Феодальный замок XI--XII веков

 

 

Первые укрепленные усадьбы, обособленные от окружающих их простых жилищ

и иногда возвышающиеся над ними на холме, относятся еще к VIII -- IX векам.

По скудным следам древней жизни археологам удается установить, что обитатели

усадеб жили несколько иной жизнью, чем их односельчане: в усадьбах чаще

встречаются оружие и серебряные украшения.

Главным отличием была система стройки. Усадьба-городище строилась на

холме, подножие которого было окружено одной-двумя сотнями небольших

хаток-землянок, в беспорядке разбросанных вокруг. Замок же представлял собой

маленькую крепостицу, образованную несколькими деревянными срубами,

поставленными вплотную друг к другу по кругу. Круговое жилище (хоромы)

служило одновременно и стенами, окаймлявшими небольшой двор. Здесь могло

проживать 20--30 человек.

Был ли это родовой старейшина со своими домочадцами или "нарочитый муж"

с челядью, собиравший полюдье с населения окрестных деревень, сказать

трудно. Но именно в такой форме должны были рождаться первые феодальные

замки, именно так должны были выделять себя из среды земледельцев первые

бояре, "лучшие мужи" славянских племен.

Крепость-замок была слишком мала для того, чтобы укрыть в своих стенах

в годину опасности всех обитателей поселка, но вполне достаточна, чтобы

господствовать над поселком. Все древнерусские слова, обозначающие замок,

вполне подходят к этим маленьким круглым крепостицам: "хоромы" (сооружение,

построенное по кругу), "двор", "град" (огражденное, укрепленное место).

Тысячи таких дворов-хором стихийно возникали в VIII -- IX веках по всей

Руси, знаменуя собой рождение феодальных отношений, вещественное закрепление

племенными дружинами достигнутого ими преимущества. Но только через

несколько столетий после появления первых замков мы узнаем о них из

юридических источников -- правовые нормы никогда не опережают жизни, а

появляются лишь в результате жизненных требований.

К XI веку явно обозначились классовые противоречия, и князья

озаботились тем, чтобы их дворы и амбары были надежно ограждены не только

военной силой, но и писаным законом. На протяжении XI века создается первый

вариант русского феодального права, известной "Русской Правды". Она

складывалась на основе тех древних славянских обычаев, которые существовали

уже много веков, но в нее вплетались и новые юридические нормы, рожденные

феодальными отношениями. Долгое время взаимоотношения между феодалами и

крестьянами, отношения дружинников между собой и положение князя в обществе

определялись изустным, неписаным законом -- обычаями, подкрепленными

реальным соотношением сил.

Насколько мы знаем это древнее обычное право по записям этнографов XIX

века, оно было очень разветвленным и   регламентировало все стороны

человеческих взаимоотношений: от семейных дел до пограничных споров.

Внутри маленькой замкнутой боярской вотчины долгое время не было еще

потребности в записываний этих устоявшихся обычаев или тех

"уроков"-платежей, которые ежегодно шли в пользу господина. Вплоть до XVIII

века подавляющее большинство феодальных вотчин жило по своим внутренним

неписаным законам.

Запись юридических норм должна была начаться прежде всего или в

условиях каких-то внешних сношений, где "покон русский" сталкивался с

обычаями и законами других стран, или же в княжеском хозяйстве с его

угодьями, разбросанными по разным землям, и разветвленным штатом сборщиков

штрафов и дани, непрерывно разъезжавших по всем подвластным племенам и

судивших там от имени своего князя по его законам.

Первые отрывочные записи отдельных норм "Русского Закона" возникали,

как мы уже видели на примере "Устава Ярослава Новгороду", по частным

случаям, в связи с какой-либо особой надобностью и совершенно не ставили

перед собой задач полного отражения всей русской жизни. Еще раз приходится

отметить, как глубоко не правы были те буржуазные историки, которые,

сопоставляя разновременные части "Русской Правды", механически делали из

сопоставлений прямые выводы: если о каком-либо явлении в ранних записях еще

не говорится, то, значит, и самого явления еще не было в действительности.

Это крупная логическая ошибка, основанная на устаревшем представлении, что

будто бы государственная и общественная жизнь формируется во всех своих

проявлениях лишь в результате законов, изданных верховной властью как

волеизъявление монарха.

На самом же деле жизнь общества подчинена закономерности внутреннего

развития, а законы лишь оформляют давно существующие взаимоотношения,

закрепляя фактическое господство одного класса над другим.

К середине XI века обозначились острые социальные противоречия (и

прежде всего в княжеской среде), Которые привели к созданию княжеского

домениального закона, так называемой "Правды Ярославичей" (примерно

1054--1072 годы), рисующей княжеский замок и его хозяйство. Владимир Мономах

(1113--1125 годы) после киевского восстания 1113 года дополнил этот закон

рядом более широких статей, рассчитанных на средние городские слои, а в

конце его княжения или в княжение его сына Мстислава (1125--1132 годы) был

составлен еще более широкий по охвату свод феодальных законов --  так

называемая "Пространная Русская Правда", отражающая не только княжеские, но

и боярские интересы. Феодальный замок и феодальная вотчина в целом очень

рельефно выступают в этом законодательстве. Трудами советских историков С.

В. Юшкова, М. Н. Тихомирова и особенно Б. Д. Грекова подробно раскрыта

феодальная сущность "Русской Правды" во всем ее историческом развитии более

чем за столетие.

Б. Д. Греков в своем известном исследовании "Киевская Русь" так

характеризует феодальный замок и вотчину XI века:

"...В "Правде Ярославичей" обрисована в главнейших своих чертах жизнь

вотчины княжеской.

Центром этой вотчины является "княж двор"... где мыслятся прежде всего

хоромы, в которых живет временами князь, дома его слуг высокого ранга,

помещения для слуг второстепенных, разнообразные хозяйственные постройки --

конюшни, скотный и птичий дворы, охотничий дом и др.

Во главе княжеской вотчины стоит представитель князя --

боярин-огнищанин. На его ответственности лежит все течение жизни вотчины, и

в частности сохранность княжеского вотчинного имущества. При нем,

по-видимому, состоит сборщик причитающихся князю всевозможных поступлений --

"подъездной княж". Надо думать, в распоряжении огнищанина находятся тиуны. В

"Правде" назван также "старый конюх", то есть заведующий княжеской конюшней

и княжескими стадами.

Все эти лица охраняются 80-гривенной вирой, что говорит об их

привилегированном положении. Это высший административный аппарат княжеской

вотчины. Дальше следуют княжие старосты -- "сельский и ратайный". Их жизнь

оценивается только в 12 гривен. Таким образом, мы получаем право говорить о

подлинной сельскохозяйственной физиономии вотчины.

Эти наблюдения подтверждаются и теми деталями, которые рассыпаны в

разных частях "Правды Ярославичей". Тут называются клеть, хлев и полный,

обычный а большом сельском хозяйстве ассортимент рабочего, молочного и

мясного скота и обычной в таких хозяйствах домашней птицы. Тут имеются кони

княжеские и смердьи (крестьянские), волы, коровы, козы, овцы, свиньи, куры,

голуби, утки, гуси, лебеди и журавли.

Не названы, но с полной очевидностью подразумеваются луга, на которых

пасутся скот, княжеские и крестьянские кони.

   Рядом с сельским земледельческим хозяйством мы видим здесь также борти,

которые так и названы "княжими": "А в княже борти 3 гривне, либо пожгуть,

либо изудруть".

"Правда" называет нам и категории непосредственных производителей,

своим трудом обслуживающих вотчину. Это рядовичи, смерды и холопы... Их

жизнь расценивается в 5 гривен.

Мы можем с уверенностью говорить о том, что князь время от времени

навещает свою вотчину. Об этом говорит наличие в вотчине охотничьих псов и

обученных для охоты ястребов и соколов...

Первое впечатление от "Правды Ярославичей", как, впрочем, и от

"Пространной Правды", получается такое, что изображенный в ней хозяин

вотчины с сонмом своих слуг разных рангов и положений, собственник земли,

угодий, двора, рабов, домашнего скота и птицы, владелец своих крепостных,

обеспокоенный возможностью убийств и краж, стремится найти защиту в системе

серьезных наказаний, положенных за каждую из категорий деяний, направленных

против его прав. Это впечатление нас не обманывает. Действительно, "Правды"

защищают вотчинника-феодала от всевозможных покушений на его слуг, на его

землю, коней, волов, рабов, рабынь, крестьян, уток, кур, собак, ястребов,

соколов и пр.".

Археологические   раскопки подлинных княжеских замков полностью

подтверждают и дополняют облик "княжьего двора" XI века.

Экспедиция под руководством автора этой книги в течение четырех лет

(1957--1960 годы) раскапывала замок XI века в Любече, построенный, по всей

вероятности, Владимиром Мономахом в ту пору, когда он был черниговским

князем (1078--1094 годы) и когда Правда Ярославичей еще только начала

действовать.

Славянское поселение на месте Любеча существовало уже в первые века

нашей эры. К IX веку здесь возник небольшой городок с деревянными стенами.

По всей вероятности, именно его и вынужден был брать с бою Олег на своем

пути в Киев в 882 году. Где-то здесь должен был быть двор Малка Любечанина,

отца Добрыни и деда Владимира I.

На берегу днепровского затона была пристань, где собирались

"моноксилы", упомянутые Константином Багрянородным, а неподалеку, в сосновой

корабельной роще, урочище "Кораблище", где могли строиться эти однодревки.

За грядою холмов -- курганный могильник и место, с которым предание

связывает языческое святилище.

Среди всех этих древних урочищ возвышается крутой холм, до сих пор

носящий название Замковой горы. Раскопки показали, что деревянные укрепления

замка были построены здесь во второй половине XI века. Могучие стены из

глины и дубовых срубов большим кольцом охватывали весь город и замок, но

замок имел и свою сложную, хорошо продуманную систему обороны; он был как бы

кремлем, детинцем всего города.

Замковая гора невелика: ее верхняя площадка занимает всего лишь 35x100

метров, и поэтому все строения там были поставлены тесно, близко друг к

другу. Исключительно благоприятные условия археологического исследования

позволили выяснить основания всех зданий и точно восстановить количество

этажей в каждом из них по земляным потолочным засыпкам, рухнувшим во время

пожара 1147 года.

Замок отделялся от города сухим рвом, через который был перекинут

подъемный мост. Проехав мост и мостовую башню, посетитель замка оказывался в

узком проезде между двумя стенами; мощенная бревнами дорога вела вверх к

главным воротам крепости, к которой примыкали и обе стены, ограждавшие

проезд.

Ворота с двумя башнями имели довольно глубокий тоннель с тремя

заслонами, которые могли преградить путь врагу. Пройдя ворота, путник

оказывался в небольшом дворике, где, очевидно, размещалась стража; отсюда

был ход на стены, здесь были помещения с маленькими очагами на возвышениях

для обогрева замерзшей воротной стражи и около них небольшое подземелье с

каменным потолком.

Слева от мощеной дороги шел глухой тын, за которым было множество

клетей-кладовых для всевозможной "готовизны": тут были и рыбные склады, и

"медуши" для вина и меда с остатками амфор-корчаг, и склады, в которых не

осталось никаких следов хранившихся в них продуктов.

В глубине "двора стражи" возвышалось самое высокое здание замка --

башня (вежа). Это отдельно стоящее, не связанное с крепостными стенами

сооружение являлось как бы вторыми воротами и в то же время Могло служить в

случае осады последним прибежищем защитников, как донжоны западноевропейских

замков. В глубоких подвалах любечского донжона были ямы -- хранилища для

зерна и воды.

Вежа-донжон была средоточием всех путей в замке-только через нее можно

было попасть в хозяйственный район клетей с готовизной; путь к княжескому

дворцу лежал тоже только сквозь вежу. Тот, кто жил в этой массивной

четырехъярусной башне, видел все, что делается в замке и вне его; он

управлял всем движением людей в замке, и без ведома хозяина башни нельзя

было попасть в княжеские хоромы.

Судя по великолепным золотым и серебряным украшениям, спрятанным в

подземелье башни, хозяин ее был богатым и знатным боярином. Невольно на

память приходят статьи "Русской Правды" об огнищанине, главном управителе

княжеского хозяйства, жизнь которого ограждена огромным штрафом в 80 гривен

(4 килограмма серебра!). Центральное положение башни в княжьем дворе

соответствовало месту ее владельца в управлении им.

За донжоном открывался небольшой парадный двор перед огромным княжеским

дворцом. На этом дворе стоял шатер, очевидно, для почетной стражи, здесь был

потайной спуск к стене, своего рода "водяные ворота".

Дворец был трехъярусным зданием с тремя высокими теремами. Нижний этаж

дворца был разделен на множество мелких помещений; здесь находились печи,

жила челядь, хранились запасы. Парадным, княжеским, был второй этаж, где

имелись широкая галерея -- "сени", место летних пиров, и большая княжеская

палата, украшенная майоликовыми щитами и рогами оленей и туров. Если

Любечский съезд князей 1097 года собирался в замке, то он должен был

заседать в этой палате, где можно поставить столы примерно на сто человек.

В замке была небольшая церковь, крытая свинцовой кровлей. Стены замка

состояли из внутреннего пояса жилых клетей и более высокого внешнего пояса

заборов; плоские кровли жилищ служили боевой площадкой заборов, пологие

бревенчатые сходы вели на стены прямо со двора замка. Вдоль стен были

вкопаны в землю большие медные котлы для "вара" -- кипятка, которым поливали

врагов во время штурма. r каждом внутреннем отсеке замка -- во дворце, в

одной из "медуш" и рядом с церковью -- обнаружены глубокие подземные ходы,

выводившие в разные стороны от замка. Всего здесь, по приблизительным

подсчетам, могло проживать 200--250 человек.

Во всех помещениях замка, кроме дворца, найдено много глубоких ям,

тщательно вырытых в глинистом грунте. Вспоминается "Русская Правда",

карающая штрафами за кражу "жита в яме". Часть этих ям могла действительно

служить для хранения зерна, но часть предназначалась и для воды, так как

колодцев на территории замка не найдено. Общая емкость всех хранилищ

измеряется сотнями тонн. Гарнизон замка мог просуществовать на своих запасах

более года; судя по летописи, осада никогда не велась в XI--XII веках долее

шести недель -- следовательно, любечский замок Мономаха был снабжен всем с

избытком.

Любечский замок являлся резиденцией черниговского князя и полностью был

приспособлен к жизни и обслуживанию княжеского семейства. Ремесленное

население жило вне замка, как внутри стен посада, так и за его стенами.

Замок нельзя рассматривать отдельно от города.

О таких больших княжеских дворах мы узнаем и из летописи: в 1146 году,

когда коалиция киевских и черниговских князей преследовала войска северских

князей Игоря и Святослава Ольговичей, под Новгородом-Северским было

разграблено Игорево сельцо с княжеским замком, "идеже бяше устроил двор

добре. Бе же ту готовизны много в бретьяницах и в погребах вина и медове. И

что тяжкого товара всякого до железа и до меди -- не тягли бяхуть от

множества всего того вывозите". Победители распорядились погрузить Все на

телеги для себя и для дружины, а потом поджечь замок.

Любеч достался археологам после точно такой же операции, произведенной

смоленским князем в 1147 году. Замок был ограблен, все ценное (кроме

запрятанного в тайниках) вывезено, и после всего он был сожжен. Таким же

феодальным замком была, вероятно, и Москва, в которую в том же 1147 году

князь Юрий Долгорукий приглашал на пир своего союзника Святослава Ольговича.

Наряду с большими и богатыми княжескими замками археологи изучили и

более скромные боярские дворы, расположенные не в городе, а посреди села.

Зачастую в таких укрепленных дворах-замках встречаются жилища простых

пахарей и много сельскохозяйственного инвентаря -- лемехи, плужные ножи,

серпы. Такие дворы XII века отражают ту же тенденцию временного закрепощения

задолжавших крестьян, что и "Пространная Русская Правда", говорящая о

"закупах", пользующихся господским инвентарем и находящихся на господском

дворе под присмотром "рядовича" или "ратайного старосты", откуда можно было

уйти только в том случае, если шли к высшим властям жаловаться на боярина.

Всю феодальную Русь мы должны представлять себе как совокупность

нескольких тысяч мелких и крупных феодальных вотчин княжеских, боярских,

монастырских, вотчин "молодшей дружины". Все они жили самостоятельной,

экономически независимой друг от друга жизнью, представляя собой

микроскопические государства, мало сцепленные друг с другом и в известной

мере свободные от контроля государства. Боярский двор -- своего рода столица

такой маленькой державы со своим хозяйством, своим войском, своей полицией и

своими неписаными законами.

Княжеская власть в XI--XII веках в очень малоИ степени могла объединить

эти независимые боярски миры; она вклинивалась между ними, строя свои дворы,

организуя погосты для сбора дани, сажая своих по садников по городам, но все

же Русь была боярской стихией, очень слабо объединенной государственно

властью князя, который сам постоянно путал государственные понятия с

частновладельческим феодальнь отношением к своему разветвленному домену.

Княжеские вирники и мечники разъезжали по земле, кормились за счет

местного населения, судили, собирали доходы в пользу князя, наживались сами,

но в очень малой степени объединяли феодальные замки или выполняли какие-то

общегосударственные функции.

Структура русского общества оставалась в основном "мелкозернистой"; в

ней яснее всего ощущалось присутствие этих нескольких тысяч боярских вотчин

с замками, стены которых защищали не столько от внешнего врага, сколько от

собственных крестьян и соседей-бояр, а иной Раз, быть может, и от слишком

ретивых представителей княжеской власти.

Судя по косвенным данным, княжеское и боярское хозяйства были

организованы по-разномy. Разбросанные владения княжеского домена не егда

были постоянно закреплены за князем -- переход его в новый город, на новый

стол мог повлечь за собой изменения в личных вотчинах князя. Поэтому при

частых перемещениях князей с места на место они относились к своим вотчинам

как временные владельцы: стремились как можно больше взять с крестьян и с

бояр (в конечном счете тоже с крестьян), не заботясь о воспроизводстве

неустойчивого крестьянского хозяйства, разоряя его.

Еще более временными лицами чувствовали себя исполнители княжеской воли

-- "подъездные", "рядовичи", "вирники", "мечники", все те "юные" (младшие)

члены княжеской дружины, которым поручался сбор княжеских доходов и

передоверялась часть власти самого князя. Безразличные к судьбам смердов и

ко всему комплексу объезжаемых владений, они заботились прежде всего о самих

себе и путем ложных, выдуманных ими поводов для штрафов ("творимых вир")

обогащались за счет крестьян, а частично и за счет бояр, перед которыми они

представали как судьи, как представители главной власти в стране.

Быстро разраставшаяся армия этих княжеских людей рыскала по всей Руси

от Киева до Белоозера, и действия их не контролировались никем. Они должны

были привезти князю определенный объем оброка и дани, а сколько взяли в свою

пользу, сколько сел и деревень разорили или довели до голодной смерти --

никому не было ведомо.

Если князья жадно и неразумно истощали крестьянство посредством личных

объездов (полюдья) и разъездов своих вирников, то боярство было осторожнее.

Во-первых, у бояр не было такой военной силы, которая позволяла бы им

перейти черту, отделявшую обычный побор от разорения крестьян; а во-вторых,

боярам было не только опасно, но и невыгодно разорять хозяйство своей

вотчины, которую они собирались передавать своим детям и внукам. Поэтому

боярство должно было разумнее, осмотрительнее вести сво хозяйство, умерять

свою жадность, переходя при nepj вой возможности к экономическому

принуждению -- "купе", то есть ссуде обедневшему смерду, крепче пр

вязывавшей крестьянина-"закупа" к замку.

Княжеские тиуны и рядовичи были страшны только крестьянам-общинникам,

но и боярам, вотчина которых состояла из таких же крестьянских хозяйств.

Один из книжников конца XII века дает совет боярину держаться подальше от

княжеских мест: "Не имей себе двора близ княжа двора и не держи села близ

княжа села: тивун бо его яко огнь... и рядовичи его яко искры. Аще от огня

устережешися, но от искр не можеши устеречися".

Каждый феодал стремился сохранить неприкосновенность своего

микроскопического государства -- вотчины, и постепенно возникло понятие

"заборони", феодального иммунитета -- юридически оформленного договора между

младшим и старшим феодалом о невмешательстве старшего во внутренние

вотчинные дела младшего. Применительно к более позднему времени -- XV--XVI

векам, когда уже шел процесс централизации государства,-- мы считаем

феодальный иммунитет явлением консервативным, помогающим уцелеть элементам

феодальной раздробленности, но для Киевской Руси иммунитет боярских вотчин

был непременным условием нормального развития здорового ядра феодального

землевладения -- многих тысяч боярских вотчин, составлявших устойчивую

основу русского феодального общества.

 

Народные массы. "Смерды" и "ремественники"

 

 

Творцом истории всегда является народ, своим непрестанным трудом

создающий ценности, позволяющие обществу двигаться вперед. В моменты крупных

потрясений, внутренних или внешних, именно народ решает свою судьбу,

проявляя максимальное напряжение сил. Подъем всех русских земель на рубеже

X--XI веков связи с тем, что народные силы в большей мере, чем в иные

времена, могли проявить себя и в строении рождавшегося государства, и в

борьбе с печенегами.

Но к сожалению, феодальные историки, ставившие своей задачей описание

победоносных битв и княжеского быта, очень редко говорили о народе, о тех

тысячах простых трудовых людей, которые являлись истинными создателями

Киевской Руси и ее высокой культуры.

К счастью, молчание монахов-летописцев можно компенсировать тремя

видами материалов. Во-первых археологические раскопки открывают нам

множество подлинных  памятников народной жизни: поселения, жилища, система

хозяйства, утварь, одежда, обычаи и верования -- все это стало достоянием

исторической науки и позволило говорить вполне конкретно о крестьянах и

ремесленниках. Русская буржуазная археологическая наука пренебрегала

изучением скромных остатков народного быта, увлекаясь более эффективными

раскопками княжеских курганов.

Вторым источником наших сведений о народе, его мыслях и чаяниях

является собственное народное творчество, фольклор.

Величественные былины повествовали о недавнем (для людей Киевской Руси)

героическом прошлом, древние письменные сказания говорили о

догосудар-ственной старине, волшебные сказки, вынесенные из далеких глубин

первобытности, загадки и пословицы выражали глубокую народную мудрость и

служили одним из средств умственного развития молодежи. Фольклор сохранил и

комплекс языческих представлений: свадебные песни и надгробные плачи,

заговоры, заклинания, обрядовые хороводные танцы. Многое из того, что

зафиксировано наукой в XIX веке, восходит к эпохе Киевской Руси, а иногда и

к более ранним временам.

Третьим неоценимым источником является язык народа, на основе всех

богатств которого создавался древнерусский литературный письменный язык.

Язык раскрывает глубину познания природы, систему хозяйства, социальных

отношений, сложный счет родства, унаследованный от родового строя,

культурные связи с соседями, народные познания в математике и астрономии и

многое, многое другое.

Из этих трех источников мы можем не так-то уж мало узнать о народных

массах Киевской Руси.

Русские крестьяне X--XII веков селились небольшими неукрепленными

деревнями и селами. Древнее название для сельского поселения было "весь".

Центром нескольких деревень являлся "погост", более крупное село, в котором

был сосредоточен сбор феодальных оброков.

Крестьянские избы и хаты представляли собой небольшие жилища,

топившиеся по-черному так, что Дым из печи обогревал все внутреннее

пространство и лишь потом выходил в небольшое оконце. На севере избы рубили

из бревен и ставили прямо на земле; деревянного пола не было. На юге,

используя сухость почвы, хаты глубоко врезали в  землю, так что в них

приходилось, как в землянку, спускаться по двум-трем СтУпенькам. Печи на

севере делали очень большими (то, что называется "русской печью") на особых

срубах, а на юге довольствовались небольшими глинобитньми печами или

каменками.

Рядом с избами иногда располагались хозяйственные постройки, небольшие

овины-"шиши" для сушки нопов, крытые глубокие ямы для жита, упомянутые в

"Русской Правде".

Среди домашней утвари следует упомянуть ручные жернова для размола

зерна, бывшие почти в каждом доме, деревянные бочки, корыта, глиняные

горшки, корчаги. Освещались избы лучиной или глиняным светильником-каганцом

с просаленным фитилем.

Интересной археологической находкой являются каменные пряслица для

веретен. Их делали из розового шифера на Волыни, где есть большие залежи

этого камня, и продавали по всей Руси. Горожанки, знавшие грамоту,

надписывали на них свои имена (быть может, для того чтобы не перепутать

веретена на посиделках?), а неграмотные крестьянки помечали их метками и

рисунками.

Ткани делали из льна, шерсти и конопли. Знали сложное рисуночное тканье

и вышивку. Женщины любили носить украшения: серебряные или бронзовые

височные кольца, подвешенные к кокошнику, мониста, браслеты, сделанные

местными мастерами в соседнем погосте. Бусы из заморских камней покупали,

вероятно, у забредавших в деревни купцов-коробейников.

Если мы хотим воспроизвести картину жизни древ" нерусской деревни, для

которой археологические ные представляют достоверный, но отрывочный

материал, то нам нужно обратиться к облику русской крепостной деревни

XVIII--XIX веков.

Несмотря на то что от времен Мономаха до времен Радищева прошло семь

столетий, русская феодальная деревня изменилась очень мало. Прошедшие века

поступательного развития феодальной формации сказывались на эволюции города,

росте культуры феодалов, но деревня оставалась почти на прежнем уровне,

являясь воплощением той рутинности, о которой писал Ленин. По-прежнему

пахали сохой и простым плугом, применявшимся еще в Киевской Руси, сеяли те

же злаки, разводили тех же животных, жили в таких же курных избах,

освещаемых лучиной, ходили в домотканых одеждах, украшенных умелыми руками

женщин. Даже зерно во многих деревнях мололи еще на ручных жерновах древнего

типа. Феодализм рос и развивался за счет крепостного крестьянства, почти

ничего не давая ему на протяжении целого тысячелетия.

Отличием деревни XI--XII веков от более поздней было то, что

христианская церковная организация еще не проникла в нее. В деревне

по-прежнему господствовали старые языческие обряды; над умершим насыпали

высокие курганы, а кое-где, как в лесной земле вятичей, совершали еще обряд

трупосожжения. Впрочем, церковную десятину, налог в пользу епископа,

вероятно, платили и христиане, и язычники.

Крестьянство эпохи Киевской Руси было очень многообразно по степени

своей свободы или зависимости. Были в глухих местах, куда еще не заглядывали

ни боярские, ни княжеские "рядовичи", совершенно свободные крестьяне, не

знавшие никаких форм подчинения отдельных крестьянских семей, приобретавших

хозяйственную независимость от рода, но еще не окрепших, неустойчивых и

легко попадавших под временную или постоянную власть более крупного (а

следовательно, и более устойчивого, экономически сильного) землевладельца. С

рождением такого земского боярства должна была кончиться крестьянская

свобода. Никакие источники не говорят нам об этом глубинном процессе; о нем

можно только догадываться.

Одной из сравнительно легких форм крестьянских повинностей был оброк,

или повоз, -- уплата натурой, частью ежегодного крестьянского дохода. Более

тяжелой формой была барщина, необходимость работать не на своей, а на

господской пашне или строить господину замок, город, хоромы. В те времена

личное, феодальное тесно переплеталось с государственным и не было еще

строгого разделения государственного налога и феодальной ренты, а каждый

феодал -- князь, боярин, игумен -- по-своему определял норму эксплуатации.

Крестьян обычно называли смердами, хотя этот термин и не вполне ясен.

Возможно, что он означал не деревенское население вообще, а лишь зависимых

от князя (и боярина?) крестьян. Применялся и более неопределенный термин

"люди". Лично несвободное население называлось холопами и рабами. Временно

несвободные люди, попадавшие в долговую зависимость за "купу" (ссуду),

назывались закупами. Их положение было несравненно более тяжелым, чем

положение смердов, так как закуп часто должен был работать на господском

поле, очевидно под присмотром, и жить на дворе того, кто дал ему купу.

Отлучиться со двора он мог только с разрешения господина по особо важным

делам (поиски денег, жалоба).

У крестьян существовала круговая порука: если, например, около какой-то

деревни находили мертвое тело, а убийца не был найден, то штраф

распределялся между всей "вервью". Вервь -- первоначально родовая, а

впоследствии соседская община; она могла охватывать и несколько деревень. Мы

не знаем точных соответствий, но можно думать, что погост и был центром

верви.

Жизнь древнерусского крестьянина была нелегкой не только потому, что

трудна была его борьба с природой, но и потому, что развивавшиеся феодальные

отношения всей своей тяжестью ложились на крестьянство. Помимо той доли

труда и отчуждаемого крестьянского продукта, которая шла на общественно

полезные функции государства (постройка оборонительных линий, прокладка

дорог, строительство городов), много тратилось на княжескую роскошь, на

бессмысленные усобицы.

Произвол княжеских и боярских сборщиков налогов и штрафов был велик; их

аппетиты -- безграничны. Только классовая борьба, только вооруженные

выступления смердов могли положить предел их притязаниям. Судя по грозным

статьям "Русской Правды", смерды в XI веке упорно отстаивали свои права и с

оружием выступали против княжеской администрации.

 

Буржуазные историки долгое время не могли выяснить истинную сущность

древнерусского города. Одним город представлялся небольшим административным

центром, другим -- пестрой торговой ярмаркой, а третьим -- только военной

крепостью. Советские археологи организовали широкие раскопки в таких

городах, как Киев, Чернигов, Переяславль, Новгород, Псков, Смоленск, Москва,

Владимир, Рязань, Минск, Полоцк.

В результате многолетних работ раскрылся подлинный облик древнерусских

городов. Типичным следует считать сочетание в городе следующих элементов:

крепости, дворов феодалов, ремесленного посада, торговли, административного

управления, церквей. По количеству населения на первом месте стоят, конечно,

ремественники -- мастера различных специальностей: кузнецы, гончары,

плотники, строители, мастера золотых и серебряных дел. Всего в крупных

городах можно насчитать свыше сотни различных специальностей. Специализация

ремесла шла по чисто средневековому принципу -- не по материалу, а по

готовому изделию. Щитнику, например, нужно было уметь и ковать сталь, и

делать деревянную основу щита, и оснащать его кожаными ремнями. Седельник

знал кожевенное дело, но должен был уметь ковать стремена и чеканить

узорчатые накладки на седельные луки.

Ремесленники селились группами по сходству профессий. Так

образовывались целые районы и улицы города: Гончарский конец (Новгород),

Кожемяки (Киев), Щитная улица (Новгород) и т. д.

 Дома ремесленников были несколько крупнее, чем деревенские хаты, так

как нередко жилище совмещалось с мастерской. В некоторых городских домах

встречены даже дымари -- вытяжные трубы, стоящие рядом с печью и выводящие

большую часть дыма. Бытовая утварь горожан была несколько более

разнообразной и богатой, чем у смердов: здесь встречаются светильники,

амфоры для вина, бронзовые кресты, хитроумные замки и ключи, но жены

ремесленников так же мололи муку на тяжелых жерновах и пряли пряжу

веретенами с пряслицами.

Свои изделия и инструменты ремесленники часто надписывали; поэтому мы

знаем об их грамотности и знаем целый ряд имен первоклассных мастеров

XI-XIII веков.

Работа ремесленников в основном производилась на заказ, но в XII веке

многие признаки говорят о более прогрессивной работе на рынок.

В это время происходит дифференциация ремесла, выделяются более

обеспеченные мастера, которые, возможно, владеют местом на торгу и сами

продают свои изделия, являясь одновременно и производителями, и торговцами.

Ряд дешевых массовых товаров, изготавливаемых в городах, шел при

посредстве купцов-коробейников в деревню, в дальние углы русских земель:

бусы, стеклянные браслеты, крестики, пряслица и т. п.

Городские ремесленники тоже ощущали феодальный гнет и нередко

испытывали тяжелую нужду. Феодалы иногда владели ремесленниками как

холопами, иногда облагали их оброком.

Особенно тяжела была зависимость от ростовщиков. Проценты по займу

иногда превышали половину взятой суммы, и в случае невозможности выплатить

долг задолжавший горожанин попадал в вечную кабалу, вынужден был все время

выплачивать ростовщические проценты, хотя их общая сумма могла уже намного

превышать первоначальный долг. Только восстание 1113 года заставило феодалов

изменить законодательство в пользу лиц, нуждающихся в ссудах.

Городские ремесленники были большой общественной силой. Есть косвенные

данные о том, что  они объединялись в корпорации, аналогичные

западноевропейским цехам, что, разумеется, усиливало позиции "черных людей"

городских посадов.

Ремесленники активно участвовали в классовой борьбе и городских

антицерковных движениях XII-- XIII веков. Если деревня была основой

феодальной рутинности, то город, и прежде всего городские ремесленники --

творцы орудий труда, оружия, утвари и всевозможного узорочья,-- были

носителями нового, изменяющегося; они сами в непрерывной борьбе и восстаниях

создавали то новое, что делало город "точкой роста" феодальной

социально-экономической формации.