Вечные ценности как условие развития и расцвета человеческого рода

росто “выжить”, конечно, надо. Это первая задача. Но только первая. Ее недостаточно. Затем возникает вторая — как и для чего? И тут встает вопрос об ориентирах бытия, о его генеральных целях, о ценностях и идеалах.

Размышляя над этим, отметим прежде всего, что историю общества и жизнь каждого из нас можно мерить по-разному. Пожалуй, один из наиболее фундаментальных способов их измерения — это анализ соотношения с идеалами, на которые они ориентированы.

Не могу не согласиться с известным отечественным международником-профессором А. И. Уткиным (1995 г.) в том, что ход мировой истории во многом определяется патетическим началом. Именно так. Это очень точно. И очень метко. Пафос, патетичность, высокая воодушевленность, порыв, энтузиазм, эмоциональный подъем, интеллектуальный взлет, то, что Л. Гумилев назвал пассионарностью, — все это один из решающих факторов крупных исторических сдвигов, переломов. Да, сытость и стабильность хороши. Ощущение журчащего кишечника приятно. И плеск пляжной волны успокаивает. Но нельзя сводить жизнь к “уик-энду” и превращать ее в вечные “каникулы”. Не может человечество жить как благодушный рантье и набивание мошны может быстро наскучить. Недаром еще А. Пушкин писал об английском “сплине”, “русской хандре” как о дворянской хвори. И он же говорил “Есть наслаждение в бою...”, отнюдь не будучи ни милитаристом, ни кровожадным воякой.

Без высших целей, без того, что выходит за рамки быта, что называется “жизнь не в жизнь”. Сейчас поносят “идеократию”. Пожалуй, правильно. Бросить свою единственную жизнь на костер идеи-абстракции грешно. Мы это пережили. Но и жить “от завтрака до обеда” тоже не лучше.

Обжегшись на молоке — дуют на воду. Столкнувшись с моноидеологическим прессом, думают найти себя в мелочной торговле и воскресном застолье. Человеку нужен быт. И крыша над головой, и еда по аппетиту, и одежда по моде, и все, что плоть ублажает. Он человек, а не подвижник сверхидей.

Но поскольку он человек — постольку и без идей ему никак не обойтись. Нельзя обойтись без идеологии, иначе завязнешь в собственной физиологии и перестанешь быть личностью, будешь лишь организмом. Поэтому и человеку, и человечеству нужны идеалы, высшие порождения духа. Принцип “жить надо в кайф” — мягко говоря, пригоден для недорослей и пресыщенных персонажей сверхсытых элит, но не для человечества.

В массовом сознании эпохи, духовной жизни того или иного социального организма, во внутреннем мире личности идеалы предстают как концентрированное выражение движущих сил развития. В них четко запечатлена роль конкретных субъектов социальной деятельности, отражено их отношение к шкале общественного восхождения, прогресса, кругооборота, регресса. Идеалы всегда выступали и выступают как стержень духовных поисков, идеологических призывов, политических сдвигов, всего многообразия внутренней жизни человека.

В конституирующей, фундаментальной, основополагающей значимости идеалов для жизни человеческого духа согласны фактически мыслители всех направлений. Теологи и философы, политики и публицисты, юристы и историки, психологи и этнографы — все гуманитарии, всматривающиеся пристально в то, как идет история и действует человек, дружно фиксируют великую роль идеала как формы духовного освоения мира.

Без идеала нет человека, нет человечности, нет ничего собственно человеческого. Самый совершенный компьютер может действовать целеподобно, перебирать варианты, выбирать оптимальный путь для достижения искомого результата и по своим конструктивным актам вполне правдоподобно имитировать, уподобляться человеческой деятельности. Но его процедуры не высвечены мягким и подчас расплывчатым светом идеала, не несут в себе ошибок и надежд истории, интуиции и головокружительных прозрений смертного человека. Идеалы — это человеческое. Идеалы — это историческое приобретение. В них та надежда, которую не дает строгая теория. В них те упования, которые математически и логические не доказуемы. И в религиозных, и в светских, и в эзотерических, и в мифологических.

Для начала посмотрим на себя, на Россию. История нашей Родины тому яркое свидетельство.

Протоиерей Александр Мень, один из выдающихся современных православных пастырей, в своих проповедях говорил, что как свойственно людям дышать, мыслить, чувствовать, так свойственно им верить в идеал. Убеждение в том, что есть нечто высшее, дает нам силы существовать.

А разве не стоит вспомнить мысль Ф. М. Достоевского, утверждавшего, что о русском народе надо судить не по той мерзости, которую часто можно было встретить в его жизни, а по тем светлым идеалам, по которым он в самой этой мерзости вздыхает.

Наша страна Россия издревле вынашивала и воспевала те идеалы, которые могли подвигнуть людей на самоотверженные свершения, акты высокого духовного подвига, на широкие исторические действия.

Разные это были идеалы. Ибо разные были времена и неодинаковы были общественные группы (субъекты социального действия), обращавшие свои взоры к тем или иным целям и ценностям. Одни идеалы представляли в покровах дохристианских верований, древнерусской мудрости с ее мифическими героями, языческой идеализацией Рода и Природы.

Другие выступали в лоне утвердившегося православного миросозерцания с его святыми и праведниками, с образом Христа-богочеловека и воспеванием идеала любви.

Третьи формировались как творения вольнодумства, в ключе утопических ожиданий и надежд. Это те, в которых воспевалась и поэтизировалась Воля-Волюшка, отрицалось все, что подавляло и душило свободу, попирало равенство людей. Таковы, например, были приведенные в сборниках Ефросима (XV в.) идеи о блаженной справедливой стране, где “ни царя, ни купли, ни продажи, ни свары, ни боя, ни зависти, ни вельмож, ни тяжбы”.

Знала Россия и идеалы крепкой государственности и имперского величия, и славянского единства, — их исторически-конкретных модификаций.

Начиная с XIX в. в духовную жизнь страны влились новые мотивы, связанные с изменением социально-экономических обстоятельств. На российской почве взошли ростки либерально-буржуазных идеалов, позже возникли и обнаружились консервативно-буржуазные идеалы, ценности правого и левого радикализма. Эти направления, имея свой прообраз вне нашего отечества, на нашей земле, взаимодействуя с национальными традициями, обрели специфический характер, жили и функционировали в известной мере как самобытные явления, во многом не совпадающие с их аналогами в Европе или на Американском континенте.

Наконец, мощное воздействие на судьбы нашей Родины оказало появление, развитие и распространение социалистических идеалов, как марксистских, так и немарксистских, как большевистских, так и небольшевистских. Без них и помимо их анализа историю нашей страны за последние 100 лет понять просто невозможно.

Но если так пестры и многообразны идеалы лишь 1/6 части земношария, нашего отечества, то сколь же богаты они на всей планете. И действительно, богаты. В конфессиональном облачении, в цивилизационных формах, в конкретно-исторических эпохальных модификациях. Вместе с тем они имеют и половозрастные характеристики, представляются как феминистические или маскулинизированные, ювеналистские или геронтологические, свои пространственные модификации, связаны с вечным плеском океана или шелестом трав бескрайних степей. Идеалы несут профессиональные приметы, будучи неотделимы от фигуры врача или офицера, священника или рыбака. В них ярко выражены этнические признаки — инков или вайна-хов, зулусов или коми-зырян.

И все же при всей калейдоскопической дробности, мозаичности, потрясающем многоцветий идеалов и ценностей во всех них есть какая-то стержневая основа, продернутая через все различающие моменты. Есть то общее, что присуще любым идеалам. Есть то, что можно назвать общечеловеческими моментами в конкретных идеальных образованиях.

Сейчас часто в печати встречаются колючие и сердитые нападки на “общечеловеков”, идущие от тех, кто выступает с патриотических позиций. Говорят, что словесная круговерть вокруг понятия “общечеловечности” — это туман, напускаемый теми, кто хочет растворить нашу самобытность под натиском Запада (в том его смысле, который придал термину “Запад” А. Зиновьев). Такие высказывания в ряде случаев не лишены основания. И все же, отвергая политические выкрутасы, скажем, что общечеловеческие идеалы есть. Ибо есть общечеловеческие интересы. И есть, при всех различиях, единое человечество.

Это понимают во многих странах. Существует универсальная программа, созданная в Индии, “Шри Сатья Сан” — обучение общечеловеческим ценностям. Она сейчас реализуется в Индии и в школах 112 стран мира, и адресована к людям разных культур и вероисповеданий. И если есть общечеловеческие ценности, и если есть идеал как форма духа, то они могут быть всеобщими. В чем же это выражается, что представляют собой?

Не так просто это сформулировать. Согласимся с отечественным исследователем Р. Соколовой (1994), что феномен общечеловеческих ценностей не поддается строгому определению. Дело в том, что при его интерпретации вольно или невольно тот, кто интерпретирует, вкладывает в это собственную, свою ментальность, глядит на них со своей позиции. Это “его” видение общечеловеческого. “Я” так именно их понимаю, а представитель другой культуры, веры, традиции понимает “общечеловеческое” иначе.

И тем не менее они наличествуют, существуют как символы, образцы, регулятивные идеи. При всей их противоречивости они могут быть ориентиром для согласия, поисков сближения, устранения конфликтов. Они могут обретать и конкретизированную форму, скажем — не просто говорить о ценности жизни, а решать вопрос об отведении угрозы ядерного побоища. Не вообще размышлять о свободе, а постараться преодолеть глубокие различия между “золотым миллиардом” и остальным населением земли и т. д. И все-таки надо поразмышлять над общими для всех людей ценностями и идеалами, так сказать, взяв их “в чистоте”. Для начала выясним, что такое вообще — идеал.

Давая ответ на этот вопрос, скажем, что идеал представляет собой то образование сознания, в котором концентрированно выражены людские надежды и высшие побуждения. Это представление о том, какой может быть и должна быть жизнь общества и человека. Это образ желаемой и влекущей основной цели, вокруг которой группируются, вырастают на ее основе главные параметры человеческой жизни, той жизни, которая только и достойна называться подлинно человеческой.

В философской литературе последних десятилетий в нашей стране проблема идеала неоднократно обсуждалась. Понятно, что она трактовалась главным образом в рамках марксистской традиции. Однако вместе с тем наиболее творческие исследователи опирались при ее рассмотрении и на более широкие теоретические предпосылки, используя концептуальные богатства истории философии, современной мировой философской мысли, российского духовного наследия.

Общая характеристика идеала достаточно единодушна. Все его исследователи, следуя давно установившейся философской традиции, видят в идеале духовное выражение определенной нормы, образца, отличающегося от повседневной действительности и обладающего побудительной силой к действию, тот образ совершенства, манящий ориентир, на который равняются люди в своей деятельности.

Идеалы — это действительно те формы выражения глубинных, конкретно-исторических интересов общества и индивида, в которых они, эти интересы, даны в максимально обобщенном, концентрированном виде. Они как бы увенчивают весь мир, весь строй идей, присущих социальному субъекту, интегрируя в себе все самое существенное, генеральные моменты его самосознания.

История знала разные идеалы, но даже те, которые на поверку оказывались иллюзорными, обнаруживались как “идеалы отчужденного сознания”, — все же они всегда были содержательны, несли в себе коллизии, тревоги и надежды времени, чаяния и устремления той или иной общественной группы, мечты и упования людей.

Говоря об идеалах как структурной единице сознания (общественного или индивидуального), следует отметить, что они выявляются при рассмотрении их в аксиологическом (ценностном) срезе. Действительно, идеалы обнаруживают себя как те духовные формы, в которых выражено отношение субъекта (единичного или совокупного) к имеющейся действительности. Объект, то есть наличное бытие, жизнь как таковая, процесс истории или индивидуальной биографии, дан в идеале в той мере и в том ракурсе, который задан интересами субъекта, высвечен его субъективным отношением к фактическим реалиям. Исходя из этих соображений, первым, самым общим определением идеала, видимо, могло бы быть указание на то, что идеалы есть идея, представленная как цель и ценность. В идеале выражена позиция социального субъекта в отношении социальной действительности. Та позиция, которая оценивает сущее с высоты должного, усматривает тенденции будущего в настоящем, осуществляет выбор и предпочтение. Идеал, несомненно, отражает действительность. И в этом отношении он может быть поставлен в один ряд с другими формами познавательного освоения мира. Однако не в этом его специфика. Она скорее в том, что идеал призван быть своеобразным интегральным, духовным критерием процесса познания и освоения мира.

Идеал, конечная цель, та точка в будущем, к которой устремлено внимание действующего субъекта. Это та цель, которая властно детерминирует направленность деятельности, задает ей вектор. Вместе с тем это цель оцененная, выступающая как ценность, даже как высшая предельная ценность, как “цель цели” и как “ценность ценностей”.

Истинные идеалы нужны. И они, как говорится, “растут в цене”. Во всяком случае так говорят те, кто ими торгует. Но не об этих персонажах речь. Речь о том, что действительно идеалы нужны. Какие же? Какие нужны всем?

Идя по этому пути определения всеобщих ценностей, стоит выделить четыре среза анализа, которые могли бы в совокупности образовать логическую основу вершинных общеприемлемых идеалов.

Первый из них — это ценность жизни. Жить, существовать на нашей планете, наличествовать, обладать бытием, плыть по волнам житейского моря, стать рытым природе и истории, вбирать мир в свое “я” и излучать в мир, все, чем ты богат, — это первая предпосылка, фундаментальное условие любых других ценностей.

Особенно остро ощущается значимость этого сегодня, когда надо всем родом людским все еще висит непреодоленная реальная угроза термоядерного конфликта, катастрофы. Человек смертен. Увы, это непреложно. Но если с неизбежностью индивидуальной смерти можно если не смириться, то как-то притерпеться, о чем мы уже говорили, то перспектива гибели человечества опустошает душу, губит все и вся. и история может в обозримом будущем оборваться если впереди нас ждет Апокалипсис — то все дела людские становятся бессмысленными, слепым рысканием по направлению к беспросветному тупику..Жизнь и мир неразделимы. Мир сегодня — это не просто отсутствие воины, военных действии, замолкшие орудия, демобилизованные солдаты. Мир сегодня - это доминанта всех здравых политических устремлений, первое из первейших условий осуществления любых других человеческих поползновений, мечтаний, надежд, планов.

Три здравом размышлении никакая война, не только ядерная, но и с использованием так называемых обычных вооружений”, в сколько-нибудь широких штабах попросту недопустима, она может стать абсолютно гибельной. Тяжкий опыт Чернобыля и Бхопалы показывает, что может грозить жизни людей при насильственном разрушении одной из многочисленных АЭС или даже крупных современных химических производств.

Надо сказать, что становятся непредставимыми и революции “классического” типа, со штурмом “Зимних дворцов”, всеохватывающей гражданской войной, хозяйственной разрухой, народами, “кровью умытыми”. Ливанская ситуация или ирано-иракское побоище, вооруженные конфликты, трагедии бывшей Югославии, Чечни, конфликты, полыхающие в республиках бывшего СССР, еще раз показали, что война, вооруженное насилие в конце XX века — это опасный анахронизм.

Чтобы жизнь цвела, прогресс торжествовал, необходимо согласие, гармонизация отношений, терпеливое, выдержанное нахождение согласования мнений, взаимоприемлемых для разных государств и этносов, классов и социальных групп. Это очень трудно. Это мучительно трудно. Но только это спасет жизнь на планете.

Конечно, жизнь, о которой идет речь, — это не просто зряшное “пребывание” в человеческом универсуме, прозябание унылое и тусклое, перелистывание дня за днем.

Жизнь, на которую человек имеет право, — это полнокровное бытие и полноценное удовлетворение всех реальных исторически-конкретных потребностей, это раскрытие индивидуальных созидательных возможностей, использование способностей для того, чтобы завершая жизненный путь, каждый (именно каждый) мог бы сказать — я сделал в этом мире все, что мог, я жил не зря.

О ценности жизни сказаны мудрые и мудрейшие слова. Из них можно составить обширнейшие многотомные антологии. В европейской мысли стало уже почти прописью положение о том, что живое — это возможность изменяться, преобразовываться, становиться иным. Жизнь сама по себе самоценна и самодостаточна. Как замечал Мераб Мамардашвили, жизнь — это единственное, что мы признаем, пребывания и дления чего мы желаем, и единственное, к чему мы стремимся, даже когда живы. Вспомните давнюю пословицу, что живая собака лучше дохлого льва. Трепетное волнение, вздымания, игра жизни — это ценность из ценностей, включающая в свои рамки все остальное. Все в ней. История — это жизнь. Культура — это жизнь. Все, что случилось, случается и случится с человечеством, — это его жизнь, его длящееся бытие.

Конечно, жизни противостоит смерть. И никого из живущих она не минет. Раньше или позже. И относиться к этому надо не истерично и визгливо, а со светлой умудренностью. И если бы одни умерли, а другие нет — тогда было бы отчаянно обидно. Но вечность недостижима. И вечная жизнь для индивидуальной души не менее ужасна, чем уход в небытие. Есть множество религиозных, эзотерических и иных конструкций о жизни после смерти, их обзор дал В. Поликарпов (1995 г.). Я, автор этой книги, далеко не юн. И живу по принципу, сформулированному одним из размышлявших на эти темы, — “поживем, помрем, увидим”. Но пока человек живет, он должен руководствоваться принципом велосипедиста: “пока педали крутишь — едешь. Перестал крутить — падаешь ”.

Есть немало культур на земле, которые решают проблему ухода, если не оптимистически, то спокойно (например, мальгашская). Есть мироощущение китайского этноса, что смерть переходит в жизнь, а жизнь в смерть и предки всегда с вами. Есть индийское мироощущение с представлением о бесконечной цепи перерождений и буддизм с идеей о карме, “сансаре”. Есть, наконец, христианская надежда на воскресение и вечную блаженную жизнь после Страшного суда.

Но есть и реальная жизнь, в которую погружены все — и верующие, и неверующие, и рационалисты, и мистики и для подавляющего большинства людей (кроме одержимых суицидными настроениями, во многих случаях связанными с патологией) жизнь, эта жизнь была, есть и останется главной, наличной ценностью. В ней, в этой жизни надо “найти себя”, реализовать себя, найти согласие со временем, со своим народом, с эпохой, переживаемой человечеством.

Никто из живущих, что называется, не просил, чтобы его родили. Все мы появляемся на свет и вырастаем как личности в самом процессе жизни, объективном по отношению к тому, как мы его понимаем, независимом в своих основах от наших личных целей, намерений и побуждений. Вступая в жизнь, принимая ее как данность, как наличное бытие, люди ежедневно воспроизводят собственную жизнь. Конечно, взятая как жизнь, порождающая жизнь — она сама по себе самодостаточна и самоценна. Бытие жизни — это исходный факт, коренное обстоятельство для любых размышлений о ее сущности, формах проявления.

В нашем веке, столь же эпическом, сколь и трагическом, о ценности жизни было сказано немало веских и мудрых слов. Смертные вихри, уносившие миллионы жизней на полях невиданных в прошлом сражений, в концлагерях и казематах разных идеологических окрасок, резко обострили саму проблему значимости жизни, жизни как таковой, прохождения по ее закономерным ступеням, не оборванного насильственной смертью.

Хрупкость индивидуального бытия перед ураганными ветрами истории, уязвимость перед голодом, эпидемиями, природными катастрофами, злой волей преступников и палачей — все это побуждало лучших представителей человеческого рода к поискам духовных опор для защиты жизни. Стоит вспомнить хотя бы одного из самых светлых мыслителей нашего многострадального века — Альберта Швейцера. Это он сформулировал идею благоговения перед жизнью как основу подлинной этики и истинного гуманизма. По его утверждению, первоначалом человеческого бытия является не декартовское “мыслю, следовательно, существую” — а более глубинное прозрение, утверждающее, что “я есть жизнь, которая хочет жить, я есть жизнь, я есть жизнь среди жизни, которая хочет жить”.

Понятно, что в такой формулировке эта мысль выглядит еще достаточно абстрактной, как бы бедной содержательно. Но она вместе с тем и неизмеримо бога. Богата своим безусловным утверждением о священности жизни как таковой. Можно спорить о конкретно-историческом применении этого тезиса, но нельзя пытаться его опровергнуть, не опрокинув всю торию нарастания человеческого в человеке, не нанеся смертоносного удара в самый краеугольный кань подлинного гуманизма.

Идеал жизни и право на жизнь включают в себя целостную систему нравственных проблем и правовых становлений. Вопрос о смертной казни, ее правомерности, границах и условиях ее полной отмены, идея эвтаназии, принцип личной неприкосновенности, этические моменты, возникающие в связи с пересадкой органов, реанимационными процедурами и перспективами генной инженерии — все это своеобразие “подсистемы” в осмыслении фундаментального права на жизнь.

Но, пожалуй, первым и главным подходом к этому великому праву является утверждение, что жизнь, чтобы быть действительной ценностью, должна быть сводной. Когда-то В. И. Даль в своем толковом словаре, истолковывая слово “жизнь”, написал: “Жизнь человека, век его, все продолжение жизни его, от рождения до смерти; также род и образ жизни его, быт, деяния, поступки, похождения и пр.”.

По-разному можно выявлять широту и объемность ого понимания жизни. Однако во всей совокупности многообразных отношений, характеризующих жизнь человека, пожалуй, одним из коренных выступает выяснение того, свободна ли эта жизнь или несвободна, скована, порабощена, угнетена. Выступает ли эта жизнь как поле самореализации каждого из нас или индивиду уготована участь быть безличной шестеренкой в чуждом ему социальном механизме. Поэтому второй главный идеал человека на уровне собственно философского анализа — это идеал свободы.

Философы разных направлений осмысливали суть понятия свободы, фиксируя его глубину, сложность, многогранность и противоречивость. Еще Гегель прозорливо говорил, что ни об одной идее нельзя с таким полным правом сказать, что она неопределенна, многозначна, доступна величайшим недоразумениям и поэтому действительно им подвержена, как об идее свободы, и не об одной не говорят обычно с такой малой степенью понимания ее. В те же времена дальний предтеча экзистенциализма Серен Кьеркегор замечал, что свобода — это самое абстрактное и самое конкретное из всего.

О свободе сказано и в нашем веке немало вдохновляющего. Николай Бердяев полагал свободу как первичное бытие, видел своеобразие собственно философского поиска в том, что он положил в основание философии не бытие, а свободу. И сегодня, когда его труды вернулись в актуальный фонд отечественной культуры, вряд ли можно пройти мимо его призывов о том, что все в человеческой жизни должно пройти через свободу, через испытание свободой, через отвержение соблазнов свободы. В одном из монументальных творений нашей послевоенной литературы — романе Василия Гроссмана “Жизнь и судьба”, как основной духовный стержень всего повествования стоит тезис: “Жизнь — это свобода”.

Пожалуй, не стоит умножать количество высказываний, содержащих в себе яркую оценку свободы, полагание ее как высшей ценности.

Без свободы, без выбора никакая материальная обеспеченность, здоровье и благополучие не могут дать ощущения полноты жизни. Различны грани свободного выбора: от свободы труда до свободы мысли, от свободы решать до свободы действовать. Сегодня свобода выбора вышла за границы индивидуальных побуждений. Она стала весомой ценностью, правом на выбор для народов в многовариантном развертывании исторического процесса, обретения самобытного образа жизни, своеобразных ценностей, собственного социально-экономического устройства, своей политической системы. Свобода информации и контактов между людьми, право выбирать место жительства, профессию, свобода выезда и возвращения на Родину, свобода совести, независимого, научного поиска и вольного художественного творчества, свобода “быть самим собой” — все это, как и многое другое, входит в то, что мы понимаем как право на свободу. В мировом сообществе сегодня резко расширены грани реальной свободы. Уметь ответственно пользоваться свободой — это одна из важнейших задач.

Нельзя не сказать, что свобода — это ценность, одинаково звучащая, но неоднозначно трактуемая разными социальными силами в разные времена. Сама проблема свободы так же вечна для философии, как любовь для поэзии. Марксистская традиция связывала со свободой представления о коммунизме. Либеральное видение (М. Фридмана и А. Хайека) — с рыночной экономикой, с всеобщим утверждением частной собственности.

Надо заметить, что обладать свободой непросто, ибо она предполагает выбор и ответственность. Многие хотели бы от этого отказаться. Не случайно Э. Фромм назвал одну из своих книг “Бегство от свободы”.

Пожалуй, самое меткое в определении свободы, это указание на то, что это возможность самораскрытия, самореализации, действия по собственному разумению и своей воле. Но, конечно, с учетом ситуации. Ведь недаром говорят, что каждый из нас свободен махать руками. Но где кончается моя свобода махать руками? Там, где начинается ваш нос. Этого забывать нельзя.

Автор много размышлял и писал о свободе. Дипломную работу и докторскую диссертацию. Издал две книги и кучу статей. Писали об этом его ученики. И все мы понимаем, что тема далеко не исчерпана. Ибо она бездонна. Она всегда будет загадкой для каждого человека как непричастного к теории, так и для теоретика. Она выражает глубинную сущность человека, его отличие от всего сущего в мире. И каждый мыслящий, каждое новое поколение по-своему будет вновь и вновь размышлять над великим идеалом и величайшей ценностью — свободою.

Свобода — это предпосылка и условие такого весомого идеала, как достоинство. Достоинство, как и свобода, возвышает человека над миром других сущих, делает его мысль и деятельность подлинной вершиной бытия. Именно оно утверждает равноценность людей друг Другу, величие и уникальность каждой личности.

Нетерпимость к любым формам односторонней зависимости, принижения и унижения, дискриминации и умаления одних людей другими составляет содержание достоинства.

Само понятие достоинства обогащает понимание ценности жизни и свободы. Не просто жизнь, а достойная, не безбрежная хаотичная свобода, а свобода, открывающая каждому простор для умножения его собственных достоинств, ценимых обществом и другими людьми. Достоинство предполагает отсутствие насилия и страха, ненависти и ксенофобии.

Укрепление и расцвет у всех людей чувства достоинства — одно из важнейших направлений процесса единения человечества.

Люди, одержимые религиозным фанатизмом в любом конфессиональном облачении, полагают основой всех грехов людских гордыню, ту самооценку человека, которая-де ставит его в один ряд с Демиургом. Полагают, что это наваждение падшего ангела (Денницы — в православном толковании), того, кто возгордился и восстал против своего Создателя. Не буду вступать в богословские дискуссии. Они идут многие столетия. И будут идти. Но, кажется мне, одному из малых сих, одному из нынешних пяти миллиардов землян, что если чего и недостает всерьез в духовном отношении человечеству наших дней, то это гордости (именно гордости) за свою нелегкую историю, за то, что выдержало оно все ее перипетии, прошло петли и зигзаги, миновало ловушки и пропасти. И сейчас может достойно справиться с угрозами.

Ощущение собственного высокого достоинства — вот что сейчас нужно людям. И Роду, и каждому народу, и каждому человеку. Разумеется, оно включает в себя органично сплетенные и разум, и совесть. Но именно в сплаве разум плюс совесть и образуют достоинство. Что бы мы ни говорили о Ф. Ницше, но в одном он был бесспорно прав, когда еще в прошлом веке поставил с грубоватой прямотой диагноз, что самой опасной болезнью является потеря человеком достоинства в собственных глазах. Конечно, достоинство — вещь плохо осязаемая. Его тоннами и метрами не вымерять. Но без него человеческая жизнь невозможна. Без него нет веского мерила происходящего на планете Земля. Если девальвируется понятие “достоинство”, то меркнут и все остальные ценности.

Достоинство — это возможность для каждого иметь тот круг внутреннего мира, куда кому бы то ни было вход “без разрешения” — воспрещен. Это “мой мир”, мое сокровенное, никто и ничто не может мной помыкать, как нельзя без спроса читать чужие письма, тем более нельзя “в сапогах” лезть в чужую душу. Говорят же, что есть две вещи, которые дают лишь тогда, когда об этом просят: воду и советы. Помимо прямого угнетения, издевательств и подобных вещей, хамство и бестактность тоже направлены против достоинства. Достоинство — это умение сохранять порядочность в любых ситуациях, даже вовсе не порядочных.

Достоинство и свобода взаимопроникают друг друга. Без свободы, помимо свободы нет личности, нет человечности, нет и достоинства. Это хорошо понимал еще И. Кант, сказавший, что достоинство выше всякой цены, что свобода (автономия) есть основание достоинства человека и всякого разумного естества.

Право на достоинство не очень-то пользовалось благосклонностью власть имущих на протяжении многих столетий извилистой человеческой истории. Апология рабского послушания, насаждение холуйства, психология маленького человека утверждались настойчиво и регулярно. Защитить и возродить достоинство — это значит создать надежную внутреннюю опору для каждого человека.

Умение сохранить достоинство перед угрозами палачей, пытками и терзаниями в застенках Освенцима и за колючей проволокой Гулага спасало человеческие души. Крепить гуманистическую гордость (не “гордыню”) перед лицом потерь, болезней, старческих немощей, перед беспощадной косой смерти — это свойство человека, ощущающего ценность жизни и свободы.

Человек, трезво сознающий собственные достоинства, никогда не будет трусливым блюдолизом, не станет на кривую тропинку самоуничижения, собственного умаления. О значимости достоинства хорошо сказал ныне не очень модный К. Маркс, подчеркнувший, что для рабочего сознание собственного достоинства, чувство гордости, независимости — выше хлеба.

В самом понятии достоинства содержится мысль о ценности каждой личности, ее уникальности и самобытности, о праве ее на уважение со стороны других людей, любых социальных институтов, всего общества.

Характерно, что в пресловутой “сталинской” конституции 1936 года достоинство вообще не поминалось, его, видимо, полагали вещью третьестепенной, необязательной. Обходили право на достоинство и авторы многих работ тех лет, когда был прокламирован “Моральный кодекс строителя коммунизма”. И лишь в Конституции 1977 года о достоинстве было сугубо формально, мельком помянуто. Таков был уровень политической культуры и в ее теоретическом, и государственно-правовом оформлении, и в массовом сознании.

Сейчас, когда мы в России обращаемся к глубинам мировой культуры, отбираем те ценности, которые выдержали проверку веками и тысячелетиями, достоинство должно занять почетное место в нашем духовном арсенале. Нельзя создать достойное общество, не преодолевая пороков, ущемляющих достоинство личности, не отвергая все то в общественных установлениях, что омрачает достоинство людей.

Сегодня вся сила международного согласия, вся мощь национально-государственных правовых систем должны бы стоять на охране человеческой гордости и достоинства.

И, наконец, завершает цепочку идеалов человека, взятых на уровне философских размышлений, — справедливость. Еще старые этики мудро сформулировали глубокий афоризм, гласящий: ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость. Все другие виды зла — ничто по сравнению с ней. Справедливость обеспечивает каждому защиту его жизни, свободы и достоинства. Ее реализация создает уверенность в прочности жизненных устоев, надежности человеческих отношений, дает высокие социальные гарантии. Побеждающая, реализуемая, утверждающаяся справедливость — это тот идеал человечества, за который стоит ратовать и бороться. Жажда справедливости — одно из самых мощных человеческих побуждений. Наверное, ничто не вызывает такой мощный отклик в миллионах душ, как призыв восстановить попранную справедливость. Это хорошо знают и мудрые честные политики и умудренные прожженные политиканы. Иной раз тезисом о справедливости пугают, приговаривая, что-де им прикрывались страшные кровавые дела. Да, это так. Что было, то было. Но сам лозунг тут ни при чем. И если он был захватан проходимцами, прорвавшимися к власти, то это не умаляет его величия и значимости.

Совпадающая по словесному выражению и имеющая прочную общечеловеческую сердцевину, справедливость, конечно, по-разному трактуется теми, кто берет ее на вооружение. Неодинаковый смысл вкладывался в идею справедливости в античном мире, средние века, XIX столетии. Отличны ее конструкты от прошлых трактовок в наши дни.

На истолковании справедливости всегда сказываются конкретно-исторические обстоятельства, этнические и другие социоструктурные моменты, и особенно в современном мире, интересы субъектов социальной деятельности (классов и других общественных образований), зависящие от их реального отношения к ходу социального процесса, противоречиям истории. Резкое обострение глобальных коллизий второй половины нашего многосложного столетия выразительно усилило внимание к проблеме справедливости. Справедливость так же, как и свобода, оказалась в центре идейной полемики, концептуальных споров, общественно-политических потрясений. Необходимость ее верного осмысления стала злободневной задачей и для массового, и для теоретического сознания.

Наши тяжелые проходы в России и в других республиках бывшего СССР от того, что называли “социализм”, к тому, что именуют “возврат в цивилизованное общество”, породили много того, что явно несправедливо. И это видят и осуждают миллионы и миллионы людей. Лидеры благодушны и многообещающи. Народ по-пушкински “безмолвствует”. Это не может не тревожить. Надо понять всем, от кого зависят те или иные шаги в определении дальнейшей траектории социальной истории, что со справедливостью шутить нельзя.

Человечество сейчас вплотную столкнулось с вызовом эпохи. Этот вызов суров и непререкаем. С ним нельзя не считаться. Содержание его задано глобально, всепланетно. Взаимосвязанность всех стран и регионов мира, их все более и более возрастающая зависимость друг от друга по всем параметрам социального бытия — это реалии наших дней. Задача выживания дает толчок серьезным размышлениям, побуждает находить поля взаимопересекающихся интересов, учит умению принимать во внимание позицию другой стороны, искать сходство позиций, сближать точки зрения.

Именно поэтому резко возрастают роль и значение справедливости в развитии всего мирового сообщества. Признавая значимость общечеловеческих ценностей, нельзя не обратиться к идее справедливости, выношенной всей историей. Высшая справедливость спасения жизни на земле, поддержания всеобщего мира задает масштаб и качество любым решениям в сложных перипетиях международной жизни. Цивилизованные, корректные, подлинно справедливые отношения в международном общении и сотрудничестве — это веление времени.

В понятии справедливости человеку дано его собственное самоотражение, запечатлен человеческий смысл, оценка творимого и содеянного с позиции исторически сформировавшихся представлений о доступном и желанном.

Суть справедливости, необходимость ее кристаллизации в общественном сознании состоит в том, чтобы установить, найти, сконструировать мерку для человеческих свершений. Это выражение мерности деятельности как бы ее резюмирующая сторона. Справедливость есть мера-оценка, ориентированная на установление “веса” поступка, ранжированного по существующей в конкретном обществе иерархии ценностей.

Философы мира вслед за работой Дж. Роулса “Теория справедливости” (1971 г.) настойчиво ищут и у нас, и за рубежом некий “транскультурный критерий справедливости”. Приложил к этому поиску свою руку и автор, издав в 1989 г. книгу “Социальная справедливость: идеал и принцип деятельности”. Нашли ли мы такой критерий? Что-то нашли. Что-то еще надо искать. Жизнь динамична и подчас обгоняет наши теоретические выкладки, требует новых, свежих подходов. Иногда говорят даже, что эта проблема столь сложна и противоречива, что не знаешь, с какой стороны к ней подступиться. Интуитивно люди лучше воспринимают, схватывают, ощущают различие между справедливостью и несправедливостью, чем это научились отливать в логические точные формулы философы, юристы, политики.

В своем наличном бытии справедливость созвучна свободе. И справедливость, и свобода в определенном смысле могут быть уподоблены воздуху. Без них жить и жить достойно — нельзя. Но когда они налицо, то их присутствие воспринимается как естественный ход событий, как нечто совпадающее с ним, они не различимы. Зато лишение свободы, несправедливость больно уязвляют людей, делают нетерпимыми все условия человеческого существования, подчас сбивают с ног.

Возникающее в общественном сознании нарастающее ощущение расползающейся несправедливости существующих отношений симптоматично. Оно показатель того, что общественное устройство, выкроенное по старым экономическим и социальным меркам, исторически себя изжило. И тогда идея справедливости взмывает в массовом сознании как чувство гнева, протеста, ощущение того, что правда попирается, а несправедливость торжествует. И в этих условиях чувство справедливости выступает не как освящение незыблемости сущего, а как идея, подымающая революционную, преобразовательную активность.

В современном мире глубинным переменам социальности, как правило, предшествует революция растущих ожиданий, массовое обострение чувства справедливости. Реальные политики не могут с этим не считаться.

В гуманистической традиции справедливость издавна включена в строй важнейших человеческих идеалов. В сложных изгибах истории было время, когда она оказывалась на периферии и теоретической мысли, и практической политики. Не сказать этого значило бы изменить правде. Сегодня как во всем мире, так и в условиях обновления России она вновь выдвинута на переднюю линию, стала одной из стержневых во всем социальном бытии.

Прежде всего справедливость выступает как страж и гарант подлинного социального равенства. Абсолютное равенство бывает только перед смертью. Тут все мы равны. И богач и нищий. И царь и слуга. И преуспевающий и неудачник. Формально все равны перед Законом. Именно так — перед Законом с большой буквы. Если такой Закон есть, уважаем, признаваем и осуществляем. Если о нем не говорят, что он подобен телеграфному столбу, который перепрыгнуть нельзя, но обойти можно. Фактически все люди различны. И это прекрасно. Эта многоликость, пестрота, различие — залог цветения рода. Равенство относится лишь к социальной сфере. Это равенство возможностей социально-структурных групп. Равенство старта — это равенство честного соревнования способностей и личного труда. Это равенство спортивного бега по жизненной гаревой дорожке, где побеждает достойный. Взятая в этой связи справедливость противостоит как элитаризму, так и примитивному эгалитаризму, уравниловке. Справедливость, соотнося людей и их поступки, определяет, в чем и как они могут и должны отличаться друг от друга и в чем и как люди непременно должны выступать как равные друг другу. Это касается отношений тружеников материального и духовного производства, наций и народностей, мужчин и женщин, молодежи и ветеранов, людей разных профессий и т. д.

Подлинное равенство, измеряемое по масштабу справедливости, не принимает увековечения социальной “дистанции” между людьми и вместе с тем не может отвернуться от реального вклада людей в общественное богатство или отмахнуться от необходимости признания “заслуг”. Уподобление и различение в их противоречивой связке — именно в этом область применения справедливости к проблеме равенства.

Глубоко человеческая в своем истинном содержании справедливость высоко ценима людьми. Все дефициты переносимы. Жизнь дает тому много примеров. Только дефицит справедливости невыносим. С ним человеческое достоинство смириться не может.

Призыв к торжеству справедливости был и остается одним из самых мощных и притягательных для людей. Борьба за победу идеала справедливости в делах человеческих вооружает всех людей доброй воли мужеством и надеждой, высоким гуманизмом.

Для того, чтобы человечество достойно входило в новое столетие и в новое тысячелетие, необходимо объединяющее знамя, могущее собрать всех, несмотря на сохраняющиеся и неустранимые, исторически сложившиеся различия. Разные цветы могут быть в одном букете. Разные блики могут дать одну картину. Без многоликости нет единства. Но таким знаменем, зовущим к единству людей мира, могла бы быть формирующаяся идея глобального гуманизма (о ней хорошо сказано в работе Ю. Волкова “Личность и гуманизм”. М., 1996).

Эта идея еще только возникает, что называется проклевывается, ее очертания еще расплывчаты. Она могла бы вобрать в себя многое, что накоплено в гуманистике и естествознании, в мировых религиях и взлетах вольнодумцев, в западной цивилизации и на том Востоке, о котором говорят, что он-де “дело тонкое”, в прошлых веках и в наши дни.

Пожалуй, поколение, начинающее свой исторический бег в XXI столетии, постарается оформить, отточить, вылепить эту идею. А мы, люди XX века, лишь поставим эту задачу. Задачу построения глобальных целей, единых платформ, сплачивающих концепций, всего, что укрепляет мощь совокупного человечества и самобытность каждого народа. И вспомним, обращаясь к молодежи, вступающей на путь научного поиска, древнейшее библейское речение “Ищите и обрящете”. Ищите эту идею. Она нужна. Всем и вся. И нам — России, прежде всего.

Россия в поисках пути