Поскольку экзистенциализм ставит задачу развить определенную схему
выражения внутренне индивидуальной стороны исторического творчества людей в
противовес фактическому их отчуждению в обществе, он оказался удобной
идеологической формой, в которую отливались настроения индивидуального
протеста, разочарования и отчаяния, порождаемые вполне конкретными
проявлениями этого отчуждения. И чаще всего эти настроения были весьма
разнородны по своей социальной природе и значению. Например, непосредственно
после второй мировой войны в идеологических формах, разрабатываемых Сартром,
находили выход как демократические (и даже социалистические), так и
анархическо-нигилистические, декадентские тенденции широких кругов
интеллигенции или вообще промежуточных социальных групп и слоев, смятенных
войной, напуганных неожиданно звериным обликом человеческого насилия,
массового истребления людей, разгулом самых животных инстинктов в
"цивилизованном", казалось бы, обществе. В этом отношении экзистенциализм
стал неразлучным спутником своеобразного и довольно распространенного
социально-политического явления. Это - существование в обществе категории
людей, поведение которых в политике и идеологии является сложным результатом
сращения в их головах различных тенденций: тенденции, вытекающей из тех или
иных форм осознания отчуждения человека, из разочарования его в существующих
формах жизни и идеологии, в буржуазных партиях и организациях, из острейшего
их неприятия критики и одновременно тенденции, обусловливаемой непониманием
фактических отношений действительности, отражением их в сугубо
эмоциональных, утопически-романтических представлениях, гипертрофированно
"демоническим" восприятием движущих сил общественно-исторического процесса
(в частности, современной техники, науки), мистификацией реального строения
общественного бытия и т.д.
В сознании одних и тех же людей - различных по своей социальной
принадлежности, но чаще всего выходцев из мелкобуржуазной среды и в
особенности деятелей культуры, - сталкиваются и сплетаются эти два
противоречивых потока, две тенденции, несущие с собой и выражения
социального протеста индивида или стихийных поисков социальной истины, и
определенный, инстинктивный "демократизм чувств" (а иногда даже и "социализм
чувств"), и способность оказаться в лагере крайней реакции, стать жертвой и
орудием социальной демагогии. И тогда неважно, как называется идеологический
итог этого сплетения - абстрактно "экзистенциализмом","антропологической
философией" или просто "достоевщиной", "сюрреализмом", "битничеством",
"новым романом" или именем какой-либо иной разновидности современной
социальной утопии, выражена ли она художественными, эстетическими,
религиозными или философскими средствами. Во всех случаях важна именно
получающая развитие в современности форма утопического мифологизирующего
социального мышления, по методологической схеме которого начинают строиться
как специальные философские теории и политическая деятельность идеологов,
так и модернистские художественные произведения. Специальные средства
художественного или философского творчества становятся здесь средствами
"вычерчивания" такой особой формы человеческого бытия, которая -
предлагается ли она для будущего или может быть искусственно создана в
условиях современности - снимала бы с человека гнет отчуждения.
Экзистенциализм - лишь одна из разновидностей этого более общего способа
мышления.
Выражение экзистенциализмом указанных двух тенденций обусловливает как
тесную связь его с политическими событиями, со сферой политики вообще, так и
крайнюю его противоречивость как идейного течения. Известна идейная связь
фашизма в Германии 30-х годов с немецким экзистенциализмом: многие
экзистенциалистские положения были ассимилированы в лозунгах фашистской
идеологии. Но точно так же известна связь многих (если не большинства)
французских экзистенциалистов с "левыми" кругами, демократическими
движениями и даже близость некоторых из них к рабочему движению (то же самое
можно сказать об экзистенциалистах в Италии и Латинской Америке). Особенно
заставляет задуматься несомненная эволюция Сартра в сторону марксизма и
социализма. Такая противоречивая картина социально-политических связей и
симпатий экзистенциализма (в научном отношении ошибочного в каждом из
рассматриваемых случаев) говорит, безусловно, о сложности и социальной
многозначности человеческих проблем, находящих выражение в его
идеологических представлениях. Он оказывается способным совместить в себе и
выразить одновременно целую гамму разноречивых явлений - от антибуржуазных
реакций до реакций просто декадентских, от стихийного ощущения общей
человеческой неустроенности в мире до самых примитивных притязаний
животно-биологического Я. Многое в этом идеологическом явлении позволяет
рассматривать его как определенный момент в общей исторической эволюции
мелкобуржуазной революционности и социального критицизма в нынешнюю эпоху.
***
Теперь нам нужно понять не сам факт существования людей, ощущающих свою
человеческую неустроенность в рамках буржуазных форм жизни и идеологии, а
причину специфически экзистенциалистской формы теоретического выражения этой
неустроенности и социальных исканий. Каково прежде всего перешедшее в эту
теорию, но независимое от нее содержание стихийного опыта сознания,
связанного с этими проблемами, с их проявлениями в самой общественной жизни?
Непосредственно для понимания истоков экзистенциализма как теории здесь
имеет значение та исторически особая форма, которую в исторических условиях
принимает отношение между объективной логикой исторического развития и
субъективно-деятельной структурой поведения, характером цельной живой
деятельности (всегда личной и неповторимой) и межличных контактов активных
агентов этого развития. Это в то же время отношение между сознательностью и
стихийностью, между историей как реализацией нравственных идеалов ее
деятелей (развивающих себя в качестве личностей) и историей как движением
материальных вещей и массовых сил (как впитывающих в себя результаты
деятельности индивидов, так и ставящих объективные рамки для их
деятельности). Формулировать это отношение - значит формулировать
действительную проблему истории, культурно-исторического процесса (в
качестве специфически человеческого явления).
Два предварительных замечания. Во-первых, мы не случайно говорим именно о
"форме", принимаемой этим отношением. Для понимания экзистенциалистской его
формулировки следует учитывать, что это отношение объективно-материальных и
субъективных элементов в структуре человеческой деятельности21 как движущая
связь исторического развития никогда не существует абстрактно, в чистом
виде, вообще, а всегда в той или иной устойчивой конкретной форме и что эта
форма каждый раз исторически особая и различная, в зависимости от типов
общественно-экономических формаций и от стадий общественно-исторического
развития, ими представляемых.
Во-вторых, у субъекта социального действия есть иное расчленение, иной
"срез" классического соотношения общественного бытия и сознания в
социально-историческом процессе. И соответственно это иной разрез общества
как совокупности индивидов. Обычно под этим соотношением мы имеем в виду
выявление определенной материальной, объективной основы и источника в
содержании бытующих в обществе представлений, идеологических и духовных
образований. Мы показываем, как они все вытекают из этой материальной
общественной основы, из ее характера и развития, и объясняем этим развитием
закономерности истории в целом. К общественному бытию сводятся и из него
выводятся целые большие "блоки" общественной жизни, берутся массовые явления
и силы, вся в целом внутренняя система объективных общественных отношений,
заставляющая массы индивидов жить и действовать тем или иным образом. Это,
так сказать, "макроскопический анализ" общества и истории.
Индивиды при этом выступают как персонификация определенных массовых
социальных явлений, процессов. И это вполне правомерно до тех пор, пока
решаются задачи анализа общества как целостной системы. Но возможно (а в
ряде вопросов необходимо) и другое расчленение этой же проблемы,
предполагающее в конечном счете те же закономерности общества и истории в
целом, что формулируются макротеорией, но идущее к ним иным путем. К
примеру, установлено, что развитие буржуазных товарно-денежных отношений
ведет к деградации человеческой личности и обесчеловечиванию отношений между
людьми, делает людей неспособными на непосредственные и искренние чувства
(например, на подлинную любовь), нивелирует индивидов. Но что означает в
этом случае существование в тех же социальных условиях индивидов, способных
на всю полноту человеческих чувств (например, на подлинную любовь,
самоотверженную человеческую привязанность, бескорыстие, благородство и
т.д.), на подлинно творческий труд, способных быть личностью, цельной и
твердо очерченной индивидуальностью, и, наконец, существование
революционеров, способных ломать и менять античеловечные социальные
отношения и условия? Каковы механизмы формирования их личности, что здесь
вообще происходит с точки зрения соотношения "объективности" и
"субъективности", а не в смысле индивидуальной случайности и произвола или
просто наличия в обществе формальных материальных возможностей личностного
развития (в смысле доступа к образованию, определенной материальной
обеспеченности, свободы деятельности и т.п.)? Сартр в свое время сказал, что
"марксизм может установить, что Поль Валери - мелкий буржуа, но он не может
установить, почему не каждый мелкий буржуа является Полем Валери"22?
Оставим на совести Сартра неосновательный упрек в адрес марксизма (из
которого Сартр выводит необходимость дополнить марксизм экзистенциализмом и
психоанализом) и возьмем лишь реальную проблему. При объяснении явлений,
заинтересовавших Сартра, макроанализ не срабатывает. Эти явления вообще
будут выпадать из схемы социальной детерминации (и будут недоступны
объективному научному исследованию), если не поставить вопрос иначе, если не
перейти к "микроанализу" - к анализу деятельности. Взяв наиболее яркие
случаи (а они лишь выявляют то, что на деле присутствует в действиях и жизни
любого человека), мы ясно видим, что индивидуальность не есть качество,
даваемое человеку извне, а результат, достигаемый внутренней работой,
деятельностью самого индивида, что индивид строит себя как личность
посредством сознания, посредством субъективно-деятельного владения своими
способностями и силами, посредством реализации определенного нравственного
идеала в своей жизни23.
В этом плане несомненно, что человек действует в истории именно как
индивид, а не как класс, группа, нация и т.п. Несомненна и зависимость того,
что сделал индивид в обществе, от того, как он понимает нравственный смысл
жизни и насколько действительно реализует это понимание в способе своей
индивидуальной жизнедеятельности и т.д. Именно на основе ощущения этого
обстоятельства экзистенциализм во всех своих построениях (особенно в
сартровском варианте) настойчиво говорит об ответственности каждого
отдельного человека за самого себя и окружающее, о том, что человек с его
качествами не есть что-то заданное, а постоянно строится и формируется при
помощи своей активной субъективности ("проекта", "выбора" и т.д.) и что, как
формулировал неоднократно Сартр, трус, например, ответствен за свою
трусость, для человека нет "алиби". Независимо от характера этих построений,
от переноса экзистенциализмом акцента на некую "решимость индивида всегда
быть подлинной личностью" и т.д. проблема состоит в том, чтобы понять
объективную, социально-историческую обусловленность именно активной
человеческой самодеятельности (со всеми проблемами личного развития, ею
предполагаемыми), а общественное бытие рассматривать как складывающееся из
подлинно индивидуальных, персонализированных результатов и форм этой
деятельности. Таким образом, с точки зрения теории деятельности сознание -
не просто отражение, а активная субъективность человеческих сил и
способностей, в рамках которой идет процесс действительной персонализации
человека, формирования исторической индивидуальности и где
объективно-материальное, независимое от индивидов общественное содержание,
от которого это сознание и формирование зависят, есть структурно
"овнутряемый" объект и орудие деятельности, есть элемент структуры
деятельности.
Но вернемся к нашему изложению. Разобраться в том, как экзистенциализм
решает указанную выше проблему, нам поможет Марксово понятие отчуждения (или
овеществления). Рассмотрение его фактически совпадает с анализом той особой
исторической формы, в которой в буржуазном обществе осуществляется отношение
между "объективностью" и структурами индивидуально-деятельной
"субъективности".
Окружающий нас предметный мир - это мир человеческой деятельности. Его
объективные продукты и формы воплощают в себе и кристаллизуют общественно
развитые способности и силы человека24. Но товарно-капиталистические
отношения, основанные на частной собственности и стихийно-принудительном
разделении труда, - слишком косвенный и запутанный способ присвоения
человеком своих же собственных, общественно развитых сил и способностей.
Реализация объективной взаимозависимости индивидов в их историческом
творчестве переносится на силу внешних вещей (следовательно, руководит ими
как стихийная вещная необходимость), а совокупная производительная сила
человеческого общения представляется таинственным свойством этих вещей,
свойством их собственной жизни и движения. Как говорил Маркс, кажется, что
капиталу так же свойственно приносить прибыль, как дереву - расти. И,
следовательно, деятельность индивида включается в динамику объективного
общественного целого только в форме такого переноса.
Это и есть отчуждение человека от своих собственных общественных
отношений, или "овеществление" этих последних. С точки зрения нашей проблемы
важно, что в его рамках объективное общественное содержание деятельности,
совокупная производительная сила, не зависящая от индивидуальной
ограниченности отдельных людей и от их сознания, кажутся стоящими на стороне
вещей, вещественной формы объективного продукта, а их человечески деятельный
момент - стоящим на стороне сугубо личной формы жизнедеятельности человека,
являющегося таковым (т.е. личностью) лишь в меру своего отличия от вещи и
противоположности ей. Средний термин действительного отношения выпадает, и
получается, что объективное исключает субъективно-деятельное, и наоборот.
Единство объективного и субъективного (как и социального и индивидуального)
распадается - они как бы принадлежат двум различным мирам. И люди, и их
продукты здесь двойственны, двулики. Такова та исторически особая
феноменологическая форма, в которой в обществе выступает связь
самодеятельной активности индивида (его "субъективности") с объективной
логикой общественного целого, опутанная, как мы видим, целым туманом
товарно-фетишистских иллюзий.
При этом во внутреннем мире исторического субъекта развивается
своеобразное явление, которое можно было бы назвать "несчастным сознанием"
(если воспользоваться гегелевским термином) и которое чрезвычайно важно для
понимания внутреннего хода экзистенциалистской мысли.
Если человеческое сознание может быть облечено в псевдоколлективные формы
духовной жизни, стандартизировано в них и жить стереотипными иллюзорными
представлениями, если эти мысли-фетиши, отчуждающие живое сознание человека,
могут скрывать от него его реальное положение в системе общественных
отношений и объективное устройство последних и в то же время быть связанными
в единую рациональную нить социально эффективного и целесообразного
поведения (в смысле его приспособляемости к господствующей социальной
среде), - то каким образом помимо научного социального анализа и практики
массовых движений может общественная реальность обнаруживать себя для такого
конформистского, "довольного собой сознания", проникнутого вещественной и
фетишистской символикой и развитого в устойчивую систему оптимистического
обмана и псевдоразумных верований? Фактическое содержание и логика
общественных отношений, реальное место в них индивида проявляют себя (т.е.
доходят до сознания) тогда лишь косвенно - игрой стихийных событий и сил,
извне и внезапно разрушающих результаты усилий индивидов, прерывающих единую
внутреннюю нить их сознательной жизни. И оказывается, что грубая
вещественная форма, в которой общество регулирует поведение индивидов,
создала для исторически деятельной личности двойной мир существования,
замкнула жизнь ее сознания между двумя противоположными полюсами. Одним из
них является иллюзия рационально и целесообразно устанавливаемых человеком
отношений с другими людьми и своим окружением, другим - стихийное неразумие
и разрушительность материальных сил, развиваемых этими отношениями на деле.
Личность живет как бы в двух различных измерениях: в мире
рационализированной общественной поверхности, внутренне освоенной ее
отчужденным сознанием, и в мире объективных исторических судеб, которые
словно фатально выпадают на ее долю. Связь одного с другим вообще не
выступает, один противоречит другому, и оба - индивиду. Существует тем самым
особый способ, каким социально-историческая реальность проявляет себя в
глазах обыденного сознания людей: пелену над фактическим содержанием их
общественных взаимоотношений им приоткрывают неожиданные и совершенно
иррациональные бедствия и катастрофы - безработица, разорение, кризисы,
истребительные войны, личные злоключения и разочарования, мытарства в
непонятном лабиринте бюрократических и авторитарных организаций и т.п. В
такие моменты под благообразной маской повседневного существования вдруг
обнажается искаженное гримасой лицо истины, дьявольский лик
действительности. Только в этой форме человек узнает об объективной
материальной обусловленности своей деятельности и бытия - как если бы мы
убеждались в существовании закона тяготения лишь в силу падения крыши дома
нам на голову.
И поэтому если человек живет в своем сознании ложью о действительности, а
ее истину (т.е. ее объективное устройство) воспринимает только в форме
внешних, стихийных и иррационально-неожиданных злоключений, то сознание лишь
запутывается, приобретает черты разорванности. Оно разрывается, мечется
между присущим ему извращенно-благонамеренным пониманием действительности и
ощущением темной силы "дьявола", вырастающей из реальных взаимосвязей людей
и обнажающей внутреннюю фальшь существующего - различие между
представлениями человека о самом себе, своем положении в обществе и тем, чем
он является на самом деле, каково его действительное место в системе
общественных отношений. Через эту трещину в сознание смутно начинает
прорываться все то, что общество оставило неисполненным в человеке и
подавило, клубок противоречивых и эмотивно весьма взрывчатых ощущений,
содержащих неудовлетворенность существующим, смутную потребность свободного
развития наличных сил и т.д. И сознание не выдерживает сшибки этих двух
различных измерений, в которых оно вынуждено постоянно жить.
Сознание реагирует массовыми неврозами или мифами спасения, болезнями
духа, нигилистическим пессимизмом или анархическим бунтарством и т.д. и т.п.
Это - "несчастное сознание". Но надо помнить, что это больное, разрывающееся
в страхах и истерических протестах сознание - лишь оборотная сторона, родная
сестра рассудочно-упорядоченного, довольного собой сознания. В попытках
осмысления окружающей действительности и истории оно в изобилии и с
абсолютной естественностью рождает мифы.
***
Самым полным, пожалуй, образом мифотворческая способность "несчастного
сознания" проявилась в формировании и развитии экзистенциализма. Он выполнил
задачу систематизации содержания этого сознания, перевода его душевного
строя и идейных кристаллизаций в термины философских понятий и проблем, в
онтологические и метафизические построения, предполагающие специальную
философскую технику анализа традиционных проблем бытия и сознания,
предметности вообще и субъективности, объекта и субъекта и т.д.
Теперь, после данного выше анализа, нам понятно, почему экзистенциализм
описывает "истинного" человека как нечто вытесняемое "вещами" из своего
исторического мира, почему описывает его индивидуально-творческую сторону
как нечто иррационально-интуитивное, сугубо внутреннее, общественно не
реализуемое. Это - психические комплексы "несчастного сознания",
разочарованного одновременно и в своих рациональных по форме, но ложных по
содержанию представлениях о социальной действительности, и в самой этой
действительности, объективность устройства которой воспринимается им как
нечто пугающее, внечеловеческое. Глазами "несчастного сознания" смотрит
экзистенциализм на отчуждение и овеществление общественных отношений в
буржуазном обществе. Он должен поэтому прийти к выводу, что только в
дообщественном, интимном, дообъективном лежит подлинно человеческое и
индивидуально-творческое. Не случайно над всем экзистенциализмом постоянно
витает идея найти это "идеальное человеческое существование" то ли в
глубоком детстве индивидуального человека, то ли в каких-нибудь примитивных,
неразвитых общественных состояниях, за описаниями которых угадываются
утопически преображенные черты средневековой общины, ремесленного цеха или
даже родовой коммуны. Основным врагом оказывается существование объективной
логики соединенных сил индивидов. Поскольку для "Hecчастного сознания" эта
логика существует, как мы видели, лишь в меру катастрофических и
разрушительных внешних событий (иначе он о ее существовании не знает), то
ход экзистенциалистской мысли примерно следующий.
Развитие и усложнение сил человеческого общения, реальная деятельность
производства объективных продуктов материальной и духовной культуры
обращаются против человека. Что же, тогда долой саму эту материальность
общественного бытия и общественно развитые формы объективного созидания,
всякой реальной деятельности - не в них заключается историческое творчество
и индивидуальное развитие личности, говорит экзистенциалист. "Ад - это
другой", - повторяет герой одной из пьес Сартра, имея в виду общение с
другими людьми, саму их взаимозависимость. В итоге экзистенциализм видит
истинно человеческое содержание творчества только в непроизводственной
деятельности. На этой основе и производится абстракция сферы "человеческих
отношений", внутри которой человек мог бы строить и себя как личность, и
свое социально-историческое бытие на непосредственно межличных связях -
личном взаимовосприятии людей, дружбе, вражде, любви, насилии и т.п. Иными
словами, в рамках таких связей, которые могут быть описаны определенными
феноменологическими структурами и ситуациями сознания, инвариантными по
отношению к реальному содержанию и к его различным социально-историческим
истокам, внутренним причинам и т.д.25 То, что в западной социологии
(особенно американской) имеет прежде всего смысл идеалистической
методологии, неспособности за межличными отношениями и контактами людей
выделить объективные социальные отношения, приобретает в экзистенциализме
принципиальный смысл утопии, противопоставляющей непосредственно личные,
синкретически цельные связи, как единственно человеческие, отношениям
содержательным и тем "вещественным" наслоениям, которые этими последними
привносятся в межличные контакты и которые чисто апологетически
воспроизводятся эмпирической социологией. При этом неважно, реализуется ли
(в глазах экзистенциализма) эта автономная и фактически независимая от
истории сфера "человеческих отношений" в какой-либо особой, отдельной
исторической форме социального бытия (в далеком прошлом или в столь же
далеком будущем) или скрыто проникает изнутри в весь исторический процесс -
во всех случаях лишь внутри нее дан, с точки зрения экзистенциалистов,
интимный смысл человеческого бытия и лишь в ее свете можно выявить
"подлинный" лик личности и характер ее взаимоотношений с обществом и
историей. Сартр называет эти отношения отношениями внутреннего, Ясперс -
коммуникацией, другие - как-нибудь еще, но в общем это и есть то, что всеми
ими называется экзистенцией.
Вместе с тем "несчастное сознание", горько проученное своей верой в
мысли-фетиши, фактической иллюзорностью этих стандартов и стереотипов
мышления, делает и следующий ход, формулируемый экзистенциализмом. Мысли
обманывают нас, стандартизируют наше мышление, отчуждают своей
общезначимостью наше живое сознание и делают нас против нашей воли не только
жертвами, но и пособниками социальной несправедливости, обесчеловечивания
как собственной жизни, так и жизни других людей и народов? Что ж, тогда
долой разум, долой рациональное мышление вообще, скажет "демократ чувства"
(инстинктивно придерживаясь изречения французского сюрреалиста А.Бретона:
"Разум по природе своей буржуазен"). Это и говорят экзистенциалисты, хотя
далеко не все они демократы. Они обращаются к так называемому практическому,
живому сознанию индивида. Отсюда - культ интуиций, рационально не
продуманных порывов и состояний души, стихийно-подсознательного как
единственного источника самостоятельного и свободного исторического
действия, способного дать простор и личному развитию. В социальной теории
они отказываются от специальных орудий научного анализа, исторически
выработанных человечеством. А на освободившееся место приходят утопии и
мифы. Свойственная "несчастному сознанию" антропоморфизация фактических
социальных сил и отношений становится устойчивой методологической схемой
мышления, стержнем построения философского учения.
Этот пункт очень важен, и стоит подробнее рассмотреть, что представляет
собой этот современный антропоморфизм (или современное мифологизирующее
мышление). Само отражение действительности по законам антропоморфной
зависимости представляет собой онтологизацию свойств производства сознания в
определенных условиях. Производя условия жизни, человек производит и
определенное сознание, содержащее не только отражение этих условий, но и
свойства организации своей субъективности, внутренней структуры живого
труда, использующей определенные "смысловые категории", "значения" и т.п.,
которые живым сознанием индивида придаются объектам его потребностей,
инструментам действия, предметам восприятия26. Вот эту часть свойств,
присущих только сознанию как организуемому целому, и можно онтологизировать,
ставя действительность в зависимость от них, что и делается всякой
мифологией. Происходит эта онтологизация или нет, зависит от того, каковы
эти свойства и каково отношение содержащей их живой деятельности к
объективности (оно, как мы показывали, исторически различно). Объекты
социальной действительности кристаллизуют в себе общественно-человеческие
