Смута в Московском государстве 13 страница

поместий и вотчин за нами нет никаких, службы твои государевы служим на

Москве и в иных городах ежегод беспрестанно и от беспрестанных служб и от

пятинныя деньги, что мы давали тебе в смоленскую службу ратным и всяким

служилым людям на подмогу, многие из нас оскудели и обнищали до конца. А

будучи мы на твоих службах в Москве и в иных городах сбираем твою государеву

казну за крестным целованием с великою прибылью, -- где сбиралось при

прежних государях и при тебе в прежние годы сот по пяти и по шести, теперь

сбирается с нас и со всей земли нами же тысяч по пяти и по шести и больше, а

торжишки у нас стали гораздо худы, потому что всякие наши торжишки на Москве

и в других городах отняли многие иноземцы немцы и кизильбашцы (персияне)".

Одинаково интересна и "сказка" самых мелких -- черных сотен людей:

"Мы, сироты твои, черных сотен и слобод сотские и старостишки и все

тяглые людишки, ныне грехом своим оскудели и обнищали от великих пожаров и

от пятинных денег и от даточных людей, от подвод, что мы, сироты твои,

давали тебе государю в смоленскую службу (в 1632--33 гг.) и от поворотных (с

ворот двора) денег от городового землянаго дела и от твоих государевых

великих податей, и от многих целовальнич (выборных) служб, которыя мы,

сироты, в твоих государевых, в разных службах на Москве служим с гостьми и

опричь гостей. И от тое великия бедности многие тяглые людишки из сотен и из

слобод разбрелися розно и дворишки свои мечут" (Собр. гос. гр. и дог. III,

No 113). Такие картины были недалеки от правды и не составляли большой

новости для правительства. Жить было действительно трудно: государство

требовало очень больших жертв, обстоятельства не дозволяли сколько-нибудь

разживиться, разбогатеть. Недовольное своим экономическим положением

общество ищет причин своего разорения и, находя их в том или другом, бьет

челом государю об их устранении.

Рассматривая массу частных и коллективных челобитий середины XVII в.,

мы узнаем, чем особенно тяготилась, против чего вооружилась земщина.

Служилые люди жаловались на тяжесть и неравномерность распределения

служебных обязанностей между московскими и городскими людьми. Кроме того,

они были недовольны своим отношением к крестьянству: крестьяне продолжали

выбегать из-за них, и отыскивать их было трудно, несмотря на то что при

Михаиле Федоровиче была установлена для беглых десятилетняя давность;

крупные землевладельцы часто переманивали к себе крестьян, результатом чего

являлось неудовольствие дворянства против бояр и духовенства. Одним из

пунктов недовольства дворян против духовенства было еще то, что последнее

прибирало к рукам земли служилых людей, несмотря за запрещение 1584 г., а

между тем с выходом этих земель из службы последняя падала все тяжелее и

тяжелее на остальную массу служилых земель. Итак, облегчение служб и более

верное обеспечение за собой крестьянского труда -- вот заботы служилого

сословия.

Тяглые люди жаловались на тяжесть податей, которые действительно

большим бременем ложились на них; особенно плохо приходилось им от сбора

пятинной деньги, которая их вконец разоряла. Такого рода тяжелые подати

вызвали бегство тяглецов из общины, последняя же, в силу круговой поруки,

должна была платить и за выбывших членов. Для подобных беглых людей всегда

был готов приют в боярских и монастырских владениях, где существовали целые

промышленные слободы, -- и беглые закладывались за беломестцев и, обходя

таким путем закон, освобождались от податей и повинностей. Вышеназванные

слободы, конкурируя в торговле и промыслах с тяглыми общинами, еще более

подрывали благосостояние последних. Не ограничиваясь этим, беломестцы

вторгались даже в самые слободы и посады, покупая там дворы и таким образом

обеляя их (т.е. освобождая их от платежа податей). Итак, тяжесть податей и

конкуренция в промыслах были главным злом для посада, который и стремился

замкнуться так, чтобы выход из общины и вход в нее были закрыты, а затем

желал облегчить свою податную тягость. Мы уже видели, что собственно

торговые люди имели еще новую неприятность в виде конкуренции иностранцев.

Вообще же все классы страдали одинаково от воеводских насилий и

приказной волокиты.

Таково было к тому времени, когда умер Михаил Федорович, положение

общества, поборовшего смуту и успевшего избавить государство от распада.

 

Время царя Алексея Михайловича (1645-1676)

 

В 1645 г. скончался царь Михаил Федорович, а через месяц умерла и жена

его, так что Алексей Михайлович остался сиротой. Ему было всего 16 лет, и,

конечно, он не самостоятельно начал свое замечательное царствование;

первые три года государством правил его воспитатель Борис Иванович

Морозов. Морозов был человек несомненно способный, но, как умно выразился

Соловьев, "не умевший возвыситься до того, чтобы не быть временщиком". Три

года продолжалось его "время", время лучшее, чем при Салтыковых, но все-таки

темное.

На бедную, еще слабую средствами Русь при Алексее Михайловиче

обстоятельства наложили столько государственных задач, поставили столько

вопросов, требовавших немедленно ответа,   что невольно удивляешься

исторической содержательности царствования Алексея Михайловича.

Прежде всего внутреннее неудовлетворительное положение государства

ставило правительству много задач юридических и экономических; выражаясь в

челобитьях и волнениях (т.е. пользуясь как законными, так и незаконными

путями), -- причем волнения доходили до размеров разинского бунта, -- они

вызвали усиленную законодательную деятельность, напряженность которой нас

положительно удивляет. Эта деятельность выразилась в Уложении, в

Новоторговом уставе, в издании Кормчей книги и, наконец, в массе частных

законоположений.

Рядом с крупными вопросами юридическими и экономическими поднялись

вопросы религиозно-нравственные; вопрос об исправлении книг и обрядов,

перейдя на почву догмата, окончился, как известно, расколом и вместе с тем

сплелся с вопросом о культурных заимствованиях. Рядом с этим встал вопрос об

отношении церкви к государству, ясно проглядывавший в деле Никона, в

отношениях последнего к царю.

Кроме внутренних вопросов; назрел и внешний политический вопрос,

исторически очень важный, -- вопрос о Малороссии. С ее присоединением

начался процесс присоединения к Руси отпавших от нее волостей, и

присоединение Малороссии, таким образом, было первым шагом со стороны Москвы

в деле ее исторической миссии, к тому же шагом удачным. До сих пор Литва и

Польша играли в отношении Руси наступательную роль; с этих пор она переходит

к Москве.

Со всеми этими задачами Москва, еще слабая, еще не готовая к их

решению, однако, справлялась: государство, на долю которого приходилось

столько труда, не падало, а росло и крепло, и в 1676 г. оно было совсем

иным, чем в 1645 г.: оно стало гораздо крепче как в отношении политического

строя, так и в отношении благосостояния.

Только признанием за Московским государством способности к исторической

жизни и развитию можно объяснить общие причины этого явления. Это был

здоровый организм, имевший свои исторические традиции и упорно

преследовавший сотнями лет свой цели.

 

Внутренняя деятельность правительства Алексея Михайловича

 

Первые годы царствования и Соборное Уложение. Князь Яков Долгорукий,

человек, помнивший время Алексея Михайловича, говорил Петру Великому:

"Государь, в ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения достоин.

Главные дела государей -- три: первое -- внутренняя расправа и главное дело

ваше есть правосудие; в сем отец твой больше нежели ты сделал". Эти слова

показывают, какое высокое мнение сложилось у ближайших потомков "гораздо

тихаго" царя о его законодательной деятельности: его ставили даже выше Петра, хотя последний в наших глазах своими реформами и перерос отца.

К сожалению, вышеприведенные слова Долгорукого не могут быть относимы к

первым трем годам царствования Алексея Михайловича, когда дела государства

находились в руках вышеупомянутого Морозова: будучи опытным администратором,

Морозов не любил забывать себя и свою родню и часто общие интересы приносил

в жертву своим выгодам. Как дядька Алексея Михайловича, он пользовался

большим влиянием на него и большой его любовью. Имея в виду обеспечить свое

положение, он отстраняет родню покойной царицы и окружает молодого царя

"своими". Далее, в 1648 г., временщик роднится с царем, женясь на

Милославской, сестре государевой жены. В свою очередь, опираясь на родство с

царем и на расположение Морозова, царский тесть Илья Данилович Милославский,

человек в высшей степени корыстный, старался заместить важнейшие

государственные должности своими не менее корыстолюбивыми, чем он,

родственниками. Между последними особую ненависть народа навлекли на себя

своим лихоимством начальник Пушкарского приказа Траханиотов и судья Земского

приказа Леонтий Плещеев, действовавшие во имя одной и той же цели слишком

уже явно и грубо. В начале июня 1648 г. это вызвало общий ропот в Москве,

случайно перешедший в открытое волнение. Царь лично успокоил народ, обещая

ему правосудие, и вместе с тем нашел нужным отослать Морозова из Москвы в

Кириллов монастырь, а Траханиотов и Плещеев были казнены. В связи с

московскими волнениями летом, в июле, произошли беспорядки в Сольвычегодске,

в Устюге и во многих других городах; везде они направлялись против

администрации.

Вскоре после московских беспорядков правительство решило приступить к

составлению законодательного кодекса. Это решение невольно связывается в

нашем представлении с беспорядками: такой давно не виданный факт, как

открытый беспорядок в Москве, конечно, настойчивее и яснее всего показал

необходимость улучшений в деле суда и законодательства. Так понимал дело и

патриарх Никон;

он говорил, между прочим, следующее: "Всем ведомо, что собор был (об

Уложении) не по воле, боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не

истинныя правды ради". Что в то время, т.е. в 1648--1649 гг., в Москве

действительно чувствовали себя неспокойно, есть много намеков. В начале 1649

г. один из московских посадских, Савинка Корепин, осмелился даже утверждать,

что Морозов и Милославский не сослали князя Черкасского, "боясь нас (т.е.

народа), для того, что весь мир качается".

Необходимость улучшений в деле суда и законодательства чувствовалась на

каждом шагу, каждую минуту -- и правительством и народом. О ней говорила вся

жизнь, и вопросом праздного любопытства кажется вопрос о том, когда было

подано челобитье о составлении кодекса, о котором (челобитье) упоминается в

предисловии к Уложению (этим вопросом много занимается Загоскин, один из

видных исследователей Уложения). Причины, заставлявшие желать пересмотра

законодательства, были двояки. Прежде всего, была потребность кодификации

законодательного материала, чрезвычайно беспорядочного и случайного. С конца

XV в. (1497 г.) Московское государство управлялось Судебником Ивана III,

частными царскими Указами и, наконец, обычаем, "пошлиною" государственной и

земской. Судебник был преимущественно законодательством о суде и лишь

мимоходом касался вопросов государственного устройства и управления. Пробелы

в нем постоянно пополнялись частными указами. Накопление их после Судебника

повело к составлению второго Судебника, "царского" (1550 г.). Но и царский

Судебник очень скоро стал нуждаться в дополнениях и потому дополнялся

частными указами на разные случаи. Эти указы называются часто

"дополнительными статьями к Судебнику". Они собирались в приказах (каждый

приказ собирал статьи по своему роду дел) и затем записывались в "Указных

книгах". Указной книгой приказные люди руководились в своей административной

или судебной практике; для них указ, данный на какой-нибудь отдельный

случай, становился прецедентом во всех подобных случаях и таким образом

обращался в закон. Такого рода отдельных законоположений, иногда

противоречащих друг другу, к половине XVII в. набралось огромное число.

Отсутствие системы и противоречия, с одной стороны, затрудняли

администрацию, ас другой -- позволяли ей злоупотреблять законом. Народ же,

лишенный возможности знать закон, много терпел от произвола и "неправедных

судов". В XVII столетии в общественном сознании ясна уже потребность свести

законодательство в одно целое, дать ему ясные формулы, освободить его от

балласта и вместо массы отдельных законов иметь один кодекс.

Но не только кодекс был тогда нужен. Мы видели, что после смуты при

Михаиле Федоровиче борьба с результатами этой смуты -- экономическим

расстройством и деморализацией -- была неудачна. В XVII в. все

обстоятельства общественной жизни вызывали общую неудовлетворенность: каждый

слой населения имел свои pia desideria и ни один из них не был доволен своим

положением. Масса челобитий того времени ясно показывает нам, что не частные

факты беспокоили просителей, а что чувствовалась нужда в пересоздании общих

руководящих норм общественной жизни. Просили не подтверждения и свода старых

законов, которые не облегчали жизни, а их пересмотра и исправления сообразно

новым требованиям жизни, -- была необходимость реформ.

К делу составления кодекса были привлечены выборные люди, съехавшиеся

на собор из 130 (если не более) городов. Среди выборных насчитывалось до 150

служилых и до 100 тяглых людей. Московских же дворян и придворных чинов на

соборе было сравнительно мало, потому что от них теперь потребовали также

выборных, а не допустили их, как прежде допускали, поголовно. Дума и

освященный собор участвовали в полном своем составе. По полноте

представительства этот собор можно назвать одним из удачнейших. (Мы помним,

что на соборе 1613г. участвовали представители только 50 городов). Этим

выборным людям новое Уложение было "чтено", как выражается предисловие

нового кодекса.

Рассматривая этот кодекс или, как его называли, "Уложение", мы

замечаем, что это, во-первых, не Судебник, т.е. не законодательство

исключительно о суде, а кодекс всех законодательных норм, выражение

действующего права государственного, гражданского и уголовного. Состоя из 25

глав и почти тысячи статей, Уложение обнимает собой все сферы

государственной жизни. Это был свод законов, составленный из старых русских

постановлений с помощью права византийского и литовского.

Во-вторых, Уложение представляет собой не механический свод старого

материала, а его переработку; оно содержит в себе многие новые

законоположения, и когда мы всматриваемся в характер их и соображаем их с

положением тогдашнего общества, то замечаем, что новые статьи Уложения не

всегда служат дополнением или исправлением частностей прежнего

законодательства; они, напротив, часто имеют характер крупных общественных

реформ и служат ответом на общественные нужды того времени.

Так, Уложение отменяет урочные лета для сыска беглых крестьян и тем

окончательно прикрепляет их к земле. Отвечая этим настоятельной нужде

служилого сословия, Уложение проводит тем самым крупную реформу одной из

сторон общественной жизни.

Далее, оно запрещает духовенству приобретать вотчины. Еще в XVI в. шла

борьба против права духовенства приобретать земли и владеть вотчинами. На

это право боярство да и все служилые люди смотрели с большим удовольствием.

И вот сперва в 1580 г. было запрещено вотчинникам передавать свои вотчины во

владение духовенства по завещанию "на помин души", а в 1584 г. были

запрещены и прочие виды приобретения духовенством земель. Но духовенство,

обходя эти постановления, продолжало собирать значительные земли в своих

руках. Неудовольствие на это служилого сословия прорывается в XVII в. массой

челобитных, направленных против землевладельческих привилегий и

злоупотреблений духовенства вообще и монастырей в частности. Уложение

удовлетворяет этим челобитьям, запрещая как духовным лицам, так и духовным

учреждениям приобретать вотчины вновь (но прежде приобретенные отобраны не

были). Вторым пунктом неудовольствия против духовенства были различные

судебные привилегии. И здесь новый законодательный сборник удовлетворил

желанию населения: им учреждается Монастырский приказ, которому с этих пор

делается подсудным в общем порядке духовное сословие, и ограничиваются

прочие судебные льготы духовенства.

Далее, Уложение впервые со всей последовательностью закрепляет и

обособляет посадское население, обращая его в замкнутый класс: так посадские

становятся прикрепленными к посаду. Из посада теперь нельзя уйти, зато и в

посад нельзя войти никому постороннему и чуждому тяглой общине.

Исследователи замечали, конечно, тесную связь между всеми этими

реформами и обычными жалобами земщины в первой половине XVII столетия, но

недавно только в научное сознание вошла идея о том, что выборным людям

пришлось не только "слушать" Уложение, но и самим выработать его. По

ближайшему рассмотрению оказывается, что все крупнейшие новизны Уложения

возникли по коллективным челобитьям выборных людей, по их инициативе, что

выборные принимали участие в составлении и таких частей Уложения, которые

существенно их интересов не касались. Словом, оказывается, что, во-первых,

работы по Уложению вышли за пределы простой кодификации, и, во-вторых, что

реформы, проведенные в Уложении, основывались на челобитьях выборных и

проведены к тому же согласно с духом челобитий.

Здесь-то и кроется значение Земского собора 1648-- 1649 гг.: насколько

Уложение было реформой общественной, настолько оно в своей программе и

направлении вышло из земских челобитий и программ. В нем служилые классы

достигли большего, чем прежде, обладания крестьянским трудом и успели

остановить дальнейший выход вотчин из служилого оборота. Тяглые посадские

общины успели добиться обособления и защищали себя от вторжения в посад

высших классов и от уклонений от тягла со стороны своих членов. Посадские

люди этим самым достигли облегчения тягла, по крайней мере в будущем. Вообще

же вся земщина достигла некоторых улучшений в деле суда с боярством и

духовенством и в отношениях к администрации. Торговые люди на том же соборе

значительно ослабили конкуренцию иностранных купцов через уничтожение

некоторых их льгот. Таким образом, велико ли было значение выборных 1648 г.,

решить нетрудно: если судить по результатам их деятельности, оно было очень

велико.

Политическое значение момента. Такова была победа средних классов на

соборе 1648 г. От нового закона они выигрывали, а проигрывали их житейские

соперники, стоявшие наверху и внизу тогдашней социальной лестницы. Как в

1612--1613 гг. средние слои общества возобладали благодаря своей внутренней

солидарности и превосходству сил, так в 1648 г. они достигли успеха

благодаря единству настроения и действия и численному преобладанию на

соборе. И все участники "великого земского дела", каким было составление

Уложения, понимали важность минуты. Одних она радовала: те, в чью пользу

совершалась реформа, находили, что наступает торжество справедливости.

"Нынеча государь милостив, сильных из царства выводит, -- писал один

дворянин другому, -- и ты, государь, насильства не заводи, чтобы мир не

поведал!" Некоторые даже находили, что следует идти далее по намеченному

пути перемен. Так, курские служилые люди были недовольны своим выборным на

соборе Малышевым и "шумели" на него, по одному выражению, за то, что "у

государева у Соборного уложенья по челобитью земских людей не против всех

статей государев указ учинен", а по другому выражению, за то, что "он на

Москве розных их прихотей в Уложенье не исполнил". Но если одни хотели еще

больше, чем получили, то другим и то, что было сделано, казалось дурным и

зловещим. Закладчики, взятые из льготной частной зависимости в тяжелое

государево тягло, мрачно говорили, что "ходить нам по колено в крови". По их

мнению, общество переживало прямую смуту ("мир весь качается"), и

обездоленной Уложением массе можно было покуситься на открытое насилие

против угнетателей, потому что этой массы будто бы все боялись. Не одно

простонародье думало таким образом. Патриарх Никон подвергал резкой критике

Уложение, называя его "проклятою" и беззаконною книгой. По его взгляду, оно

составлено "человеком прегордым", князем Одоевским несоответственно царскому

указанию и передано Земскому собору из боязни пред мятежным "миром". Он

писал: "То всем ведомо, что собор был не по воли, боязни ради и междоусобия

от всех черных людей, а не истинныя правды ради". Разумеется, Никона

волновали иные чувства, чем боярских закладчиков, в большой записке он

доказывал, что первоначальные намерения государя заключались в том, чтобы

просто собрать старые законы "ни в чем же отменно" и преподать их светскому

обществу, а не патриарху и не церковным людям. Обманом же "ложнаго

законодавца" Одоевского и междоусобием от всех черных людей вышел "указ тот

же патриарху со стрельцом и с мужиком" и были допущены вопиющие нарушения

имущественных и судебных льгот духовенства в новых законах, испрошенных

земскими людьми. Поэтому Никон не признавал законности Уложения и не раз

просил государя Уложение "отставить", т.е. отменить. Таково было отношение к

собору и его Уложенной книге у самого яркого представителя и тогдашней

иерархии. Можем быть уверены, что ему сочувствовали и прочие; реформа

Уложения колебала самый принцип независимости и особенности церковного строя

и подчиняла церковные лица и владения общегосударственному суду; мало того,

она больно затрагивала хозяйственные интересы церковных землевладельцев.

Сочувствия к ней в духовенстве быть не могло, как не могло быть и сочувствия

к самому Земскому собору, который провел реформу. Боярство также не имело

основания одобрять соборную практику 1648 г. В середине XVII столетия из

рассеянных смутой остатков старого боярства как княжеского происхождения,

так и с более простым "отечеством" успела сложиться новая аристократия

придворно-бюрократического характера. Не питая никаких политических

притязаний, это боярство приняло "приказный" характер, обратилось в

чиновничество и, как мы видели, повело управление мимо соборов. Хотя новые

бояре и их помощники, дьяки, сами происходили из рядового дворянства, а

иногда и ниже, тем не менее у них был свой гонор и большое стремление

наследовать не только земли старого боярства, но и землевладельческие льготы

старого типа, когда-то характеризовавшие собой удельно-княжеские владения.

Обработанные И. Е. Забелиным документы вотчин знаменитого Б. И. Морозова

вводят нас в точное разумение тех чисто государственных приемов управления,

какие существовали во "дворе" и в "приказах" Морозова. Вот эта-то широта

хозяйственного размаха, поддерживаемая льготами и фактической

безответственностью во всем, и послужила предметом жалоб со стороны

мелкопоместного служилого люда и горожан. Уложение проводило начало общего

равенства перед законом и властью ("чтобы Московскаго государства всяких

чинов людям, от большаго и до меньшаго чину, суд и расправа была во всяких

делех всем ровна") и этим становилось против московского боярства и

дьячества за мелкую сошку провинциальных миров. Притязания этой сошки

охранить себя посредством соборных челобитий от обид насильников московская

администрация свысока называла "шумом" и "разными прихотьми", а шумевших --

"озорниками". Тенденция Уложения и челобитья соборных людей никак не могли

нравиться московской и боярской и дьяческой бюрократии.

Так, с ясностью обнаруживается, что созванный для умирения страны собор

1648 г. повел к разладу и неудовольствиям в московском обществе. Достигшие

своей цели соборные представители провинциального общества восстановили

против себя сильных людей и крепостную массу. Если последняя, не мирясь с

прикреплением к тяглу и к помещику, стала протестовать "гилем" (т.е.

беспорядками) и выходом на Дон, подготовляя там разиновщину, -- то

общественная вершина избрала легальный путь действий и привела правительство

к полному прекращению Земских соборов.

Земский собор 1648 г. был самым полным, самым деятельным и самым

влиятельным из соборов при новой династии. Почетно поставленные и

обеспеченные казной на все времена работ в Москве, выборные люди

привлекались иногда в ряды московской администрации не только для отдельных

поручений, но и на должности по местному и центральному управлению. Им

вместе с внешним почетом оказывалось и доверие. Но в то же время в

обстоятельствах собора 1648 г. крылись уже причины быстрой развязки, конца

соборов. Конец этот пришел так нежданно, что позднейшему наблюдателю он

может показаться как бы переворотом в правительственной системе.

После собора об Уложении в Москве были еще соборы в 1650, 1651 и 1653

гг. Первый из них занимался вопросом об умиротворении Пскова, где тогда шло

очень острое брожение. Два последних были посвящены вопросу о присоединении

Малороссии. Последнее заседание собора 1653 г. происходило 1 октября, и

более соборы в Москве не созывались. Можно думать, что от них московское

правительство отказалось сознательно. После 1653 г., в тех случаях, когда

признавалось необходимым обратиться к мнениям сведущих людей, в Москве

созывали на совет уже не "всех чинов выборных людей", а представителей

только того сословия, которое было всего ближе к данному делу. Так, в 1660,

1662--1663 гг. шли совещания бояр с гостями и тяглыми людьми г. Москвы по

поводу денежного и экономического кризиса. В 1672 г. в Посольском приказе

высшее московское купечество было привлечено к обсуждению армянского торга

шелком; в 1676 г. тот же вопрос был предложен гостям в Ответной палате. В

1681--1682 гг. в Москве были две односословные комиссии: одна, служилая,

занималась вопросами военной организации, другая, тяглая, -- вопросами

податного обложения; обе были под руководством одного представителя, князя

В. В. Голицына, но ни разу не соединились в одну палату выборных. Только

однажды члены служилой комиссии вместе с освященным собором и думой

составили общее заседание для торжественной отмены местничества; но это,

конечно, не был Земский собор в том смысле, как мы условились понимать этот

термин. Прибегая к совету с экспертами в тех делах, где требовались

специальные сведения, московская власть в общих делах, хотя бы и большой

государственной важности, довольствовалась "собором" властей и бояр. Так, в

1673 и 1679 гг. экстренные денежные сборы ввиду войны с турками были

назначены приговорами освященного сбора и думы. Ранее же такие сборы

назначались неизменно Земскими соборами. Словом, после 1653 г. московское

правительство систематически стало заменять соборы другими видами совещаний,

на которые ему указывала традиция. Мы видели, что и комиссия сведущих людей

при Боярской думе, и "соборы" властей и бояр существовали еще до смутного

времени и были освящены еще большей давностью, чем выборные "советы всей

земли". Признав последние нежелательными, легко обратились к первым, видя в

них не меньше смысла, но больше удобств и безопасности.