Краткие характеристики отдельных коммуникативных качеств речи 1 страница

 

 

 

В этой части лекций описанию подвергнется, во-первых, не вся система коммуникативных качеств, а лишь те свойства хорошей речи, которые весьма важны в тех или иных совокупностях почти во всех профессиональных сферах официального речевого общения. Во-вторых, наше внимание будет сосредоточено не на исчерпывающей характеристике описываемых качеств речи, а опять-таки только на тех их особенностях, которые по каким-то причинам не получают достаточного, по нашему мнению, освещения в имеющейся специальной литературе. В-третьих, наша основная задача здесь будет заключаться в том, чтобы показать тесную генетическую связь коммуникативных норм с нормами языковыми и соответственно их взаимообусловленность. Объясняется это прежде всего объёмом настоящего издания и тем, что в настоящее время имеется достаточное количество самых разных и доступных источников по освещаемой теме (см. список рекомендуемой литературы в конце лекции)

 

Правильность речи

 

Начнём характеристику коммуникативных качеств с базового из них – правильности речи, под которым обычно понимается следование нормам литературного языка в процессе речевого общения.

Правильность речи, без всякого сомнения, является фундаментом культуры речи – основным показателем владения литературным языком как высшей формой национального языка и, следовательно, знаком принадлежности языковой (речевой) личности к данной национальной культуре. Приоритет правильности речи объясняется, во-первых, объективностью существования системы норм литературного языка, которые противопоставляют высшую форму этноязыка (языка этноса, иначе –общенародного языка) таким его внелитературным разновидностям, называемым по-другому субстандартом (< лат. sub – под, т.е. расположенный внизу, под чем-либо: неосновной, неглавный, меньший по значимости), как просторечие, территориальные и социальные диалекты. Но следует помнить, что и другие разновидности национального языка в той или иной степени характеризуются наличием в них своей, специфической, системы норм. Только в отличие от нормативной системы литературного языка, в котором она формируется осознанно, а именно путём исторического отбора и общественной оценки языковых средств (вспомните определение нормы, данное С. И. Ожеговым), в субстандартах этноязыка системы норм складываются стихийно, без всякой, пожалуй, оценки (кроме случаев оценки типа «Не по-нашему говорит!») со стороны владеющих теми или иными подъязыками.

Во-вторых, приоритет в знании литературно-языковых норм и практическом владении ими в разнообразных процессах коммуникации находит объяснение в том, что во многих случаях правильность речи – это основа всех других коммуникативных норм. Например, если говорящий или пишущий ошибся в выборе синтаксической конструкции либо в её построении для выражения конкретной мысли (т.е. нарушил синтаксическую правильность речи), то он может автоматически нарушить и другие нормы хорошей речи. Покажем такое на конкретных примерах.

В газете «Советская Хакасия» за 27 августа 1936 года была напечатана заметка Н. Климова, в которой говорилось о том, с каким негодованием шахтёры г. Черногорска клеймили «контрреволюционеров из троцкистско-зиновьевского блока». В результате, по-видимому, небрежной редакторской правки было напечатано: «Убить гадов! Жизнь наших вождей – это наша жизнь. Мы должны раздавить этих гадов!». В результате такого построения высказывания получился противоположный смысл: «гадами» оказались вожди, и, следовательно, уничтожению подлежат они. Из-за речевой небрежности, которая вылилась в синтаксическую ошибку (нарушение порядка следования частей высказывания), изменился смысл сказанного – значит, нарушена точность речи; кроме того, как уже отмечено, этот смысл стал прямо противоположным – следовательно, нарушается логичность речи. Сказанное в газетной публикации не сразу доходит до сознания читателя как ошибочное утверждение и первоначально вводит его в заблуждение по поводу того, почему нужно «раздавить» вождей, если «гадами» являются другие. Такая «замутнённость» содержания речи вызывает неясность, такая речь доступна для понимания не сразу: требуется какое-то время, чтобы осознать её и соответственно «дешифровать». На этом основании можно утверждать, что в разбираемом случае имеются отклонения и от норм ясности (простоты, понятности) речи. Таким образом, нарушение базовой коммуникативной нормы – правильности речи – автоматически повлекло за собой и сбои в других участках системы коммуникативных качеств.

В соответствии с содержанием речи и языковой формой его выражения (что говорят и как говорят) нужно выделить два типа правильности речи. Первый тип будет касаться предмета разговора, т.е. того круга знаний и сведений, имеющихся у общающихся о той теме (проблеме), о которой идёт речь. Этот тип правильности следует назвать предметной правильностью (иначе – фактической, содержательной, а шире – фоновой; от фр. fond < лат. fundus – дно, основание; одно из значений – обстановка, среда, окружение; фоновые знания – это знания об окружающем мире, кругозор человека). Ясно то, что, если собеседник (собеседники) владеет(-ют) предметом разговора, то и речевое общение между ними окажется незатруднённым. В противном же случае речевое взаимодействие окажется нерезультативным, такое общение обычно характеризуют как разговор глухого со слепым.

Второй тип правильности речи (как говорят и как пишут) называется языковой (в широком смысле) правильностью. В соответствии с тем, какая структурная часть системы языка соблюдается в устной и письменной речи, языковую правильность можно конкретизировать как орфоэпическую (правильность произнесения), акцентологическую (правильность расстановки ударений), лексическую (правильность словоупотребления), интонационную (правильность интонирования речи) и др. разновидности правильности речи.

Правильность языковая и речевая обусловлена, как было уже сказано, объективно существующими нормами языка, которые утверждаются и поддерживаются языковой практикой образованных, культурных носителей языка. Специфической чертой литературного языка, как нам также известно, является кодификация его нормы, иначе возведение языковой нормы в ранг закона. При кодификации происходит сознательный отбор не всякого варианта единиц языка, а только такого, который предписывается употреблять как правильное, т.к. он функционирует в языке в течение долгого времени и осознаётся грамотным, культурным большинством как образцовое, нормативное, хорошее средство.

Однако язык с течением времени медленно, но непрерывно изменяется; соответственно и его нормы претерпевают изменения, поэтому в речевом употреблении, кроме кодифицированной нормы, появляются вариативные нормы (варианты норм). Ими являются формальные видоизменения одной и той же единицы языка, обнаруживающиеся на различных языковых уровнях (звуковом, морфемном, словесном, фразеологическом, грамматическом – морфологическом и синтаксическом). В результате изменения, развития, совершенствования языка в нём рождаются разные способы выражения одного и того же языкового значения: морфологические – Из лес у выехал о четыре всадника и Из лес а выехал и четыре всадника; фонетические и орфографические – но ч ь и но щ ь (норма XVIII в.), шка п и шка ф (норма XIX в.), т о ннель и т у ннель (норма ХХ в.); словообразовательные – волч их а и волч иц а, за капать глаза и про капать глаза, синтаксические – С одной стороны, нормы языка устойчивы и стабильны, но, с другой – изменчивы и подвижны и В одно и то же время нормы языка характеризуются устойчивостью и стабильностью и изменчивостью и подвижностью и др.

В результате закономерных динамических изменений, возникающих в соответствии с внутренними законами языка и под влиянием языкового коллектива (социума), в языке появляется несколько способов обозначения одного и того же смысла. Причём не все такие варианты становятся принадлежностью литературного языка, который, как через своеобразное сито, отсеивает всё наносное, ненормативное, плохое и отказывает этому отрицательному языковому материалу в статусе правильных и хороших средств. Так, ненормативны варианты: отсрачивать (ср. отсрочить), отодру (ср. отдеру), Её в школе бывает только раз в неделю (ср.: Она в школе бывает...), прорешивать (ср. решать), мятущая личность (ср.: мятущаяся личность), средств á (ср. ср é дства), зв ó нишь (ср. звон ú шь), положь (ср. положи) и под. Таким образом, за пределами литературного языка и соответственно литературной нормы оказываются просторечные, жаргонные, диалектные и многие варианты из профессиональных языков.

Вариантность свойственна как национальному языку в целом, так и его конкретным разновидностям. Литературный язык также характеризуется вариантными нормами, к примеру: нач á лся – началс я, д é вица – дев ú ца, беспорядо[ч’н]ый – беспорядо[шн]ый, манжет – манжета, такой лежебока – такая лежебока, мной – мною, ждать весну – ждать весны. В системе литературного языка такие варианты норм оцениваются неравнозначно: одни из них ограничиваются в сфере применения, а другие допускаются к равноправному употреблению во всех случаях. Кроме того, литературная норма запрещает к использованию в официальных сферах речевого употребления нелитературные формы, т.е. варианты, имеющие просторечный, жаргонный, арготический и т.п. характер. По этой причине внутри нормативной системы литературного языка существуют нормы императивные (< лат. imperativus – повелительный), иначе – обязательные, и диспозитивные (< лат. dispositivus – распоряжающийся), по-другому – вариативные, т.е допускающий выбор. Обязательная норма либо диктует один только вариант употребления как единственно возможный (кварт á л – не кв á ртал; заём – не займ; оп é ка – не опёка, у бочек нет доньев – не днов; покупатель – не покупец), либо допускает к функционированию в литературном языке как равноправные оба способа выражения (род ú лся – родилс я, д á лся – далс я, клади – положи, м á нит – ман ú т, чёрный клавиш – чёрная клавиша, некрашеный ставень – некрашеная ставня), либо запрещает к употреблению в конкретных ситуациях общения сниженные (разговорные), книжные (высокие, торжественные, поэтические) или специального характера варианты (спазма, но спец. спазм; бухгалтеры, но разг. бухгалтерá; несколько человек не пришло, но разг. несколько человек не пришли, я кушаю – ср.: я ем; какие у тебя синие-пресиние очи! – ср .: какие у тебя синие-пресиние глаза!).

Вариантные нормы, напротив, допускают выбор там, где есть возможность выбора разных способов выражения одного значения. Иначе говоря, шкала правильности речи не является строго биполярной. Помимо крайних оценок использованных языковых средств – «правильно» и «неправильно» – она имеет, по меньшей мере, ещё две оценки: а) «допустимо» (что означает «возможно использование данного языкового факта в литературной речи, хотя предпочтение отдаётся его варианту или синониму: допустимо грохотанье но предпочтительнее грохотание); б) «допустимо, но в определённых сочетаниях, текстах, условиях общения» (при строго нормативном желчная протока, два килограмма помидоров, в отпуске, кори[ч’н]евый в специальной и разговорной речи, а также некоторых контекстах общения допустимы формы: желчный проток, два килограмма помидор, в отпуску, кори[шн]евый).

Таким образом, можно констатировать, что правильность речи одним из своих свойств, а именно вариантностью, в то же время регулирует в определённой мере уместность и целесообразность использования средств языка. В таком случае термин «правильность речи» шире, чем «нормативность речи». В строгом смысле нормативность речи (правильность в узком понимании) есть соответствие её структуры – построения – нормам литературного языка и системе его единиц. Под правильностью речи в широком смысле следует понимать не только соответствие речи системе норм литературного языка, но ещё и умелый (уместный и целесообразный) выбор языковых средств, оправданный конкретными условиями речевого общения. По данному поводу М. В. Панов в своё время, сравнивая предшествующие десятилетия ХХ в. с новой эпохой, замечал: «В 30–60-е годы господство-вало такое отношение к литературному языку: норма – это запрет. Норма категорически отделяет пригодное от недопустимого. Теперь отношение изменилось: норма – это выбор. Она советует взять из языка наиболее пригодное в данном контексте» [Панов 1988: 27].

Следовательно, при определении степени правильности речи нельзя опираться только на литературно-языковую норму – нужно учитывать ситуацию, в которой происходит общение. То, что является нормативным в одной речевой сфере, может оказаться неправильным (неуместным, нецелесообразным) в другой. Норма языка накладывает ограничения на использование его средств в речи в зависимости от принадлежности текста к тому или иному функциональному стилю и жанру речи. При выборе языковых средств нужен функциональный подход, т.е. выбранные средства языка должны полностью соответствовать условиям и обстановке акта коммуникации.

Важным условием культуры речевого общения – как устного, так и письменного – является, таким образом, соблюдение стилистической правильности, т.е. следование стилистическим нормам языка. Такая пра-вильность заключается, с одной стороны, в знании о том, как распреде-лены языковые единицы по текстам соответствующих функциональных стилей в зависимости от их стилистической окраски, и с другой, – в использовании в речевом произведении только тех стилистически маркированных (отмеченных) единиц, которые свойственны и органичны для данного стилевого типа текста. Например, элементы официально-делового стиля неупотребительны в разговорной, художественной и публицистической речи, и, напротив, в деловых текстах недопустимо использование средств из названных сфер речевой коммуникации.

Убедительной иллюстрацией сказанному послужит случай, приведённый в книге К. И. Чуковского «Живой как жизнь» (М., 1963). Писатель вспоминает, как однажды А. М. Горькому в издательство «Всемирная литература» какой-то старый переводчик принёс перевод одной романтической сказки, в котором встретилась фраза: «За неимением красной розы жизнь моя будет разбита». Корней Иванович пишет: «Горький сказал ему, что канцелярский оборот «за неимением» неуместен в романтической сказке. Старик согласился и написал по-другому: «Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита», чем доказал полную свою непригодность для перевода романтических сказок».

Отступление от постулата правильности речи вообще и стилистической в частности возможно лишь в некоторых типах текстов или ситуациях общения, и при этом такое отклонение от норм обязательно должно диктоваться необходимостью решения каких-либо коммуникативно-стилистических или эстетических задач. Вполне естественны мотивированные отступления от нормы в художественных текстах. Они могут встречаться как в авторском повествовании – реже (и в этом случае служат цели создания «образа автора»), так и в языке героев – чаще (употребляются для социально-речевой характеристики персонажей произведений. Отступления от нормы как характерологическое средство широко используются в речи персонажей. Яркость таких характеристик нередко делает их крылатыми выражениями (ср. часто цитируемые: Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном и Позвольте вам выйти вон из чеховской «Свадьбы»).

Еще одним типом намеренно-неправильной речи является намеренно-специальное употребление языка и его средств, называемое языковой игрой. Часто языковую игру сознательно используют в разговорной речи (ср.: Вас тут не стояло и Вы не занимали очереди; Ты никто и звать тебя никак и У тебя нет имени), в публицистике (Порой невозможно догнать цены, которые ползут – АиФ на Енисее 2006, № 3, с. 9; или Широка страна моя родная / Много в ней лесов, полей, рек и ветхого жтлья – Аиф 2006, № 1–2, с. 2), художественной литературе (вспомните, например, сатирические рассказы Михаила Зощенко, высмеивающие обывательские черты в человеке – но не самого человека, в том числе и убийственно пошлым языком своих персонажей: А мне будто попала вожжа под хвост. < ··· > – Ложи, – говорю, – к чёртовой матери! (из рассказа «Аристократка»)). Ненормативные или стилистически неуместные языковые единицы применяются здесь с самыми разными нам é рениями: с целью пародирования, выражения иронии, в качестве языковой шутки и др. Однако следует помнить, что необходимым условием уместности и целесообразности языковой игры является отчётливое осознание как говорящим (пишущим), так и слушающим (читающим) игровой природы контекста речевого общения.

В широком смысле речевая правильность не исчерпывается нормативностью, но включает и другие характеристики, например, смысловую (см. Точность речи), ситуативную (см. выше о стилистической правильности), логическую правильность речи (см. Логичность речи) и др.

Таким образом, правильность речи в узком смысле – это такое объективно и субъективно существующее свойство речи, которое характеризует носителя языка с точки зрения освоения им нормативной системы языка и умения в соответствии с законами и правилами языка употреблять разнообразные его средства и варианты этих средств в речевом общении. Правильность речи в широком понимании – такое коммуникативное качество хорошей речи, которое отличается следованием в речевом общении структурно-языковым, ситуативным, целесообразным и другим типам норм, характеризующие адресата речи как совершенную языковую личность.

Отклонения от требований правильности речи, иначе их нарушения, называются неправильностью речи. Неправильность – это свойство, противоположное по своей сущности правильности, следовательно, такое антисвойство может быть терминировано как антикачество. В зависимости от того, какая часть структуры хорошего языка и какие литературные нормы нарушаются, само нарушение правильности речи может быть названо орфоэпической (произносительной), артикуляционной, интонационной, лексической, фразеологической, морфологической, синтаксической, стилистической и т.д. неправильностью.

 

Богатство речи

 

Богатство речи обычно трактуется как такое коммуникативное качество, которое характеризуется максимально возможным насыщением речи разнообразными и неповторяющимися средствами языка, позволяющими незатруднённо реализовать все коммуникативные намерения, т.е. достичь поставленных целей общения. В таком понимании богатство речи становится синонимом другому понятию – разнообразие речи. Богатством русского языка восхищались многие известные люди, в том числе и те, кому он не был родным, но, пожалуй, лучше, чем Н. В. Гоголь, выразить своё восхищение не удалось никому: «Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; всё зернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное название ещё драгоценнее самой вещи».

Богатство речи вместе с правильностью речи являются структурными, или строевыми, коммуникативными качествами, т.к. они формируют компонентный состав речевых текстов (выбирают средства языка для речевого общения) и организуют саму речь через размещение в ней выбранных неповторяемых и повторяемых единиц языка и их вариантов в определённом наборе и в нужной линейной последовательности. Как структурное качество речи богатство характеризуется оптимальным ис-пользованием такого функционального свойства языковых единиц, как их повторяемость/неповторяемость в речи. Становится понятным, что, чем богаче речь разнообразными средствами языка, использованными в ней, тем больше она содержит информации, тем в большей степени она выразительна, тем больше в ней авторского отношения к предмету речи и его эмоционально-экспрессивной оценки, тем доступнее она для понимания адресатом.

Точно так же, как и внутри правильности речи, по отношению к языковой и неязыковой характеристике богатства речи, необходимо выделять два типа данного качества. Только первый из них, не имеющий прямого отношения к употреблению языка и его средств, следует назвать содержательным типом (иначе – информативным богатством). Данная разновидность характеризует информативную насыщенность речевых произведений, содержательное разнообразие, имеющие непосредствен-ное отношение к предмету речи (теме разговора), проблеме(-ам) обсуж-дения. Важно помнить о том, что информативное богатство речи непосредственно связано с уровнем общей культуры человека, его эрудицией (объёмом и качеством фоновых знаний), начитанностью (владением фактическим материалом по рассматриваемой или обсуждаемой теме).

Второй тип богатства речи напрямую связан с уровнем языковых знаний человека (овладение языком) и степенью или качеством применения языка в речевом общении (владение языком). По отношению к этому типу надо говорить о двух таких разновидностях, как качественное и количественное богатство речи.

Количественное богатство измеряется не столько общим числом используемых языковых единиц, сколько числом неповторяющихся разнообразных средств. В лингвистической статистике количественное языковое и речевое богатство может измеряться и получать объективированную сравнительную оценку. Такая оценка производится с помощью подсчёта совокупного числа повторений одних и тех же единиц языка (в зависимости от того, на каком уровне языка – лексическом, фразеологическом, морфемном, синтаксическом и др. – проводится изучение) в произведениях тех или иных авторов или в каждом из конкретных текстов в отношении к общему количеству использованных средств. Процедуру статистического анализа лексического богатства приводит в своей книге Б. Н. Головин [Головин 1980: 219–220]. Коэффициент лексического богатства представляет собой отношение между лексемами (разными неповторяющимися словами) и общим количеством использованных слов (включая все повторения). Причём исчислению подвергаются лишь полнозначные, знаменательные слова, служебные же части речи и междометия остаются вне подсчёта. Чем больше окажется десятичная дробь, полученная в результате вычислений, тем богаче в лексическом отношении речь человека.

Каких же высот может добиться человек в освоении лексического богатства родного языка? Сопоставим некоторые цифровые данные. Так, «Словарь современного русского литературного языка» в 17-ти томах (его ещё называют большим академическим словарём, или БАС), изданный в 1948–1965 гг., включает в свой словник более 120 тысяч слов. Этот словарь, толковый по своему назначению, охватывает лексику русского языка от времён А. С. Пушкина до наших дней. В нём указываются все типы лексических значений слов, включённых в его тезаурус (< греч. thēsauros – запас), приводится значительное количество иллюстративного материала – цитат из произведений русских авторов, даются сведения о первой фиксации конкретного слова в словарях русского языка. Переиздание словаря началось в 1990-е годы, выпущены первые шесть томов (М., 1991–1995), однако печатание словаря прервалось. В новом издании «Словарь современного русского литературного языка» будет состоять из 20-ти томов. Словник «Толкового словаря русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (3-е изд., 1995), являющийся продолжением классического однотомного словаря современного языка – «Сло-варя русского языка» С. И. Ожегова (1-е изд. – 1949; 24-е – 2004), состоит примерно из 75 тыс. слов. Фундаментальный словарь языка одного писателя – «Словарь языка Пушкина» в 4-х томах (1956–1961) – включил более 21 тыс. слов, которые А. С. Пушкин употребил в своих художе-ственных и эпистолярных произведениях. Для сравнения приведём сведения о количестве лексикона (греч. lexikon – запас слов, выражений, характерный для кого-нибудь или для какой-нибудь сферы деятельности) других известных мастеров слова: С. А. Есенин – 18890 слов, Сервантес – около 17 тыс. слов, В. Шекспир – около 15 тыс. слов (по другим источникам – около 20 тыс. слов), лексикон «Мёртвых душ» Н. В. Гоголя – около 10 тыс. слов.

Однако следует помнить о том, что даже самый большой по объёму словарь языка не может включить в свой словник всего того словарного богатства, которое имеет сам язык. Лексикографическая практика не в состоянии охватить всего запаса слов языка, и объясняется это самыми разными причинами:

- огромным запасом слов языка (по подсчётам учёных, например, только наука химия оперирует более чем 5-ю млн. химических терминов и специальных понятий, а активный и пассивный словарь самого языка, исключая специальные слова, разных наук включает около 1-го млн. слов);

- развитием самого языка, точнее – расширением и обогащением его словаря, являющимися следствием необходимости называть всё новые явления и предметы, рождающиеся в языковой действительности;

- большим объёмом работы по изучению и лексикографической обработке языкового материала и др.

Русский язык, как и многие развитые языки мира, насчитывает огромное количество слов. К данным, приведённым ранее, добавим ещё и такой факт: известный собиратель слов русского языка, современник и друг А. С. Пушкина, военный врач по профессии, В. И. Даль собрал в свой «Толковый словарь живого великорусского языка» 250 тыс. слов. И эта цифра не предел: помним, что язык постоянно обогащается новыми лексическими единицами. С. Я. Маршак, более известный как детский поэт, восхищаясь способностью языка называть всё многообразие мира, писал: «Человек нашёл слова для всего, что обнаружено им во Вселенной. Но этого мало. Он назвал всякое действие и состояние. Он определил словами свойства и качества всего, что его окружает. Словарь отражает все изменения, происходящие в мире. Он запечатлел опыт и мудрость веков и, не отставая, сопутствует жизни, развитию техники, науки, искусства. Он может назвать любую вещь и располагает средствами для выражения самых отвлечённых и обобщающих идей и понятий» (Сочинения: в 4-х тт. – М., 1968. С. 254).

В общем понятии количественного богатства речи, кроме словарного разнообразия, можно и нужно выделить также семантическое (смысло-вое), фразеологическое, синтаксическое богатство. Это наиболее важные структурные составляющие названного типа речевого богатства. Семантическое богатство проявляется в смысловой насыщенности речи, которая характеризуется свободным владением лексическими значениями употребляемых слов, включением их в разнообразные контексты, умелым обновлением словесных связей (приданием слову нового смысла в данном контексте – «наращение смысла», по В. В. Виноградову) и т.д. Особую значимость для демонстрирования такого качества имеет умение творчески воспользоваться явлением полисемии (многозначности): многозначность – поистине неисчерпаемый источник для семантического обновления лексики языка, а также своеобразного переосмысления значения хорошо известного слова. Именно в речи, в тех или иных необычных и неожиданных сочетаниях у слов появляются новые оттенки смыслов, которые обогащают и расширяют старые смыслы. Вспомните есенинские слова: Отговорила роща золотая / Берёзовым весёлым языком – или пушкинские строки: О, сколько нам открытий чудных / Готовит просвещенья дух, / И опыт – сын ошибок трудных, / И гений, парадоксов друг. Возможности такого варьирования в соединении слов исключительно велики, на что обращал внимание ещё А. С. Пушкин, заметив: «... разум неистощим в соображении понятий, как язык неисто-щим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторения лексикона» (цит. по: Русские писатели о языке: Хрестоматия / Под общ. ред. А. М. Докусова. Л., 1955. С. 115).

Фразеологическое богатство проявляется в использовании разно-образных устойчивых оборотов языка. Фразеологизмы, как и многие лексические средства, в частности синонимы, полисеманты (многозначные слова), способствуют устранению однообразия речи, её монотонности, невыразительности и т.п. Они во многих случаях более точно, ёмко, выразительно, чем другие средства языка, позволяют нарисовать образ, выразить сущность явления, объяснить поступок. Устойчивые обороты – эстетически яркие, эмоционально действенные и убедительные средства выражения мысли и убеждения собеседника. Включение фразеологизмов в речевой контекст может быть только целенаправленным, ибо неумелое применение фразеологического материала языка, разнообразные ошибки в его использовании могут привести к коммуникативному сбою. Фразеологизм как особая единица языка имеет ряд существенных особенностей (целостное значение, неразложимость оборота на самостоятельные части, устойчивую структуру, образное значение и др.), которые накладывают особую ответственность на их употребление в речи. Только хорошее знание фразеологического фонда языка, отличительных особенностей устойчивых оборотов, умение включать их в разнообразные контексты позволяют мастерск ú использовать это изобразительно-выразительное средство языка в речи. Например, современная поэтесса Б. Ахмадулина в одном из своих стихотворений употребляет фразеологизм белая ворона, вводя его в новый контекст: Уж коль ворона белой уродится – / Не дай ей бог, чтоб были воронята. «Фраза поэтессы не разрушает семантику и образный смысл древнего фразеологизма; само расширение структуры афористично (вторичная фразеологизация) и никак не уменьшает её эстетической действенности и образности» [Мурашов 2003: 246].