удельной аристократии. Правда, она не была истреблена "всеродно", поголовно:
вряд ли это и входило в политику Грозного, как склонны думать некоторые
ученые; но состав ее значительно поредел, и спаслись от погибели только те,
которые умели показаться Грозному политически безвредными, как Мстиславский
с его зятем "великим князем" Симеоном Бекбулатовичем, или же умели, как
некоторые князья -- Скопины, Шуйские, Пронские, Сицкие, Трубецкие, Темкины,
-- заслужить честь быть принятыми на службу в опричнину. Политическое
значение класса было бесповоротно уничтожено, и в этом заключался успех
политики Грозного. Тотчас после его смерти сбылось то, чего при нем так
боялись бояре-княжата: ими стали владеть Захарьины да Годуновы. К этим
простым боярским семьям перешло первенство во дворце от круга людей высшей
породы, разбитого опричниной.
Но это было лишь одно из последствий опричнины. Другое заключалось в
необыкновенно энергичной мобилизации землевладения, руководимой
правительством. Опричнина массами передвигала служилых людей с одних земель
на другие; земли меняли хозяев не только в том смысле, что вместо одного
помещика приходил другой, но и в том, что дворцовая или монастырская земля
обращалась в поместную раздачу, а вотчина князя или поместье сына боярского
отписывалось на государя. Происходил как бы общий пересмотр и общая
перетасовка владельческих прав. Результаты этой операции имели бесспорную
важность для правительства, хотя были неудобны и тяжелы для населения.
Ликвидируя в опричнине старые поземельные отношения, завещанные удельным
временем, правительство Грозного взамен их везде водворяло однообразные
порядки, крепко связывавшие право землевладения с обязательной службой. Это
требовали и политические виды самого Грозного и интересы, более общие,
государственной обороны. Стараясь о том, чтобы разместить на землях, взятых
в опричнину, "опришнинских" служилых людей, Грозный сводил с этих земель их
старых служилых владельцев, не попавших в опричнину, но в то же время он
должен был подумать и о том, чтобы не оставить без земель и этих последних.
Они устраивались в "земщине" и размешались в таких местностях, которые
нуждались в военном населении. Политические соображения Грозного прогоняли
их с их старых мест, стратегические надобности определяли места их нового
поселения. Нагляднейший пример того, что испомещение служилых людей зависело
одновременно и от введения опричнины и от обстоятельств военного характера,
находится в так называемых Полоцких писцовых книгах 1571 г. Они заключают в
себе данные о детях боярских, которые были выведены на литовский рубеж из
Обонежской и Бежецкой пятин тотчас после взятия этих двух пятин в опричнину.
В пограничных местах, в Себеже, Нещерде, Озерищах и Усвяте, новгородским
служилым людям были розданы земли каждому сполна в его оклад 400--500 четей.
Таким образом, не принятые в число опричников, эти люди совсем потеряли
земли в новгородских пятинах и получили новую оседлость на той пограничной
полосе, которую надо было укрепить для литовской войны. У нас мало столь
выразительных образчиков того влияния, какое оказывала опричнина на оборот
земель в служилом центре и на военных окраинах государства. Но нельзя
сомневаться, что это влияние было очень велико. Оно усилило земельную
мобилизацию и сделало ее тревожной и беспорядочной. Массовая конфискация и
секуляризация вотчин в опричнине, массовое передвижение служилых
землевладельцев, обращение в частное владение дворцовых и черных земель --
все это имело характер бурного переворота в области земельных отношенний и
неизбежно должно было вызвать очень определенное чувство неудовольствия и
страха в населении. Страх государевой опалы и казни смешивался с боязнью
выселения из родного гнезда на пограничную пустошь без всякой вины, "с
городом вместе, а не в опале". От невольных, внезапных передвижений страдали
не только землевладельцы, которые обязаны были менять свою вотчину или
поместную оседлость и бросать одно хозяйство, чтобы начинать другое в чуждой
обстановке, в новых условиях, с новым рабочим населением. В одинаковой
степени страдало от перемены хозяев и это рабочее население, страдало
особенно тогда, когда ему вместе с дворцовой или черной землей, на которой
оно сидело, приходилось попадать в частную зависимость. Отношения между
владельцами земель и их крестьянским населением были в ту пору уже
достаточно запутаны; опричнина должна была еще более их осложнить и
замутить.
Но вопрос о поземельных отношениях XVI в. переводит нас уже в иную
область московских общественных затруднений. К раскрытию их теперь и
обратимся.
Социальное противоречие в московской жизни XVI века
Рядом с политическим противоречием московской жизни, получившим первое
свое разрешение в опричнине, выше мы отметили и другое -- социальное. Мы
определили его как систематическое подчинение интересов рабочей массы
интересам служилых землевладельцев, живших на счет этой массы. К такому
подчинению московское правительство было вынуждено неотложными потребностями
государственной обороны. Оно действовало очень решительно в данном
направлении потому, что не вполне отчетливо представляло себе последствия
своей политики. Борьба с соседями на окраинах немецкой, литовской и
татарской в XV--XVI вв. заставляла во что бы то ни стало увеличивать боевые
силы государства. На границах протягивались линии новых и возобновленных
крепостей. В этих крепостях водворялись гарнизоны, в состав которых
поступали люди из низших слоев населения, менявшие посадский или
крестьянский двор на двор в стрелецкой, пушкарской или иной "приборной"
слободе. Этот вновь поверстанный в государеву службу мелкий люд в
большинстве своем извлекался из уездов, которые тем самым теряли часть
своего трудоспособного населения. На смену ушедшим в уездах водворялись
иного рода "жильцы"; они не входили в состав тяглых миров уезда и не
принадлежали к трудовой массе земледельческо-промышленного населения, а
становились выше этой массы, в качестве ее господ. То были служилые помещики
и вотчинники, которым щедро раздавались черные и дворцовые земли с тяглым их
населением. В течение всего XVI века можно наблюдать распространение этих
форм служилого землевладения, поместья и мелкой вотчины, на всем юге и
западе Московского государства в Замосковье, в городах от украйн западных и
южных, в Понизовье. Нуждаясь в людях, годных к боевой службе, сверх
старинного класса своих слуг, вольных и невольных, знатных и незнатных,
правительство подбирает необходимых ему людей, сажая на поместья, отовсюду,
изо всех слоев московского общества, в каких только существовали отвечающие
военным нуждам элементы. В новгородских и псковских местах оно пользуется
тем, например, классом мелких землевладельцев, который существовал еще при
вечевом укладе, -- так называемыми "земцами" или "своеземцами". Оно отбирает
часть их в служилый класс, заставляя этих "детей боярских земцев" служить с
их маленьких вотчин и давая к этим вотчинам поместья. Остальная же часть
"земцев" уходит в тяглые слои населения. В других случаях, если у
правительства не хватало своих слуг, оно брало их в частных домах. Известен
случай, когда государев писец Д. В. Китаев "поместил" на государеву службу
несколько десятков семей боярских холопов. Верстали в службу и татар
"новокрещенов", даже татар, оставшихся в исламе; этих последних устраивали
на службе особыми отрядами и на землях особыми гнездами; так, за татарами
всегда бывали земли в Касимове и Елатьме на Оке, бывал и городок Романов на
Волге. Наконец, правительство пользовалось услугами и той темной по
происхождению казачьей силы, которая выросла в XVI в. на "диком поле" и
южных реках. Не справляясь о казачьем прошлом, казаков или нанимали для
временной службы, как это было, например, в 1572 г., или же верстали на
постоянную службу, возводя в чин "детей боярских", как это было, например, в
Епифани в 1585 г. Словом, служилый класс складывался из лиц самых
разнообразных состояний и потому рос с чрезвычайной быстротой. Только в
самом исходе XVI в., когда в центральных областях численность служилых чинов
достигла желаемой степени, появилась мысль, что в государеву службу следует
принимать с разбором, не допуская в число детей боярских "поповых и мужичьих
детей, холопей боярских и слуг монастырских". Но столь разборчивы стали
только в коренных областях государства, а на южной окраине, где по-прежнему
была нужда в сильных и храбрых людях, благоразумно воздерживались от
расспроса и сыска про отечество тех, кого верстали поместьем.
Итак, численность служилого класса в XVI в. росла с чрезвычайной
скоростью, а вместе с тем росла и площадь, охваченная служилым
землевладением, которым тогда обеспечивалась исправность служб. Следует
отметить те последствия, какими сопровождалось для коренного городского
населения водворение в города и посады служилого люда. Военные слободы и
осадные дворы губительно действовали на посадские миры. Служилый люд отнимал
у горожан их усадьбы и огороды, их рынок и промыслы. Он выживал посадских
людей из их посада, и посад пустел и падал. Из центра народнохозяйственной
жизни город превращался в центр административно-военный, а старое городское
население разбредалось или же, оставаясь на месте, разными способами
выходило из государева тягла. Нечто подобное происходило и с водворением
служилых людей в уездах.
Раздача земель служилым людям производилась обыкновенно с таким
соображением, чтобы поместить военную силу поближе к тем рубежам, охрана
которых на нее возлагалась. В Поморье не было удобно размещать помещиков,
так как поморские уезды были далеки от всякого возможного театра войны.
Служилый люд получал поэтому свои земли в южной половине государства,
скучиваясь к украйнам "польской" и западной. Чем ограниченнее был район
обычного размещения служилых землевладельцев, тем быстрее переходили в этом
районе в частное обладание бояр и детей боярских земли государственные
(черные) и государевы (дворцовые). Когда этот процесс передачи
правительственных земель служилому классу был осложнен пересмотром земель в
опричнине и последствием этого пересмотра -- массовым перемещением служилых
землевладельцев, то он получил еще более быстрый ход и пришел к некоторой
развязке: земель, составлявших поместный фонд, ко второй половине XVI
столетия уже не хватало, и помещать служилых людей в центральной и южной
полосе государства стало трудно. Не считая прямого указания на недостаток
земель, находящегося в сочинении Флетчера, о том же свидетельствует
хроническое несоответствие поместного "оклада" служилых людей с их "дачей":
действительная дача помещиков постоянно была меньше номинального их оклада,
хотя за ними и сохранялось право "приискать" самим то количество земли,
какое "не дошло" в их оклад. В поместную раздачу, по недостатку земель,
обращались не только дворцовые и черные земли, но даже вотчинные владения,
светские и церковные, взятые на государя именно с целью передать их в
поместный оборот. То обстоятельство, что в центральных частях государства в
то же самое время существовало большое количество заброшенных "порожних"
земель, не только не опровергает факта недостачи поместной земли, но служит
к его лучшему освещению. Этих пустошей не брали "за пустом", их нельзя было
обратить в раздачу, и потому-то приходилось пополнять поместный фонд, взамен
опустелых дач, новыми участками из вотчинных и мирских земель, не бывших до
тех пор за помещиками.
Таким образом, к исходу XVI в. в уездах южной половины Московского
государства служилое землевладение достигло своего крайнего развития в том
смысле, что захватило в свой оборот все земли, не принадлежавшие монастырям
и дворцу государеву. Тяглое население южных и западных областей оказалось
при этом сплошь на частновладельческих, служилых и монастырских землях, за
исключением небольшого, сравнительно, количества дворцовых волостей. Тяглая
община в том виде, как мы ее знаем на московском севере, могла уцелеть лишь
там, где черная или дворцовая волость целиком попадала в состав частного
земельного хозяйства. Так было, например, с Юхотской волостью при
пожаловании ее кн. Ф. М. Мстиславскому и во всех других случаях образования
крупных, в одной меже, боярских и монастырских хозяев. В этих крупных
владениях крестьянский мир не только мог сохранить внутреннюю целость
мирского устройства и мирских отношений, как они сложились под давлением
податного оклада и круговой ответственности, но он приобретал сверх тяглой и
государственной еще и вотчинно-хозяйственную организацию под влиянием
частновладельческих интересов вотчинника. Эта организация могла тяготить
различными своими сторонами тяглого человека, но она давала ему и выгоды:
жить "за хребтом" сильного и богатого владельца в "тарханной" вотчине было
выгоднее, безопаснее и спокойнее; тянуть свои дани и оброки с привычным
миром было легче. Когда же черная или дворцовая волость шла "в раздачу"
рядовым детям боярским мелкими участками, тогда ее тяглое население терпело
горькую участь. Межи мелкопоместных владений дробили волость, прежде единую,
на много частных разобщенных хозяйств, и старое тяглое устройство исчезало.
Служилый владелец становился между крестьянами своего поместья и
государственной властью. Получая право облагать и оброчить крестьян сборами
и повинностями в свою пользу, он в то же время был обязан собирать с них
государевы подати. По официальным выражениям XVI в., не крестьяне, а их
служилый владелец "тянул во всякие государевы подати" и получал "льготы во
всяких государевых податях". Вот как, например, выражалась писцовая книга
1572 г. о четырехлетней льготе, данной помещику: "А в те ему урочные лета, с
того его поместья крестьянам его государевых всяких податей не давати До тех
урочных лет, а как отсидит льготу, и ему с того поместья потянути во всякие
государевы подати". Пользуясь правом "называть" крестьян на пустые дворы,
владелец обязывал их договором не со "старожильцами" своего поместья или
вотчины, а с самим собой. Таким образом, функции выборных властей тяглого
мира переходили на землевладельца и в его руках обращались в одно из средств
прикрепления крестьян.
Нет сомнения, что описанное выше развитие служилого и вообще частного
землевладения было одним из решительных условий крестьянского прикрепления.
Неизбежным последствием возникновения привилегированных земельных хозяйств
на правительственных землях был переход крестьян от податного самоуправления
и хозяйственной самостоятельности в землевладельческую опеку и в зависимость
от господского хозяйства. Этот переход в отдельных случаях мог быть легким и
выгодным, но вообще он равнялся потере гражданской самостоятельности.
Коренное население тяглой черной волости -- крестьяне старожильцы,
"застаревшие" на своих тяглых жеребьях, с которых они не могли уходить, не
получали права выхода и от землевладельца, когда попадали со своей землей в
частное обладание. Прикрепление к тяглу в самостоятельной податной общине
заменялось для них прикреплением к владельцу, за которым они записывались
при отводе ему земли. Эта "крепость" старожильцев, выражавшаяся в потере
права передвижения, была общепризнанным положением в XVI в.: возникшая в
практике правительственно-податной, она легко была усвоена и
частновладельческой практикой. Охраняя свой интерес, правительство разрешало
частным владельцам "называть" на свои земли не всех вообще крестьян, а лишь
не сидевших на тягле: "От отцов детей, и от братей братью, и от дядь
племянников и от сусед захребетников, а не с тяглых черных мест; а с тяглых
черных мест на льготу крестьян не называти". И частные землевладельцы не
отпускали от себя тех, кого получали вместе с землей, кто обжился и застарел
в их владении; таких "старожильцев" они считали уже крепкими себе и в случае
их ухода возвращали, ссылаясь на писцовую книгу или иной документ, в котором
ушедшие тяглецы были записаны за ними. За такой порядок стояли не только
сами землевладельцы, -- его держалось и правительство. С точки зрения
правительственной, он был удобен и необходим. Крепкое владельцу рабочее
население служило надежным основанием и служебной исправности служилого
землевладельца, и податной исправности частновладельческих хозяйств.
Но для рабочего населения переход в частную зависимость был таким
житейским осложнением, с которым оно не могло примириться легко. В данном же
случае дело обострялось еще тем, что передача правительственных земель
частным лицам происходила не с правильной постепенностью. Мы видим, что она
была осложнена опричниной. Обращение земель подгонялось политическими
обстоятельствами и принимало характер тревожный и беспорядочный. Пересмотр
"служилых людишек" с необыкновенной быстротой и в большом количестве
перебрасывал их с земель на земли, разрушая старинные хозяйства в одних
местах и создавая новые в других. Все роды земель, от черных до
монастырских, были втянуты в этот пересмотр и меняли владельцев, -- то
отбирались на государя, то снова шли в частные руки. К этому именно времени
более всего приурочивается замечание В. О. Ключевского, что в Московском
государстве XVI в. "населенные имения переходили из рук в руки чуть не с
быстротой ценных бумаг на нынешней бирже". Только эта "игра в крестьян и в
землю" доведена была до такого напряжения не одними иноками богатых
монастырей, как говорит Ключевский, но прежде всего самим правительством
Грозного. Монастыри лишь пользовались, и притом умело пользовались,
земельной катастрофой и удачно подбирали в свою пользу обломки разбитого
Грозным вотчинного землевладения царских слуг. Крестьяне, таким образом,
переживали разом две беды: с одной стороны, государевы земли, которыми они
владели, быстро и всей массой переходили в служилые руки ради нужд
государственной обороны; с другой стороны, этот переход земель благодаря
опричнине стал насильственно-беспорядочным. На малопонятные для крестьянства
ограничения его прав и притеснения оно отвечало усиленным выходом с земель,
взятых из непосредственного крестьянского распоряжения. В то самое время,
когда крестьянский труд стали полагать в основание имущественного
обеспечения вновь образованного служилого класса, крестьянство попыталось
возвратить своему труду свободу - через переселение.
Вот в чем мы видим главную причину усиления во второй половине XVI в.
крестьянского выхода из местностей, занятых служилым землевладением.
Писцовые книги и летописи того времени объясняли сильное запустение
центральных южных областей государства главным образом татарским набегом
1571 г., когда хан дошел до самой Москвы, а отчасти "моровым поветрием" и
"хлебным недородом". Но это были второстепенные и позднейшие причины:
главная заключалась в потере земли.
Развитию крестьянского населения способствовали многие условия
московской политической жизни XVI в. Благодаря этим условиям, в крестьянской
массе рождалась самая мысль о выселении, ими же облегчалось и передвижение
землевладельцев на новые земли. Первое из этих условий надо искать в
громадных земельных приобретениях Москвы. В половине XVI в. торжество над
татарами на востоке и юге передало в полную власть Москвы среднюю и нижнюю
Волгу и места на юге от Оки. В новых областях от верховьев Оки до Камского
устья залегал почти сплошной, с небольшими островами песка и суглинка,
тучный пласт чернозема. Этот чернозем давно манил к себе
великоросса-земледельца. Задолго до Казанского взятия и до занятия
крепостями верховий Оки и Дона, еще в XV в., возникли здесь русские
поселения. Когда же по взятии Казани правительство московское утвердилось на
новых местах, и жизнь на этих окраинах стала безопаснее, сюда по известным
уже путям массой потянулось земледельческое население, ища новых землиц
взамен старой земли, отходившей в служилые руки. Успехи колонизации этих
новых земель так же, как и успехи колонизации в понизовых и украйных
городах, обусловливались тем, что свободное движение народных масс
соединялось в одном стремлении с правительственной деятельностью по занятию
и укреплению вновь занятых пространств.
Если перелом в земельных отношениях крестьянства был главным
побуждением к выселению, если приобретение плодородных земель обусловливало
направление переселенческого движения, то первоначальный способ отношения
правительства к переселенцам содействовал решимости переселяться. На новых
землях правительство, спеша закрепить их за собой, строило города, водворяло
в них временные отряды "жильцов" и вербовало постоянные гарнизоны. Оно
иногда сажало в них вместе с военными людьми и людей торговых, имея в виду
передать им местный рынок; так в Казань, после ее завоевания, были
переведены из Пскова несколько семей псковских "гостей", и, несмотря на то,
что на родине эти "переведенцы" были опальными людьми, им создали льготную
обстановку на новоселье. Таким образом, в новозавоеванный край правительство
само посылало "жильцов" на временную службу и на постоянное житье. В меру
своих потребностей оно поощряло переселение и не служилых людей, давая
"приходцам" податные льготы, пока они обживутся на новых хозяйствах.
Подобное отношение могло только возбуждать народ к выселению на окраины и
подавать надежды на хозяйственную независимость и облегчение податного
бремени.
Однако к последней четверти XVI столетия уменьшение населения в
замосковных и западных уездах достигло больших размеров и вызвало перемену в
настроении правительства, возбудив в нем большую тревогу. Опустение земель
лишало правительство сил и средств для продолжения борьбы за Ливонию. С
опустелых служилых земель не было ни службы, ни платежей, а лучшие
населенные церковные земли были "в тарханех" и не несли служебного и
податного бремени. Успехи Стефана Батория были так легки и велики не только
потому, что у него был военный талант и хорошее войско, но и потому, что он
бил врага, уже обессиленного тяжким внутренним недугом. Вялость и
нерешительность Грозного в последний период борьбы порождалась, думаем, не
простыми припадками личной трусости, а сознанием, что у него исчезли
средства для войны, что его земля "в пустошь изнурилась" и "в запустение
пришла". Стремлением поправить дело вызвано было в 1572 и 1580 гг.
запрещение передавать служилые земли во владение духовенства, в 1584 г.
отмена податных льгот (тарханов) в церковных вотчинах. Важность этих мер
легко себе представить, если вспомнить, что кругом Москвы две пятых (37%)
всей пашенной земли принадлежали духовенству и что на поместных и вотчинных
землях, составлявших остальные три пятых, хозяйство поддерживалось только на
одной третьей части (23%), остальное же (40%) было запустошено служилыми
владельцами. Если данные о подмосковном пространстве можно распространять на
весь вообще центр государства, то позволительно сказать, что более половины
всех возделанных земель было "в тарханах", а нельготные служилые земли на
две трети пустели. Из соборного приговора 1584 г. видно, что правительство в
то время уже вполне отчетливо представляло себе такое положение дела.
Постановляя отмену тарханов на церковных землях, соборный акт говорит, что
владельцы "с тех (земель) никакия царския дани и земских розметов не платят,
а воинство, служилые люди, те их земли оплачивают, и сего ради многое
запустение за воинскими людьми в вотчинах их и в поместьях, платячи за
тарханы, а крестьяне, вышел из-за служилых людей, живут за тарханы во
льготе". Таково было правительственное признание землевладельческого
кризиса, признание несколько позднее, сделанное уже тогда, когда кризис был
в полном развитии и когда частные землевладельцы испробовали много средств
для борьбы с ним. Правительство вступилось в дело для охраны своих и
владельческих интересов только в исходе XVI в. и действовало посредством
лишь временных и частных мероприятий, колеблясь в окончательном выборе
направления и средств. Оно не решалось сразу прикрепить к месту всю массу
тяглого населения, но создало ряд препятствий к его передвижению. Такими
препятствиями должны были служить: временное уничтожение тарханов,
запрещение принимать закладчиков и держать слуг без крепостей, явленных
определенным порядком, ограничение крестьянского перевоза, перепись
крестьянского населения в книгах 7101 (1592--1593) г. Этими мерами думали
сохранить для государства необходимое ему количество службы и подати, а для
служилых землевладельцев -- остатки рабочего населения их земель.
Но гораздо ранее правительственного вмешательства землевладельческий
класс применил к делу для борьбы с кризисом ряд средств, указанных ему
условиями хозяйственной деятельности и особенностями общественных отношений
того времени. К энергической борьбе с кризисом землевладельцев вынуждали
сами обстоятельства, рокового значения которых нельзя было не понять. Отклик
населения создал недостаток рабочих рук в частных земельных хозяйствах и
довел до громадных размеров хозяйственную "пустоту". Писцовые книги второй
половины XVI в. насчитывают очень много пустошей: вотчин пустых и поросших
лесом; сел, брошенных населением, с церквами "без пения"; порозжих земель,
которые "за пустом не в роздаче" и которые из оброка кое-где пашут крестьяне
"наездом". Местами еще жива память об ушедших хозяевах и пустоши еще хранят
их имена, а местами и хозяева уже забыты, и "имян их сыскати некем". От
пустоты совсем погибало хозяйство мелкого малопоместного служилого человека;
ему было не с чего явиться на службу и "вперед служити нечем", он сам шел
"бродить меж двор", бросая опустелое хозяйство, пока не попадал на новый
поместный участок или не находил приюта в боярском дворе. Крупные
землевладельцы -- равно служилые и церковные -- имели гораздо больше
экономической устойчивости. Льготы, которыми они умели запастись, сами по
себе влекли на их земли трудовое население. Возможность сохранить мирское
устройство в большой боярской или монастырской вотчине была второй причиной
тяготения крестьянства к крупным земельным хозяйствам. Наконец, и выход
крестьянина от крупного владельца был не так легок; администрация крупных
вотчин в борьбе за крестьян имела достаточно искусства, влияния и средств,
чтобы не только удерживать за собой своих крестьян, но еще и "называть" на
свои земли чужих. Таким образом, когда мелкие землевладельцы разорялись
вконец, более крупные и знатные держались и даже пытались возобновлять
хозяйство на случайно запустевших и обезлюдевших участках.
Первое средство для этого заключалось в привлечении крестьян с других
земель, частных и правительственных. Землевладельцы выпрашивали у государя
на свои пустые вотчины "льготу", т.е. освобождение земли на несколько лет от
государственных податей с тем, чтобы им "в те льготные лета, в той своей
