Народ и власть в годы индустриальной революции 2 страница

Иные оценки стахановского движения прозвучали на декабрьском Пленуме ЦК ВКП(б), где численно преобладали хозяйственники. Пленум расценил это движение как новую форму организации труда, как рационализацию технологических процессов с разделением труда, введением сдельной заработной платы и т.д. Чрезвычайно высокие заработки Стаханова, сообщение о которых на съезде встретили овацией, были названы абсурдными. Отвергалась односторонняя направленность движения на массовость, говорилось о необходимости научно обосновать стахановские методы труда, материально стимулировать и труд инженеров; в целом придать стахановскому движению управляемость, ввести в него элемент подотчетности, поставив все достижения под контроль предприятий.

После речи Сталина началось выявление тех, кто проявил «равнодушие» к стахановскому движению. Предприятия стали ареной борьбы между руководством и рабочими. Ряды стахановцев стремительно росли. На многих предприятиях весной 1936 г. их число стало достигать 20—30% и более от общей численности коллектива. В основном это были молодые выходцы из деревни, с низким уровнем образования. Типичным для этой среды был подсобный рабочий средней квалификации. У них отсутствовали доселе столь непременные для карьеры «пролетарское происхождение» и «заслуги в коммунистическом движении». Подавляющее большинство стахановцев не состояло в партии. Их политическое сознание сводилось к аффектированной вере в Сталина как вождя.

Средствами массовой информации пропагандировались идеи о том, что «стахановское движение — это прямой путь к изобилию, какое будет при коммунизме», о «рождении нового человека». Вскоре газеты запестрели заголовками: «Чудеса нашей страны», «Чудеса произошли на руднике» и т.п. Очевидно, толчок этой лексике был дан в речи Сталина перед выпускниками Военной академии 4 мая 1935 г., когда он заявил: «Техника во главе с людьми, овладевшими техникой, может и должна дать чудеса». Фигура Сталина в глазах стахановцев сакрализируется: «...И когда Вы взошли на трибуну, нас охватило мощное чувство радости... мы ближе прижались друг к другу и ощутили новый приток какой-то волшебной героической силы». Чувство единения побуждало их отвечать на речь Сталина обещаниями и обязательствами, принимавшими характер обетов. Нередко переход к труду по-стахановски сопровождался преображением человека. Люди, не желавшие трудиться, превращались в образцовых рабочих, осужденные преступники находили в себе силы встать на путь добродетели. Тысячи стахановцев из Кремлевского дворца разъехались по стране. Нарком И.Е. Любимов писал: «Надо видеть и слышать, как они, приезжая к себе на фабрики и в колхозы, рассказывали сотням тысяч и миллионам трудящихся о встрече с товарищем Сталиным».

Однако суровая действительность плохо согласовывалась с мистическим умонастроением. Стахановская революция не располагала экономической теорией, при помощи которой она могла бы избирательно действовать против технических норм и правил. Движение вскоре превратилось в мощный неуправляемый поток пролетарской энергии, нанесший серьезный удар по производству.

1. Противостояние между стахановцами и хозяйственными руководителями привело к дестабилизации управления предприятиями.

2. Расстроились производственные связи, снабжение сырьем (непредсказуемые рекорды противоречили планово-распределительной экономической системе); сократился ассортимент продукции (производилось преимущественно то, на чем можно было устанавливать рекорды).

3. Выросли эксплуатация рабочей силы (за счет увеличения сверхурочных работ), производственный травматизм (профилактический ремонт приносился в жертву росту производственных показателей).

4. Снизились эффективность и качество производства (вследствие штурмовщины, неконтролируемого роста зарплаты).

Расстройство экономики, крах ожиданий значительной части рабочего класса повели к поиску виновных. На новом витке развития как бы воспроизводилась ситуация 1930 г. Конфликты на предпритиях осмысливались стахановцами зачастую как «вредительство» хозяйственных руководителей. Поиски виновных, подстегиваемые партийным руководством, ввиду массовости стахановского движения приобрели огромные масштабы. И «гениальный» маневр Сталина заключался в том, что он терминологически связал с «троцкистами» так называемых «врагов стахановского движения», «врагов народа». Тем самым вождь ускользал от ответственности. Волна террора (конец 1936—1938 гг.) вновь захлестнула хозяйственные кадры, что привело к еще большей дезорганизации производства.

Однако стахановское движение имело и серьезный положительный экономический эффект. В первом полугодии 1936 г. в Москве, Ленинграде, на Урале и Украине состоялись отраслевые конференции по пересмотру технических нормативов и норм выработки. С учетом опыта работы стахановцев нормы выработки были повышены (по различным отраслям) на 13—47%. В результате массового освоения новых норм выработки и их перевыполнения весной 1937 г. в отдельных отраслях нормы были вновь повышены на 13— 18%. Но и эти нормы были быстро освоены.

Стабилизация. Необходимость преодоления дезорганизующих производство сторон стахановского движения вызвала ужесточение трудового законодательства. 28 декабря 1938 г. было принято постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) и ВЦСПС «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины, улучшению практики государственного и социального страхования и борьбе с злоупотреблениями в этом деле», усиливавшее меры ответственности за нарушения трудовой дисциплины (увольнение за опоздание в 20 минут). Через полтора года трудовое законодательство вновь ужесточается, но это было связано скорее с угрозой близящейся войны. Указом от 26 июня 1940 г. устанавливался 8-часовой рабочий день при семидневной рабочей неделе, запрещался самостоятельный уход рабочих и служащих с предприятий и учреждений. Рабочее время каждого трудящегося увеличивалось в среднем на 33 часа в месяц. Самовольный уход с предприятия карался тюремным заключением на срок от двух до четырех месяцев, прогул без уважительной причины — осуждением к исправительно-трудовым работам по месту работы на срок до шести месяцев с удержанием до 25% заработной платы. Указ от 10 июля 1940 г. приравнял к вредительству со всеми вытекающими отсюда последствиями выпуск недоброкачественной и некомплектной продукции, несоблюдение обязательных стандартов.

Были также приняты меры по поднятию авторитета мастера на производстве. И.И. Гудов вспоминал: «с мастеров спрашивали за все — за количественное и качественное выполнение плана, за соблюдение технической и производственной дисциплины, за выработку норм, за чистоту на участке, за расходование материалов. За все на свете, вплоть до подписки на заем, сдачу зачетов на значок ГТО, явку рабочих на профсоюзные собрания...

Надо отдать должное народному комиссару тяжелой промышленности Вячеславу Александровичу Малышеву... На одной из коллегий Наркомата он говорил:

— Мы превратили мастера в мальчика на побегушках, чуть что — лупим его в хвост и в гриву... Требуем от него за все на свете, но сам он безликий. Это мы его таким сделали. Распоряжаться расстановкой рабочей силы он не может — на все требуется согласие начальника цеха, замначальника цеха, помначальника цеха. Поощрять рабочего материально он не может, налагать взыскания тоже не может. Устанавливать тарифный разряд не имеет права. Нормирование труда передано нормировщикам, приемка готовой продукции — контролерам ОТК. Что же у нас делает мастер? В основном выколачивает детали и материалы... А зарплата мастера? Да она сплошь и рядом ниже, чем у квалифицированного рабочего...

В.А. Малышев поставил этот вопрос в Политбюро... 27 мая 1940 г. было вынесено постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О повышении роли мастера на заводах тяжелого машиностроения»... Вскрыв серьезные недостатки в положении мастера на производстве, правительство и Центральный Комитет установили, что «мастер является полноправным руководителем на порученном ему участке производства», что «все распоряжения цеховой администрации передаются рабочим только через мастера, который и отвечает за их выполнение». Было предложено разгрузить мастера от несвойственных ему функций. Ему предоставили право налагать дисциплинарные взыскания на нарушителей трудовой дисциплины и дезорганизаторов производства, с утверждения начальника цеха — принимать и увольнять рабочих. Мастер получил право распоряжаться установленным для выполнения плана фондом зарплаты, устанавливать тарифные разряды. В руки мастера был дан премиальный фонд для поощрения рабочих... Совнарком и ЦК ВКП(б) приняли решение повысить зарплату мастерам с таким расчетом, чтобы их заработок был выше зарплаты квалифицированных рабочих».

Социальные отношения в деревне. А что было в деревне? Думается, в современных публицистике, художественной литературе преувеличивается патриархальность, монолитность, идилличность доколхозного сельского мира; и соответственно абсолютизируется фактор государственного насилия в осуществлении коллективизации. Представляется более обоснованным положение о том, что одной «из причин сравнительно легкой победы колхозного строя было именно отсутствие стабильности, молодость всех деревенских институтов. Коллективизация была четвертой аграрной реформой за 70 лет, третьим преобразованием села в XX в. Можно сказать, село привыкло не к покою и устойчивой жизни, а к постоянным переменам» (имеется в виду Великая реформа 1861 г., Столыпинская реформа, аграрная революция 1917— 1918 гг.). Кроме того, крестьянство в годы нэпа по существу лишили перспективы: дойдя до определенного уровня доходов, хозяйство попадало под мощный налоговый, идеологический, административный пресс. Коллективизация же давала крестьянину шанс (по крайней мере, ему это обещали) подняться к более высокому уровню благосостояния на пути коллективного производства.

Изучение истинных социальных отношений на селе и в 30-е, и в последующие годы еще ждет своего исследователя. Советская историография приукрашивала картину, в последние годы преобладают однозначно негативные оценки. Возможно, ближе всего соответствуют истине наблюдения М. Левина: «...не о «коллективизации» надо говорить, а об «этатизации» советского сельского хозяйства и крестьянства, о создании своего рода принудительного труда для крестьян. Термины «феодализм» или «барщина» здесь не подойдут, хотя бы из-за слишком большой социальной мобильности, текучести, возможности увильнуть от работы, уйти в город на стройки пятилетки.

Отсюда сложность в понимании сути колхозной системы. С одной стороны, ясно, что это система подневольная, нацеленная не на производство, а прежде всего на выжимание продукта крестьянского труда.

Но, с другой стороны, были в колхозной системе явления, которые заставляют воздержаться от полного и безоговорочного осуждения, заставляют остановиться и призадуматься. Надо все время проверять себя «контрольными вопросами». Вот три из них, которые я часто себе задаю. Первый: а что же тогда представлял собою по сути тот колхоз им. Ворошилова под Мичуринском, где я работал в 1941 г.? Он казался мне слаженной организацией. Там было 70 семей. Работали без МТС, т.е. в основном по-старому. Руководили колхозом пятеро хозяйственных авторитетных мужиков, и они всегда советовались со стариками. Это даже был ритуал: приглашали дедушку Трофима, отца кладовщика Ивана Трофимовича, и в присутствии всего народа — прекрасно эту сцену помню — спрашивали: «Когда нам выходить-то?» (т.е. когда уборку начинать). А в соседнем колхозе было 300 семей, была МТС, но «мои» колхозники над теми посмеивались — баре, мол, их будят на работу в девять утра — и то не торопятся, да к тому же еще и председатель пьяница. Тут все сказано: один колхоз пока свой, крестьянский, второй уже полностью «загосударствлен», технику им вливают, как касторку в горло...

Мой второй «контрольный вопрос»: откуда брались колхозы-миллионеры? Не все же было «дутое». И третий: что стояло за ростом сельскохозяйственного производства, начиная с реформ Хрущева? Я не говорю о целине. Но не было ли это проявлением какого-то потенциала колхозно-совхозной системы, который мог бы реализоваться через реформы но не реализовался?

Подобные вопросы могут помочь нам воздержаться от окончательного приговора. Нечего нам с этим торопиться».

Исследование советского общества 30-х гг. западными историками-ревизионистами показывает, что следующий («почти провоцирующий Запад», по словам Р. Майера) вывод, сделанный философом Александром Зиновьевым, не столь уж парадоксален: «Дело заключается в том, что сталинизм, несмотря на все мерзости, был истинным господством народа, господством народа в глубочайшем (я не говорю: в лучшем) смысле слова, а сам Сталин — истинным вождем народа. Такие репрессии (имеются в виду великие чистки. — Р.М.) были проявлением личной инициативы широких народных масс. И сегодня трудно установить, чье участие было больше — высокопоставленных преступников со Сталиным во главе или этих широких, якобы введенных в заблуждение народных масс».

 

 

Развивающая диктатура

Форсированное экономическое развитие 30-х гг., осуществлявшееся за счет порой катастрофического падения уровня жизни широких народных масс (особенно в годы первой пятилетки), на базе экспансии методов директивного управления народным хозяйством, расширения сферы принудительного и полупринудительного труда в экономике, вело к ужесточению политического режима в стране, к усилению идеологического прессинга. Чтобы реализовать индустриальный скачок, надо было, по сталинским словам, «подхлестывать страну»: вдохновить, мобилизовать народ на напряженный труд, преодолеть сопротивление недовольных.

Первая «встряска» авангарда. Для этого, в первую очередь, следовало перевести властную вертикаль из «мягкого» (нэповского) режима работы в «жесткий»: повысить интенсивность труда функционеров партийно-государственного аппарата, уровень их исполнительской дисциплины. Государственный аппарат 20-х гг., «успешно» возродивший за годы нэпа худшие традиции российской бюрократии: неповоротливость, коррумпированность и др., был мало пригоден для «революционных» действий. В конце 20-х — 30-е гг. центр тяжести переносится на партийные (после их предварительной «встряски»), чрезвычайные (политотделы МТС, совхозов, на транспорте и др.), карательные органы (система НКВД—ОГПУ и др.).

Главная политико-мобилнзующая роль отводилась партии. Кризис 1928—1929 гг. обнаружил неготовность части партийных организаций к проведению «жесткого», курса. За годы нэповского гражданского мира в сельских и городских ячейках широко распространялись, как тогда говорили, «хвостистские» настроения (т.е. партийцы ориентировались преимущественно не на директивы высшего руководства, а на настроения «отсталых» масс: «плелись у них в хвосте»). Так, во время хлебозаготовок зимне-осеннего периода 1928 г. «отдельные сельские ячейки не только не руководили кампанией, но даже выступали (как ячейка в целом) против мероприятий, проводимых на селе, проваливали предложения в самообложении, плелись в хвосте крестьянской массы, скрывали свое партийное лицо...». В 1928—1929 гг. органы ОГПУ фиксировали на заводах многочисленные случаи, когда «коммунисты (и комсомольцы) возглавляли волынщиков, от имени рабочих подавали коллективные заявления-протесты (в связи с пересмотром норм и расценок), агитировали за забастовки, шли против линии парторганов»; бойкотировали сами и призывали рабочих к бойкоту заводских собраний. На Украине посещаемость собраний среди коммунистов (24,8% общего числа партийцев) была меньше, чем среди беспартийных (25.3%).

С другой стороны, за «спокойные» нэповские годы многие парторганизации обюрократились, окостенели, оторвались от масс. «Были случаи, — фиксируют сводки ОГПУ, — когда рабочие не хотели и слушать секретарей и членов бюро ячейки, гнали их с трибуны. В ходе забастовок такие ячейки проявили полную растерянность, не умели мобилизовать членов ячейки, чтобы попытаться произвести в настроениях перелом».

Особенно противоречивая ситуация складывалась в деревенских ячейках. Наряду с «хвостизмом» здесь были широко распространены прямо противоположные настроения.

В период хлебозаготовительного кризиса 1928—1929 гг. со стороны деревенских активистов в адрес крестьян раздались угрозы типа: «Мы вам припомним 18-й год», «заткнем глотку»; были случаи избиения строптивых, по ночам устраивались облавы и обыски в поисках спрятанного хлеба и т.д.

Административная «зарегулированность» рыночных отношений, характерная для нэпа, создала благоприятную почву для коррупции партийно-государственного аппарата. Неизбежной статьей расходов в данном типе экономики является «смазка» административных «оков» — подкуп должностных лиц (чтобы приобрести дефицитные товары, распределявшиеся по классовому принципу, получить льготы по налогообложению и т.д.). В конце 20-х гг. в ходе подготовки к форсированной индустриализации были вскрыты факты коррупции, бытового разложения партийно-государственных функционеров. Они гипертрофировались официальной пропагандой, послужив основой громких пропагандистских кампаний: «астраханское дело», «смоленский гнойник» и др.

Последние легли на подготовленную почву. В литературе приводятся типичные высказывания рабочих конца 20-х гг.: «Я коммунистам не доверяю», «В партии все карьеристы. Пробивают себе дорожку к большому жалованью да к тому, чтобы полегче жить», «Коммунистическая партия не старается за рабочих, не отстаивает их интересов, а старается для блага кучки, которая получает по 150 руб. в месяц и живет на широкую ногу», «не иду в партию потому, что нет ни одного партийца в нашей ячейке с открытой душой, не зависящего от должностных лиц, видны только должностные лица, от которых пахнет черствятиной», «Все партийцы — двуличные приспособленцы». Тревожным симптомом ухудшения отношений между партией и пролетариатом был усилившийся во второй половине 20-х гг. отсев рабочих из ВКП(б). Например, по московской парторганизации с 1 сентября 1927 г. по 1 апреля 1928 г. выбыло 1046 человек, из них 80% рабочих.

Учитывая сложившуюся ситуацию, апрельский 1929 г. Пленум ЦК и ЦКК и XVI конференция ВКП(б) провозгласили курс на очищение партии от несоблюдающих «классовую линию», морально разложившихся, нарушающих революционную законность коммунистов. В результате чистки общая убыль партийных рядов составила 11,7% (без апелляций).

В ходе регулирования роста партии в конце 20-х гг., партчистки 1929—1930 гг. в ВКП(б), главным образом, набирали рабочих от станка, бедняков и сельскохозяйственных рабочих, ужесточались условия приема представителей интеллигенции, учащихся и др.; из партии вычищали, в первую очередь, крестьян (особенно зажиточных), служащих. Эта кадровая политика соответствовала стратегической установке на «классовую войну» как основной рычаг форсирования индустриализации. Новые «кадры» в силу низкого культурного уровня были малопригодны для ведения партийной работы политическими методами. Они были, скорее, предрасположены к административным способам проведения в жизнь некритически воспринимаемых «директив» высшего партийного руководства, которое становится практически неконтролируемым «снизу». Так, в 1928 г. прекращается рассылка на места стенограмм пленумов ЦК, планов работ Политбюро и Оргбюро, в 1929 г. прекращено издание информационного журнала «Известия ЦК ВКП(б)»; реже созываются партийные съезды, конференции, пленумы ЦК ВКП(б) (XII съезд состоялся в 1923 г., XIII — в 1924 г., XIV — в 1925 г., XV - в 1927 г.. XVI — в 1930 г.. XVII — в 1934 г., XVIII — в 1939 г.).

Превентивный удар и политический громоотвод. Встряхнув партию, партийно-государственное руководство инспирирует ряд политических процессов, призванных подавить в зародыше возможный региональный сепаратизм, направляет в «нужное» русло недовольство масс ухудшением условий жизни.

«Шахтинское дело» было не единственным. Весной 1930 г. на Украине состоялся открытый политический процесс по делу «Союза вызволения Украины» во главе с крупнейшим украинским ученым, вице-президентом Всеукраинской Академии наук (ВУАН) С.О. Ефремовым. Кроме него на скамье подсудимых оказалось свыше 40 человек. Согласно обвинению, «Союз вызволения Украины» имел целью свержение советского правительства и превращение Украины в буржуазную страну «под контролем и руководством одного из соседних иностранных буржуазных государств». Все обвиняемые признали себя виновными в контрреволюционной деятельности, однако приговор оказался сравнительно мягким (учитывая тяжесть обвинений): основным обвиняемым, «принимая во внимание их искреннее раскаяние на суде», смертная казнь была заменена 8—10 годами лишения свободы, остальных приговорили к меньшим срокам лишения свободы, девять из них осуждены условно.

Исследователи расходятся в мнении о том, существовали ли на самом деле «Союз вызволения Украины» и «Союз украинской молодежи». Специально исследовавший этот вопрос X. Куромия отмечает: «На наш взгляд, обвиняемые, пожалуй, согласились бы со слухами в кругах интеллигенции: «Союза вызволения Украины» не было, хотя он и должен был бы существовать». Ускоренная индустриализация и сплошная коллективизация неизбежно должны были вызывать сопротивление. Процесс над членами «Союза вызволения Украины», очевидно, явился превентивной акцией против возможного объединения недовольных под националистическим знаменем.

В том же году было объявлено о раскрытии еще одной контрреволюционной организации — Трудовой крестьянской партии, которую якобы возглавляли экономисты Н.Д. Кондратьев, А.В. Чаянов, Л.Н. Юровский, ученый-агроном А.Г. Дояренко и некоторые другие. Осенью 1930 г. появилось сообщение о раскрытии ОГПУ вредительской и шпионской организации в сфере снабжения населения важнейшими продуктами питания, особенно мясом, рыбой и овощами. По данным ОГПУ, организация возглавлялась бывшим помещиком профессором А.В. Рязанцевым и бывшим помещиком генералом Е.С. Каратыгиным, а также другими бывшими дворянами и промышленниками, кадетами и меньшевиками, «пробравшимися» на руководящие хозяйственные должности. Как сообщалось в печати, они сумели расстроить систему снабжения продуктами питания многих городов и рабочих поселков, организовать голод в ряде районов страны, на них возлагалась вина за повышение цен на мясо и мясопродукты и т.п. В отличие от других подобных процессов приговор по этому делу был крайне суров — все привлеченные (46 человек) были расстреляны по постановлению закрытого суда.

25 ноября — 7 декабря 1930 г. в Москве состоялся открытый процесс над группой авторитетных технических специалистов, обвиненных во вредительстве и контрреволюционной деятельности, — процесс Промпартии. К суду было привлечено восемь человек: Л.К. Рамзин — директор Теплотехнического института, специалист в области теплотехники и котлостроения; специалисты в области технических наук и планирования: В.А. Ларичев, И.А. Калинников, Н.Ф. Чарневский, А.А. Федотов, С.В. Куприянов, В.И. Очкин, К.В. Ситнин. На суде все обвиняемые признали себя виновными.

Через несколько месяцев в Москве прошел открытый политический процесс по делу так называемого Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). К суду были привлечены: В.Г. Громан, член президиума Госплана СССР; В.В. Шер, член правления Государственного банка; Н.Н. Суханов, литератор; A.M. Гинзбург, экономист; М.П. Якубович, ответственный работник Наркомторга СССР; В.К. Иков, литератор; И.И. Рубин, профессор политэкономии и др., всего 14 человек. Подсудимые признали себя виновными. Осужденные по «антиспецовским» процессам (за исключением расстрелянных «снабженцев») получили различные сроки лишения свободы.

Как следователи добивались «признаний»? М.П. Якубович впоследствии вспоминал: «Некоторые... поддались на обещание будущих благ. Других, пытавшихся сопротивляться, «вразумляли» физическими методами воздействия — избивали (били по лицу и голове, по половым органам, валили на пол и топтали ногами, лежавших на полу душили за горло, пока лицо не наливалось кровью и т.п.), держали без сна на «конвейере», сажали в карцер (полураздетыми и босиком на мороз или в нестерпимо жаркий и душный без окон) и т.д. Для некоторых было достаточно одной угрозы подобного воздействия с соответствующей демонстрацией. Для других оно применялось в разной степени — строго индивидуально — в зависимости от сопротивления каждого».

Политические процессы конца 20-х — начала 30-х гг. послужили поводом для массовых репрессий против старой («буржуазной») интеллигенции, представители которой работали в различных наркоматах, учебных заведениях, в Академии наук, в музеях, кооперативных организациях, в армии. Основной удар карательные органы наносили в 1928—1932 гг. по технической интеллигенции — «спецам». Тюрьмы в то время назывались остряками «домами отдыха инженеров и техников».

Последняя оппозиция. Нарастание социально-экономического кризиса не могло не отразиться и на настроениях партийцев. Правда, XVI партсъезд (26 нюня — 13 июля 1930 г.) прошел без каких-либо признаков существования организованной оппозиции. Правые оппозиционеры снова были осуждены, а Рыков и Томский принуждены к раскаянию.

Официальное осуждение всех уклонов и наступившее внешнее единодушие вокруг Сталина не означали, однако, что со всеми оппозиционными настроениями было покончено. Нарастающий экономический кризис, варварские методы коллективизации не могли не вызвать недовольства в партийных рядах. В декабре 1930 г. страна узнала о деле С.И. Сырцова, кандидата в члены Политбюро, председателя Совнаркома РСФСР, и В.В. Ломинадзе, секретаря Закавказской парторганизации. Первому поставили в вину скептицизм по поводу темпов индустриализации, второму — обвинение партии и Советов в феодальном отношении к рабочим и крестьянам. Высказывания Сырцова и Ломинадзе, их контакты с другими членами партии были квалифицированы как заговор. Это дело явилось в какой-то степени этапным с точки зрения уставных принципов партии. Впервые члены ЦК (Сырцов и Ломинадзе) были исключены из его состава не на пленарном заседании ЦК, которое только и могло по уставу решить этот вопрос, а на совместном заседании Политбюро и Центральной контрольной комиссии.

Оппозиционные настроения на время удалось приглушить, однако дальнейшее ухудшение социально-экономического положения в стране в 1932—1933 гг. вновь их усилило. Летом 1932 г. было открыто дело так называемого «Союза марксистов-ленинцев», идейным вдохновителем которого был М.Н. Рютин, бывший московский «правый уклонист». Он подготовил и распространял документ под названием «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и обращение «Ко всем членам ВКП(б)», возлагавшие на Сталина личную ответственность за гибельные последствия «авантюристических темпов индустриализации» и «авантюристической коллективизации», требовал его смещения. Эти документы, обнаруженные ОГПУ, были объявлены платформой оппозиции. По свидетельству Б. Николаевского (в свою очередь ссылавшегося на Н.И. Бухарина), Сталин настаивал на аресте и смертном приговоре Рютину, но неожиданно столкнулся с сопротивлением большинства членов Политбюро. В результате Рютин был сослан, Зиновьев и Каменев и др., привлеченные по делу «Союза марксистов-ленинцев», снова были исключены из партии и сосланы. Несколькими месяцами позже, если верить письму, отправленному Троцкому его сыном Л. Седовым, был сформирован, хотя и достаточно эфемерный, блок оппозиции. Этот блок, созданный прежде всего для обмена информацией, включал в себя представителей как правой, так и левой оппозиции.

1933 г. был отмечен новой внушительной чисткой партии, объявленной на январском 1933 г. Пленуме ЦК и развернутой в мае. Чистка, очевидно, была призвана максимально ограничить неизбежный (вследствие тяжелейшей социально-экономической ситуации) рост оппозиционных настроений в рядах партии — несущей опоры режима. Масштабы чистки, которая длилась полтора года вместо намеченных пяти месяцев и завершилась исключением 18% коммунистов (в то время как 15% членов «вышли» из партии добровольно), вероятно, соответствовали масштабам кризиса партии.

«Мирная передышка». 26 января 1934 г. открылся XVII партсъезд, «съезд победителей», по выражению С.М. Кирова, формально продемонстрировавший единение партийного руководства вокруг Сталина. С одной стороны, в его работе и решениях отразилась общая для страны атмосфера некоторого «потепления» (относительное миролюбие, сравнительная сдержанность формулировок, меньшая ориентированность на обострение классовой борьбы, принятие реалистической экономической программы и др.).

С другой стороны, по наблюдениям французского исследователя Н. Верта, в докладе Сталина был сделан вывод, потенциально содержавший угрозу нового ужесточения политического курса. «После того, как дана правильная линия, — говорил Сталин, — после того, как дано правильное решение вопроса, успех дела зависит от организационной работы, от организации борьбы за проведение в жизнь линии партии... Организационная работа решает все, в том числе и судьбу самой политической линии...» Получалось следующее: поскольку линия партии верна, постольку существующие проблемы объясняются разрывом между директивами партийного руководства и тем, как они выполняются. По существу, брался курс не на анализ реальных противоречий и сложностей советского общества, а на поиск виновных в невыполнении партийных директив. Причем, в реальной жизни было сложно провести грань между невыполнением по глупости, халатности, из-за нереалистичности директивы или вследствие умышленного саботажа, заговора. Кроме того, на съезде было принято важнейшее решение, практически сделавшее высшее руководство страны полностью бесконтрольным от кого бы то ни было: ЦКК—РКИ, правомочная контролировать партийно-государственные органы всех ступеней, преобразуется в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) и Комиссию советского контроля при Совнаркоме СССР, т.е. в органы, не контролирующие ЦК и Совнарком, а им подчиненные, обеспечивающие контроль центра над периферией.