Однако земские люди, заметив перемену в отношении власти к Земским
соборам, не скрыли при случае, что со своей стороны они дорожат опальным
учреждением. Когда в 1662 г. в смутную пору тяжелого денежного кризиса
московское правительство неоднократно звало на совет московских гостей,
людей гостиной и суконной сотен и черных сотен и слобод, то все эти люди в
числе мер к пресечению кризиса предлагали созвать собор: "То дело всего
государства, всех городов и всех чинов, -- говорили гости и торговые люди,
-- и о том у великаго государя милости просим, чтобы пожаловал великий
государь, указал для того дела взять изо всех чинов на Москве и из городов
лучших людей по 5 человек, а без них нам одним того великаго дела на мере
поставить невозможно". Черные люди просили того же: "О том великаго государя
милости просим, чтобы великий государь указал взять изо всяких чинов и из
городов лучших людей, а без городовых людей о медных деньгах сказать не
уметь, потому что то дело всего государства и всех городов и всяких чинов
людей". Но судьба соборов была уже решена, и великий государь соборов более
не созывал.
После сказанного нами нет надобности много говорить о причинах
прекращения соборов. Служа в XVII в. политическим органом средних классов
московского общества, соборы были сначала в тесном единении с монархом,
который в момент избрания своего сам был излюбленным вождем тех же средних
классов. Дружное соправительство двух родственных политических авторитетов,
царя и собора, продолжалось до того времени, пока верховная власть не
эмансипировалась от сословных влияний и пока вокруг нее не сложилась
придворно-аристократическая бюрократия. При первых же признаках разлада
между земским представительством и "сильными людьми", между нижней и верхней
палатами Земского собора 1648 г., правительственная среда перестает
пользоваться помощью собора и прибегает к другим видам совещаний,
существовавшим издавна в московском обиходе. Земскому собору перестают
доверять, потому что связывают его деятельность с тем "в миру великим
смятением", которое колебало государство в 1648--1650 гг. Власть ищет
дальнейшей опоры уже не в соборах, а в собственных исполнительных органах:
начинается бюрократизация управления, торжествует "приказное" начало,
которому Петр Великий дал полное выражение в своих учреждениях.
Такова была внутренняя причина падения соборов. Не сомневаемся, что
главным виновником перемены правительственного взгляда на соборы был
патриарх Никон. Присутствуя на соборе 1648 г. в сане архимандрита, он сам
видел знаменитый собор; много позднее он выразил свое отрицательное к нему
отношение в очень резкой записке. Во второй половине 1652 г. стал Никон
патриархом. В это время малороссийский вопрос был уже передан на суждение
соборов. Когда же в 1653 г. собор покончил с этим вопросом, новые дела уже
соборам не передавались. Временщик и иерарх в одно и то же время, Никон не
только пас церковь, но ведал и все государство. При его-то власти пришел
конец Земским соборам.
Внутренние затруднения. В деле составления Уложения интересна, между
прочим, та частность, что готовые статьи его обнародовались в виде отдельных
законоположений и приводились в исполнение ранее выхода в свет самого
Уложения, напечатанного только в мае 1649 г. Таким образом, в Москве знали о
результатах законодательных трудов раньше 1649 г. и на многие реформы
смотрели с неодобрением. Те люди, против интересов которых шли реформы,
позволяли себе тихомолком говорить непристойные речи. Но вместе с тем
волнение в Москве было заметно настолько, что на 6 января 1649 г. москвичи
ждали беспорядков. Однако их не было. Любопытно при этом, что недовольные
реформами (много было недовольных прикреплением посадских) считали
виновниками нововведений "старых неприятелей" Морозова и Милославского. Про
них со злобой говорили, что царь Алексей "глядит все изо рта бояр Морозова и
Милославскаго; они всем владеют".
В Москве, однако, дело обошлось благополучно. Но через год (в начале
1650 г.) начались беспорядки во Пскове, а за Псковом взволновался и
Новгород. Бунтовали против бояр (т.е. администрации) и против Морозова с его
"приятелями-немцами". В это время по договору со Швецией правительство
отпускало в Швецию крупные суммы денег и большие запасы хлеба. Вывоз денег и
хлеба за границу народ счел за измену со стороны бояр. "Бояре шлют хлеб и
деньги немцам, а государь того не ведает", -- говорил народ и задерживал "до
государева указу" шведских гонцов с деньгами, а также не давал везти хлеб. В
Новгороде мятеж окончился скоро, но псковские жители волновались гораздо
упорнее. Замечательно, что во всех волнениях начала царствования Алексея
Михайловича преимущественно участвовали промышленные слои населения,
посадские люди. Причину этого, конечно, надо искать в очень тяжелом
положении этих классов в половине XVII в. Во Пскове мятеж принял обширные
размеры и очень острый характер. Местные власти потеряли всякий авторитет.
Псковичи творили насилия и над посланными из Москвы для расследования дела
думными людьми. Тогда в Москве решили в виде острастки употребить против
Пскова военную силу. Кн. Хованский с небольшим отрядом осадил город, но
псковичи не сдавались. В июле 1650 г. озабоченное мятежом московское
правительство решается отправить из Москвы епископа Рафаила Коломенского с
выборными москвичами для увещания мятежников, и это увещание подействовало
лучше войск Хованского. Псковичи послушались и принесли повинную. Как
серьезно смотрело на этот мятеж московское правительство, видно уже из
одного факта созвания по поводу мятежа Земского собора в июле 1650 г.,
постановления которого, впрочем, неизвестны. Вероятно, они отличались
мягкостью. Правительство вообще избегало тогда крутых мер, может быть,
потому, что в то время была везде наклонность к волнениям; ни в одно
царствование не было их так много, как в царствование Алексея Михайловича.
Что волнения тогда были не в одном Пскове и что в Москве было не совсем
спокойно, видно из того, что после собора в Посольский приказ были призваны
московские тяглецы, которые получили здесь инструкции "извещать государя о
всяких людях, которые станут воровские речи говорить".
В таком положении находились дела, когда назревал малороссийский
вопрос. Из-за Малороссии Россия с 1654 г, втянулась в войну с Польшей.
Несмотря на удачу войны, недостаток средств у правительства и плохое
экономическое положение народа скоро дали себя знать. Правительству
приходилось прибегать к экстренным сборам (в 1662 и 1663 гг. собиралась
"пятая" деньга, как бывало при Михаиле Федоровиче), но и их не хватало, и
правительство пробовало сокращать свои расходы. Однако, видя, что все такие
попытки далеко не удовлетворяют желаемой цели, оно попробовало извернуться
из затруднительного положения, произвольно увеличивая ценность ходившей
монеты. В то время своих золотых у нас еще не было, а в обращении были
голландские и немецкие червонцы, причем голландский червонец имел ценность
одного рубля, а серебряный ефимок (талер) ходил от 42 до 50 коп., и,
перечеканивая его в русскую серебряную монету, правительство из ефимка
чеканило 21 алтын и 2 деньги, т.е. около 64 коп., и таким образом на каждом
ефимке выгадывало 15--20 коп. (по словам Котошихина).
В этом, конечно, заключалась уже значительная выгода казне. Но ее
хотели еще увеличить и стали ефимкам придавать ценность рубля; с этой целью
клеймили их; клейменный ефимок везде принимался за рубль, неклейменные же
ефимки ходили по обычной цене 42--50 коп. Такая мера правительства неминуемо
повела к подделкам клейма на ефимках, а это последнее обстоятельство
вызвало, в свою очередь, вздорожание припасов вместе с недоверием к новой
монете. Тогда в 1656 г. боярин Ртищев предложил проект, состоявший в том,
чтобы пустить в оборот, так сказать, металлические ассигнации, -- чеканить
медные деньги одинаковой формы и величины с серебряными и выпускать их по
одной цене с ними. Это шло довольно удачно до 1659 г., за 100 серебряных
коп. давали 104 медных. Затем серебро стало исчезать из обращения, и дело
пошло хуже, так что в 1662 г. за 100 серебряных давали 300--900 медных, а в
1663 г. за 100 серебряных не брали и 1500 медных. Одним словом, здесь
произошла история, аналогичная той, которая 80 лет спустя случилась с Джоном
Ло во Франции. Почему же смелый проект Ртищева, который мог бы оказать
большую помощь московскому правительству, так скоро привел его к кризису?
Беда заключалась не в самом проекте, смелом, но выполнимом, а в
неумении воспользоваться им и в громадных злоупотреблениях. Во-первых, само
правительство слишком щедро выпускало медные деньги и уже тем содействовало
их обесцениванию. По словам Мейерберга, в пять лет выпущено было 20 млн.
рублей -- громадная для того времени сумма. Во-вторых, успеху дела помешали
огромные злоупотребления. Тесть царя, Милославский, без стеснения чеканил
медные деньги и, говорят, начеканил их до 100 тыс. Лица, заведовавшие
чеканкой монеты, из своей меди делали деньги себе и даже позволяли, за
взятки, делать это посторонним людям. Наказания мало помогли делу, потому
что главные виновники и попустители (вроде Милославского) оставались целы.
Рядом с этими злоупотреблениями должностных лиц развилась и тайная подделка
монеты в народе, хотя подделывателей жестоко казнили. Мейерберг говорит,
что, когда он был в Москве, до 400 человек сидело в тюрьме за подделку
монеты (1661 г.); а по свидетельству Котошихина, всего "за те деньги" были
"казнены в те годы смертной казнью больше 7000 человек". Сослано было еще
больше, но зло не прекращалось; даже, говорят, из-за границы везли фальшивые
деньги.
Таковы были причины, обусловившие неудачу московской финансовой
операции. Прежде всего открытое недоверие к медным деньгам появилось в
новоприсоединенной Малороссии, где от московских войск, получавших жалованье
медными деньгами, вовсе не стали брать их. И на Руси проявилось то же самое:
кредиторы, например, требовали от должников уплаты долга серебром и не
хотели брать меди. Появилась с обесценением медных денег страшная
дороговизна, так что многие умирали с голода, как говорит Котошихин, а в то
же время подати увеличивались платежом "пятой деньги" на польскую войну. При
таких обстоятельствах в Москве и других местах заметно стало волнение.
Приписывая вину своего тяжелого положения нелюбимым боярам и обвиняя их в
измене и в дружбе с поляками, в июле 1662 г. народ, знавший о
злоупотреблениях при чеканке монеты, поднял открытый бунт в Москве против
бояр и толпой пошел к царю в Коломенское просить управы на бояр. "Тишайший
царь" Алексей Михайлович лаской успел было успокоить толпу, но ничтожные
случайные обстоятельства раздули волнения снова, и тогда бунтовщики были
усмирены военной силой.
Видя неудачный исход своего предприятия, и без мятежных протестов
правительство решило в 1663 г. отменить медные деньги, стало выдавать войску
жалованье серебром и запретило частным лицам не только производить расчеты
на медные деньги, но даже и держать их у себя;
представлялось на выбор: или самим сливать медные деньги, или в
известный срок представить в казну и получить за каждый рубль медный только
десять денег серебряных, т.е. 1/20 часть первоначального курса. Эта неудачно
окончившаяся операция тяжело отозвалась на благосостоянии народа, очень и
очень многих приведя к полному разорению.
Все волнения середины XVII в., имевшие в основе своей экономическую
неудовлетворенность населения, питали чувство протеста в массах,
способствовали их брожению и подготовили исподволь то громадное движение,
которым завершилась общественная жизнь времени царя Алексея. Мы говорим о
бунте Стеньки Разина. Бунт этот был чрезвычайно силен и серьезен и, кроме
того, значительно отличался от предыдущих волнений. Те имели характер
местный, между тем как бунт Разина имеет уже характер общегосударственной
смуты. Он явился результатом не только неудовлетворительности экономического
положения, как то было в прежних беспорядках, но и результатом недовольства
всем общественным строем. Прежние волнения, как мы знаем, не имели
определенных программ, они просто направлялись против лиц и их
административных злоупотреблений, между тем как разинцы, хотя и не имели
ясно сознанной программы, но шли против "боярства" не только как
администрации, но и как верхнего общественного слоя; государственному строю
они противопоставляли казачий. Точно так же и люди, участвовавшие в
восстании, были не прежней среды: здесь уже не было, как раньше, на первом
плане городское тяглое население. Движение началось в казачестве, затем
передалось крестьянству и, только отчасти, городским людям -- посадским и
низшим служилым людям.
В объяснение причин этого крупного движения мы имеем два мнения,
прекрасно дополняющих друг друга. Это мнения Соловьева и Костомарова
(позднее появился очерк проф. Фирсова).
Во время Алексея Михайловича, говорит Соловьев, не только не
прекратился выход в казаки известной части народонаселения, но, напротив,
число беглых крестьян и холопей, искавших этим путем улучшить свое
положение, еще увеличилось вследствие тяжелого экономического положения
народа. С присоединением Малороссии беглецы направились было туда, но
московское правительство, не желая признавать Украину казацкой страной,
требовало оттуда выдачи бежавших. Таким образом вольной "сиротскою дорогою"
оставалась только дорога на Дон, откуда не было выдачи. Народа на Дону
поэтому все прибывало, а средства пропитания сокращались; в половине XVII в.
выходы из Дона и Днепра, т.е. в Азовское и Черное моря, были закрыты Польшей
и татарами: воевать казакам и "зипунов доставать" стало негде. Впрочем,
оставались еще Волга и Каспийское море, но устье Волги находится в руках
Московского государства, там стоит Астрахань. Однако казачество потянулось к
Волге; но сначала образуются мелкие разбойничьи шайки, приблизительно с 1659
г. Скоро у этих шаек находится способный вождь, и движение, начавшееся в
малых размерах, все расширяется, и из мелких разбойничьих отрядов образуется
огромная шайка, которая прорывается в Каспийское море и там добывает себе
"богатые зипуны". Но возвращение из Каспийского моря на Дон было возможно
только хитростью: надо было мнимой покорностью достать себе пропуск домой,
обязавшись вторично не ходить на море. Этот пропуск дан, но казаки понимают,
что другой раз похода на Каспий им безнаказанно не сделать: после их первой
проделки дорога с Волги в море закрыта для них крепко. Лишась таким образом
последнего выхода, голытьба казацкая опрокидывается тогда внутрь государства
и поднимает с собой низшие слои населения против высших. "Таков смысл
явления, известного в нашей истории под именем бунта Стеньки Разина", --
заключает Соловьев (см.: Ист. Росс., т. XI, гл. I). Надо, однако, заметить,
что его объяснения касаются только казачества и не выясняют тех причин, по
которым казачье движение передавалось и земским людям.
Что касается Костомарова, то последний видит в бунте эпизод исконной
борьбы "двух коренных укладов русского быта, удельно-вечевого и
единодержавного" (в XVII в. их приличнее назвать государственным и
казачьим). Нашествие Стеньки Разина не удалось, потому что казачество
выдохлось, оно не могло стать "новым началом", внести в жизнь что-либо
свежее, не могло, потому что само по себе было "старым укладом" и
подверглось старческому разложению. Надо при этом заметить, что Костомаров
не считает здесь казачество чем-то отдельно существующим, -- для него
казачество не есть общество, образовавшееся вне государственной территории;
для него оно совокупность всех недовольных общественным строем и уходящих из
этого строя на окраины государства. И таких в XVII в. было очень много.
Мастерским, хотя и односторонним обзором внутреннего состояния Московского
государства Костомаров показывает, "что причины побегов, шатаний и вообще
недовольства обычным ходом жизни (т.е. вообще причины появления казачества)
лежал и во внутреннем организме гражданского порядка", и его исследование
достаточно объясняет нам, каким образом казачий бунт стал земским (см.:
Костомаров. "Монографии и исследования", т. II).
Вообще в деле Стеньки Разина необходимо различать эти две стороны:
казачью и земскую. Движение было сперва чисто казачьим и носило характер
"добывания зипунов", т.е. простого, хотя и крупного, разбоя, направленного
против русских и персиян. Вожаком этого движения был Степан Разин,
составивший себе шайку из так называемой "голытьбы". Это были новые казаки,
люди беспокойные, всегда искавшие случая погулять на чужой счет. Число
такого рода "голутвенных" людей на Дону все увеличивалось от прилива беглых
холопей -- крестьян и частью посадских людей из Московского государства. Вот
с такой-то шайкой и стал разбойничать Стенька, сперва на Волге и затем на
берегах Каспийского моря. Разгромив берега Персии, казаки с богатой добычей
воротились в 1669 г. на Волгу, а оттуда направились к Дону, где Разин стал
пользоваться громадным значением, так как слава о его подвигах и богатствах,
награбленных казаками, все более и более распространялась и все сильнее
привлекала к нему голутвенных людей. Перезимовав на Дону, Разин стал
разглашать, что идет против московских бояр, и, действительно, набрав шайку,
летом 1670 г. двинулся на Волгу, уже не с разбоем, а с бунтом. Взяв почти
без боя Астрахань и устроив город по образцу казачьих кругов, атаман
двинулся вверх по Волге и таким образом дошел до Симбирска. Здесь-то стала
подниматься и земщина, повсюду примыкая к казакам на их пути, восставая
против высших классов "за царя против бояр". Крестьяне грабили и убивали
своих помещиков, соединялись в шайки и примыкали к казакам. Возмутились и
приволжские инородцы, так что силы Разина достигли огромных размеров;
казалось, все благоприятствовало его планам взять Нижний и Казань и идти на
Москву, как вдруг его постигла неудача под Симбирском. Стенька потерпел
поражение от князя Барятинского, у которого часть войска была обучена
европейскому строю. Тогда, оставив крестьянские шайки на произвол судьбы,
Разин бежал с казаками на юг и попытался поднять весь Дон, но здесь был
схвачен старыми казаками, всегда бывшими против него, свезен в Москву и
казнен (в 1671 г.). Вскоре было подавлено и земское восстание внутри
государства, хотя крестьяне и холопы продолжали еще некоторое время
волноваться, да в Астрахани еще свирепствовала казацкая шайка под
начальством Васьки Уса. Но и Астрахань сдалась наконец боярину
Милославскому, и главные мятежники были казнены.
Напряжение законодательной деятельности. Теперь уместно будет
возвратиться к обзору законодательной деятельности Алексея Михайловича,
который мы начали оценкой Уложения 1648--1649гг.
Мы уже говорили о значении этого Уложения, бывшего не только сводом
законов, но и реформой, давшей чрезвычайно добросовестный ответ на нужды и
запросы того времени. Оно одно составило бы славу царствования Алексея
Михайловича, но законодательство того времени не остановилось на нем.
Отношения между законодательством и жизнью таковы, что последняя всегда
опережает первое, общественная жизнь всегда ускользает из рамок известного
кодекса. Закон обыкновенно выражает и закрепляет собой один момент в течении
государственной жизни и общественных отношений, между тем как жизнь
непрестанно развивается и усложняется, с каждой новой минутой требует новых
законодательных определений и упраздняет частности в законодательстве,
словом, отражается на нем. Чем содержательнее жизнь, чем быстрее она
прогрессирует, тем скорее и глубже совершаются изменения в законодательстве,
и наоборот, чем больше застоя в жизни, тем неподвижнее законодательство.
XVII век далеко не был временем застоя. Со времени Алексея Михайловича уже
резкими чертами отмечается начало преобразовательного периода в жизни
Московского государства, является сознательное стремление к преобразованию
начал нашей жизни, чего не было еще при Михаиле Федоровиче, когда
правительство строило государство по старым досмутным образцам. Общество
жило напряженно, и эта напряженность жизни очень скоро отозвалась на
Уложении тем, что оно стало отставать от жизни и требовало изменений и
дополнений. И вот, начиная с 1649 г. и вплоть до эпохи Петра Великого,
появляется множество так называемых Новоуказных статей, вносивших в Уложение
необходимые поправки и дополнения. Полное собрание законов, составленное
Сперанским, задавшимся мыслью вместить в него все указы правительства, но не
достигшим этой цели, за время с 1649 по 1675 г. вмещает 600 с лишком указных
статей, за время Федора Алексеевича -- около 300, а о 1682 по 1690 г. (т.е.
до единодержавия Петра) -- до 625. В сумме это составляет до 1535 указов,
дополняющих Уложение.
Большинство их имело характер частных указов -- указов на случай,
возникших путем дьячих докладов в Боярскую думу, но среди этих частных
постановлений встречаются часто, уже при Алексее Михайловиче, довольно
обширные и развитые законоположения общего характера, которые служат
несомненным свидетельством быстрого государственного роста.
Из таких общих законоположений, носящих характер отдельного кодекса
постановлений относительно одной какой-нибудь сферы народной жизни,
замечательны следующие:
1) Указ о таможенных пошлинах с товаров, возникший из челобитья
торговых людей. Надо сказать, что в Московском государстве было
замечательное разнообразие торговых пошлин. Товары при их передвижении много
раз подвергались подробной оценке и оплачивались пошлинами. Купец платил
повсюду: с него брали явочную пошлину, езжую, мыт и т. п. И вот в XVII в.
правительство стремится свести эти пошлины к немногим видам. Значительная
соляная пошлина 1646 г., обязанная своим происхождением любимцу царя Алексея
-- Морозову, является подобной попыткой, имевшей своим результатом
неудовольствие народа против ее виновника. Попыткой, аналогичной
вышеупомянутой, представляется указ 1653 г. о "взимании таможенных пошлин с
товаров в Москве и городах с показаниями, по сколько взять и с каких
товаров" (Полн. собр. зак., т. 1, No 107).
2) Такое стремление к упрощению пошлин сказалось и в "Уставной грамоте"
30 апреля 1654 г., трактующей об откупных злоупотреблениях, и в ограничении
некоторых
пошлин, особенно приезжей, причем последняя заменялась известным
процентом с каждого рубля оценки товара (Полн. собр. зак., 1, No 122).
3) В известном "Новоторговом уставе" 1667 г. (Полн. собр. зак., 1, No
408), заменившем все торговые сборы прежнего времени одним сбором десяти
денег с рубля, с особенной ясностью отражается вышеупомянутое желание
правительства: вновь учрежденную пошлину в 10 денег постановлено было
взимать с продавца при продаже товара; но в случае, если он заплатил часть
ее раньше при покупке товара, он уплачивал при продаже его только то, что
оставалось до 10 денег. Новоторговый устав, состоящий из 101 статьи (94 ст.+
7 дополнительных), представляет собой
целое законодательство о торговле. В нем очень подробно разработаны
правила относительно торговли русских купцов с другими государствами и
торговли иностранцев в Московском государстве. Иностранцам была запрещена,
между прочим, розничная торговля, продавать же оптом они могли только
московским купцам и купцам тех городов, где они сами торговали. Этим,
конечно, старались провести товар через возможно большее количество рук и
тем способствовать таможенным выгодам казны. Кроме положений собственно о
торговле Новоторговый устав старается обеспечить торговых людей от судебной
волокиты и вообще от злоупотреблений администрации.
Все вышеприведенные новоуказные статьи имели в виду торговое и
промышленное население и были, весьма вероятно, в некоторой связи с
волнениями первой половины царствования Алексея Михайловича.
4) Более общим значением обладают "Новоуказные статьи о татебных,
разбойных и убийственных делах" (ПСЗ, 1, No 431), изданные в январе 1669 г.
и представляющие собой переработку и дополнение XXI и XXII глав Уложения
(XXI гл. "О разбойных и татебных делах" и XXII гл. "О смертной казни и
наказаниях"). Уголовное законодательство Московского государства сказало
здесь свое последнее слово. К 130 статьям Уложения уголовного характера
здесь оно прибавило 128 статей, из которых часть есть не что иное, как
повторение предыдущего, другая же часть представляет переработку и
дополнение действовавшего кодекса.
В обзоре законодательной деятельности Алексея Михайловича необходимо
упомянуть еще об изданиях так называемой Кормчей книги, или Номоканона. Этим
именем называются памятники греческого церковного права, заключающие в себе
постановления византийских императоров и церкви относительно церковного
управления и суда. Греческие Номоканоны, возникавшие в Греции с XI в., очень
рано (по мнению А. С. Павлова, еще в XI в.) перешли в славянских переводах
на Русь и получили у нас силу закона в церковных делах. На Руси они
дополнялись позднейшими церковными постановлениями и светскими русскими
законами (например, к ним прибавлялась в полном составе "Русская Правда").
Эти последние дополнения светского характера вызывались необходимостью для
духовенства следить за развитием нашего законодательства по делам уголовным
и особенно государственным, так как духовенство имело право судить
население, жившее на его землях, и часто призывалось на совет к государям по
делам светским.
В свою очередь, и светская власть нуждалась в знании Номоканона
благодаря тому, что вошедшие в Номоканон постановления византийских
императоров имели на Руси силу действующего права. Известные под именем
градских законов, эти постановления применялись у нас в сфере светского суда
и были приняты как источник при составлении Уложения. В 1654 г. царь Алексей
Михайлович разослал для руководства воеводам выписки из этих градских
законов, находящихся в Кормчей книге. Таково было значение Номоканона в
древней Руси.
При Алексее Михайловиче в первый раз Кормчая была издана патриархом
Иосифом в 1650 г.; но в 1653 г. это издание было исправлено Никоном, который
нашел нужным прибавить к прежней Кормчей некоторые статьи, которых ранее не
было; между прочим, им была прибавлена так называемая "Donatio Constantini",
та самая подложная грамота Константина Великого, которой папы старались
оправдать свою светскую власть. Подобная прибавка была сделана Никоном,
конечно, в видах большего возвышения патриаршей власти.
Из нашего беглого обзора видно, какой плодовитостью отличалась
законодательная деятельность времени Алексея Михайловича. Хотя эта
деятельность и была одушевлена искренним желанием народной пользы и,
постоянно прислушиваясь к земским челобитьям, давала по мере возможности
благоприятные ответы на них, тем не менее она не успокаивала государства,
прямым доказательством чего служат частые бунты и беспорядки в продолжение
всего царствования.
