Серо-буро-малиновая страна 6 страница

11 марта 1969 года начал работу IX съезд СКЮ. Делегация КПСС в Югославию не приехала. Однако на съезде присутствовали более шестидесяти делегаций.

На съезде Тито выступил за усиление партийного руководства. Теперь создавалось Исполнительное бюро Президиума ЦК. В его состав должны были входить по два представителя от каждой республики и по одному от автономных краев — всего 15 человек. Вскоре секретарем бюро стал 45-летний Стане Доланц.

Этот плотный словенец, носивший массивные очки, был секретарем партийного комитета Люблянского университета. Многие из его коллег по партийному руководству удивлялись, как легко ему удалось договориться с бунтующими студентами. По слухам, Доланц сказал им: «Если вы не разойдетесь, то сюда придут сербские войска. Вам это надо?» После этого студенты разошлись. Доланцу еще предстояло сыграть важную и очень неоднозначную роль в последнем титовском десятилетии.

В своих резолюциях IX съезд в очередной раз указывал, что партия должна действовать как «живая и демократическая организация», и призывал к дальнейшей «всесторонней демократизации» СКЮ и всего общества.

Но официальная югославская пропаганда призывала граждан «сплотиться вокруг товарища Тито». На митингах ораторы говорили, что если Югославия снова окажется под угрозой, они займут свое место в строю — так же, как и в 1941 году.

Тито и его окружение теперь неизменно поддерживали в обществе опасения перед возможным «русским вторжением». Вот случай из повседневной жизни югославов 1970-х годов. Югославская семья — отец югослав, мать русская. Сын приходит из школы и рассказывает о военной подготовке. «Мы сегодня с „нашими“ воевали», — говорит он. «Наши» — это по маме, то есть советские^[691]. Но пока в Югославии боялись «угрозы с Востока» и боролись с «информбюровцами», «догматиками», «этатистами», «либералами» и «анархистами», в стране во весь рост вставал новый и гораздо более серьезный противник Тито — национализм.

«Много писали, что Югославия распадется, когда я уйду»

Еще в 1962 году Тито заявил: «Мы решили национальный вопрос!» Югославия была самой многонациональной страной Европы — в ней проживало более двадцати народов и народностей — и всем им предоставлялись равные права. В Югославии появилось немало людей, которые считали себя именно «югославами». Власти поддерживали подобное «самоопределение», и сам Тито несколько раз заявлял, что ощущает и считает себя югославом. Жители Югославии любили тогда говорить, что у них в стране шесть республик — тут они загибали пальцы, — а все вместе они — как один кулак.

Но уже тогда в стране шли процессы, которые подтачивали это единство.

Словения и Хорватия оставались наиболее развитыми республиками. Близость к Западу, наличие морского побережья, на котором отдыхали миллионы иностранных туристов, развитие инфраструктуры давали солидные валютные доходы, большая часть из которых уходила в «общий котел» Югославии, что вызывало недовольство в этих республиках.

Югославское руководство еще с 1940-х годов взяло курс на выравнивание экономического и социального уровня развития всех регионов страны. К середине 1960-х годов объем промышленного производства по сравнению с довоенным 1940 годом в Черногории вырос в 21 раз, в Македонии — в 8,4 раза, а в Косове — в 5,6 раза. Но Словению и Хорватию они догнать не могли. Сильно отставали Сербия и Босния и Герцеговина^[692].

Экономические реформы 1960-х годов еще больше усиливали процесс неравномерного развития республик. Большинство инвестиций направлялось туда, где они приносили быструю и более эффективную отдачу — в Словению и Хорватию, в то время как убыточные предприятия в Черногории, Македонии и Косове закрывались. Появились и внутренние «гастарбайтеры»: косовские албанцы и македонцы ехали на работу на север страны. Со временем различия в уровне жизни и оплаты труда увеличивались — к 1989 году в Словении средняя зарплата составляла 154 процента по отношению к среднему уровню по стране, в Хорватии — 101 процент, а в Косове всего лишь около 60 процентов^[693].

Словенцы и хорваты говорили, что кормят всю страну, — зарабатывают больше всех, а получают из союзного бюджета лишь жалкие крохи, и их деньги оседают в сербских банках. В самой Хорватии росла эмиграция на Запад, что и породило хорватскую поговорку: «Деньги из Хорватии идут в низовья Савы, а люди из Хорватии — в верховья Савы». Сава — приток Дуная, и на месте слияния этих рек стоит Белград.

Еще в 1850 году сербские и хорватские филологи пришли к соглашению: сербы и хорваты говорят на одном языке, но на разных диалектах и пользуются для письма как кириллицей, так и латиницей. В декабре 1954 года сербские и хорватские лингвисты, писатели и общественные деятели подписали второе соглашение о единстве языка. В нем говорилось, что сербы, хорваты и черногорцы говорят на одном языке и что в нем равноправными признаются два диалекта — экавский и иекавский (если серб из Белграда произносил слово «молоко» как «млеко», то черногорец — как «млиеко»; хорваты произносят его также, как и черногорцы, но пишут латиницей).

По Конституции СФРЮ 1963 года единство языка было закреплено. Теперь он назывался «сербскохорватским/хорватскосербским». Но 17 марта 1967 года известный загребский литературно-политический журнал «Глобус» напечатал декларацию нескольких хорватских литературных кружков (самым влиятельным из них был «Матица Хрватска»), которая требовала признания хорватского языка самостоятельным. Декларацию подписали 13 хорватских писателей, среди них и Мирослав Крлежа — член ЦК СКЮ и друг Тито.

В ответ на это 42 сербских писателя опубликовали свое заявление. Они предложили признать сербский и хорватский языки самостоятельными, а сербских детей в Хорватии — в этой республике проживало более семисот тысяч сербов — учить только на сербском языке и на кириллице.

Эти события произошли после того, как на очередном Пленуме ЦК СКЮ Тито заявил, что у писателей слишком много свободы. «Мы пожимали плечами и думали, что никому не повредит, если всем позволим говорить и писать все, что они хотят, — сказал тогда Тито. — Но мы зашли слишком далеко. Мы, конечно, никому не будем вправлять мозги и указывать, что ему говорить, но и никому не позволим выступать или писать что-то против нашего общественного строя. Мы не позволим распространять идеи раздора, национальной нетерпимости и шовинизма… Коммунисты обязаны пресекать подобные действия…»^[694] И вот теперь склока, устроенная писателями, касалась самой опасной в Югославии темы — национальной.

Тито был возмущен. Он нанес удары по обеим группам сразу. Сербским писателям сделали строгий выговор, а с хорватами обошлись еще круче. По непосредственному указанию Тито Мирослава Крлежу исключили из ЦК СКЮ. Его не спасла даже дружба с маршалом. Правда, как показало время, хорватов удалось успокоить ненадолго.

Осенью 1968 года резко ухудшилась обстановка в автономном крае Косово и Метохия. Участники выступлений требовали изменения национально-территориального устройства титовской Югославии.

Корни межнациональных противоречий в этом регионе уходили в далекое прошлое. Сербы называли эти места своей колыбелью — когда-то они были центром первых сербских государств. Значительная часть сербов покинула Косово во время османского господства. Репрессии против сербов совершались и во время Второй мировой войны, когда Косово входило в состав «Великой Албании», оккупированной и аннексированной Италией.

Косовские албанцы к концу 1960-х годов составляли примерно 67 процентов населения края, а сербы — 23,5 процента. Это был, как уже говорилось, один из самых отсталых районов страны. Ситуация в крае была сложной. Радикально настроенные албанцы хотели объединения с Албанией.

В марте 1967 года Тито совершил поездку по Косову. Он заявил, что Косово должно стать «примером края, где братство и единство осуществится в полной мере», что противоречия развития Косова и Метохии «идут из прошлого» и их невозможно разрешить «сразу, за одну ночь, а только в ходе длительного процесса»^[695].

27 ноября 1968 года в столице края Приштине начались демонстрации. Их участники вышли на улицы с флагами Албании и под лозунгами «Хотим республику!». Милиция стреляла в воздух и применяла слезоточивый газ. Были ранены 28 милиционеров и несколько десятков демонстрантов. Кроме лозунгов «Косово — республика!» звучали также и другие: «Хотим отделения!», «Хотим присоединения к Албании!».

Демонстрации застали Тито в городе Яйце, где проходили торжества по случаю 25-й годовщины II сессии АВНОЮ и где находились почти все югославские руководители. Тито спросили, что произошло в Косове. «Мало в каких странах не бывает таких случаев», — ответил он. После пресс-конференции Тито отправился на медвежью охоту^[696].

Частично албанцам удалось добиться выполнения своих требований. В конституцию внесли поправки, по которым из названия края убрали старое сербское название «Метохия». Оно менялось на «Социалистический Автономный Край Косово». Признавался флаг косовских албанцев. По конституции автономные края получили право принимать собственные конституционные законы. Признавалось равноправие албанского и сербского языков в образовании. К середине 1970-х годов по числу студентов на каждые 100 жителей край Косово занимал в Югославии первое место.

Между тем служба государственной безопасности отмечала, что националистические настроения в Косове ширятся, охватывая ряды интеллектуалов, школьников и студентов. «В средних школах, средних специальных учебных заведениях, гимназиях и учительских школах молодежи легально преподают национализм, — подчеркивалось в одном из донесений. — Враждебность растет…»^[697] Уже к 1971 году доля албанского населения увеличилась до 73,7 процента^[698]. Стали учащаться случаи дискриминации неалбанских национальностей — в судах, при приеме и увольнении с работы. Среди албанцев все больше и больше распространялась идея так называемой «этнической чистоты» края. Сербов и черногорцев вынуждали уезжать: в 1961–1980 годах из Косова уехали 92 197 сербов и 20 424 черногорца^[699].

Несмотря на весьма натянутые отношения Тито с Энвером Ходжей, между Косовом и Албанией с начала 1970-х годов начала проводиться политика «открытых дверей». Университету в Приштине было дано право приглашать преподавателей из Албании, а студентам — учиться по албанским учебникам. По замыслу югославского руководства, это должно было убедить албанцев Косова, что их жизнь лучше жизни в соседней Албании. Но на деле все оказалось по-другому: в Косове быстро распространялись проалбанские настроения. Руководству СФРЮ ничего не оставалось, как увеличивать финансовую помощь краю в надежде «залить» денежным потоком разгорающееся пламя сепаратизма. Однако это получалось плохо.

Вообще, вся история социалистической Югославии сопровождалась смелыми экспериментами в национальной политике. Нациями были признаны македонцы и черногорцы, а также представители исламской церкви. Их стали называть Мусульманами (название национальностей в сербскохорватском языке пишется с заглавной буквы).

Большое число мусульманского населения всегда было главной особенностью югославской республики Босния и Герцеговина. Ее столица Сараево не зря считалась «самым восточным городом Европы» из-за множества мечетей и исторического центра Башчаршии, где и в середине XX века человек ощущал себя словно в каком-нибудь городке Оттоманской империи. Боснийские мусульмане отличались весьма свободными нравами.

Английский журналист Ричард Уэст, побывав в Сараеве в конце 1970-х годов, писал: «Боснийские мусульмане любят приударить за женщинами не меньше, чем посидеть за чаркой… В витринах Сараева, как и по всей Югославии, выставлены откровенно порнографические издания… Даже серьезные журналы считают полезным делом поместить на обложке голую красотку и отвести под эротику несколько последних страниц. В одном таком журнале, имевшем на развороте изображение нефа, одновременно совокупляющегося с двумя женщинами, была напечатана интересная, содержательная статья, в которой ставился вопрос, не захотят ли советские мусульмане повторить исламский пуританизм Афганистана и Ирана. Автор полагал, что эта проблема стоит перед Советским Союзом, а не Югославией»^[700].

Автор впервые побывал в Боснии и Сараеве на несколько лет позже Уэста. В городе прошла Зимняя Олимпиада 1984 года, чем боснийцы очень гордились. Сараево был настоящим городом контрастов во всех смыслах — эротические журналы продавались рядом с мечетями. Висели портреты Тито и партийные (красные) флаги. Студенты из мусульманских семей довольно скептически отзывались об исламе. С коммунизмом они тоже не связывали своего будущего. В основном говорили о своих возможных перспективах на Западе.

Во время предыдущих переписей населения большое число жителей страны заявляли о себе как о «сербах-мусульманах», «хорватах-мусульманах» или «македонцах-мусульманах». Немало среди приверженцев ислама было и тех, кто называл себя «югославами». В 1961 году в Югославии насчитывалось более миллиона граждан, которые считали себя мусульманами. 10 марта 1970 года Исполнительное бюро Президиума ЦК СКЮ постановило, что во время предстоящей переписи населения эти люди могут называть себя «Мусульманами в смысле национальности». Особо указывалось, что необходимо четко различать «приверженцев исламского вероисповедания и Мусульман по национальности». Однако чуть позже это решение скорректировали: указывалось, что признавать себя Мусульманами могут только жители Боснии и Герцеговины, а также Санджака, говорящие на сербскохорватском языке^[701].

По переписи населения 1971 года мусульмане оказались третьим по численности народом Югославии после сербов и хорватов (позже их оттеснили с этой позиции албанцы). Результаты были такими: сербы — более 8,1 миллиона человек; хорваты — более 4,5 миллиона; мусульмане — более 1,7 миллиона; словенцы — около 1,7 миллиона; албанцы — более 1,3 миллиона; македонцы — около 1,2 миллиона; черногорцы — около 510 тысяч; венгры — более 477 тысяч; турки — 128 тысяч человек; 273 тысячи объявили себя югославами. Большинство из мусульман действительно проживали в Боснии, в которой стали одним из трех «титульных» народов республики^[702].

Вряд ли Тито мог тогда представить, что все эти эксперименты в национальной области превратятся в мины замедленного действия, которые взорвутся в начале 1990-х годов и обратят все результаты многолетнего труда маршала в груду развалин.

В начале 1969 года в Словении разразилась так называемая «дорожная афера». Югославское правительство взяло за границей очередной кредит для строительства дорог. Словения запротестовала — она считала, что ей из этого кредита выделили слишком мало средств. Словенские коммунисты во главе со Станетом Кавчичем заявили, что республика не хочет быть только источником средств для развития отсталых республик и автономных краев. Тито предупредил словенских руководителей, что своими действиями они «ставят под угрозу монолитность Югославии». Кавчич был осужден за «либеральные тенденции» и отправлен в отставку.

Но «федералисты» все громче и громче говорили о необходимости реформы югославской федерации. Это означало — нужно еще больше усилить позиции республик за счет полномочий Союзного центра.

В марте 1970 года Тито собрал заседание Исполнительного бюро Президиума ЦК. Оно продолжалось три дня. Центральный доклад сделал главный идеолог реформы федерации Кардель. Партийные руководители всех республик согласились начать реформу.

Сегодня, через сорок с лишним лет, когда федеративной Югославии больше не существует, по архивным документам можно наблюдать, как югославские руководители сами подпиливали сук, на котором сидели. В апреле 1970 года Кардель предложил подумать о том, как будет меняться система командования в Югославской народной армии, где команды отдавались только на сербскохорватском языке. «Это очень серьезная политическая проблема», — заметил он. «Это необходимо изучить», — поддержал его Тито. «Берем решительный курс на равноправное положение языков народов и народностей в ЮНА», — заключил Кардель. Тито согласился^[703].

Через два месяца на встрече с руководством Македонии Тито говорил, что не следует бояться того, что у каждой республики может появиться фактически собственная армия — Территориальная охрана. Она даст возможность республикам почувствовать себя более защищенными. Последнее звучало весьма двусмысленно. От кого они должны чувствовать себя защищенными? Не от соседних ли югославских республик? «В этом есть гарантия, что потом, в будущем, никто не сможет подумать о какой-нибудь гегемонии», — говорил Тито^[704]. Но, как показало будущее, он сильно ошибся.

…В мае 1970 года Тито исполнилось 78 лет. Несмотря на бодрость, энергичность и сохраняющуюся любовь к жизни в полном объеме, он все же начинал чувствовать возраст. Он пополнел, его беспокоило сердце; появились проблемы с печенью, и врачи посадили его на диету. Но Тито не всегда следовал их рекомендациям.

Он мог выкуривать до 120 сигарет в день. От курения у Тито стало слабеть зрение, и врачи предупредили, что если он не бросит курить, то может вообще ослепнуть. Сын Тито Мишо Броз рассказывал, что под давлением врачей его отец все-таки бросил курить, но после этого стал раздражительным и рассеянным. Тито не курил более года, а потом стал покуривать сигары^[705], иногда Тито ходил, опираясь на трость — он страдал от ишиаса. Впрочем, свои недомогания он не скрывал только перед самым близким окружением — другие о них не знали^[706].

В 1970 году Тито впервые стал публично обсуждать вопрос о том, что будет со страной после его смерти. В сентябре он выступал перед политическим активом Загреба. Активисты услышали, как маршал вдруг начал рассуждать, что нужно предпринять после того, как он умрет. В зале повисла мертвая тишина, а Тито между тем спокойно и по-деловому описывал, что может случиться в Югославии, если сейчас не принять срочных мер. «За границей много писали о том, что Югославия распадется, когда я уйду, — говорил он. — Да и у нас было много спекуляций на тему: кто придет на мое место?.. Чтобы в нашем социалистическом содружестве не возник такой кризис, который многие хотели бы видеть, мы должны провести реорганизацию (власти. — Е. М.). Мы должны сделать все, чтобы наше социалистическое содружество — Югославия — оставалось крепким вне зависимости от того, кто будет сидеть на этом месте»^[707].

Идея Тито заключалась в следующем: необходимо еще при его жизни создать новый, коллективный орган высшей государственной власти. Таким органом стал Президиум СФРЮ. После смерти маршала его ехидно называли «коллективным Тито».

Президиум должен был состоять из девяти человек — шестерых руководителей республик, двоих руководителей автономных краев и руководителя СКЮ. Каждый из них избирается в Президиум сроком на пять лет. Из членов Президиума СФРЮ каждый год избирается председатель, выполняющий функции главы государства. Тито этот план поддержал. Позже принцип его формирования изменился. В Президиум входили 22 человека: по три от каждой республики, по два — от автономных краев. Члена Президиума сроком на семь лет выбирали республиканские скупщины и скупщины автономных краев.

Поскольку Президиум СФРЮ должен был быть сформирован еще при жизни Тито, возникал вопрос: что делать с ним самим? Кардель предлагал ввести пост заместителя председателя Президиума — чтобы «облегчить работу товарища Тито, который по конституции не подлежит ротации». Кардель, вероятно, рассчитывал, что этот пост может достаться ему.

В апреле 1971 года Тито заговорил о сложении с себя части своих полномочий. «Я физически не смог бы выполнять эту работу больше года, — сказал Тито. — Я сделаю об этом заявление и разъясню причины, по которым не хотел бы быть председателем больше года»^[708]. И кто знает, возможно, так бы и получилось, если бы не события, которые укрепили в нем опасения, что без него не справятся.

Поправки к Конституции вносились четыре года подряд — с 1967 по 1971 год. Они серьезно расширили права республик и автономных краев: те получили экономическую и политическую самостоятельность. Однако, когда принятие поправок закончилось, Тито не выступил с обещанным заявлением. Он так и остался и президентом, и председателем Президиума СФРЮ. Ситуация в стране не располагала к тому, чтобы Тито удалялся на покой или хотя бы частично отходил от государственных дел.

«Хорватская весна» и «сербские либералы»

День 7 апреля 1971 года был самым обычным рабочим днем для югославского посольства в Стокгольме и посла Владимира Роловича. До того момента, пока в здание посольства не ворвалась группа молодых людей. Двое из них открыли ураганный огонь из автоматов. Ролович был тяжело ранен и через восемь дней скончался. Террористов схватили. Ими оказались члены хорватской эмигрантской организации «Хорватское революционное братство» усташи Миро Барешич и Анджелько Брайкович.

Бывший «поглавник» хорватских усташей Анте Павелич после войны избежал суда, уехал в Италию, потом — в Аргентину, потом — в Доминиканскую Республику, потом — в Испанию Франко. В самом конце 1959-го один из самых кровавых диктаторов в истории умер в Мадриде от болезни.

За время эмиграции Павелич основал организацию «Хорвате кое освободительное движение», но роль активных борцов с Тито взяло на себя молодое поколение хорватских усташей-эмигрантов. Они создали несколько радикальных группировок — в Канаде, Австралии, Швеции, Австрии, Западной Германии. В Австралии обосновалась одна из самых непримиримых организаций — «Хорватское революционное братство».

Активность усташей впечатляла. Они проводили теракты в самой Югославии и за границей — против югославских официальных лиц. Покушение на Роловича стало самой дерзкой операцией усташей.

Убийцы Роловича Барешич и Брайкович 18 августа 1972 года бежали из шведской тюрьмы Кумла. Но вскоре снова были пойманы. Однако 15 сентября группа усташей захватила шведский пассажирский самолет, на борту которого находились 86 пассажиров, и потребовала освобождения участников покушения на Роловича. Шведский премьер Улоф Пальме выполнил их требования. Усташей доставили к захваченному самолету, и на нем они улетели в Испанию. В 1990-х годах они вернулись в независимую Хорватию, где были встречены как герои.

Усташи были одними из первых террористов, которые начали проводить акции на авиатранспорте. В январе 1972 года они взорвали самолет югославской компании ЮАТ. Погибли все, кроме стюардессы Весны Вулович, которая упала с высоты более десяти тысяч метров, но чудом осталась жива.

По некоторым данным, с одобрения Тито югославские спецслужбы стали предпринимать ответные акции против хорватских боевиков за границей. Специалисты-«ликвидаторы» сумели уничтожить несколько видных лидеров усташей. В общем, режим Тито вел с новым поколением усташей настоящую войну, которая продолжалась до самого распада Югославии. Тогда бывшие террористы и эмигранты возвращались на родину, где их окружали почетом и уважением. Усташи считали себя победителями в многолетней войне с Тито.

В начале 1970-х хорваты доказывали, что более 50 процентов валюты Югославия получала именно от Хорватии, но в саму республику поступало только 7 процентов. В феврале 1971 года хорватский экономист Шиме Додан заявил, что в Австро-Венгрии за пределами Хорватии тратили 55 процентов хорватских доходов, в королевской Югославии — 46 процентов, а при Тито — 63 процента. «Таким образом, — заключил он, — для хорватов СФРЮ является еще большим эксплуататором, и поэтому менее приемлема, чем Австро-Венгрия или старая Югославия»^[709].

Почти все происходившие общественно-политические процессы в Югославии в конечном счете сводились к национальному вопросу. Поэтому время от времени возникали различные причудливые союзы и коалиции. Например, хорватских либералов и хорватских националистов. Сербских демократов и сербских националистов. Словенских коммунистов-реформистов и словенских националистов. Косовских (албанских) сталинистов-подпольщиков и албанских националистов. Конечно, эти коалиции не являлись легальными, юридически оформленными организациями — в титовской Югославии это было невозможно, — а представляли идейные союзы национальных интеллектуалов с представителями партийных активистов и местного населения. В Хорватии подобный союз получил название «Маспок» (сокращение от хорватского «masovni pokret», то есть «общественное движение»).

«Маспок» выступал за демократизацию и либерализацию общественной жизни в стране. Но иногда его формы принимали явно националистический характер: замазывались надписи на кириллице, звучали оскорбительные реплики в адрес сербов и т. д. Время от времени в воздухе как бы материализовывался призрак былой национальной вражды, которая привела к массовой резне сербов при Павеличе.

Весной 1971 года руководство Союза коммунистов Хорватии обвинило союзное правительство во вмешательстве в дела республики. Пока в Белграде переваривали эти обвинения, на первый план снова вышли студенты. 12 мая 1971 года более тысячи митингующих студентов Загребского университета выдвинули требования: урегулировать вопрос о хорватских отчислениях в союзный бюджет, придать хорватскому языку официальный статус в Югославской народной армии (ЮНА), решить вопрос о службе хорватских призывников в пределах своей республики, начать процесс постепенного превращения СФРЮ в Союз югославских социалистических самоуправляющихся республик. Эти события считаются началом «хорватской весны».

Другим центром «Маспока» стала «Матица Хрватска» (литературно-научное и просветительское общество, основанное еще в 1842 году), превратившаяся в настоящую оппозицию СКЮ. Печатный орган «Матицы Хрватски» газета «Хрватски тьедник» пользовалась огромной популярностью. Ее тираж достиг ста тысяч экземпляров. Основные политические тезисы хорватского национализма состояли в следующем: Югославия — тюрьма для Хорватии; Хорватию грабили и грабят; сербы в Хорватии имеют преимущества перед хорватами; хорватский язык преследуется; необходимо укрепить и сделать самостоятельным хорватское государство, а хорватов в ней — единственными носителями суверенитета; хорватское государство должно быть государством «классового мира»; хорватские коммунисты совершили акт национального предательства, и среди них можно доверять только тем, которые составляют «прогрессивное ядро» и способны проводить курс на «национальное освобождение» и участвовать в «национальном возрождении». Так оценивали хорватские коммунисты программу организации. Указывалось, что «Матица Хрватска» считает, что руководство Союза коммунистов Хорватии «в сущности, согласно» с ее основными тезисами^[710].

Тогдашние хорватские руководители Савка Дабчевич-Кучар (в то время — единственная в Европе женщина, которая занимала пост главы правительства) и ее соратники Мико Трипало и Перо Пиркер были представителями «молодого поколения» югославских коммунистов. Они считались убежденными «либералами-федералистами» и долго пользовались покровительством Тито. Дабчевич-Кучар называли «Белой розой Хорватии» и на манер старых партизанских песен пели:

Товарищ Тито, милый брат,

К нам вернись, ведь ты хорват,

Товарищ Тито, брось Йованку,

Возьми в жены нашу Савку!

Однажды Тито, когда ему прочитали эти «стихи», посмеялся, а потом задумчиво спросил: «Кстати, а сколько Савке лет?» Хорватским руководителям тогда не было еще и пятидесяти^[711].

В мае 1971 года Тито уже проявлял недовольство хорватскими руководителями. Ему вторил и самый главный «либерал» Эдвард Кардель. Однажды он сказал, что «лучше русские танки в Загребе, чем ваша „дабчаковщина“»^[712]. Насчет «русских танков» — это не казалось слишком большим преувеличением. КПСС и СССР решительно выступили на стороне Тито.

Брежнев 30 апреля 1971 года позвонил Тито на Бриони во время пленума ЦК СКЮ. Выразив озабоченность ситуацией в Югославии, он сказал, что «основы социализма и единство государства находятся под угрозой», и предложил помощь. «Мы свои проблемы решим сами», — ответил тогда Тито и пригласил Брежнева в Югославию.

Тито тут же использовал этот звонок и сообщил о нем участникам пленума. В зале наступила мертвая тишина: 1948 год еще никто не забыл. 4 июля Тито приехал в Хорватию и там, в местечке Брежице под Загребом, устроил настоящий разнос республиканскому руководству. Тито снова упомянул о звонке Брежнева. «Вы хоть понимаете, что, если начнутся беспорядки, здесь сразу же окажутся чужие? — говорил он. — Я бы предпочел восстановить порядок силами нашей армии, чем позволить кому-нибудь другому сделать это…»^[713]

Тито открыто пугал хорватов «русскими танками», хотя и сам побаивался их. Странный звонок Брежнева он связывал с просоветскими симпатиями некоторых высших офицеров ЮНА. Боялся он, что Москва может сговориться с руководителями «хорватской весны» убрать его и расчленить Югославию. Но, как утверждает в своих воспоминаниях Савка Дабчевич-Кучар, советская помощь для хорватов была неприемлема, поскольку они считали «советскую модель коммунизма еще хуже нашей».

Тито дал хорватам понять, что они своим поведением загоняют себя в угол. «Под маской „национальных интересов“ готовится дорога в ад, — говорил он, — дело может дойти и до контрреволюции… В некоторых селах сербы от страха начинают вооружаться и устраивать военные учения… Мы что, снова хотим получить 1941 год?»^[714] «Мне уже надоела власть, однако, раз дело дошло до такой ситуации, я и не подумаю уходить», — расставил Тито все точки над «i»^[715].