Автор "Слова о полку Игореве", блестящий поэт и умный историк, умел
проникать мысленным взором в далекие от него времена и находить там материал
для сопоставления с современностью. Одним из таких взглядов в прошлое был
экскурс в XI век, где поэт выделил две контрастные фигуры -- Всеслава
Брячиславича Полоцкого и Олега Святославича Черниговского. На
противопоставлении этих двух князей построены все его исторические ссылки на
Киевскую Русь. Всеслав, герой народного восстания 1068 года, воспет, как мы
видели, в приподнятых, эпических тонах, в духе народных былин о молодом,
отважном и мудром князе-чародее. А Олег, родоначальник целой династии хищных
Ольговичей, приятель половецких ханов и зачинщик усобиц, очерчен в "Слове"
мрачными тонами:
Той бо Олег мечем крамолу коваше
И стрелы по земли сеяше.
.....................................
Тогда, при Олзе Гориславличи,
Сеяшется и растяшеть усобицами,
Погыбашеть жизнь Даждьбожа внука...
.....................................
Тогда по Русской земли
Ретко ратаеве кикахуть,
Но часто врани граяхуть,
Трупиа себе деляче...
Смелая правдивость поэта-публициста станет для нас особенно явственной,
если мы вспомним, что эти обличительные строки писались при родном внуке
Олега, великом князе Святославе Всеволодиче. Движимый настоящим
патриотическим чувством, призывая все русские княжества к единению, автор
"Слова" сумел подняться над феодальными перегородками, узкими династическими
интересами и с большой высоты взглянуть на светлые и темные стороны родной
истории.
Олег Святославич, получивший печальное прозвище "Гориславича",
олицетворял большую группу князей XI--начала XII века, заботившихся прежде
всего о личной наживе, начинавших войны ради захвата богатых городов,
пренебрегавших интересами народа. К ней следует отнести и великого князя
Всеволода Ярославича, и сменившего его Святополка Изяславича, доведшего
киевлян до нового восстания в 1113 году.
Рассмотрим повнимательнее дела и замыслы того князя, которого уже 800
лет назад автор "Слова о полку Игореве" избрал для показа потомству как
отрицательного героя. Олег был внуком Ярослава Мудрого и сыном Святослава
Ярославича. Его отец, владевший богатым Черниговским уделом и собиравший
дань вплоть до самого Белоозера, был обладателем больших сокровищ, но держал
их в своей казне, не оделяя ими приближенных. Он был беззастенчив в
достижении своих целей и, по выражению летописца, "положил начало свержению
братьев" с княжеских престолов.
В свое время Святослав участвовал в коварном обмане Всеслава Полоцкого,
а в 1073 году он посягнул и на родного брата, простоватого Изяслава. Только
год назад в Вышгороде все трое Ярославичей мирно пировали за одним столом,
празднуя память своих родных дядей -- святых Бориса и Глеба,
канонизированных как раз ради того, чтобы утишить усобицы, а Святослав
вскоре составил заговор с Всеволодом, выгнал старшего брата Изяслава из
Киева и сам сел на его место. Таков был отец; о молодости его сыновей мы
знаем мало, не знаем даже, когда они родились, как жили при отце. До нас не
дошла не только черниговская летопись Святослава, но даже и летопись тех
трех лет (1073--1076 годы), когда он был великим князем Киева.
Впервые со всем семейством Святослава нас знакомит великолепная
энциклопедия, известная под названием Изборника Святослава 1073 года. В
книгу был вложен лист с миниатюрой, изображающей все княжеское семейство:
впереди сам Святослав Ярославич в княжеской шапке и парчовом плаще, с книгой
в руках, рядом его жена с маленьким сыном Ярославом, и далее толпятся
четверо взрослых сыновей -- Глеб, Олег, Давыд и Роман. Сыновья уже
бородатые; они родились, вероятно, еще при жизни деда, в 1050-х годах, и ко
времени составления Изборника выходили на самостоятельную дорогу. Старший,
Глеб, уже прославился тем, что в Новгороде собственноручно зарубил волхва
топором.
В подписи к семейному портрету Святослав обращается к богу с изречением
из псалтыри: "Не оставь, господи, без внимания стремлений моего сердца! Но
прими нас всех и помилуй!" Старый князь хорошо знал сложность человеческих
отношений и мог предугадать тяжелую судьбу своих сыновей, продолжавших
интриги и коварные дела отца. Глеб Святославич был убит далеко в Заволочье,
за Северной Двиной, вероятно, при сборе дани, как его прапрадед Игорь.
Роман, воспетый Бояном, приводил половцев на Русь и пытался взять Воинь,
пограничную русскую гавань для днепровских судов; он был убит своими
вероломными союзниками-половцами где-то в степях:
Суть кости его и доселе лежаче тамо,
Сына Святославля, внука Ярославля...
Как мог воспитываться молодой княжич Олег при отце в Чернигове и Киеве?
Вероятно, по древнему обычаю, его в три года посадили на коня, в семь лет
начали учить грамоте, а отроком двенадцати лет, тоже согласно
установившемуся обычаю, отец должен был взять его в поход.
О войнах и битвах, о заговорах и клятвопреступлениях Олег мог знать и
по былинам своего времени, и по "замышлению Бояна". Прославленный поэт XI
века был придворным певцом Святослава, он воспел брата Олега -- "красного
Романа Святославича", он давал свои пристрастные, тенденциозные
характеристики современникам Олега вроде Всеслава, которому он, как мы
видели, предрекал божий суд.
Олег мог читать и летопись, и византийскую хронику Георгия Амартола,
уже переведенную к тому времени на русский язык. Один из крупнейших
летописцев того времени -- Никон, основатель монастыря в Тмутаракани, был
близок к князю Святославу. В распоряжении Олега была отцовская библиотека, в
составе которой находились два энциклопедических изборника: уже знакомый нам
Изборник 1073 года и другой, составленный "из мног книг княжих" в 1076 году.
Последний Изборник весь проникнут духом тех социальных конфликтов,
которыми была полна русская действительность 60--70-х годов XI века.
Поучения Изборника обращены то к богатым и сильным, то к убогим. Бедным и
слабым рекомендовались покорность и смирение ("ярем мой благ есть и бремя
мое легко"), им нужно "послушниву быти до смерти, тружитися до смерти". А
богатым и знатным рекомендовалось, во-первых, бояться князя ("князя бойся
всею силою своею"), а во-вторых, не раздражать сверх меры бедных ("не
разгневай мужа в нищете его") и по возможности смягчать социальные контрасты
("сидящу ти в зиму в тепле храмине и без боязни изнажившуся, вздохни,
помыслии о убогих, како клячать над малом огоньцем скорчившеся, большу же
беду очима дыма имуще"). Все это было навеяно классовыми битвами 1060-х
годов. Составитель Изборника советует своим читателям скрывать мысли и
надежно хранить тайны. В ту эпоху, когда некоторые вопросы решались ударом
ножа подосланного убийцы, читателя предостерегают: "Не всякого человека
введи в дом свой -- блюдися злодея".
Изборники были нужны для того, чтобы князь мог иметь под рукой афоризмы
на все случаи жизни и, не роясь в книгах, блеснуть остроумием и
начитанностью, чтобы князь мог мудрость "изместь как сладкий мед из уст
своих перед боярами".
Олег и его братья, читая подобную литературу, приучались к лицемерию, к
показной благовоспитанности, к постоянной маске благотворителя, будто бы
заботящегося о нищих и убогих. Всей своей дальнейшей жизнью Олег показал,
что он не собирался следовать некоторым советам. В Изборнике 1073 года
составитель, дьяк Иоанн, приписал от себя: "Оже ти собе не любо, то того и
другу не твори". Олег "Гориславич" начал свою карьеру с отрицания этого
благородного тезиса.
Впервые Олег упомянут в 1073 году, когда он получил от отца в удел
далекую Ростовскую землю. В 1076 году Олег вместе с Владимиром Мономахом
(своим двоюродным братом) был послан в Польшу воевать против чешского короля
Братислава. Четыре месяца длился поход. Когда же поляки примирились с
чехами, то Олег и Владимир решили, что это невыгодно для них, и осадили
Глогов, взяв с короля контрибуцию в тысячу гривен серебра.
Для понимания неустойчивости судеб русских земель в ту эпоху достаточно
взглянуть на историю соседнего с Киевом Чернигова: в 1073--1076 годах там
княжил Всеволод, отец Мономаха; с 27 декабря 1076 года по 4 мая 1077 года в
Чернигове сидел Владимир Мономах. Его выгнал оттуда двоюродный брат Борис
Вячеславич, продержавшийся в Чернигове всего лишь восемь дней. В июле 1077
года здесь снова княжит Всеволод, а при его дворе живет его племянник Олег.
Честолюбие Олега не позволяло ему оставаться на положении вассала, и он
неожиданно бежал в 1078 году из Чернигова в Тмутаракань, где его ждали и
неудачливый Борис Вячеславич, и брат Роман. Войдя в союз с половецкими
ханами, "приведе Олег и Борис поганыя на Русьскую землю". С помощью половцев
Олег на 39 дней стал князем Чернигова, выгнав родного дядю. Но новая битва
на Нежатиной Ниве 3 октября 1078 года, во время которой были убиты и Борис,
и вступившийся за Всеволода великий князь Изяслав, заставила Олега снова
скакать в Тмутаракань.
На этот раз он бежал без войск и без надежд. Богатый портовый город
оказался ненадежным убежищем: половцы убили Олегова брата, а хазары схватили
самого Олега и увезли его в Константинополь. В Чернигове же еще раз сменился
князь -- там вторично стал княжить Владимир Всеволодович.
Четыре года провел Олег "Гориславич" в Византии. Из них два года он
прожил на большом и богатом острове Родос, близ Малоазийского побережья.
Молодой князь женился в изгнании на знатной гречанке Феофании Музалон и,
очевидно, перестал быть пленником. В 1083 году Олег вернулся в Тмутаракань,
жестоко расправился с хазарами и выгнал двух второстепенных князей,
незадолго перед тем захвативших город; один из них, Давыд Игоревич, начал
разбойничать на Черном море и отобрал все товары у купцов в устье Днепра.
Десять лет прокняжил Олег в Тмутаракани, вдали от основной Руси. Его
имя не встречалось за эти годы в летописях, но едва ли жизнь в
многонациональном приморском городе была тихой. Мы знаем, как быстро
менялись здесь князья, как использовались здесь для устранения соперников
коварные византийские приемы вроде вина, отравленного ядом, скрытым под
ногтем подносящего чашу.
На Руси в это время снова обострялся социальный кризис; великокняжеская
власть широко применяла право суда и сбора вир для непомерного обогащения.
Многочисленная армия младших дружинников -- "уных" -- разъезжала по стране,
собирая правые и неправые штрафы, обогащалась сама и разоряла народ. Великий
князь Всеволод, пренебрегая советами "смысленных" знатных бояр, совещался с
этими "уными", которые пополняли его казну: "Начаша... грабити, люди и
продавати".
Положение усложнялось постоянными усобицами князей. Племянники
Всеволода требовали у него то одной волости, то другой и по любому поводу
брались за оружие: то для того, чтобы воевать в открытом поле, то для того,
чтобы исподтишка вонзить саблю в опасного соперника, как это было с
Ярополком Изяславичем, заколотым подосланным убийцей. Сильные князья слишком
бесцеремонно пользовались своей силой; мир с половцами позволял им обращать
эту силу против народа. Слабые князья непрерывно интриговали друг против
друга и разоряли Русь своими усобицами.
К внутренним противоречиям добавились внешние факторы: в 1092 году была
страшная засуха, "так что земля выгорела и многие леса загорались сами собой
и болота". Вспыхивали эпидемии то в Полоцкой земле, то в Киевской, где
количество умерших исчислялось тысячами.
Социальный кризис, обостренный этими внешними обстоятельствами, мог
вылиться в восстание не в 1113 году, а на 20 лет раньше, но этому помешал
еще один внешний фактор: новое грозное наступление половцев на Русь, может
быть, тоже связанное как-то с ухудшением жизненных условий в степях и
попыткой половецких ханов выйти из своего кризиса за счет ограбления Руси. В
том же засушливом 1092 году "рать велика бяше от половець и отвсюду".
Половцы штурмовали пограничную линию по Суле и захватили русские села как на
левом, так и на правом берегу Днепра.
В этой обстановке умер в 1093 году одряхлевший и больной князь
Всеволод, последний из Ярославичей. Открылась широкая возможность борьбы за
великокняжеский стол -- каждый из "Ярославлих внуков" считал себя
претендентом на киевский престол. Ближе всех к киевскому престолу был
Владимир Мономах, прибывший к больному отцу в Киев, однако он будто бы
добровольно, не желая усобиц, отказался от великого княжения и ушел в свой
Чернигов. Но дело обстояло, очевидно, далеко не так, как это обрисовал нам
впоследствии придворный летописец Мономаха.
В Киеве сильна была боярская оппозиция, которую возглавлял уже знакомый
нам по восстанию 1071 года богатый боярин Ян Вышатич. Интересы этой боярской
группы отражает та часть летописи, где возводятся обвинения на Всеволода,
пренебрегшего советами "смысленных". Недовольное политикой Всеволода
киевское боярство, очевидно, не захотело посадить в Киеве его сына Владимира
Мономаха. Приглашен был Святополк, незначительный князь из Турова, но и он
не оправдал надежд. Плохой полководец, неумелый политик, заносчивый, жадный
до денег, подозрительный и жестокий, он быстро настроил всех против себя и
своей политикой еще больше способствовал углублению кризиса.
С этим самым Святополком, своим двоюродным братом, Владимир ссорился и
воевал с первых же дней его вокняжения, и на них обоих прикрикнули знатные
бояре: "Почто вы распря имата межи собою? А погании губять землю Русьскую".
В 1093 году половцы жестоко разбили русские войска под Треполем и дошли
до предместий Киева; Святополк убежал с поля боя лишь с двумя спутниками.
Половцы хозяйничали во всей Южной Руси, "пожигая села и гумна".
Современник с ужасом пишет: "Все города и села опустели. Пройдем по полям,
где раньше паслись стада коней, овец и волов,-- мы увидим все бесплодным;
нивы поросли бурьяном, и только дикие звери живут там". Половцы берут в
рабство население сел и городов "и ведут в свои юрты к родичам множество
народа христианского, людей страдающих, печальных, подвергаемых мученьям,
оцепеневших от холода, мучимых голодом и жаждой, с распухшими лицами,
почерневшими телами, воспаленным языком, бредущих по чужой стране без одежд,
босиком, обдирая ноги о колючие травы".
В тяжелых условиях киевское боярство стремилось укрепить
великокняжескую власть, предотвратить новые усобицы и устранить опасность
небывалого половецкого натиска, угрожавшего всем слоям и классам Руси, от
бедного смерда до князя. Вотчины многих киевских бояр были расположены в
черноземной лесостепной полосе, которая стала ареной хищнических наездов
половцев, и это делало "смысленных" особенно воинственными.
Их патриотизм не был бескорыстным, но объективно позиция боярства в тех
конкретных условиях наиболее отвечала общенародным интересам, так как
половецкий грабеж, сопровождавшийся сожжением сел, убийством и угоном в
рабство, был, разумеется, страшнее конфликтов смерда или закупа с
господином.
А князья "Гориславичи" между тем продолжали сводить свои династические
и личные счеты, не считаясь с интересами родной земли и своего народа.
В 1095 году великий князь Святополк, заигрывая с могущественным
половецким ханом Тугорканом, выдал за него свою дочь, но это не спасло Клев
от половцев.
Олег Святославич, оттесненный при Всеволоде в далекую Тмутаракань,
теперь решил использовать тяжелый для Руси момент. Снова, как и 16 лет
назад, он шел на Русь во главе половецких полчищ. Осадив Мономаха в
Чернигове, он сжег все предместья и монастыри, взял город, а половцев
распустил воевать всю Черниговскую землю. Это было своеобразной платой им за
военную помощь.
Современники возмущались корыстными действиями Олега: "Вот уже в третий
раз натравливает он этих язычников-половцев на Русскую землю... Много
христиан (русских.-- Б. Р.) изгублено, многие уведены в рабство в далекие
земли".
В последние три года Олег Святославич укрывал у себя половецких ханов,
уклонялся от общерусских походов на половцев и явно показывал свое
расположение к этим врагам Руси. Святополк и Мономах пригласили его в Киев
для решения вопросов обороны Руси, но "Гориславич" ответил им крайне
высокомерно, и в Киеве поняли, что князь Олег не променяет дружбу с ханами
на союз с русскими князьями.
Началась война против Олега. Он бежал из Чернигова в Стародуб, оттуда в
Смоленск, а оттуда, изгнанный смолянами,-- в Рязань, Муром. Пока сам Мономах
отражал на юге натиск Тугоркана и Боняка, его сыновья яростно сражались с
Олегом, начавшим бесчинствовать в Северо-Восточной Руси.
Трехлетняя усобица завершилась тем, что Олег явился на княжеский съезд
в Любече в ноябре 1097 году. Город Любеч, из которого вел свой род Владимир
I, был, во-первых, родовым гнездом всех русских князей, а во-вторых, он уже
принадлежал Олегу и сюда ему не зазорно было явиться на княжеский съезд.
На Любечском съезде был провозглашен принцип Династического разделения
Русской земли между различными княжескими ветвями при соблюдении ее единства
перед лицом внешней опасности: "Отселе имеемся в едино сердце и блюдем
Рускые земли; кождо да держить отчину свою". Но все это было основано не на
реальных интересах отдельных земель, не на действительном соотношении сил.
Князья, глядя на Русь как бы с птичьего полета, делили ее на куски,
сообразуясь со случайными границами владений сыновей Ярослава. Княжеские
съезды не были средством выхода из кризиса. Благородные принципы,
провозглашенные в живописном днепровском городке, не имели гарантий и
оказались нарушенными через несколько дней после торжественного целования
креста в деревянной церкви любечского замка.
Мы во всех подробностях знаем события, развернувшиеся в 1097--1098
годах после Любечского съезда, так как Мономах, враждуя со Святополком,
озаботился составлением почти протокольных описаний заговоров, тайных
союзов, кровавых расправ своего соперника. Князь-пират Давыд Игоревич убедил
великого князя в том, что будто бы князь Басилько Ростиславич Теребовльский
вошел в заговор с Мономахом против него. Люди Святополка схватили Василька и
выкололи ему глаза. Началась длительная, полная драматических эпизодов
усобица. Мономах, примирившись с Олегом, выступил против Святополка. В
усобицу были втянуты и Польша, и Венгрия, и Половецкая земля, и десятки
русских князей и городов. Завершилась она в 1100 году княжеским съездом в
Уветичах (Витечеве), где судили князя Давыда, "ввергшего нож" в среду
князей; обвинителем, во всеоружии летописных записей, выступал Владимир
Мономах.
Князь Олег "Гориславич" к этому времени поутих. Он был уже отцом
взрослых сыновей, Ольговичей, которые в XII веке снискали себе плохую славу
таких же авантюристов, как и отец. Его старший сын Всеволод, пьяница и
распутник, прославился в молодости разбойничьими набегами на мирное
население и даже попал в былины как отрицательный герой (Чурила). Младший
сын Святослав, женатый на половчанке, продолжал, как и отец, приводить на
Русь половецкие отряды своих степных родичей. А средний сын Игорь, любитель
книг и церковного пения, неудачный продолжатель той же отцовской политики,
был в конце концов убит разъяренным киевским народом как олицетворение той
печальной поры, когда "в княжьих крамолах веци человеком сократишася".
Олег Святославич умер в 1115 году в Чернигове. За три месяца до смерти
беспокойный князь начал распрю с Мономахом относительно места саркофагов
Бориса и Глеба в новой вышгородской церкви. После его смерти родовое имя его
сыновей и внуков -- Ольговичи -- надолго стало символом беспринципных
усобиц, кровавых дел и вероломных клятвопреступлений.
Мы проследили от начала до конца судьбу одного из князей -- разорителей
Руси. Прозвище "Гориславич", данное автором "Слова о полку Игореве",
полностью подтверждено всеми делами Олега Святославича. Он был не одинок, он
был типичен для той эпохи.
Другой печальной фигурой русской истории рубежа XI--XII веков был
великий князь Святополк Изяславич, с которым отчасти мы уже знакомы. "Сей
князь великий был ростом высок, сух, волосы черноватые и прямы, борода
долгая, зрение острое. Читатель был книг и вельми памятен... К войне не был
охотник и хоть на кого скоро осердился, но скоро запамятовал. Притом был
вельми сребролюбив и скуп" (В. Н. Татищев).
Последние слова характеристики подтверждаются многими источниками.
Князь Святополк изыскивал любые способы обогащения казны. Сын его пытками
вынуждал монахов указывать места зарытых сокровищ. Вопреки ожиданиям
киевского боярства Святополк не сумел оградить Русь от половцев и только
разорял ее лишними войнами.
Как только умер князь Святополк, в Киеве тотчас же вспыхнуло народное
восстание.
17 апреля 1113 года Киев разделился надвое. Киевская знать -- те, кого
летописец обычно называл "смысленными",-- собралась в Софийском соборе для
Решения вопроса о новом князе. Выбор был широк, князей было много, но
боярство остановилось на кандидатуре переяславского князя Владимира
Мономаха.
В то время пока боярство внутри собора выбирало великого князя, вне
стен собора уже бушевало народное восстание. Народ, истомленный финансовой
политикой Святополка, взял с бою дворец крупнейшего киевского боярина,
тысяцкого Путяты Вышатича (брата Яна) и разгромил дома евреев-ростовщиков.
В разгар восстания боярство вторично послало гонцов к Мономаху с
просьбой ускорить приезд в Киев: "Князь! Приезжай в Киев! Если ты не
приедешь, то знай, что произойдут большие несчастья: тогда не только Путятин
двор или дворы сотских и дворы ростовщиков будут разгромлены народом, но
пойдут и на вдову покойного князя, твою невестку, и на всех бояр, и на
монастыри. Ты, князь, будешь в ответе, если народ разграбит монастыри!"
Восстание бушевало четыре дня, пока в Киев не прибыл Мономах. Советские
историки Б. Д. Греков и М. Н. Тихомиров справедливо полагают, что восстание
не ограничилось только городом, но охватило и деревни Киевской земли, те
многочисленные боярские и княжеские вотчины, которые широким полукругом
располагались в лесостепи на юг от Киева.
Восстание, несомненно, имело успех, так как Владимир немедленно издал
новый закон -- "Устав Воло-димерь Всеволодича", облегчающий положение
городских низов, задолжавших богатым ростовщикам, и закрепощенных
крестьян-закупов, попавших в долговую кабалу к боярам.
По "Уставу Владимира", было сильно ограничено взимание процентов за
взятые в долг деньги. Поясним эту статью примером. Предположим, что какой-то
крестьянин занял у боярина в тяжелую годину 6 гривен серебра. По
существовавшим тогда высоким нормам годового процента (50 процентов) он
ежегодно должен был вносить боярину 3 гривны процентов (а это равнялось
стоимости трех волов). И если должник не мог, кроме процентов, выплачивать и
самый долг, то он должен был нескончаемое количество лет выплачивать эти
ростовщические проценты, попадая в кабалу к своему заимодавцу.
По новому уставу срок взимания процентов ограничивался тремя годами --
за три года должник выплачивал 9 гривен процентов, что в полтора раза
превышало сумму первоначального долга. Мономах разрешил на этом и прекращать
выплаты, так как в 9 гривен входил и долг ("исто") -- 6 гривен и 3 гривны
"роста". Долг погашался. Фактически это приводило к снижению годового
процента до 17 процентов и избавляло бедноту от угрозы длительной и вечной
кабалы. Это была большая победа восставшего народа.
В вотчинном хозяйстве новый закон защищал некоторые человеческие права
должников-закупов. Закуп уже имел право уйти с господского двора, если он
открыто отправлялся на поиски денег или если шел жаловаться судьям или
князю. Закуп уже не отвечал за господское имущество, если его расхищали
другие люди. За "обиду", за несправедливые наказания, нанесенные закупу,
господин должен был платить штраф в казну князя. Еще больший штраф (в 12
гривен) грозил господину в случае самовольной продажи закупа как холопа. При
этом "обиженный" закуп освобождался от долгов: "наймиту свобода во всех
кунах". Крестьянин-закуп получал уже право свидетельствования в небольших
судебных делах. Все это тоже явилось завоеванием восставшего народа. Феодалы
вынуждены были пойти на некоторые уступки, улучшившие экономическое и
юридическое положение городских ремесленников и крестьян.
Владимир Мономах -- боярский князь (1053--1113--1125 годы)
В оценке исторических лиц для нас очень важно определить не столько их
субъективные качества, которые могут дойти до нас в искаженной передаче
пристрастных современников, сколько объективное значение их деятельности:
шла ли она против течения Жизни или, наоборот, способствовала ускорению
наметившихся жизненных явлений.
Пожалуй, ни об одном из деятелей Киевской Руси не сохранилось столько
ярких воспоминаний, как о Владимире Мономахе. Его вспоминали и во дворцах, и
в крестьянских избах спустя много веков. Народ сложил о нем былины как о
победителе грозного половецкого хана Тугоркана -- "Тугарина Змеевича", и
из-за одинаковости имен двух Владимиров влил эти былины в старый цикл
киевского эпоса Владимира I.
Когда века феодальной раздробленности и татаро-монгольского ига
сменились неожиданно быстрым расцветом Московского централизованного
государства, великий князь Иван III, любивший в политических интересах
"ворошить летописцы", обратился к величественной фигуре Владимира Мономаха,
возвышавшейся, как и сам Иван, на грани двух эпох.
Неудивительно, что в конце XV века московским историкам заметнее всего
в родном прошлом была фигура Мономаха, с именем которого они связали легенду
о царских регалиях, будто бы полученных Владимиром от императора Византии.
"Шапка Мономаха" стала символом русского самодержавия, ею короновались все
русские цари вплоть до тяжелого дня ходынской катастрофы, когда венчали ею
последнего царя.
При Владимире Мономахе Русь побеждала половцев, и они на время
перестали быть постоянной угрозой. Власть киевского князя простиралась на
все земли, заселенные древнерусской народностью. Усобицы мелких князей
решительно пресекались тяжелой рукой великого князя. Киев был действительно
столицей огромного, крупнейшего в Европе государства.
Неудивительно, что в мрачные годы усобиц русские люди искали утешения в
своем величественном прошлом; их взгляды обращались к эпохе Владимира
Мономаха. "Слово о погибели Русской земли", написанное накануне
татаро-монгольского нашествия, идеализирует Киевскую Русь, воспевает
Владимира Мономаха и его эпоху. Гигантским полукругом очерчивает поэт
границы Руси: от Венгрии к Польше, от Польши к Литве, далее к прибалтийским
землям Немецкого ордена, оттуда к Карелии и к Ледовитому океану, оттуда к
Волжской Болгарии, буртасам, мордве и удмуртам.
Это все с давних пор было покорно Владимиру Мономаху, "которым то
половци дети своя полошаху в колыбели, а литва из болота на свет не
выникываху, а угри твердяху каменыи городы железными вороты, абы на них
великий Володимер тамо не въехал".
Перемешивая правду с вымыслом, поэт считает даже, что византийский
император, побаиваясь Мономаха, "великыя дары посылаша к нему, абы под ним
великый князь Володимер Цесаря-города (Царырада) не взял".
Единодушие оценок Владимира II в феодальной письменности, дружинной
поэзии и народном былинном эпосе заставляет нас внимательнее рассмотреть
долгую деятельность этого князя. Перед нами прошла уже галерея его
современников, князей "Гориславичей", и мы видели Мономаха во
взаимоотношениях с ними, но стоит взглянуть на него специально.
Владимир родился в 1053 году, по всей вероятности, в Киеве, где его
отец Всеволод, любимый сын Ярослава Мудрого, находился при великом князе,
доживавшем свои последние годы. Рождение Владимира скрепило задуманные дедом
политические связи между Киевской Русью и Византийской империей -- матерью
его была принцесса Мария, дочь императора Константина IX Мономаха.
Отец Владимира, Всеволод Ярославич, не выделялся из среды князей
особыми талантами государственного деятеля -- мы помним, как зло обвиняли
его боярские летописцы в конце жизни. Но это был образованный человек,
знавший пять языков. К сожалению, Владимир Мономах, написавший в своей
биографии, что отец, "дома седя, изумеяше 5 язык", не упомянул о том, какие
это именно языки. Можно думать, что иноземными были греческий, половецкий,
латинский и английский.
Владимир получил хорошее образование, которое позволило ему в своей
политической борьбе использовать не только меч рыцаря, но и перо писателя.
Он прекрасно ориентировался во всей тогдашней литературе, владел хорошим
слогом и обладал незаурядным писательским талантом.
Детские годы Владимира прошли в пограничном Переяславле, где начинались
знаменитые "Змиевы валы", древние укрепления, много веков отделявшие земли
пахарей от "земли незнаемой", от степи, раскинувшейся на многие сотни
километров.
В степях в те годы происходила смена господствующих орд: печенеги были
отодвинуты к Дунаю, их место временно заняли торки, а с востока уже
надвигались несметные племена кипчаков-половцев, готовых смести все на своем
пути и разграбить всю Русь.
Полжизни, свыше трех десятков лет, пришлось Владимиру провести в
Переяславле на рубежах Руси, и это не могло не наложить своего отпечатка на
все его представления о губительности половецких вторжений, о жизненной
необходимости единства русских сил.
Перед глазами Владимира с детства проходили войны с торками и первые
набеги половцев. Не было во всей Руси другого такого города, как
Переяславль, который бы так часто подвергался нападениям степняков. Самыми
тяжелыми были, вероятно, впечатления от знаменитого похода хана Шарукана в
1068 году. Былины, сложенные по поводу этого нашествия, очень поэтично
описывают, как по степи от самого синего моря бегут стада гнедых туров,
вспугнутые топотом коней половецкого войска. Войскам у Шарукана
Да числа-сметы нет!
А закрыло луну до солнышка красного,
А не видно ведь злата-светла месяца,
А от того же от духу да от татарского
(половецкого.-- Б. Р.).
От того же от пару лошадиного...
Ко святой Руси Шарк-великан (Шарукан.-- Б. Р.).
Широку дорожку прокладывает,
Жгучим огнем уравнивает,
Людом христианским речки-озера запруживает...
Мы не знаем, участвовал ли пятнадцатилетний Владимир в бою, где Шарукан
разбил его отца и дядей, и пришлось ли ему самому испытать тяжесть бегства,
но все равно разгром, завершившийся восстанием в Киеве, изгнанием великого
князя и смертью епископа, должен был оставить глубокий след в его уме.
Владимир прошел суровую школу; ему с отроческих лет приходилось
помогать отцу, долгие годы бывшему второстепенным князем, вассалом своего
брата. Недаром на склоне лет Мономах вспоминал о 83 своих больших походах по
Руси, по степям и по Европе. Первое свое большое путешествие он совершил
тринадцатилетним мальчиком, проехав из Переяславля в Ростов, "сквозе
Вятиче", через глухие Брынские леса, где, по былинам, залегал
Соловей-Разбойник, где не было "дороги прямоезжей", где в лесах еще горели
огни погребальных костров, а язычники убивали киевских миссионеров.
Со времени этого первого "пути" до прочного утверждения в Чернигове,
уже взрослым двадцатипятилетним человеком, Владимир Мономах переменил по
меньшей мере пять удельных городов, совершил 20 "великих путей", воевал в
самых разных местах и, по самым минимальным подсчетам, проскакал на коне за
это время от города к городу не менее 10 тысяч километров (не считая не
поддающихся учету разъездов вокруг городов).
Жизнь рано показала ему и минусы княжеских усобиц, и тяготы вассальной
службы, и невзгоды половецких набегов. Энергичный, деятельный, умный и
хитрый, он, как показывает дальнейшее, хорошо использовал эти уроки, так как
уже с юности знал жизнь Руси от Новгорода до степей, от Волыни до Ростова,
пожалуй, лучше, чем кто-либо из его современников.
Битва на Нежатиной Ниве 3 октября 1078 года резко изменила соотношение
сил в разросшейся княжеской семье. Великим князем стал Всеволод Ярославич,
утвердивший свою власть над всей "Русской землей" в узком смысле слова: над
Киевом, где княжил сам, над Черниговом, в который он послал своего сына
Владимира, и над Переяславлем Русским, где тот правил несколько лет до
вокняжения в Киеве в 1113 году.
Шестнадцать лет (1078--1094 годы) княжил Владимир Мономах в Чернигове.
К этому времени, по всей вероятности, относится постройка каменного терема в
центре черниговского кремля-детинца и создание неприступного замка в Любече
на Днепре.
Владимир был женат на английской принцессе Гите, дочери короля
Гаральда, погибшего в битве при Гастингсе. В Чернигов молодая чета прибыла с
двухлетним первенцем -- Мстиславом, впоследствии крупным деятелем Руси.
В автобиографическом Поучении Владимир часто вспоминал об этом вполне
благополучном периоде своей жизни.
У князя был, по его словам, строго заведенный порядок, он сам, не
доверяясь слугам, все проверял: "То, что мог бы сделать мой дружинник, я
делал всегда сам и на войне и на охоте, не давал себе отдыха ни ночью, ни
днем, невзирая на зной или стужу. Я не полагался на посадников и бирючей, но
сам следил за всем порядком в своем хозяйстве. Я заботился и об устройстве
охоты, и о конях, и даже о ловчих птицах, о соколах и ястребах".
Уже известный нам любечский замок свидетельствует о необычайной
продуманности всех частей этой грандиозной постройки, где рационально
использована каждая сажень полезной площади, где предусмотрены все
случайности бурной феодальной жизни.
В средневековой Руси, как и везде в ту пору, княжеская охота была и
любимым развлечением, и хорошей школой мужества. Иногда князья со свитой, с
княгинями и придворными дамами выезжали на ладьях стрелять "сизых уточек и
белых лебедей" в днепровских заводях или ловили за Вышгородом зверей
тенетами, а иной раз "ловы" превращались в опасный поединок с могучим
зверем.
"Вот когда я жил в Чернигове,-- пишет Мономах,-- я своими руками
стреножил в лесных пущах три десятка диких коней, да еще когда приходилось
ездить по степи (по ровни), то тоже собственноручно ловил их. Два раза туры
поднимали меня с конем на рога. Олень бодал меня рогами, лось ногами топтал,
а другой бодал; дикий вепрь сорвал у меня с бедра меч, медведь укусил мне
колено, а рысь однажды, прыгнув мне на бедра, повалила вместе с конем".
В лесах под Черниговом в 1821 году нашли тяжелый золотой
амулет-змеевик, принадлежавший Владимиру Мономаху. Очевидно, князь потерял
дорогую вещь во время одного из своих охотничьих единоборств; не лось ли
втоптал в землю княжеский змеевик?
Митрополит Никифор в одном из писем к Мономаху упоминает о его привычке
бегать на лыжах.
Быстрый и решительный в своих действиях, Владимир Всеволодич наладил
скорую связь Чернигова с Киевом: "А из Чернигова я сотни раз скакал к отцу в
Киев за один день, до вечерни". Такую бешеную скачку на 140 километров можно
было осуществить только при системе постоянных подстав, расставленных на
пути. Как показывает исследование пути от Чернигова до Любеча (60
километров), дорога шла долинами и была поделена специальными сторожевыми
курганами на небольшие участки, где и могли находиться запасные кони для
подставы.
В. Н. Татищев сохранил такое описание внешности Мономаха, возможно
восходящее к записям современников:
"Лицом был красен, очи велики, власы рыжеваты и кудрявы, чело высоко,
борода широкая, ростом не вельми велик, но крепкий телом и силен".
Шестнадцать лет черниговской жизни не были годами спокойствия и
изоляции. Много раз приходилось Владимиру помогать отцу в его борьбе то с
внешними, то с внутренними врагами. Племянники Всеволода дрались из-за
вотчин, требовали то одной волости, то другой. Хитрый князь вел на просторах
Руси сложную шахматную игру: то выводил из игры Олега Святославича, то
загонял в далекий новгородский угол старейшего из племянников,
династического соперника Владимира -- князя Святополка, то оттеснял изгоев
-- Ростиславичей, то вдруг рука убийцы выключала из игры другого соперника
-- Ярополка Изяславича.
И все это делалось главным образом руками Владимира Мономаха. Это он,
Владимир, выгонял Ростиславичей, он привел в Киев свою тетку, жену Изяслава,
убитого за дело Всеволода, и забрал себе имущество ее сына Ярополка.
Правда, следует отметить, что обо всех этих делах мы узнаем из летописи
Нестора, придворного летописца его соперника Святополка. Чтобы поправить
этот тенденциозный перечень, Владимир сам стал писать как бы конспект
собственной автобиографической летописи. Он записал много эпизодов своей
борьбы с половцами, не попавших тогда в официальную летопись. Он писал о
том, как брал в плен половецких ханов, о внезапных встречах в степи с
огромными силами половцев, об удачных преследованиях, о битвах на
Перепетовом Поле -- огромной степной поляне между Росью и Стугной.
Чувствуется, что главная тяжесть всех военных и полицейских функций в
великом княжении Всеволода лежала на плечах его старшего сына, так как сам
великий князь последние девять лет своей жизни не участвовал в походах.
Фактически владея вместе с отцом всей "Русской землей", Владимир
Мономах, несомненно, мог рассчитывать на получение (по наследству и по праву
владения) великого княжения после отца. Однако, когда болезненный Всеволод в
1093 году умер, на киевском престоле оказался не Владимир, бывший в те дни в
Киеве, а Святополк, приглашенный из Турова. Летопись, быть может,
подправленная потом рукой Мономаха, объясняет это благочестивыми
размышлениями Владимира, не желавшего будто бы начинать новую усобицу и
будто бы уважавшего династическое старшинство своего кузена.
Едва ли это так: спустя 20 лет Владимир не побоялся пренебречь
династическим старшинством, а что касается усобицы, то нам известно, что в
руках Владимира и его брата Ростислава были дружины всего воинственного
Левобережья, а Святополк Туровский располагал только восемью сотнями
собственных "отроков".
Дело было в другом. Как мы увидим в дальнейшем, главной силой,
останавливавшей торопливый бег князей от города к городу, было крупное
землевладельческое боярство. Выбор князя в конечном счете был обусловлен
волей "лучших мужей", "смысленных".
С конца XI века политическая роль боярства непрерывно возрастала. Все
чаще и чаще боярство, приглядываясь к пестрой веренице князей, оценивало
дела и успехи, ум и сговорчивость того или иного князя и "вабило"
подходящего кандидата на престол, приглашало по своей воле из другого
города, а иной раз и закрепляло свои преимущества, заключая с ним договор,
"ряд", без которого князь не считался полноправным. От воли "смысленных",
считавших себя опорой феодального войска Руси и составлявших боярскую думу,
зависело, открыть ли ворота князю, стоящему под стенами Киева, и
торжественно ввести его в Софийский собор, принося ему присягу верности ("ты
-- наш князь, где узрим твой стяг, там и мы с тобой!"), или же твердо
сказать уже правящему князю горькие слова: "Пойди, княже, прочь. Ты нам еси
не надобен!"
Политика князя Всеволода, за которую нес ответственность и Мономах,
вызвала резкое недовольство "смысленных". Боярство возмущалось произволом
княжеских судей и сборщиков, изобретавших ложные штрафы и грабивших народ.
"Народолюбие" бояр было, конечно, демагогическим приемом, но применение
такого приема говорит о том, что разгул княжеских тиунов и вирников
затрагивал и боярские интересы, нарушая, очевидно, иммунитет их вотчин.
Тяжелые годы (засуха, мор, нашествие половцев), совпавшие с концом
княжения Всеволода, должны были обострить социальные конфликты, и киевское
боярство предпочло видеть на великокняжеском престоле князя Святополка
Изяславича, родного брата Мстислава, который в свое время предал смертной
казни 70 участников восстания 1068 года, а других ослепил и "без вины
погубил".
Вокняжение Святополка принесло не только крушение надежд, но и много
несчастий Владимиру Мономаху: неопытность Святополка привела к страшному
разгрому русских войск половцами под Треполем. Мономах вспоминал, что это
было единственным поражением его в битве; здесь, в водах Стугны, на глазах у
него утонул брат Ростислав. Вынужденный довольствоваться вместо Киева
Черниговом, Мономах скоро утратил и его. Олег Святославич с половцами выгнал
его из города.
Сорокалетнему князю с женой и детьми пришлось, как мы уже знаем,
покинуть Чернигов и проехать сквозь юрты половцев, готовых ограбить
побежденных.
Владимир снова оказался в городе своего детства, где начинал свою жизнь
его отец, где потом княжил его младший брат,-- в Переяславле, на краю
Половецкой степи.
Двадцатилетний переяславский период жизни Владимира Мономаха
(1094--1113) характеризуется двумя чертами: во-первых, это активная,
наступательная борьба с половцами, рвавшимися на Русь через Переяславское
княжество, а во-вторых, попытка склонить на свою сторону киевское боярство,
распоряжавшееся в известной мере великим княжением.
Борьба с половцами, которую Мономах неизбежно должен был вести как
владетель пограничного княжества, в глазах современников всегда выглядела
как общерусское дело, как защита всей Руси.
Мономах был сторонником решительных ударов, разгрома степняков и
походов в глубь степей.
Первая победа была одержана за Сулой сразу же по вокняжении в
Переяславле. Затем, в 1095 году, Владимир, разорвав недолгий мир с
половцами, убил половецкого посла Итларя в Переяславле и принял участие в
большом походе на половецкие "вежи", где взяли много пленных, коней и
верблюдов. На следующий год у Зарубинского брода на Днепре дружины Владимира
разбили половцев и убили хана Тугоркана. Обо всем этом народ сложил былины,
где в Тугарине Змеевиче легко узнать Тугоркана, а в Идолище Пога-1 ном --
Итларя.
Три тяжелых года в Переяславле оказались пере-1 ломными в
русско-половецких отношениях. Вскоре борьба была перенесена уже далеко в
глубь степей, и в этом заслуга Мономаха. Придворные летописцы Мономаха
любили впоследствии повторять рассказ, как Владимир уговаривал Святополка и
его бояр начать поход весною. Киевские бояре не хотели идти на по-1 ловцев,
отговариваясь тем, что это оторвет смердов от' их пашни. Мономах выступил с
речью: "Странно мне, друзья, что вы жалеете лошадей, которыми пашут, но не
подумаете о том, что начнет смерд пахать и прискачет половчанин, застрелит
смерда, возьмет его коня, а затем в селе заберет в полон его жену и детей и
все его имущество. То как же вы, жалея коней, не подумаете о самих смердах?"
Эти слова были продиктованы не столько действительной заботой о чужих
смердах, сколько расчетом. Во всяком случае, Мономаху удавалось
организовывать общие походы в 1103, 1109, 1110, 1111 годах. Русские войска
то доходили до Азовского моря, то отвоевывали половецкие города на Северском
Донце, то нагоняли на половцев такой страх, что они откочевывали за Дон и за
Волгу в степи Северного Кавказа и Южного Урала. В некоторых битвах брали в
плен по 20 половецких ханов.
Иногда выступлениям против половцев придавался характер крестового
похода -- впереди войска ехали попы с крестами и пели песнопения. О таких
походах писали специальные сказания, где говорилось, что "слава о них дойдет
до Чехии и Польши, до Венгрии и Греции и даже дойдет до Рима".
Об этом долго помнили, и сто лет спустя, воспевая праправнука Мономаха,
князя Романа Мстиславича, летописец писал о том, как Владимир загнал хана
Отрока Шарукановича за "Железные врата" на Кавказе:
"Тогда Володимер Мономах пил золотым шеломом Дон, приемши землю их всю
и загнавшю окаянные агаряны" (половцев.-- Б. Р.).
Независимо от личных мотивов Владимира Мономаха победоносные походы на
половцев принесли ему широкую славу хорошего организатора и блестящего
полководца.
Менее успешно, но с такой же энергией вел Мономах свои княжеские дела.
Его соперниками были, во-первых, Святополк Киевский, а во-вторых, Давыд и
Олег Черниговские. На перепутье между ними, посередине хорошо известной ему
дороги из Чернигова в Киев, Владимир построил крепость Остерский Городец,
очевидно для того, чтобы затруднить связи своих соперников. В составе домена
Мономаха оказались Смоленск и Ростов, куда он часто наезжал, наведя порядок
на юге. Черниговское княжество было почти со всех сторон окружено его
владениями, и в 1096 году Владимир выгнал Олега из Чернигова и пытался
организовать княжеский съезд, который осудил бы "Гориславича" за приведение
поганых на русские земли.
Съезд удалось собрать только к концу 1097 года, и, очевидно,
соотношение сил было таково, что Мономах не мог диктовать свою волю: съезд
собрался не в Киеве, а в вотчине Олега, древнем Любече, куда Мономаху было,
наверное, не очень приятно приезжать.
Можно думать, что Владимир Мономах позаботился о создании специальных
документов, которые должны были расположить мнение влиятельных феодальных
сфер в его пользу: сам написал "письмо к Олегу", явно рассчитанное на
оповещение широкого круга лиц. К этому времени была закончена часть личной
летописи Мономаха, обрисовывающая его как неутомимого воителя половцев,
несправедливо обиженного Олегом. К этому же времени относится и летопись
киево-печерского игумена Ивана, рисующая с боярских позиций отрицательными
красками великого князя Святополка. Святополк выслал Ивана в Туров, а
Мономах, ища союза с киевским боярством, за него заступился.
К Любечскому съезду Мономах подготовился не только как полководец и
стратег, но и как юрист, и как писатель-полемист.
Но Любечский съезд не принес Мономаху победы. Принцип съезда -- "пусть
каждый владеет отчиной своей" -- закреплял Киев за Святополком Изяславичем,
Чернигов за Святославичами, а ему, Владимиру Всеволодичу, оставался в
"Русской земле" все тот же разоряемый "погаными" порубежный Переяславль.
Кампания против Олега была, по существу, проиграна, и Владимир быстро
вступил в союз с половцами. Неожиданный союз был направлен против
Святополка, и главной пружиной многих событий был Мономах, очевидно не
оставлявший мечты о великом княжении.
Сквозь хитросплетения пристрастных летописцев, редактированных
впоследствии при Мономахе, удается все же разглядеть сущность событий,
происшедших непосредственно за съездом.
В придворных кругах прошел слух (может быть, и не лишенный основания),
что Владимир Мономах составил заговор с Васильком Ростиславичем
Теребовльским против Святополка. Хотя владения Василька были невелики, но
стратегические замыслы его были грандиозны: он, например, как пишет
летописец, предполагал собрать всех кочевников-некипчаков (печенегов, торков
и берендеев) и с ними за один год взять Польшу, а затем завоевать Болгарское
царство, теснимое Византией, и перевести болгар в свое княжество. После
этого он собирался выступить против всей Половецкой земли.
Василько был схвачен во дворце Святополка в то время, когда, идя из
Любеча в свою землю через Киев, нехотя принял приглашение великого князя
позавтракать у него.
Как только стало известно, что окованному Васильку выкололи глаза и под
сильной охраной увезли во Владимир Волынский, Мономах, как бы оправдывая
слухи о сговоре с Васильком, выступил с войсками против Святополка. Владимир
и его новоявленные союзники -- Олег и Давыд Святославичи -- стали лагерем
под Киевом.
Никогда еще Владимир Мономах не был так близок к киевскому "злату
столу", как в эти ноябрьские дни 1097 года. Святополк собирался бежать из
города. Казалось, что мечты сбываются. Однако и на этот раз влиятельные
киевские круги не поддержали Мономаха, не открыли ему Золотых Ворот, а
удержали в городе Святополка и выслали к Владимиру и Святославичам высокое
посольство -- митрополита и мачеху Мономаха, великую княгиню. Посольство
вежливо предложило мир, а это означало еще одно крушение надежд.
Но хитроумный сын византийской царевны уже принял другие меры, которые
должны были дать в его руки обвинительный акт против Святополка.
Некий Василий, очевидно один из приближенных Святополка, но державший
руку Мономаха, уже вел протокольную запись злодеяний Святополка. Как
очевидец, он описал сцену ареста Василька, записал имена всех участников, он
знал, кто придавил князя доской, кто сторожил его, знал, что ослеплял
пленника святополчий слуга. Затем, на протяжении двух последующих лет
(1097--1099 годы), Василий подробно описывал усобицу, подчеркивая все
промахи Святополка.
В развитие этой темы о недостатках Святополка как правителя выступают
старые друзья Мономаха -- монастырские писатели из Печерского монастыря. Они
создают около 1099 года два рассказа о скупости и жадности Святополка,
наживавшегося на налоге на соль, и о непомерной жадности его сына, пытавшего
монахов с целью узнать о скрытом сокровище.
Сам Владимир Мономах пишет в 1099 году основную часть своего Поучения,
в котором он, во-первых, бичует недостатки, в которых упрекали Святополка
(беззаконие, нераспорядительность, клятвопреступление), и, во-вторых, без
всякой скромности расхваливает себя и как бы указывает киевским
"смысленным": вот я -- тот самый князь, который нужен вам. Я всегда воевал с
"погаными". Я не давал воли "уным", своим отрокам, не позволял им "пакости
деяти", я хорошо отношусь к купцам, я сторонник правого суда, я сумею
успокоить обиженных, я честно соблюдаю присягу, я хорошо сам веду свое
хозяйство, не полагаясь на тиунов и отроков, я совещаюсь со своими боярами,
я покровительствую церкви.
Владимир здесь как бы отрекся от всех зол, в которых несколько лет
назад обвиняли его отца, а тем самым и его самого, отцовского соправителя.
Поучение Мономаха было обращено не к его родным детям. Они в это время
уже выдавали своих дочерей замуж и в отцовских поучениях едва ли нуждались.
Оно было рассчитано на довольно широкую феодальную аудиторию.
Все эти протокольные и литературные материалы готовились, по всей
вероятности, к следующему княжескому съезду 1100 года в Уветичах, где
Мономах выступал обвинителем Давыда Игоревича, а косвенно стремился,
очевидно, очернить своего главного врага -- великого князя Святополка.
Честолюбивые мечты не сбылись и на этот раз, но многое было достигнуто
-- в киевской литературе остался прочный след: современники и потомки должны
были видеть Святополка в мрачных красках, а Владимира -- в светлых.
После княжеского съезда 1100 года, ничего не изменившего в судьбе
старших князей, Владимир Мономах утратил желание продолжать литературную
борьбу. Даже свою личную летопись "путей" он забросил и за 17 последующих
лет сделал всего семь заметок: о новых боях с половцами, о путешествиях по
домену, о смерти своей второй жены, матери Юрия Долгорукого.
Из событий этих лет следует отметить разгром Боняка и Шарукана Старого
в 1107 году. Во всех этих походах Владимир и Святополк выступали совместно,
но инициатива, очевидно, принадлежала Мономаху.
Киевское восстание 1113 года напугало феодальные верхи и заставило их
обратиться к единственно возможной кандидатуре популярного князя, известного
всему народу своей тридцатипятилетней борьбой с половцами, а
боярско-монастырским кругам -- и своими литературными материалами, и речами
на княжеских съездах.
Шестидесятилетний Владимир Всеволодич Мономах стал великим князем.
Новое законодательство, как мы видели, облегчало положение должников, в
частности закупов. Но, кроме того, "Устав Мономаха" регулировал и ряд
вопросов, интересующих купечество: предусматривались интересы внешней
торговли -- давались льготы купцам, потерявшим товары при кораблекрушении,
на войне или в пожаре, иноземные купцы получали преимущественное право при
ликвидации товаров несостоятельного должника.
Владимир выполнял ту программу, которая была намечена еще в его
Поучении: "И более же всего чтите гостя, откуда бы он к вам ни пришел,
простолюдин ли, или знатный или посол; если не можете почтить его дарами, то
пищей и питьем: ибо они, по пути, прославят человека по всем землям или
добрым, или злым".
Став великим князем и, очевидно, пользуясь полной поддержкой боярства,
Владимир II прочно держал всю Русь в своих руках. Огромные военные силы,
накопленные для борьбы с половцами, теперь, после откочевки последних на юг,
могли быть использованы для удержания Руси во власти Киева. Владимир
Мономах, как и его тезка 100 лет назад, управлял страной при посредстве
своих сыновей, опытных князей.
В Новгороде с давних пор сидел "выкормленный" новгородцами старший сын
Мстислав. Будучи призван отцом в 1117 году на юг, он не утратил связей с
городом на Ильмене. С новгородцами и псковичами Мстислав воевал в землях
Чуди и строил могучие каменные крепости в Новгороде и Ладоге.
На южной окраине, в Переяславле, сидел Ярополк, ходивший отсюда на
Дунай закреплять дунайские города за Русью.
Из Смоленска, где сидел сын Вячеслав, Мономах ходил войной на
Всеславова сына Глеба (сам Всеслав Полоцкий умер в 1101 году).
На востоке Юрий Долгорукий, правивший Ростово-Суздальской землей,
воевал с Волжской Болгарией.
Важным форпостом на западе был Владимир Волынский, где одно время
закрепился сын Святополка Ярослав, но потом Мономах его оттуда выгнал и
посадил там княжить своего сына Андрея. Святополчич приводил на Волынь
поляков, чехов и венгров, но безуспешно.
Князья других ветвей были настоящими вассалами Владимира II Мономаха:
Давыд Черниговский и его племянник Всеволод Ольгович покорно ходили в походы
под водительством великого князя, который до 70 лет сохранил способность
лично возглавлять войска.
Василько и Володарь Ростиславичи, герои событий 1097 года, то верно
служили Киеву, то, пользуясь окраинным положением своих владений, выступали
на стороне врагов Мономаха. Но в целом Киевская Русь в это время
представляла единую державу, и ее границы, поэтически очерченные в "Слове о
погибели", не были вымыслом или гиперболой. Это единство держалось еще семь
лет после смерти Мономаха, при его сыне Мстиславе (1125--1132 годы), и сразу
распалось в 1132 году. Поэтому время княжения Мстислава Владимировича
("Великого", как называет его летопись) надо рассматривать как прямое
продолжение княжения Мономаха, тем более что сын во многом помогал отцу еще
при его жизни.
При Мстиславе удалось присоединить к Киеву в 1127 году Полоцкое
княжество, все время сохранявшее свою обособленность.
Мстиславу еще удавалось сдерживать враждующих родичей, но с его смертью
снова вспыхнули усобицы.
Далее летопись год за годом описывала выход того или иного князя или
той или иной земли из-под воли великого князя. Шел процесс окончательной
утраты Киевом своего первенствующего положения; начиналась феодальная
раздробленность.
Владимир Мономах, такой внимательный к литературной фиксации своих
военных и политических успехов и недостатков своих соперников, не мог,
ставши великим князем, оставить без внимания государственную летопись,
написанную при его предшественнике Святополке.
Летописцем Святополка был талантливый историк, монах Киево-Печерского
монастыря Нестор. Его замечательный труд "Повесть временных лет",
охватывающий несколько веков русской истории, до сих пор служит для нас
главным источником сведений о Киевской Руси.
Конечно, при описании княжений Святополка и его отца Изяслава Нестор
старался сгладить острые углы и представить своего князя и всю его княжескую
ветвь в наиболее выгодном свете. Владимир Мономах изъял летопись из богатого
прославленного Печерского монастыря и передал ее игумену своего придворного
монастыря Сильвестру. Тот кое-что переделал в 1116 году, но Мономах остался
этим недоволен и поручил своему сыну Мстиславу наблюдать за новой
переделкой, законченной к 1118 году. Всю эту историю переработок и
редактирования детально выяснил академик А. А. Шахматов.
Мстислав, как уже говорилось выше, коренным образом переделал введение
к летописи Нестора, исходя из политической ситуации своих дней. Он выкинул
из старого текста многое, что было там написано о зарождении государства
Руси (об этом можно судить лишь по уцелевшим отрывкам), и взамен втиснул в
летопись тенденциозную легенду о призвании в Новгород князей-варягов.
Событиям 1113 года, закончившимся призванием князя и пополнением
"Русской Правды", придумана далекая хронологическая аналогия, которая должна
была показать, что будто бы именно так создавалась вообще русская
государственность.
В литературном изобретении Мстислава Владимировича есть еще одна
сторона, также объясняемая злободневными интересами Мономахова княжения. Мы
помним, как долго, на протяжении целых двух десятилетий, стремился Мономах
завоевать симпатии могущественного киевского боярства, считавшего себя
вправе распоряжаться судьбой золотого великокняжеского трона. Несколько раз
"кияне" обманывали его ожидания, оставляя его по-прежнему второстепенным
переяславским князем. Избрание Мономаха не могло устранить всех коллизий
между властным князем и привыкшим к власти боярством. Приезд из Новгорода
Мстислава, тесно связанного с новгородским боярством и купечеством,
несомненно, усиливал внутриполитические позиции Мономаха в Киеве.
В 1118 году Владимир и Мстислав совместно сделали очень важный шаг для
укрепления связей Новгорода с великим княжением -- все новгородские бояре
были вызваны в столицу, здесь их привели к присяге на верность, некоторых (в
том числе друга юности Мономаха боярина Ставра Гордятича) сурово наказали за
своевольство, а часть оставили в Киеве. Союз с новгородским боярством,
закрепленный потом женитьбой Мстислава на дочери но
