых военных специалистов. В этом, по мнению Ленина, и заключался «эксперимент». Касаясь проблемы о доверии старым офицерам, Ленин сказал: «Возьмем вопрос об управлении военным ведомством. Здесь без доверия к штабу, к крупным организаторам‑специалистам нельзя решить вопрос. В частности у нас были разногласия по этому поводу, но в основе сомнений быть не могло. Мы прибегали к помощи буржуазных специалистов, которые насквозь проникнуты буржуазной психологией и которые нас предавали и будут предавать еще годы. Тем не менее, если ставить вопрос в том смысле, что мы только руками чистых коммунистов, а не с помощью буржуазных специалистов построили коммунизм, то это – мысль ребяческая» [806].
Тема военного положения республики обсуждалась на заседании 20 марта. С докладом, как планировалось, должен был выступать Сокольников, представлявший позицию Троцкого. Предполагая, однако, бурные споры, могшие скомпрометировать ту или иную часть делегатов или же отдельных видных партийцев, слово «к порядку дня» взяла Р.С. Самойлова (Землячка) [807], дама весьма амбициозная, хотя и малокомпетентная, тем более в военных вопросах. Ее не раз направляли на тот или иной фронт для острастки и самоуверенного вмешательства, на которое она всегда была готова, а потому ее панически боялись военспецы, ибо Самойлова была склонна обвинить любого из них в контрреволюции. Самойлова предложила рассмотреть вопрос на закрытом заседании, так как «у многих делегатов есть мнения, которые могут быть высказаны только на закрытом заседании» [808]. Решено было все же заслушать сначала доклад и содоклад, а затем возвратиться к предложению Самойловой.
Сокольников в своем докладе [809] изложил тезисы уехавшего на фронт Троцкого. Были подчеркнуты успехи в строительстве армии, в частности почти полная ликвидация партизанщины, которая была базой авантюризма и склонялась «либо в сторону наглого бандитизма и мародерства, либо в сторону бонапартизма». Наибольшее внимание было уделено теме военных специалистов. Докладчик считал, что вопрос этот, по которому «было пролито немало чернил», устарел, так как даже бывшие противники применения военспецов теперь пересмотрели негативное к ним отношение. На опыте «выяснилось, что там, где военные специалисты были привлечены, где была проведена реорганизация партизанской армии в армию регулярную, там была достигнута устойчивость фронта, там был достигнут военный успех. И наоборот, там, где военные специалисты не нашли себе применения, где присланных из центра военных специалистов отсылали обратно или сажали на баржу, как это было в Кавказской армии, там мы пришли к полному разложению и исчезновению своих армий, там их нет, они разложились на наших глазах, не вынеся первого серьезного напора со стороны врага».
Сокольников, таким образом, а через него Троцкий, бросал немалой тяжести камень в огород Сталина, ибо именно по его приказу в Царицыне была осуществлена расправа с военными специалистами, казненными на барже на Волге. Усиливая давление на сторонников Сталина, Сокольников утверждал, что заменить военных специалистов коммунистическими работниками невозможно, что строить новое можно было только в значительной степени из обломков старого. Вместе с тем он подчеркивал, что в армии есть тенденция «партийных синдикалистов», тенденция к расширению полномочий партийных организаций, которая являлась той же партизанщиной и с которой докладчик призвал вести борьбу. Он требовал и дальше решительно и твердо идти по пути создания регулярной дисциплинированной армии, которая «представляет собой государственную организацию военных сил пролетарского государства», обрушивался на военную оппозицию, подчеркивая, что ее выступления против использования бывших офицеров в Красной армии аналогичны требованиям «левых коммунистов» не привлекать инженеров на фабрики и заводы. Сокольников не преминул напомнить, что большевики выступали за выборность командного состава, когда требовалось восстановить солдат против царской армии офицеров, и на данном этапе отказывать пролетарской диктатуре в праве назначать командный состав Красной армии – значит выражать недоверие советской власти.
От оппозиции с докладом выступил В.М. Смирнов – один из лидеров группы «демократического централизма», которая требовала демократизации в партии и в государственном аппарате и с которой в то время заигрывал Сталин [810]. Содокладчик утверждал, что буржуазным военным специалистам ни в коем случае нельзя доверять высоких командных постов, нельзя им давать право единолично решать оперативные вопросы, что их функции должны иметь лишь сугубо совещательный характер. Он резко выступил против требования недавно введенного Устава внутренней службы Красной армии к красноармейцам приветствовать военных начальников, видя в этом «пережитки самодержавно‑крепостнического порядка». В.М. Смирнов настоятельно требовал значительного расширения прав комиссаров, вплоть до предоставления им возможности отменять оперативные решения командного состава.
20 марта во второй половине дня начались заседания секций съезда, в том числе военной, которые продолжились и на следующий день. Заседания военной секции проводились в закрытом режиме, и протоколы их в те годы опубликованы не были. Их впервые обнародовали только в 1989 г. [811] Ситуация в Красной армии того времени в целом была описана объективно: бюрократизм и беззаконие, творимые командирами и комиссарами; нежелание крестьян, мобилизованных в армию, воевать; насилие и расправы, которые творили части Красной армии, прежде всего полупартизанские формирования, над мирным населением занятых территорий [812].
В военной секции съезда участвовало 85 человек. В выступлениях представителей военной оппозиции не было единства. Некоторые делегаты, прежде всего Сталин, выступая с критикой взглядов оппозиционеров, одновременно натравливали их на Троцкого. В его лице резко критиковались недостатки в работе центральных военных органов, пытавшихся, по мнению выступавших, свести на нет роль партийных организаций и военных комиссаров. Действительно, Троцкий своим курсом на широкое использование военспецов восстановил против себя многих коммунистов – военных работников, которые видели в политике наркомвоенмора покушение на партийную монополию и которые профессионально не могли конкурировать с бывшими царскими офицерами, получившими военное образование. Особое их возмущение вызвало неосторожное заявление Сокольникова, сравнившего претензии коммунистов на Красную армию с претензиями телеграфистов на телеграф, а железнодорожников – на железные дороги. Оно дало повод делегату от коммунистов 3‑й армии Г.И. Сафарову заявить, что «это сравнение в высшей степени неудачное. Если кто имеет право на Красную армию, то это в первую очередь коммунистическая партия, ибо Красная армия является орудием советской власти, а… коммунистическая партия стоит во главе этой власти» [813].
Вынужденные согласиться с курсом Троцкого на использование старых специалистов, поддержанным Лениным, участники военной оппозиции сосредоточили пафос своей критики не на военспецах, а на требовании расширения прав комиссаров и партийных ячеек в воинских частях, ведя линию на подрыв принципа единоначалия. Эти мысли содержались в тезисах, представленных В.М. Смирновым. Но особенно усердствовал в этом отношении Ворошилов, которого все присутствовавшие воспринимали как креатуру Сталина. Не называя наркомвоенмора по имени, Ворошилов повторял анонимные обвинения, направленные, как всем было хорошо известно, против Троцкого. Утрированный вывод Ворошилова заключался в том, что «официальные руководители военного ведомства» считают, будто «коммунисты – это такой элемент, который нужно особенно контролировать, инспектировать через посредство военспецов, белогвардейцев» [814].
Особого внимания заслуживают речи, с которыми в ответ выступили Ленин и Сталин. На последовавшем после прений в военной секции закрытом заседании Ленин отвел утверждение военной оппозиции, будто ЦК РКП(б) считает, что в военной области все обстоит благополучно. Он заявил, однако, что за тезисами оппозиции скрывается большая опасность, доказывал, что упреки оппозиционеров в том, что ЦК партии не руководит военным ведомством, необоснованны. Большое внимание Ленин уделил вопросу привлечения военспецов и необходимости использования их знаний. «Вся ошибка оппозиции, – утверждал он, – в том‑то и состоит, что вы, будучи связаны с этой партизанщиной своим опытом, будучи связаны с этой партизанщиной теми традициями героизма, которые будут памятны, вы не хотите понять, что теперь период другой. Теперь на первом плане должна быть регулярная армия, надо перейти к регулярной армии с военными специалистами».
Ленин осудил действия Сталина в Царицыне, в частности казни офицеров, отверг его утверждение, будто «политика ЦК не проводится в военном ведомстве», и выразил особое возмущение Ворошиловым и в его лице всеми теми, кто если не на словах, то по существу дела отказывался от использования на командных постах старых офицеров и покровительствовал партизанщине: «Тов. Ворошилов говорит: у нас не было никаких военных специалистов и у нас 60000 потерь. Это ужасно… Вы говорите о том, что военные специалисты избегают, перебегают… Это все знают. Удивляюсь, как вы смотрите на дело со своей приходской колокольни… Защищаете старую партизанщину. Когда вы предлагаете тезисы, которые целиком направлены против военспецов, вы нарушаете всю общепартийную тактику. В этом источник расхождения. Но такие необоснованные обвинения, которые вы выдвигаете, говоря об установлении самодержавно‑крепостнической дисциплины, никуда не годятся… Это такое отрицание самой этой буржуазной культуры и техники, что я не знаю, что и сказать» [815].
На закрытом вечернем заседании 21 марта Ленин делал записи, которые ярко свидетельствуют о поддержке им курса Троцкого. Он особо выделил слова Ворошилова о том, что Украина была якобы «занята без в[оен]спецов, вопреки им, повстанцами» и слова уральского партийного деятеля Ф.И. Голощекина [816], что политика ЦК не проводится, мол, военным ведомством. Впрочем, Ленин тут же сделал вывод: «Что военспецы управляют, вот что страшно. Их надо использовать» [817], а не позволять управлять Красной армией. Эта ремарка Ленина была его ответом на саркастический намек Ворошилова о том, что не комиссары в армии контролируют офицеров, а «белогвардейцы» контролируют комиссаров в Красной армии.
Став по основному вопросу военного строительства на позицию Троцкого, Ленин, как опытный политик, отдал дань и противоположному лагерю, но так, чтобы этот формальный поклон был воспринят на пользу наркомвоенмора. Объявляя о значении соблюдения воинских уставов, введения твердой и «сознательной» дисциплины, Ленин утверждал, что борьба за ее укрепление является одной из главных задач комиссаров, политработников и партийных организаций, подчеркивал значение пролетарского ядра Красной армии, военных комиссаров, партийно‑политического аппарата в военном обучении и политическом воспитании бойцов и командиров, явно и умышленно не упомянув участия комиссаров и партийных работников в непосредственном руководстве военными действиями.
Почувствовав, куда дует ветер, Сталин в речи по военному вопросу отказался от поддержки партизанщины и высказался за строго дисциплинированную регулярную армию. Как будто забыв тот курс, который он упорно проводил в Царицыне, Сталин утверждал теперь прямо противоположное: «Факты говорят, что добровольная армия не выдерживает критики, что мы не сможем оборонять нашу Республику, если не создадим другой армии, армии регулярной, проникнутой духом дисциплины, с хорошо поставленным политическим отделом, умеющей и могущей по первому приказу встать на ноги и идти на врага» [818]. Сталин вообще не упомянул о проблеме военных специалистов и своим призывом строить регулярную армию как будто мирился с их привлечением.
Троцкий так определял позицию Сталина: «По отношению к военной оппозиции Сталин держал себя совершенно так же, как по отношению к оппозиции Зиновьева, Каменева в предоктябрьский период или по отношению к примиренцам в 1912 – 13 году. Он не солидаризовался с ними, но он поддерживал их против Ленина и стремился найти в них опору» [819].
21 марта состоялось пленарное заседание съезда, на котором за основу были приняты «тезисы ЦК», то есть тезисы Троцкого. На следующий день были подведены итоги обсуждения вопроса о военной политике. Для подготовки окончательного текста резолюции, которая была принята «за основу», образовали комиссию, в которую вошли Зиновьев, Сталин и питерский делегат Б.П. Позерн [820] «от большинства», Е.М. Ярославский и Г.И. Сафаров – «от меньшинства». Этот факт, в свою очередь, свидетельствует о тактической хитрости Сталина, сумевшего в нужное время не только перекинуться на сторону большинства, в которое входил еще и не присутствовавший на съезде Троцкий, но представить себя в качестве одного из его рьяных сторонников и пробиться в комиссию по выработке окончательного текста резолюции как сторонник Троцкого. После согласования поправок за резолюцию Троцкого проголосовали 174 делегата. Против – 95. Такие итоги, однако, не удовлетворили руководство партии, и 22 марта была избрана согласительная комиссия. 23 марта Ярославский доложил съезду, что комиссия внесла новые поправки и дополнения в принятые съездом за основу тезисы. По существу, это означало капитуляцию меньшинства. Ярославский призвал «голосовать всех делегатов единодушно за те решения, которые наметили в согласительной комиссии». Резолюция по военному вопросу при вторичном голосовании была принята съездом единогласно при одном воздержавшемся [821].
Сам Троцкий прислал с фронта раздраженное письмо в ЦК по поводу уступок в согласительной комиссии, но очевидно, что раздражение было наигранным, ставившим цель закрепить успех. Троцкий буквально издевался над этими уступками, например о пункте, в котором требовалось «урегулирование работы Реввоенсовета Республики», Троцкий писал: «Товарищи, возбуждающие нарекания в этом смысле, не раз требовали, чтобы я лично, как председатель Реввоенсовета, не разъезжал по фронтам, а сидел в центре. Имела ли комиссия Съезда в виду этот способ урегулирования? Так ли понимает вопрос ЦК?» Еще более характерной была реплика Троцкого по поводу решения провести опрос работников фронта о знаках отличия командного состава. По всей видимости, согласительная комиссия, пояснил Троцкий, вообще не владела вопросом: «У нас вовсе нет знаков отличия командного состава. У нас есть знаки отличия вообще. Один и тот же знак для красноармейца, комиссара, командира» [822].
Съезд, таким образом, полностью одобрил курс Троцкого, который был объявлен «ленинской политикой в военном вопросе». После нескольких политических поражений, главным из которых было его устранение из международного ведомства в связи с подписанием Брестского мира, принятие VIII партсъездом резолюции Троцкого по военному вопросу [823] явилось в полном смысле слова торжеством наркомвоенмора и его триумфальным возвращением на политическую сцену большевизма. О победе Троцкого свидетельствовало и то, что с этого дня Ленин, весьма часто бросавшийся из стороны в сторону в других вопросах, продолжал энергично поддерживать курс Троцкого на использование старых военных специалистов (правда, сопровождая эту поддержку словами о необходимости подготовки новых, «большевистских» командных кадров, против чего, разумеется, не возражал и Троцкий) [824].
Свой конфликт с накомвоенмором во время Гражданской войны, свою фактическую капитуляцию на VIII съезде партии злопамятный Сталин хорошо запомнил. Именно стычки 1918 – 1920 гг. создали тот фундамент враждебности, на который наслаивались последующие расхождения и столкновения. 7 ноября 1937 г. на обеде у Ворошилова Сталин стал философствовать о том, «почему мы победили над Троцким», который как «известно… после Ленина, был самый популярный в нашей стране». «Троцкий считал, – сказал Сталин, – что не середняк решает вопрос войны и победы, а отборные генштабисты. А фактически было так, что эти генштабисты ушли к Каледину, Деникину, Врангелю [825], Колчаку, а у нас остались унтер‑офицерские кадры и подпрапорщики, которые имеют громадный опыт военного и хозяйственного строительства». Через три года, принимая у себя дома высшую советскую номенклатуру, Сталин вновь заявил, что Троцкий держался за старых офицеров, специалистов, которые часто изменяли: «В[ладимир] И[льич] вначале был склонен думать, что я отношусь наплевательски к специалистам. Он вызвал меня в Москву. Троцкий и Пятаков старались доказать это и заступались за двух специалистов, снятых мною. Как раз в этот момент получилось сообщение с фронта, что один из них предал, а другой – дезертировал. Ильич, прочитав эту телеграмму, изобличил Т[роцкого] и Пятакова, признал правильность наших действий» [826].
В данном случае интересно не то, что Сталин лгал, извращая историю, а то, что эта ложь свидетельствовала об имеющемся у Сталина чувстве неполноценности по отношению к Троцкому, несмотря на то что Сталин находился в тот момент на самой вершине власти, а Троцкий в момент первого рассказа – в изгнании, а ко времени второго – в могиле.
После VIII съезда партии 25 марта 1919 г. ЦК выделил из своей среды постоянно действующий орган – Политбюро, которое фактически стало высшей государственной, партийной и правительственной инстанцией, управляющей страной. В состав Политбюро первого состава вошли Ленин, Троцкий, Каменев, Сталин и Крестинский. Когда Троцкий находился в Москве, он неизменно активно участвовал в заседаниях Политбюро, вносил свои предложения, запросы, кандидатуры на партийные и государственные посты. На заседании 18 апреля 1919 г. из семи вопросов пять рассматривались по его инициативе, в том числе и частный вопрос о члене Реввоенсовета 2‑й армии Штернберге, который «сильно харкает кровью и нуждается в отпуске на юг» [827]. На ряде заседаний Политбюро рассматривались его телеграммы с фронта. Так, 6 августа 1919 г. была заслушана телеграмма о необходимости «радикальной чистки тыла в Киеве, Одессе, Николаеве и Херсоне ввиду полной невозможности формирования и создания армии при том бандитизме, который идет на Украине» [828].
Троцкий участвовал и в подготовке новой программы партии, ориентированной на всемирную социалистическую революцию. Эта программа была утверждена VIII съездом. Будущее показало всю нереальность, а значит – утопичность упований на мировую революцию. Но в то время многие большевики верили в скорую или конечную победу коммунистических сил за пределами Советской России. Коммунистические партии за рубежом призваны были всячески разжигать социальный взрыв в своих странах. В СССР партия была сориентирована на то, чтобы при помощи военных и карательных средств, экономического и политического террора, пропаганды и агитации внутри страны выстоять до прихода помощи абстрактно и умозрительно понимаемого европейского пролетариата. Это и была концепция перманентной революции в действии, нашедшая в этот период выражение в политике военного коммунизма, организации трудовых армий и милитаризации всей страны, проводимой Троцким и полностью поддержанной Лениным.
Восточный и Южный фронты
Военные действия 1919 г., по существу, были заключительным актом Гражданской войны. Антибольшевистским генералам и политикам не удалось объединить вокруг себя массы населения; в среде их руководящих организаций и органов шли непрекращающиеся дебаты, иногда сменявшиеся государственными переворотами (например, переворотом Колчака, установившим военную диктатуру в Сибири). Что касается стран Антанты, оказывавшей некоторую поддержку белым, то носила она спорадический и неорганизованный характер, принимая чаще всего форму ограниченных поставок средств ведения войны. Десанты английских и французских войск на севере, японских и американских войск на Дальнем Востоке не могли кардинально повлиять на ход военных действий и смену режима в стране, так как иностранные отряды не планировали свергать советскую власть, а решали местные тактические задачи. Пресловутая формула о «трех походах Антанты» на Советскую Россию, фигурировавшая в сталинском «Кратком курсе истории ВКП(б)», была сильным преувеличением.
Основными врагами, против которых вела войну большевистская Россия, были войска Чехословацкого корпуса и адмирала А.В. Колчака на Востоке, генерала А.И. Деникина на Юге и Н.Н. Юденича под Петроградом. В 1920 г., когда все эти вооруженные силы были уже разбиты, в течение нескольких месяцев шли военные действия против Польши, войсками которой командовал маршал Пилсудский. Затем из Крыма сравнительно легко была выбита армия генерала П.Н. Врангеля. Однако существенной опасности для власти большевиков ни Польша, ни Врангель не представляли, хотя поражение Красной армии под Варшавой летом 1920 г., вошедшее в военную историю как «чудо на Висле», не только сорвало планы экспорта революции в Европу, но и позорным пятном легло на репутацию Красной армии.
На протяжении 1919 – 1920 гг. Троцкий продолжал осуществлять общее военно‑политическое руководство боевыми операциями, неоднократно вступая в столкновения и противоречия как с высшими партийными иерархами, так и с военными руководителями на фронтах. Среди них были и военные специалисты, в том числе самого высокого ранга. Добившись признания их статуса со стороны самой высокой партийной инстанции, каковой являлся VIII партийный съезд, Троцкий теперь мог чувствовать себя значительно свободнее в конкретных фронтовых коллизиях и мог обращаться с генералами как их вышестоящий начальник. «Было четыре случая стратегических разногласий, которые захватили центральный комитет, – писал Троцкий через десять с лишним лет. – Иначе сказать, разногласий было столько, сколько было главных фронтов» [829]. Документы по истории Гражданской войны подтверждают правдивость этого заявления.
Первый крупный спор разгорелся по поводу того, какому фронту отдать предпочтение летом 1919 г. К этому времени войска Колчака были остановлены на Урале. Опасность прорыва сибирской армии в центральную часть России, которая возникла в марте 1919 г. и которая предопределила срочный отъезд Троцкого на фронт и его неучастие в VIII партсъезде, была ликвидирована. В этих условиях главком Вацетис счел целесообразным перебросить значительную часть войск с Восточного фронта на юг, где укреплялась и закрепляла свои позиции в контакте с командованием казачьих частей Добровольческая армия Деникина. Это намерение, однако, наткнулось на недовольство командующего Восточным фронтом С.С. Каменева.
Сергей Сергеевич Каменев, родившийся в 1881 г., бывший полковник царской армии, имел большой боевой опыт. Окончив Академию Генерального штаба в 1907 г., он занимал различные командные должности в войсках. Во время мировой войны Каменев сначала командовал полком, а затем стал начальником штаба стрелкового корпуса. После Октябрьского переворота он перешел на сторону большевиков и служил в Красной армии, занимая высокие посты. В сентябре 1918 г. был назначен командующим Восточным фронтом [830].
Каменев вступил с казавшимся почти всесильным главкомом Вацетисом в спор. Изначально Троцкий занял нейтральную позицию. Он подчеркивал важность Восточного фронта, просил прислать туда подкрепления. В телеграмме Раковскому, который в 1919 г. занял пост председателя Совнаркома Украины, заместитель Троцкого Склянский, заручившись также подписью Ленина, 20 апреля отмечал почти тройное превосходство артиллерии в армии Колчака и просил экстренно сформировать несколько батарей для Восточного фронта [831].
Иная ситуация сложилась к концу мая. Все еще соглашаясь с тем, что Колчак «является главой контрреволюции», как он писал Склянскому 1 июня, и что Восточный фронт продолжает сохранять решающее значение, нарком выражал согласие с выдвинутой Вацетисом идеей о необходимости наметить «стратегическую линию обороны», до которой следует вести наступление на этом фронте, ибо «ясно, что до Владивостока мы дойти сейчас не сможем» [832] (и действительно тогда не дошли).
В мае – июне между Вацетисом и Каменевым борьба по вопросу о степени важности фронтов только усилились. Перевес был не на стороне Вацетиса. В то время как партийные контролеры – члены Военного совета при главнокомандующем Вацетисе – часто менялись и даже не успевали сформировать свои взгляды на проблему, приставленные к С.С. Каменеву партийные представители Смилга и Лашевич (тот самый, которого Ленин однажды собирался сделать главкомом), обладая некоторыми военными знаниями, приобретя немалый боевой опыт, были полностью на стороне своего командующего фронтом Каменева. Последнего поддержал еще и Сталин, ранее посланный вместе с Дзержинским на Восточный фронт для расследования причин поражения Красной армии под Пермью.
Троцкий, который к этому времени сосредоточил основное внимание на Южном фронте, мог оказывать Вацетису только общую поддержку, не имея возможности следить за нюансами происходившего соперничества. Тот факт, что Сталин был на стороне С.С. Каменева, подталкивал Троцкого во всех случаях в сторону Вацетиса [833], и он стал склоняться к мнению, что Южный фронт становится несравненно важнее, нежели Восточный. Насколько сложным для самого Троцкого был выбор, засвидетельствовали мемуары, в которых даже много лет спустя Троцкий так и не смог ответить себе на вопрос, какой же из фронтов был самым важным: «Я считал уже тогда Южный фронт несравненно более серьезным и опасным, чем Восточный. Это подтвердилось впоследствии полностью. Но в оценке армии Колчака правота оказалась на стороне командования Восточного фронта» [834]. Кто же был прав в завязавшемся споре? Получалось, что и те и другие.
На чисто военный вопрос снова наложилась партийно‑аппаратная интрига. 15 июня 1919 г. ЦК РКП(б) вынес решение «О Ставке», направленное против главного командования и Вацетиса, а тем самым, косвенно, против Троцкого. Троцкий со свойственным ему жаром возражал против этого решения на стадии разработок и обсуждения и даже в своем письме приклеил ему несколько литературных эпитетов: «причуды, озорство и т. п.». Тогда вскипел Ленин, вставший в споре на сторону С.С. Каменева и Сталина. Он обратился в ЦК с письмом: «Тов. Троцкий ошибается: ни причуды, ни озорства, ни каприза, ни растерянности, ни отчаяния, ни «элемента» сих приятных (Троцким с ужасной иронией бичуемых) качеств здесь нет. А есть то, что Троцкий обошел: большинство Цека пришло к убеждению, что ставка «вертеп», что в ставке неладно, и в поисках серьезного улучшения, в поисках средств коренного изменения сделан определенный шаг. Вот и все» [835].
Абсолютно неожиданно для Троцкого дело приняло серьезный оборот, и ему пришлось ретироваться и оправдываться. Решение ЦК он признал правильным. На смену Вацетиса С.С. Каменевым он был согласен [836]. Под давлением Ленина 3 июля 1919 г. было принято постановление ЦК по военным вопросам, которое по всем пунктам означало поражение Троцкого [837]. Оно предусматривало перенос полевого штаба Реввоенсовета из Серпухова, где чины РВС чувствовали себя независимыми, в Москву, под бдительный партийный контроль [838]. Главкомом назначался С.С. Каменев. Снятому с этой должности Вацетису предполагалось дать почетное военное назначение с приличным окладом. РВС был реорганизован. Из старого состава оставлены были Троцкий, как председатель, и Склянский, как его зам. Остальные шесть человек, набранные Троцким, были изгнаны. Новыми членами РВС стали главком С.С. Каменев, известный умеренный большевик А.И. Рыков, которого Троцкий считал полуменьшевиком и к которому относился враждебно (Рыков к тому же любил выпить [839], что Троцкий не терпел). В РВС были введены также связанные с Каменевым политработники Восточного фронта Гусев и Смилга. Зиновьеву, к которому Троцкий относился с холодным презрением, считая его карьеристом и паникером, поручалось подготовить проект письма ЦК к военным комиссарам, правда предварительно обсудив текст с Троцким. А Троцкий совместно со Смилгой должен был составить проект инструкции о правах и обязанностях политических комиссаров в армии [840].
Голосование этой резолюции проводилось в отсутствие Троцкого, так как он, поняв, что вопрос о снятии Вацетиса и назначении Каменева предрешен, написав заявление об уходе в отставку с поста председателя Реввоенсовета, покинул заседание. Несколько дней после этого Троцкий находился в постели, чувствуя обычный приступ непонятного, но мучительного недомогания, которое неоднократно ранее у него случалось из‑за сильных переживаний и сопровождалось резким повышением температуры. В этот момент Ленин понял, что пережал и может потерять Троцкого, который был столь необходим ему на занимаемом посту. В написанной им Склянскому подчеркнуто теплой записке говорилось: «Болезнь Троцкого – прямо несчастье в данный момент. Надо 1) изо всех сил ускорить посылку 2‑х дивизий из‑под Перми и 2) Вам следить за югом, два раза в день говоря с Гусевым» [841].
Записка свидетельствовала не только о желании Ленина сохранить добрые личные и деловые отношения с Троцким (было совершенно очевидно, что этот листок будет Склянским передан Троцкому, на что Ленин и рассчитывал [842]). Упоминание Ленина о переброске двух дивизий и «юге» было некой уступкой Троцкому по существу. Удивительно, но, став командующим и заняв должность Вацетиса, С.С. Каменев тоже согласился уделять Южному фронту большее внимание. Становилось очевидно, что весь спор о фронтах был затеян С.С. Каменевым исключительно для того, чтобы скинуть Вацетиса, изменить состав РВС и самому стать главнокомандующим.
Но теперь, ощутив поддержку Ленина пусть на уровне одной лишь записки, инициативу перехватил Троцкий. Совместное заседание Политбюро и Оргбюро ЦК единогласно отклонило отставку Троцкого. Более того, содержание и стиль этого документа можно считать прямо заискивающими в отношении наркомвоенмора: «Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК сделают все от них зависящее, чтобы сделать наиболее удобной для тов. Троцкого и наиболее плодотворной для Республики ту работу на Южном фронте, самом трудном, самом опасном и самом важном в настоящее время, которую избрал сам тов. Троцкий. В своих званиях Наркомвоена и Предреввоенсовета тов. Троцкий вполне может действовать и как член Реввоенсовета Южфронта… Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК предоставляют тов. Троцкому полную возможность всеми средствами добиваться того, что он считает исправлением линии в военном вопросе и, если он пожелает, постарается ускорить съезд партии. Твердо уверенные, что отставка тов. Троцкого в настоящий момент абсолютно невозможна и была бы величайшим вредом для Республики, Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК настоятельно предлагают тов. Троцкому не возбуждать более этого вопроса и исполнять далее свои функции, максимально, в случае его желания, сокращая их ввиду сосредоточения своей работы на Южфронте» [843].
Забрав отставку, Троцкий немедленно отбыл на Южный фронт. Уже 11 июля он провел в своей ставке в Воронеже совещание политработников 8‑й армии, на котором устроил показательное демократическое голосование по вопросу о том, должна ли оставаться в силе нынешняя политика военного ведомства, или же ее следует подвергнуть изменениям. Так как собравшиеся очень хорошо знали точку зрения Троцкого и понимали, какой исход голосования нужен их начальнику, за сохранение курса проголосовал 41 участник совещания, против – 2. Окрыленный успехом, Троцкий повторил свой «демократический» ход на совещании в 13‑й армии, и 14 июля прямо из поезда, двигавшегося в направлении Курска, проинформировал Склянского, что в 13‑й армии из 60 участников совещания за его курс проголосовало 59 человек, воздержался – 1 [844].
Правда, в эти дни у Троцкого случилась мелкая неприятность. 8 июля, находясь в городе Козлове, он получил шифровку о том, что некий офицер, «изобличенный в предательстве» и организации заговора против советской власти, дал показания против… только что смещенного бывшего главкома Вацетиса, как посвященного в планы о мятеже. Сегодня, зная о том, с какой легкостью ЧК и политработники объявляли людей заговорщиками, можно с уверенностью сказать, что никакого заговора Вацетис в 1919 г. не планировал и планировать не мог. Но болезненная паранойя становилась уже постоянным фактором большевистского режима. Вацетиса арестовали. Самой большой неожиданностью были подписи под полученной Троцким шифротелеграммой: Дзержинский, Крестинский, Ленин, Склянский (именно в таком порядке шли имена подписавшихся) [845]. Вместо обещанного почетного назначения с хорошим окладом Вацетис получил арест.
Троцкий полагал, что за спиной Дзержинского, распорядившегося об аресте Вацетиса, стоял Сталин, который только ждал случая, чтобы таким образом нанести удар по Троцкому. Сталин, видимо, не понимал еще, что Троцкий, подобно ему самому, да и подавляющему большинству коммунистических руководителей, исходил из принципа «политической целесообразности» и личной комфортности и легко отказывался от связей с теми людьми, с которыми был ранее близок, но которые по тем или иным причинам переставали быть ему необходимыми. Именно так произошло с Вацетисом. Троцкий просто вычеркнул Вацетиса из списка своих сотрудников и забыл о его существовании. Много позже бывший наркомвоенмор описывал этот случай с подчеркнутым безразличием к судьбе к тому времени расстрелянного Вацетиса: «Весьма вероятно, что, недовольный смещением с поста главнокомандующего, он вел беседы с близкими к нему офицерами. Я никогда не проверял этого эпизода. Вполне допускаю, однако, что в аресте Вацетиса играл роль Сталин, который таким образом мстил ему за некоторые старые обиды» [846]. В общем, Троцкий «никогда не проверял этого эпизода»…
В конце весны и летом 1919 г. личные столкновения Троцкого и Сталина отошли на задний план и в ходе фронтовых операций не проявлялись (хотя впоследствии и на эту тему в советских верхах было выдумано много историй). Суть позиции Троцкого, как он ее отстаивал на заседаниях руководящих партийных органов, а также в переписке с ЦК, была в том, что силы противника на юге состояли из двух совершенно разнородных частей: казачьих соединений (Донская и Кубанская армии) и Добровольческой армии, ставивших перед собой принципиально разные задачи. В то время как Добровольческая армия Деникина и образованное при ней правительство стремились организовать наступление на Москву, чтобы захватить столицу и свергнуть большевиков, казачество «хотело отстоять свои границы от натиска рабочих и крестьян» [847].
Разумеется, в это суждение надо внести поправку: казаки защищались не от рабочих и крестьян, а от советской власти, большевистского и чекистского произвола. Но так или иначе, если отрешиться от социально‑политических определений и штампов, Троцкий был прав. Повести казачьи части на Москву, далеко от родных станиц, Деникин был не в состоянии. Именно поэтому нарком возражал против плана нанесения удара по тылам деникинской армии, в первую очередь по казачьим подразделениям. Троцкий требовал сосредоточить главные силы против Добровольческой армии, не нанося бокового удара в направлении на Кубань, как того требовал С.С. Каменев, а наступая на Харьков и Донбасс. «Вопрос о казачестве оставался бы самостоятельной задачей, не столько военной, сколько политической» [848].
Ленин настаивал на сосредоточении ударов по тылам деникинских и казачьих формирований. Когда в конце мая деникинцы соединились в районе Миллерово с казачьими сотнями из верхнедонских станиц, Ленин 30 мая послал Троцкому явно негодующую телеграмму: «Крайне поражен Вашим молчанием в такой момент, когда, по сведениям, хотя и не совсем проверенным, прорыв на миллеровском направлении разросся и приобрел размеры почти совершенно непоправимой катастрофы» [849].
Троцкий занял осторожную позицию. 3 июля он возвратился с Южного фронта в Москву и сделал в ЦК не слишком оптимистический доклад о положении дел на фронте, объяснив неудачи старой проблемой: регулярные войска перебрасываются на восток, против Колчака, а на юге господствует партизанщина. Правда, он сообщил о сокращении числа дезертиров и даже о возвращении части дезертиров в Красную армию [850]. И хотя помощь Южному фронту была оказана, главком Каменев считал его периферийным, и Троцкий вынужден был с таким подходом согласиться. В середине августа войска Южного фронта попытались перейти в контрнаступление с флангов с целью овладеть территориями по нижнему течению Дона и не допустить отхода отсюда основных сил противника в направлении на Северный Кавказ. Но контрнаступление провалилось. Заблаговременно узнав о подготовке контратаки, деникинское командование направило в рейд по тылам красных войск 4‑й Донской казачий корпус генерал‑лейтенанта К.К. Мамонтова [851]. Прорвав фронт, казачий корпус ушел в глубокий тыл красных, беря города, уничтожая гарнизоны, разрушая коммуникации, раздавая оружие партизанам. Для борьбы с ним был образован Внутренний фронт под командованием Лашевича. Рейд конницы Мамонтова серьезно подорвал боеспособность красноармейских частей. Партруководство пыталось действовать методами террора. Лениным было проведено решение Политбюро о мерах борьбы с Мамонтовым, причем именно Троцкому, выступавшему против периферийной стратегии Каменева, было поучено составить проект телеграфного обращения в партийные органы с призывом к «большевистской энергии». Ему же совместно с Лашевичем давалось задание ввести «еще ряд мер драконовских по подтягиванию дисциплины», в том числе «расстреливать за невыход из вагонов» [852] (в спешке Ленин так сформулировал отказ красноармейцев вступать в бой с противником).
В то время как Мамонтов громил тылы Красной армии, Деникин развернул успешное наступление на Москву. 6 сентября Троцкий совместно с Лашевичем и Л.П. Серебряковым [853], находившимися на Южном фронте, связались по прямому проводу с Лениным, убеждая его в том, что положение становится критическим, что опасность «прорыва фронта на участке Курск – Воронеж становится очевидной», что необходимо перенести главный удар по войскам Деникина на Центральное направление [854]. К этому мнению прислушались, однако, далеко не сразу. В середине октября Деникину удалось занять Орел, его войска подошли к Туле и стали угрожать непосредственно советской столице. Только тогда Троцкий смог, наконец, добиться реализации своего плана, сосредоточив основные усилия на отпоре Деникину. Но к этому времени (осенью 1919 г.) и без каких‑либо уговоров было ясно, что «периферийная стратегия» себя не оправдала.
Через много лет в статьях, подготовленных для Ворошилова его помощниками [855], а затем в сталинистской историографии и, наконец, в «Кратком курсе истории ВКП(б)» и всевозможных комментариях к нему появилась версия о «сталинском плане разгрома Деникина», приписывавшая идею нанесения удара непосредственно «в лоб» Добровольческой армии по направлению Орел – Курск – Харьков будущему «вождю народов» и «гениальному стратегу». На самом же деле Сталин занимал в этом вопросе нейтральную позицию, в споры не вмешивался и только позже, когда ситуация стала очевидной, поддержал вместе с Лениным и другими высшими партийными руководителями ту позицию, которую давно уже отстаивал Троцкий.
Петроград и Юденич
В 1919 г. в районе Северной столицы несколько раз возникало угрожающее для советской власти положение. Особенно опасным оно сложилось на Северо‑Западном фронте к началу октября: создалась непосредственная угроза занятия города армией генерала Юденича. 15 октября Троцкий участвовал в заседании Политбюро ЦК, на котором отмечалось наличие «самой грозной военной опасности» и были приняты решения о новой мобилизации коммунистов на фронт, об обороне Петрограда, о помощи кавалерией и т. д. [856] Троцкий сразу же выехал в Петроград. В дороге он написал две статьи весьма сомнительной оптимистичности: «Удар по Петрограду» и «Петроград обороняется изнутри», которые были помещены в газете «В пути» и затем перепечатаны в питерских газетах [857]. «Петроград не падет. Петроград устоит. Петрограда мы не сдадим», – как рефрен повторялось в первой статье. Однако во второй не исключалась возможность прорыва войск противника в город, что Троцкий не слишком убедительно объявлял наиболее выгодным в чисто военном отношении, ибо Петроград «не трудно превратить в великую западню для белогвардейских войск». Конечно, поверить в такую «военную хитрость» советской власти, как устройство из Петрограда «западни» для уничтожения войск Юденича, ни один здравомыслящий человек не мог.
Троцкий надеялся на отпор войскам Юденича за пределами города. 17 октября через своего секретаря Бутова, остававшегося в Москве, он послал телеграмму Ленину: «Если отстоим Петроград, на что надеюсь, то получим возможность ликвидировать Юденича целиком» [858]. Ленин в тот же день сообщил о принятии предложенного Троцким плана, хотя и не исключал необходимости эвакуации Петрограда [859].
В Петрограде власть была в полной растерянности. Главным паникером нарком считал Зиновьева, обладавшего кучей званий и титулов, ставшего местным диктатором. Свое отношение к Зиновьеву, безусловно субъективное, но далеко не неправильное, Троцкий выразил словами: «Зиновьев очень легко взбирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо, Зиновьев ложился обычно на диван, не в метафорическом, а в подлинном смысле, и вздыхал… На этот раз я застал его на диване» [860].
В первые дни после прибытия Троцкого положение в районе Петрограда продолжало ухудшаться. 20 октября Троцкий с Зиновьевым информировали Ленина о том, что противник наступает на Царское Село (он именно так называл эту бывшую резиденцию императоров, хотя она к этому времени была переименована в Детское Село), движется по направлению к Колпину, угрожая перерезать Николаевскую железную дорогу [861]. Белые заняли Гатчину, Красное Село и Павловск. Вскоре, однако, наметился перелом. 21 октября войска Юденича попытались овладеть Пулковскими высотами, но потерпели поражение. «Исход сегодняшнего дня можно оценить как вполне благоприятный», – констатировал Троцкий в тот вечер [862]. Опасность захвата Петрограда Северо‑Западной армией белых отодвинулась, хотя и не была ликвидирована полностью. В следующие дни части Красной армии смогли развить начатое ими наступление, пытаясь выполнить требование Ленина, содержавшееся в телеграмме Троцкому и Зиновьеву от 1 ноября, «раздавить Юденича до конца» [863].
Троцкий, вспоминавший о перманентной революции каждый раз, когда он смотрел в сторону границы Советской России, думал уже не о том, как «раздавить» Юденича, а о том, как бы под этим предлогом вторгнуться еще и в Эстонию с Финляндией. «Затруднением явится право убежища Юденича в Эстонии, – писал он Ленину. – Необходимо тем или другим путем разрешить вопрос. Нужно предложить эстонцам соглашение против Юденича с тем, чтобы Эстония оберегала свои границы от его вторжения. В противном случае мы должны сохранить за собой право вторгнуться в Эстонию по пятам Юденича» [864]. 27 октября Ленин ответил: «По‑моему, нужно вступить в Эстляндию, если они пустят Юденича, и, если это актуально, надо ускорить бешеными средствами» [865]. Что касается Финляндии, то уже 3 ноября Троцкий издал приказ командованию 7‑й армии и потребовал развить линию карельских укреплений, придав ей вполне законченный характер, сосредоточить части 7‑й армии на финской границе, разработать план «короткого и мощного удара» по территории Финляндии, причем этот удар «в случае явного вызова» со стороны Финляндии должен был носить превентивный характер [866].
Троцкий покинул Петроград в уверенности, что городу более не угрожает опасность. Угроза занятия Петрограда Юденичем и уличных боев была предотвращена. 7 ноября наркомвоенмор выступил на заседании ВЦИКа с докладом об обороне Петрограда [867], в котором сообщил об овладении городом Гдовом – единственным важным опорным пунктом Юденича. В этом выступлении и ряде документов Троцкий информировал о первых боях, в которых с обеих сторон впервые участвовали танковые подразделения. До возникновения войн моторов было еще далеко, но первые признаки, предвещавшие таковые, уже появлялись.
Разумеется, Троцкий не командовал непосредственно частями Красной армии, оборонявшими Петроград и перешедшими затем в контрнаступление. Но он действительно осуществлял общее руководство оборонительными и наступательными действиями, возглавлял выработку и принятие основных оперативных решений, фактически отстранил от руководства делами паникера Зиновьева и взял в свои руки партийно‑политическую власть в городе. В этом смысле Троцкий сыграл если не решающую, то во всяком случае весьма важную роль в том, что большевикам удалось удержать в своих руках Северную столицу.
Личная роль Троцкого в спасении Петрограда от войск Юденича признавалась не только в самом большевистском руководстве, но и врагами большевизма. Министр правительства Юденича Г. Кирдецов писал, что «еще 16 октября на петроградский фронт спешно приехал Троцкий, и растерянность красного штаба сменилась его кипучей энергией… Троцкому удалось сорганизовать в самом Петрограде сильные духом рабочие коммунистические отряды и бросить их в гущу борьбы» [868]. Правда, требование Троцкого о вторжении в Эстонию с целью преследования армии Юденича по настоянию наркома иностранных дел Чичерина было отклонено [869]. Сам Троцкий в этом вопросе пошел на попятную, заверив Ленина и Чичерина, что он отнюдь не предлагал объявлять Эстонии войну, а только ставил вопрос, как поступить, если Юденич перейдет эстонскую границу [870]. Идея о превентивном ударе по Финляндии тоже была оставлена.
За руководство операциями против Юденича Троцкий был награжден орденом Красного Знамени. В грамоте ВЦИКа за подписью Калинина от 7 ноября 1919 г. (годовщина Октябрьской революции) говорилось: «Тов. Л.Д. Троцкий, взяв на себя по поручению ВЦИК задачу организации Красной армии, проявил в порученной ему работе неутомимость и несокрушимую энергию. Блестящие результаты увенчали его громадный труд. Тов. Троцкий руководил Красной армией рабочих и крестьян не только из центра, но неизменно переносил свою работу на те участки фронта, где задача была всего труднее» [871]. Этого же ордена был удостоен поезд наркомвоенмора, что, кажется, являлось первым в советской истории награждением не отдельного лица, а целого коллектива вне зависимости от того, кто в нем участвовал. Излагая эпизод с собственным награждением, Троцкий старался подчеркивать качество, которое ему обычно не было свойственно: личную скромность. «Мне ничего не оставалось, как подчиниться условности», – писал он, вспоминая заседание Политбюро, на котором было принято соответствующее решение [872]. Он рассказывал, что сам был инициатором введения этого ордена, вручаемого за непосредственные боевые заслуги под огнем. Орден первоначально рассматривался как «единственная награда, которой ВЦИК награждает солдата Революции» [873]. В дальнейшем, однако, было решено награждать этим орденом и целые части; введено повторное награждение (вскоре оно превратилось в многократное), да к тому же появились другие боевые награды. Отметим, впрочем, что, формально говоря, Троцкий, не находившийся в Петрограде под огнем, не подпадал под те условия (а не «условности»), которым должен был удовлетворять кавалер ордена Красного Знамени. Троцкий легко мог не допустить своего награждения, если действительно его не хотел.
Видимо, кроме естественного человеческого тщеславия была еще одна причина, по которой Троцкий не отказался от ордена. Дело в том, что тогда же орден Красного Знамени получил Сталин, тоже никогда не находившийся «под огнем». Троцкий рассказывал об этом отстраненно, но внутренне негодуя. Он очевидным образом использовал этот эпизод, чтобы принизить роль будущего генсека, а заодно продемонстрировать двуликость Ленина: «В конце заседания Политбюро [Л.Б.] Каменев, не без смущения, внес предложение о награждении орденом Сталина. «За что?» – спросил Калинин тоном искреннего возмущения. «За что Сталину, не могу понять?» Его утихомирили шуткой и решили вопрос утвердительно. Бухарин в перерыве накинулся на Калинина: «Как же ты не понимаешь? Это Ильич придумал: Сталин не может жить, если у него нет чего‑нибудь, что есть у другого. Он этого не простит». Я вполне понимал Ленина и мысленно одобрял его» [874].
Конечно, на этом примере Троцкий мог бы порадовать читателя и более глубокими выводами о чертах характера всех участников описанной истории, в том числе и самого Троцкого, и о нравах, царящих в Политбюро в 1919 г., тем более что к наградам вскоре прибавилось и увековечивание памяти еще живущих вождей – через переименование городов. В 1923 г. город Гатчина под Петроградом был переименован в Троцк, и этим, кажется, был создан прецедент по присвоению населенным пунктам имен живых и здоровых деятелей [875].
Польская кампания
Троцкий продолжал осуществлять военно‑стратегическое руководство во время кампаний 1920 г. против Польши и войск генерала Врангеля. Собственно говоря, состояние полувойны против Польши длилось на протяжении почти всего 1919 г. Временами ситуация для советского правительства улучшалась, временами обострялась вновь. Когда Деникин наступал на Москву, его войска одновременно двигались по направлению к Киеву с целью, по оценке Троцкого, «соединиться с Румынией и Польшей» [876], хотя польское правительство крайне осторожно подходило к вопросу о взаимоотношениях с Деникиным, как представителем великодержавной России, не желая идти с ним на прямой союз. Когда же по деникинским армиям был нанесен решающий удар, большевистское правительство попыталось вступить в переговоры о мирном урегулировании конфликта с Польшей, использовав для этого контакты своего представителя поляка Юлиана Мархлевского [877]. Намечалось начать переговоры с сотрудничества с представителями польского Красного Креста по вопросу об обмене военнопленными и эти чисто гуманитарные переговоры превратить в политические.
На заседании Политбюро 14 ноября 1919 г. о переговорах с поляками докладывал Троцкий. Казалось, что они могут завершиться успешно. Польские представители согласились на переданные им условия, за исключением пункта о взаимоотношениях обеих сторон с главой Украинской директории С.В. Петлюрой [878]. Политбюро приняло по докладу Троцкого решение, что пункт о прекращении Красной армией вооруженной борьбы против войск Петлюры отклоняется под предлогом ведения Россией с Петлюрой самостоятельных переговоров. «Поэтому мы не считаем возможным ставить свои отношения» с украинцами в зависимость «от третьей стороны», – указывалось в советском ответе. По категорическому требованию польской стороны переговоры было решено продолжать, но проводить их в абсолютной тайне. Это было первое декларированное возвращение советского правительства к классической общемировой практике тайной дипломатии, от которой публично открещивались большевики, захватив власть в России. Троцкому и Чичерину поручалось разработать детальные условия перемирия, а затем и мира с поляками [879].
В следующие недели Мархлевский под наблюдением Троцкого вел переговоры с польскими представителями в поселке Микашевичи. В результате было достигнуто соглашение об обмене пленными и заложниками. Однако к началу 1920 г. переговоры застыли [880]. Ленин телеграфировал Троцкому 27 февраля: «Все признаки говорят, что Польша предъявит нам абсолютно невыполнимые, даже наглые условия. Надо все внимание направить на подготовку, усиление Запфронта… Надо дать лозунг подготовиться к войне с Польшей» [881].
Троцкий полностью согласился с мнением Ленина, предложив в свою очередь ряд мер по усилению боеспособности Западного фронта. Предсовнаркома был удовлетворен. Он телеграфировал в ответ, сыграв на вражде между своим адресатом и Сталиным: «Гомель считается под ударом, поэтому я, вопреки оптимизму Сталина, считаю все предложенные Вами экстренные меры необходимыми и срочно необходимыми» [882]. Действительно, в апреле 1920 г. между Красной армией и вооруженными силами Польши начались широкомасштабные военные действия, которые, собственно говоря, и считаются советско‑польской войной. К их началу Польша заручилась союзом с генералом Врангелем (армия которого находилась в Крыму) и с Петлюрой, подписав с ним договор о совместных военных действиях. Польским войскам удалось занять Киев.
Пытаясь проанализировать непосредственные причины Польской военной кампании, ее первоначальные успехи, Троцкий признавал, что в значительной степени они были обусловлены непрочностью советской власти в Украине: «Украинское крестьянство явно подтолкнуло польских панов на их кровавую авантюру своей неустойчивостью, своим метанием, махновщиной и восстаниями» [883], – писал Троцкий. Однако успехи польской стороны были кратковременными. Стратегическое положение Советской России к этому времени стало несравненно прочнее, чем в предыдущие два года. Основные антибольшевистские военные формирования были разбиты. Красная армия представляла теперь значительную военную силу, в то время как независимое Польское государство было даже моложе Советской России. Оно получило независимость в 1918 г.
26 и 28 апреля 1920 г. на заседаниях Политбюро ЦК РКП(б) было решено подготовить тезисы о задачах партии в связи с создавшимся положением. 29 апреля ВЦИК и Совнарком утвердили обращение «Ко всем рабочим, крестьянам и честным гражданам России», написанное Троцким [884]. В этом документе обращал на себя заголовок: впервые в такого рода документе употреблялся сомнительно бесклассовый термин «честные граждане». Троцкий, знакомый с настроениями бывшего царского офицерства, безусловно, рассчитывал сыграть еще и на националистических антипольских чувствах русских. Война должна была вестись не только под знаменами мировой социалистической революции, но и под лозунгом защиты национальных интересов народов России от внешнего врага – Польши. Хотя в тексте обращения классовая риторика все же преобладала, эта новая интонация, тем более в заголовке, была весьма показательной, особенно для Троцкого.
Троцкий писал о последовательно миролюбивой политике советского руководства, о том, что на переговорах в Бресте именно советская делегация подняла голос в защиту независимости польского народа. «Мы готовы были идти на соглашение с польскими правителями, пока их еще терпит польский трудовой народ, дабы избегнуть дальнейшего пролития крови русских и польских рабочих и крестьян». И вновь после обращений к рабочим, крестьянам, красноармейцам звучали слова, рассчитанные на поддержку националистично и антипольски настроенных русских «честных граждан»: «Вы не допустите, чтобы волю русского народа определял штык польских шляхтичей, которые со свойственным им бесстыдством неоднократно заявляли, что им безразлично, кто господствует в России, только бы Россия была беспомощна и слаба».
В том же духе Троцким были написаны тезисы «Польский фронт и наши задачи», которые он представил Политбюро 30 апреля [885]. Троцкий призывал рассматривать войну с Польшей не как частную задачу Западного фронта, а как «центральную задачу всей рабоче‑крестьянской России». Но в то же время контекст документа свидетельствовал, что новая война рассматривалась именно как частный случай, ибо в нем содержался призыв продолжать в полной мере хозяйственные мероприятия, на которых было сосредоточено внимание в течение последних месяцев: восстановление транспорта, заготовка продовольствия, топлива и сырья. В этом же духе 4 мая Совнарком принял постановление об организации всеми народными комиссариатами и другими центральными учреждениями помощи Западному фронту. Иначе говоря, наркомвоенмор приходил к выводу, что война против Польши не потребует всепоглощающего напряжения хозяйственных, политических и чисто военных усилий государства, что эта война не угрожает существованию большевистской власти, не ставит под сомнение возможность сосредоточения внимания на решении хозяйственных задач.
В конце обращения Троцкий все‑таки остался Троцким. Забыв про исключительно антипольские чувства «честных граждан», он призывал: «Красноармейцы! Красные моряки, красные казаки! Вам надо нанести такой удар польским помещикам и капиталистам, чтобы эхо его прозвучало на улицах Варшавы и во всем мире» [886]. Начнем войну как национальную. В случае успеха продолжим – как интернациональную. Понятно, что иначе Троцкий и не мог смотреть на Польскую кампанию. И когда июньский номер журнала «Военное дело» переборщил, неправильно прочитал мысли Троцкого и опубликовал явно шовинистическую антипольскую статью «Первые шаги маршала Пилсудского», в которой говорилось о «природном иезуитстве ляхов», по приказу наркома издание журнала было приостановлено [887].
3 июня Сталин передал телеграфом Ленину предложение нейтрализовать Врангеля, либо заключив с ним перемирие, либо ударив и разгромив, чтобы высвободить войска для переброски на Западный фронт. На этот раз Ленин отнесся к инициативе Сталина отрицательно. «Это явная утопия», – писал он в тот же день Троцкому. Но, верный себе и не желая обижать «чудесного грузина», продолжая играть на противоречиях Сталина – Троцкого, он не ответил Сталину отказом, а предложил Троцкому послать Сталину ответную радиограмму за двумя подписями: «Ваше предложение о наступлении на Крым так серьезно, что мы должны осведомиться и обдумать архиосторожно. Подождите нашего ответа. Ленин, Троцкий» [888].
Сталин настаивал на своем плане. 4 июня из Кременчуга, где он находился в качестве члена Реввоенсовета Юго‑Западного фронта, которым командовал А.И. Егоров [889], Сталин телеграфировал Ленину, что Врангель намечает наступление на Херсон и Одессу. Ленин вновь затребовал мнение Троцкого. В состоянии раздражения Троцкий ухватился за бюрократический нюанс и ответил, что Сталин нарушает установленный порядок, так как подобные сообщения должен направлять не политработник, а командующий фронтом. Ленин ответил Троцкому уклончиво, но просил высказаться по существу: «Не без каприза здесь, пожалуй. Но обсудить нужно спешно» [890].
Окончательный ответ был отрицательным. Наступление на Крым было отложено. 4 июля Красная армия перешла в контрнаступление, заняла Киев, а затем продолжила военные действия в западной части Украины и на территории самой Польши. Троцкий, впрочем, как и все большевистское руководство, пребывал в убеждении, что «трудящиеся Польши» не будут воевать со «страной победившего пролетариата». Национальный дух кампании постепенно стал сменяться родной Троцкому схемой перманентной революции. По инициативе Троцкого реввоенсоветы армий подготовили на польском языке «Пропуск в Российскую Социалистическую Советскую Республику» и издали его массовым тиражом для распространения в польской армии. В «пропуске» говорилось: «Всякий командир, комиссар и красноармеец обязаны встретить по‑братски польского солдата, предъявившего сей пропуск, и препроводить его в штаб своей части для отправки в Реввоенсовет… Деньги и вещи не подлежат конфискации». Были выпущены также листовки на польском языке, распространявшиеся различными путями в частях противника. В Белостоке был образован Польский революционный комитет (Польревком) в качестве своего рода костяка польского советского правительства.
«Вопрос сводился к соотношению сил. Неизвестной величиной было настроение польских рабочих и крестьян» [891], – писал Троцкий. При благоприятных условиях он рассчитывал занять Варшаву и продолжить военные действия за пределами Польши. Над рядами наступавших полков развились знамена с надписями: «Даешь Варшаву!», «Даешь Берлин!». 10 августа Троцкий внес на рассмотрение Политбюро предложение направить на Западный фронт «некоторое количество» немцев‑коммунистов [892] для вероятного их использования при выходе к германской границе или при вторжении в Германию. После доклада Троцкого Политбюро приняло решение откомандировать в распоряжение командования Западного фронта «около 100 немецких коммунистов, годных к советской и пропагандистской работе» [893] во главе с немецким коммунистом бывшим деятелем Баварской советской республики Вилли Будихом.
12 августа войска М.Н. Тухачевского [894] начали наступление непосредственно на польскую столицу. Им удалось вплотную приблизиться к городу. Взятие Варшавы казалось неминуемым. Из Варшавы в Познань были переведены иностранные посольства, аккредитованные в польской столице. Казалось, что Варшава будет захвачена в ближайшие дни. Итальянец К. Малапарте, служивший в посольстве своей страны в польской столице, вспоминал: «Варшава в те дни выглядела, как город, приготовившийся к разгрому и грабежу. Августовская духота приглушала голоса и городской гум; над толпами, наполнявшими улицы, нависло гнетущее молчание. Время от времени бесконечные вереницы трамваев, нагруженных ранеными, медленно рассекали толпу» [895].
Ленин, опьяненный военными успехами, требовал продолжать решительное наступление. От главкома Каменева в середине августа он требовал «во что бы то ни стало взять Варшаву в 3 – 5 дней» [896]. 20 августа председатель Совнаркома писал в телеграмме члену Военного совета Западного фронта Смилге: «Необходимо налечь изо всех сил, чтобы белорусские рабочие и крестьяне, хотя бы в лаптях и купальных костюмах, но с немедленной революционной быстротой дали вам пополнение в тройном и четверном количестве. Затем удесятерить агитацию аэропланов для польских рабочих и крестьян, что их капиталисты срывают мир и осуждают их на бесцельное кровопролитие» [897].
Тем не менее Троцкий понимал иллюзорность расчетов на то, что трудящиеся Польши поднимутся против своего правительства и будут переходить на сторону Красной армии. Он объяснял это не чувствами патриотизма граждан страны, только что получившей независимость от Российской империи, а «разными масштабами», которыми измеряются войны и революции: «Если не учитывать правильно этой разницы темпов, то зубчатые колеса войны могут только обломать зубья на колесах революции, а не привести их в движение» [898]. Но так или иначе наркомвоенмор вынужден был признать и учитывать в практических действиях, что национальные особенности и свободолюбивые традиции польского народа, включая его низшие слои, пришли в коренное противоречие с намерениями большевиков, считавших себя освободителями польского народа от польского же капиталистического ига.
Трудно сказать, как развивались бы события, если бы не великий саморазрушающий фактор: амбиции самих большевистских деятелей. В то время как войска Западного фронта под командованием Тухачевского наступали на Варшаву, группа армий Юго‑Западного фронта под командованием Егорова вела наступление на Львов. Если «партийным контролером» Западного фронта в ранге члена Реввоенсовета был Смилга – деятель среднего ранга, то аналогичные функции у Егорова выполнял член Политбюро Сталин, и командующий фронтом находился под полным его влиянием. В то время как Тухачевский рвался к Варшаве, не имея достаточных сил, Егоров со Сталиным стремились во что бы то ни стало захватить Львов и игнорировали многочисленные приказы Троцкого о нанесении удара во фланг польской армии под Варшавой. Когда же в конце концов это распоряжение было нехотя выполнено,
