Грамматические различия как фактор метафоризации.

Чисто грамматические категории могут «лексикализироваться», т.е. осмысляться как содержательно значимые. Так, Якобсон писал также о том, что И.Е.Репина в свое время удивил тот факт, что немецкие художники изображают грех в виде женщины (немецкое слово die Sünde 'грех' – женского рода). Смерть в русской культуре – это старуха с косой, в немецкой же – der Sensenmann, скелет с косой, поскольку русское слово смерть – это существительное женского рода, в то время как немецкое der Tod 'смерть' – мужского рода.

Наиболее очевидна потенциальная значимость подобных различий в переводе художественных текстов, о чем писал академик Л.В.Щерба в своем известном анализе лермонтовского перевода Сосны Г.Гейне: «<...> совершенно очевидно <...>, что мужской род (Fichtenbaum, а не Fichte) не случаен и что в своем противопоставлении женскому роду Palme он создает образ мужской неудовлетворенной любви к далекой, а потому недоступной женщине. Лермонтов женским родом сосны отнял у образа всю его любовную устремленность и превратил сильную мужскую любовь в прекраснодушные мечты».

Скрытые категории.

Помимо случаев межъязыковых расхождений в грамматикализации «классических» грамматических категорий наподобие определенности-неопределенности, встречаются случаи, в которых существенные различия не грамматикализуются систематическим образом, что делает их очень сложными для систематического описания. Такие категории часто называются «скрытыми» (англ. covert; термин принадлежит Б.Уорфу) или «имплицитными». Для русского языка примером скрытой категории может служить категория отчуждаемой-неотчуждаемой принадлежности, которую можно рассматривать как частный случай категории посессивности. В русском языке различие между отчуждаемой и неотчуждаемой принадлежностью хотя и не систематически, как в случае открытых грамматических категорий, но все же проводится в большей степени по сравнению с западноеропейскими языками (хотя, конечно, не так последовательно, как, скажем, в полинезийских языках, где отчуждаемость-неотчуждаемость является «классической» грамматической категорией). Например, по-немецки (как и в большинстве других германских языков) русским словосочетаниям велосипедная цепь и цепь от велосипеда соответствует одна и та же агглютинативная конструкция Fahrradkette. Иными словами, немецкий язык не делает разницы между отчужденной (цепь от велосипеда, валяющаяся, скажем, на свалке) и неотчужденной принадлежностью (велосипедная цепь как деталь велосипеда). Выбор правильного перевода слов типа Fahrradkette на русский язык зачастую оказывается непростой задачей. Так, немецкое Autoschlüssel может быть переведено на русский только как ключ от машины (*машинный ключ в этом значении невозможен). Это объясняется тем, что ключ – в любом случае отторгаемая (отчуждаемая) часть машины, так как он чаще лежит в кармане владельца, чем торчит в замке зажигания. По-немецки это различие не передается. Важную информацию о возможностях перевода выражений с категорией неотчуждаемой принадлежности можно получить из знаний об устройстве мира. Если некоторая сущность является частью другой сущности, то следует иметь в виду, что для нее обсуждаемая категория может оказаться существенной.

Ошибка при передаче категории неотчуждаемой принадлежности может быть обнаружена, в частности, в переводах рекламных текстов. На российском телевидении рекламные ролики часто переводятся с английского, немецкого, французского и других европейских языков. Неумелый перевод способен приводить к коммуникативному эффекту, обратному ожидавшемуся. Например, героиня рекламного ролика мыла «Palmolive» восклицает: «Как приятно ощущать мою кожу такой свежей!» Использование притяжательного местоимения мой в данном случае, с точки зрения русского языка, предполагает, что кожа отделена от тела и вымыта мылом «Palmolive»; по-русски следовало бы сказать свою кожу или просто кожу.

Перевод идиом и пословиц.

При переводе идиом, пословиц и поговорок наличие эквивалентной единицы в языке L₂ само по себе далеко не всегда обеспечивает адекватный результат. Каждый опытный переводчик знает, что в ряде случаев сохранить образный компонент текста оригинала бывает настолько важно, что дословный перевод соответствующего словосочетания оказывается более удачным решением, чем поиск «нормального» эквивалента в L₂. В связи с этим встает вопрос, в каких случаях дословный перевод допустим, т.е. понятен для адресата, а в каких случаях – нет. Возможность понимания дословного перевода идиоматического выражения языка L₁ человеком, родным для которого является язык L₂, объясняется наличием в L₂ каких-то других выражений, опирающихся на понятийные структуры, сопоставимые с понятийными структурами, стоящими за соответствующим языковым выражением L₁.

На основе этой гипотезы могут быть объяснены, например, различия в способах подачи фразеологизмов в переводе Сатирикона Петрония под редакцией Б.И.Ярхо. Поскольку при переводе ставилась задача максимального сохранения образов и символики, представленных в оригинале, то во всех случаях, где это было возможно, фразеологизмы переводились буквально, а соответствующие русские фразеологические единицы давались в примечаниях. Иногда, однако, применялся обратный способ, т.е. в примечаниях приводился буквальный перевод. Это делалось в тех случаях, когда в оригинале использованы концептуальных метафоры и/или языковых символы, не представленные в русском языке. Например, фразеологизм per scutum per ocream (букв. 'сквозь щит, сквозь поножи') переводится либо и так, и сяк, либо и думал, и гадал. Сходным образом, латинский фразеологизм, буквально переводимый как 'душа в нос (ушла)' реально переводится как душа ушла в пятки. Дословный перевод в этом случае невозможен, поскольку русская идиома душа ушла в пятки базируется на хорошо известном из работ американского лингвиста Дж.Лакоффа концептуальном противопоставлении ВЕРХ – ЭТО ХОРОШО и НИЗ – ЭТО ПЛОХО, а поскольку вместилище души мыслится как располагающееся в области груди, перемещение души в нос не может, с точки зрения русского языка, однозначно толковаться в смысле квазисимптома отрицательных эмоций.

Напротив, фразеологизм асс у тебя есть – асса ты стоишь переведен буквально, так как носителям русского языка понятна подобная символьная интерпретация минимальной денежной единицы. Сущности, занимающие низшие ступени в иерархии ценностей, в русском языке также нередко символизируются с помощью обозначений минимальных денежных единиц, ср. грош цена в базарный день; гроша ломаного не стоит.

В случае, когда переводчик не учитывает отсутствия когнитивных параллелей между L₁ и L₂ и переводит буквально идиому языка L₁ на L₂, у читателя возникают серьезные проблемы с пониманием текста. Ср. дословный перевод русской идиомы в гробу видать из примера (1) на немецкий язык (2).

(1) <...> я ш не говорю тебе там про Кандинского шмандинского или про Клее там шмее так што ш ты гонишь мне опять про своих Пикассо шмикассо Утрилло шмутрилло, я ш в гробу видел твоего Ван Гога там шмангога <...> (В.Сорокин. «Дорожное происшествие».)

(2) <...> ich rede ja auch nicht über Kandindkij Schmandinski oder über Klee dings Schmee also was quatschst du mich wieder voll mit deinem Picasso Schmikasso Utrillo Schmutrillo, ich hab ja deinen Gogh dings Schmangoch <...> im Sarg gesehen (V.Sorokin. Vorfall auf der Straße).

Практически ни один носитель немецкого языка не в состоянии понять, что в (2) имеется в виду. На этом примере становится очевидной также значимость культурной составляющей, заложенной во внутренней форме некоторых идиом. Так, образная мотивированность идиомы в гробу видать (и особенно ее полной формы – видать в гробу (и) в белых тапочках) основана на знании соответствующих русских обычаев (отпевание в открытом гробу и т.п.). См. также ФРАЗЕОЛОГИЯ.