просто сборщики дани.
Легенды о трех братьях, призванных княжить в чужую страну, были очень
распространены в Северной Европе в средние века. Известны легенды о
"добровольном" призвании норманнов в Ирландию и Англию. В Ирландию прибыли
три брата с мирными целями под предлогом торговли (как Олег в Киев). Вече
ирландцев оставило братьев у себя.
Видукинд Корвейский в своей "Саксонской хронике" (967 год) рассказывает
о посольстве бриттов к саксам, которые сказали, что "предлагают владеть их
обширной и великой страной, изобилующей всякими благами" (вспомним летопись:
"земля наша велика и обильна..."). Саксы послали три корабля с тремя
князьями. Во всех случаях иноземцы прибывали со своими родичами
("синеусами") и верной дружиной ("труварами").
Близость летописной легенды о призвании варягов к североевропейскому
придворному фольклору не подлежит сомнению. А двор князя Мстислава, как
увидим ниже, был родственно близок к тому, о котором писал Видукинд.
Было ли призвание князей или, точнее, князя Рюрика? Ответы могут быть
только предположительными. Норманнские набеги на северные земли в конце IX и
в X веке не подлежат сомнению. Самолюбивый новгородский патриот мог
изобразить реальные набеги "находников" как добровольное призвание варягов
северными жителями для установления порядка. Такое освещение варяжских
походов за данью было менее обидно для самолюбия новгородцев, чем признание
своей беспомощности. Приглашенный князь должен был "рядить по праву", то
есть мыслилось в духе событий 1015 года, что он, подобно Ярославу Мудрому,
оградит подданных какой-либо грамотой.
Могло быть и иначе: желая защитить себя от ничем не регламентированных
варяжских поборов, население северных земель могло пригласить одного из
конунгов на правах князя, с тем чтобы он охранял его от других варяжских
отрядов. Рюрик, в котором некоторые исследователи видят Рюрика Ютландского,
был бы подходящей фигурой для этой цели, так как происходил из самого
отдаленного угла Западной Балтики и был чужаком для варягов из Южной Швеции,
расположенных ближе к чуди и восточным славянам.
Наукой недостаточно разработан вопрос о связи летописных варягов с
западными, балтийскими славянами. Археологически связи балтийских славян с
Новгородом прослеживаются вплоть до XI века. Письменные источники XI века
говорят о торговле Западной Балтики с Новгородом. Можно допустить, что если
призвание иноземного князя имело место в действительности как один из
эпизодов противоваряжской борьбы, то таким князем мог быть Рюрик Ютландский,
первоначальное место княжения которого находилось по соседству с балтийскими
славянами. Высказанные соображения недостаточно обоснованны, чтобы на них
строить какую-либо гипотезу.
Продолжим рассмотрение летописи 1050 года, впервые в русской книжности
введшей легенду о призвании варягов:
"И от тех варяг, находьник тех, прозъвашася варягы; и суть
новъгородьстии людие до дьньшьняго дьне от рода варяжьска".
Эта обыкновенная фраза, объясняющая наличие шведов среди горожан
Новгорода (подтвержденное разными вариантами Русской Правды), у других
летописцев, как увидим далее, претерпела изменения, использованные
норманнистами.
Далее летопись 1050 года говорит:
"И бысть у них [у варягов] князь именъм Ольг, мужь мудр и храбр..."
[далее описывается разбойнический захват Олегом столицы Руси Киева] "и беша
и у него мужи варязи, словене и отьтоле прозъвашася русию".
По совершенно ясному смыслу фразы войско Олега, состоявшее, как позже у
Ярослава Мудрого, из варягов и словен, после овладения Киевом стало
называться Русью. "Оттоле", то есть с того срока, как Олег оказался
временным князем Руси, его воины и стали именоваться русью, русскими.
Совершенно исключительный интерес для уяснения отношения варягов к
северорусскому политическому строю представляет сообщение о дани варягам:
"А от Новагорода 300 гривен на лето мира деля, еже и ныне дають".
Дань, выплачиваемая "мира деля", есть откуп от набегов, но не
повинность подданных. Подобную дань киевские князья позднее выплачивали
половцам, для того чтобы обезопасить себя от неожиданных наездов. Византия в
X веке откупалась такой "данью" от русов. Упомянутая "дань" Новгорода
варягам выплачивалась вплоть до смерти Ярослава Мудрого в 1054 году
(летописец, писавший около 1050 года, говорил о том, что "и ныне дають").
Выплата этой дани никоим образом не может быть истолкована как
политическое господство норманнов в Новгороде. Наоборот, она предполагает
наличие местной власти в городе, могущей собрать значительную сумму (по
ценам XI века достаточную для закупки 500 ладей) и выплатить ее такой
внешней силе, как варяги, ради спокойствия страны. Получающие откуп (в
данном случае -- варяги) всегда выглядят первобытнее, чем откупающиеся от
набегов.
Олег после победоносного похода на Царьград (911 год) вернулся не в
Киев, а в Новгород "и отътуда в Ладогу. Есть могыла его в Ладозе". В других
летописях говорится о месте погребения Олега иначе: "друзии же сказають [то
есть поют в сказаниях], яко идущу ему за море и уклюну змия в ногу и с того
умре".
Разногласия по поводу того, где умер основатель русской державы (как
характеризуют Олега норманнисты), любопытны: русские люди середины XI века
не знали точно, где он умер -- в Ладоге или у себя на родине за морем. Через
семь десятков лет появится еще один неожиданный ответ: могила Олега окажется
на окраине Киева.
Все данные новгородской "Остромировой летописи" таковы, что не
позволяют сделать вывод об организующей роли норманнов не только для давно
сложившейся Киевской Руси, но даже и для той федерации северных племен,
которые испытывали на себе тяжесть варяжских набегов. Даже легенда о
призвании князя Рюрика выглядит здесь как проявление государственной
мудрости самих новгородцев.
Рассмотрим историческую обстановку другой эпохи, когда подробный и
значительный труд Нестора дважды переделывался сначала при участии игумена
Сильвестра Выдубицкого, а потом неизвестным по имени писателем, являвшимся
доверенным лицом князя Мстислава Владимировича Мономашича. Этот писатель от
первого лица вел рассказ о своем посещении Ладоги в 1114 году (там он
проявил археологический интерес к древним бусам, вымываемым из почвы водой).
Назовем его условно Ладожанином. По мнению А. А. Шахматова, он переделывал
свод Нестора в 1118 году (так называемая третья редакция "Повести временных
лет").
Владимир Мономах, талантливый государственный деятель и полководец,
оказался на киевском великокняжеском столе не по праву династического
старшинства -- он был сыном младшего из Ярославичей (Всеволода), а были живы
и представители старших ветвей. Взаимоотношения Мономаха с богатым и
могущественным киевским боярством были сложными. Последние годы жизни
Всеволода Ярославича Владимир состоял при больном отце и фактически управлял
государством. После смерти Всеволода в 1093 году боярство, недовольное
Владимиром, передало киевский стол бездарному Святополку (по старшинству), и
Мономах двадцать лет безуспешно добивался престола. Только в 1113 году
(после смерти Святополка) в самый разгар народного восстания боярство
обратилось с приглашением к Владимиру, княжившему тогда в Переяславле
Русском (ныне Переяслав-Хмельницкий), призывая его на киевский престол.
Мономах согласился, прибыл в Киев и немедленно дополнил Русскую Правду
особым "Уставом", облегчавшим положение простых горожан.
Как истинный государственный муж, Мономах, действуя среди
князей-соперников, всегда заботился об утверждении своих прав, о правильном
освещении своих дел. Без лишней скромности он самолично написал знаменитое
"Поучение", которое является отчасти мемуарами (где, как во всех мемуарах,
автор заботится о выгодном освещении своей деятельности), отчасти конспектом
для летописца, в котором перечисляются 83 похода Владимира в разные концы
Европы.
Его внимание к летописи, к тому, как будут показаны в книгах его дела,
его законы, его походы современникам и потомкам, проявилось в том, что он
ознакомился с летописью Нестора (писавшего при его предшественнике) и
передал рукопись из Печерского монастыря в Выдубицкий, основанный его отцом.
Игумен этого монастыря Сильвестр кое-что изменил в полученной книге (1116
год), но это, очевидно, не удовлетворило высокого заказчика. Новая переделка
была поручена Ладожанину.
В новгородской "Остромировой летописи" Мономаху импонировали три идеи:
первая -- законность приглашенного со стороны князя (каким являлся и он
сам); вторая -- князь появляется как успокоитель волнений, напоминающих
киевскую ситуацию 1113 года ("...рать велика и усобица и въсташа град на
град...", летопись 1050 года); третья -- приглашенный князь устраняет
беззаконие ("...и не бе в них правды...") и должен "рядить по праву".
Мономах к этому времени уже издал свой новый "Устав".
Созвучие летописи 1050 года состоянию дел при Мономахе достаточно
полное. О варягах как таковых здесь нет и речи; смысл несомненной аналогии,
как мы видим, совершенно в другом. Однако поправки к рукописи Нестора (1113
года), сделанные Ладржанином, носят явно проваряжский характер. Здесь мы
должны упомянуть о сыне Мономаха Мстиславе, с именем которого А. А. Шахматов
связывал редакцию 1118 года, создававшуюся под его надзором.
Все тяготения вставок в "Повесть временных лет" к северу, все
проваряжские элементы в них и постоянное стремление поставить Новгород на
первое место, оттеснить Киев -- все это становится вполне объяснимым, когда
мы знакомимся с личностью князя Мстислава Владимировича. Сын англичанки Гиты
Гаральдовны (дочери английского короля), женатый первым браком на шведской,
варяжской, принцессе Христине (дочери короля Инга Стенкильсона), а вторым
браком на новгородской боярышне, дочери посадника Дмитрия Завидовича (брат
ее, шурин Мстислава, тоже был посадником), Мстислав, выдавший свою дочь за
шведского короля Сигурда, всеми корнями был связан с Новгородом и Севером
Европы.
Двенадцатилетним отроком в 1088 году княжич был отправлен дедом в
Новгород, где с 1095 года он княжил непрерывно до отъезда в Киев к отцу в
1117 году. Когда в 1102 году соперничество Мономаха со Святополком Киевским
привело к тому, что Мономах должен был отозвать Мстислава из Новгорода,
новгородцы послали посольство в Киев, которое заявило великому князю
Святополку, хотевшему своего сына посадить в Новгороде: "Се мы, къняже,
присълали к тобе и рекли мы тако: не хощем Святополка, ни сына его". Далее
следовала прямая угроза: "Аще ли дъве главе имееть сын твой -- то посъли и,
а сего [Мстислава] ны дал Всеволод [сын Ярослава Мудрого] и въскърмили есмы
собе кънязь..."
"Воскормленный" новгородцами Мстислав имел прямое отношение к
летописному делу. К аргументам Шахматова можно добавить еще анализ миниатюр
Радзивилловской летописи. С момента приезда Мстислава в Киев в 1117 году в
этой летописи наблюдается большое внимание к делам Мстислава; иллюстратор
посвящает миниатюры событиям из его жизни, появляется новый архитектурный
стиль в рисунках, продолжающийся до смерти Мстислава в 1132 году. На
протяжении этого времени художник использует символические фигуры животных
(половцы -- змея; свары и ссоры -- собака; победа над соседом -- кот и мышь
и т. п.).
Очевидно, во времена Мстислава в Киеве велась особая иллюстрированная
летопись Мстислава Владимировича. Посмотрим теперь, как сказалось все это на
изложении в "Повести временных лет" начальных эпизодов русской истории.
У нас нет никаких сомнений в том, что кругу лиц, причастных к переделке
летописи Нестора в духе, угодном Мономаху, была хорошо известна новгородская
летопись 1050 года (доведенная с продолжением до 1079 года). Новгородская
летопись была использована прежде всего потому, что там имелась неизвестная
киевлянам легенда о добровольном призвании князей, созвучная призванию
Мономаха в Киев в 1113 году, и избрание Мстислава новгородцами в 1102 году.
Обида Мономаха на киевское боярство, два десятка лет не допускавшее его к
"отню злату столу", сказалась в появлении еще одной тенденции редакции 1118
года -- оттеснить Киев в начальной фазе истории русской государственности на
второе место, заменив его Новгородом, и выпятить роль призванных из-за моря
варягов. Редактору было важно дезавуировать киевские, русские, традиции.
Ладожанин ввел в текст летописи отсутствовавшее ранее отождествление
варягов с Русью как исконное. Автор летописи 1050 года четко написал, что
пришельцы с севера, варяжские и словенские отряды Олега, стали называться
русью лишь после того, как они утвердились внутри Руси, в завоеванном ими
Киеве. Ладожанин же уверял, что был варяжский народ "русь", вроде норвежцев,
англичан или готландцев. На самом деле такого народа на Севере Европы не
было, и никакие поиски ученых его не обнаружили. Единственно, что можно
допустить, это то, что автор принял за варягов фризов, живших западнее
Ютландии.
Нестор указывал на близость книжного старославянского языка (на котором
Кирилл и Мефодий создавали письменность) к русскому языку. Ладожанин же внес
сюда свой собственный домысел о происхождении имени "Русь" от варягов,
домысел, порожденный неправильным истолкованием одного места в
полуисправленной рукописи Сильвестра.
Единственным объяснением такому неожиданному отождествлению русов с
варягами может быть только одно обстоятельство: в руках редактора был
извлеченный из княжеского архива договор Руси с Византией 911 года,
начинающийся словами: "Мы от рода русьскаго..." Далее идет перечисление имен
членов посольства, уполномоченных заключить договор. В составе посольства
были и несомненные варяги: Иньгелд, Фарлов, Руалд и др. Однако начальная
фраза договора означала не национальное происхождение дипломатов, а ту
юридическую сторону, ту державу, от имени которой договор заключался с
другой державой: "Мы от рода [народа] русьского... послани от Ольга великого
кънязя русьского и от всех, иже суть под рукою его светьлых и великых кънязь
и его великых бояр к вам, Львови и Александру и Константину..."
Юридически необходимая фраза "Мы от рода русского" присутствует и в
договоре 944 года, где среди послов было много славян, не имевших никакого
отношения к варягам: Улеб, Прастен, Воист, Синко Борич и др. Если Ладожанин
знал варяжский именослов, то он мог сделать вывод о том, что "русский род"
есть варяжский род. Но дело в том, что во всем тексте договора слово
"русский" означает русского человека вообще, русских князей, русские города,
граждан государства Руси, а само слово "род" означало "народ" в широком
смысле слова. Текст договора -- прекрасная иллюстрация к рассказу о том,
что, попав в Киев, варяги "оттоле" стали называться русью, став подданными
государства Руси. К моменту заключения договора с императорами Львом и
Александром от появления варягов в Киеве прошло три десятка лет.
Следует сделать одну оговорку -- Ладожанин нигде не говорит о власти
варягов над славянами; он только утверждает, что славяне получили свое имя
от придуманных им варяговруси. Это не столько историческая концепция,
сколько попутные этнонимические замечания, не являвшиеся странными в XII
веке для той среды, где варяги-шведы были и торговыми соседями, и частью
княжеского придворного окружения (двор княгини Христины), и некоторой частью
жителей города.
Утверждать на основании единственной фразы (правда, повторяемой как
рефрен) "от варяг прозвася Русская земля", что норманны явились создателями
Киевской Руси, можно было только тогда, когда история еще не стала наукой, а
находилась на одном уровне с алхимией.
Появление норманнов на краю "безлюдных пустынь Севера" отражено еще
одним русским источником, очень поздно попавшим в поле зрения историков. Это
записи в Никоновской летописи XVI века о 867--875 годах, отсутствующие в
других известных нам летописях, в том числе и в "Повести временных лет" (в
дошедших до нас редакциях 1116 и 1118 годов). Записи эти перемешаны с
выписками из русских и византийских источников, несколько подправлены по
языку, но сохранили все же старое правописание, отличающееся от правописания
самих историков XVI века, составлявших Никоновскую летопись.
Записи о событиях IX века Текст о событиях XVI века
събравьшеся собрание
възвратишася возвратишася
въсташа возсташа
сътвориша
Дополнительно сведения за 867--875 годы можно было бы счесть за вымысел
московских историков XVI века, но против этого предостерегает отрывочный
характер записей, наличие мелких несущественных деталей (например, смерть
сына князя Осколда) и полное отсутствие какой бы то ни было идеи, могущей, с
точки зрения составителей, придать смысл этим записям. Более того, записи о
Рюрике противоречили своим антиваряжским тоном как соседним статьям,
почерпнутым из "Повести временных лет" (1118 год), так и общей династической
тенденции XVI века, считавшей Рюрика прямым предком московского царя. Что же
касается допущения о вымысле этих записей, то и в этом отношении они резко
выпадают из стиля эпохи Грозного. В XVI веке придумывали много, но
придумывали целые композиции, украшенные "сплетением словес". С точки зрения
литераторов XVI века, отдельные разрозненные фактологические справки не
представляли ценности.
Хронология в этих дополнительных записях очень сложна, запутанна и
отличается от хронологии "Повести временных лет". Она расшифровывается
только после анализа византийского летосчисления IX--X веков и сопоставления
с точно известными нам событиями.
Представляет большой интерес то, что записи Никоновской летописи
восполняют пробелы в "Повести временных лет", где между событиями первых
датированных годов существуют значительные интервалы.
Рассмотрим все первые датированные (даты условны) события русской
истории по обеим группам.
"Повесть временных лет" (1118 год) 859 год
Варяги берут дань с чуди, словен, мери, веси и кривичей. Северные
племена изгнали варягов. Усобицы. Призвание варягов. Рюрик обосновался в
Ладоге (редакция 1118 года), а через два года в Новгороде.
Рюрик раздает города своим мужам: Полоцк, Ростов, Белоозеро. Двое
"бояр" рюриковых -- Асколд и Дир -- отправились в Киев и стали там княжить.
866 год
Асколд и Дир совершили поход на Царьград.
Никоновская летопись
867 год (дата условна)
"Въсташа Словене, рекше новогородци и Меря и Кривичи на варяги и
изгнаша их за море и не даша им дани. Начаша сами себе владети и городы
ставити. И не бе в них правды и возста род на род и рати и пленения и
кровопролитна безпрестани. И по сем събравъшеся реша к себе: "Да кто бы в
нас князь был и владел нами? Поищем и уставим такового или от нас или от
Козар или от Полян или от Дунайчев или от Варяг". И бысть о сем молва велия
-- овем сего, овем другаго хотящем. Та же совещавшеся, послаша в Варяги".
870 год
Прибытие Рюрика в Новгород.
872 год
"Убиен бысть от болгар Осколдов сын". "Того же лета оскорбишася
новгородци, глаголюще: "яко быти нам рабом и многа зла всячески пострадати
от Рюрика и от рода его". Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго и иных
многих изби новгородцев съветников его".
873 год
Рюрик раздает города: Полоцк, Ростов, Белоозеро. "Того же лета воеваша
Асколд и Дир Полочан и много зла сътвориша".
874 год
"Иде Асколд и Дир на Греки..."
875 год
"Вьзвратишася Асколд и Дир от Царяграда в мале дружине и бысть в Киеве
плачь велий..." "Того же лета избиша множество печенег Осколд и Дир. Того же
лета избежаша от Рюрика из Новагорода в Киев много новогородцких мужей".
Приведенные отрывочные записи, не составляющие в Никоновской летописи
компактного целого, но разбавленные самыми различными выписками из
Хронографа 1512 года и других источников, представляют в своей совокупности
несомненный интерес. Те события, которые в "Повести временных лет" очень
искусственно сгруппированы под одним 862 годом, здесь даны с разбивкой по
годам, заполняя тот пустой интервал, который существует в "Повести" между
866 и 879 годами.
Абсолютная датировка сопоставимых событий в этих двух источниках не
совпадает (и вообще не может считаться окончательной), но относительная
датировка соблюдается. Так, в "Повести" говорится о прибытии Рюрика
первоначально не в Новгород, а в Ладогу; пишет это Ладожанин, посетивший
Ладогу за четыре года до редактирования им летописи, очевидно, с опорой на
какие-то местные предания. В Новгороде же Рюрик оказался "по дъвою же лету"
(через два года. -- Б.Р.), что и отражено записями Никоновской летописи.
Главное отличие "Повести временных лет" (2-я и 3-я редакции) от
никоновских записей заключается в различии точек зрения на события.
Сильвестр и Ладожанин излагали дело с точки зрения варягов: варяги брали
дань, их изгнали; начались усобицы -- их позвали; варяги разместились в
русских городах, а затем завоевали Киев.
Автор записей, попавших в Никоновскую летопись, смотрит на события с
точки зрения Киева и Киевской Руси как уже существующего государства. Где-то
на крайнем славяно-финском севере появляются "находники" -- варяги.
Соединенными силами северные племена заставили норманнов уйти к себе за
море, а затем после усобицы начали обдумывать свой новый государственный
порядок, предполагая поставить единого князя во главе образовавшегося союза
племен. Обсуждалось несколько вариантов: князь мог быть избран из среды
объединившихся племен ("или от нас..."), но здесь, очевидно, и содержалась
причина конфликтов, так как антиваряжский союз образовался из разных и
разноязычных племен.
Названы и варианты приглашения князя со стороны; на первом месте
Хазарский каганат, мощная кочевая держава прикаспийских степей. На втором
месте поляне, то есть Киевская Русь. На третьем месте "дунайцы" --
загадочное, но чрезвычайно интересное понятие, географически связанное с
низовьями и гирлами Дуная, вплоть до конца XIV века числившимися (в
исторических припоминаниях) русскими. И на самом последнем месте варяги, к
которым и направили посольство. Призвание шведского конунга объяснялось,
надо думать, тем, что варяги и без приглашения, но с оружием появлялись в
этих северных местах. Призвание варяга (речь шла об одном князе) было,
очевидно, обусловлено принципом откупа "мира деля".
Мы не знаем, какова была действительность, но тенденция здесь резко
расходится с той, которую проводили летописцы Мономаха, считавшие варягов
единственными претендентами на княжеское место в союзе северных племен.
Тенденцию эту можно определить как прокиевскую, так как первой страной, куда
предполагалось послать за князем, было киевское княжество полян. Дальнейший
текст убеждает в этом, так как все дополнительные записи посвящены
деятельности киевских князей Асколда и Дира.
В "Повести временных лет" Асколд и Дир представлены читателю как
варяги, бояре Рюрика, отпросившиеся у него в поход на Константинополь и
будто бы попутно овладевшие полянской землей и Киевом. А. А. Шахматовым
давно показано, что версия о варяжском происхождении Асколда и Дира неверна
и что этих киевских князей IX века следует считать потомками Кия, последними
представителями местной киевской династии.
Польский историк Ян Длугош (умер в 1480 году), хорошо знавший русские
летописи, писал об Аскодде и Дире:
"После смерти Кия, Щека и Хорива, наследуя по прямой линии, их сыновья
и племянники много лет господствовали у русских, пока наследование не
перешло к двум родным братьям Асколду и Диру".
Научный анализ искаженных редактированием летописей, произведенный
Шахматовым без привлечения текста Длугоша, и выписка сандомирского историка
из неизвестной нам русской летописи в равной мере свидетельствуют об одной
летописной традиции считать этих князей, убитых варягами, последними
звеньями династической цепи Киевичей. Аскольда византийский император
Василий I (867--886) называл "прегордым Каганом северных скифов". Имя этого
"кагана" (титул, равный императорскому) Ладожанин дает в форме "Асколдъ", а
Никоновская летопись (в своих уникальных записях) -- "Осколд" ("О князи
Рустем Осколде").
В качестве недоказуемого предположения можно высказать мысль, что имя
этого туземного князя, княжившего в Среднем Поднепровье, могло сохранить
древнюю праславянскую форму, восходящую к геродотовским сколотам, "названным
так по своему царю". В топонимике имя сколотов сохранилось до наших дней в
названии двух крайних, пограничных для сколотов рек: Оскол на самом краю
праславянской земли и Ворскла, пограничная праславянская река, отделявшая их
от номадов. В XII веке название реки писалось "Воръсколъ", что очень хорошо
этимологизируется ("воръ" -- "ограда") как "ограда сколотов". Было бы очень
интересно, если бы при дальнейшем анализе подтвердилась связь имени Осколда
с архаичными сколотами.
Личность князя Дира нам неясна. Чувствуется, что его имя искусственно
присоединено к Осколду, так как при описании их якобы совместных действий
грамматическая форма дает нам единственное, а не двойственное или
множественное число, как следовало бы при описании совместных действий двух
лиц.
Киевская Русь князя Осколда (870-е годы) обрисована как государство,
имеющее сложные внешнеполитические задачи.
Киевская Русь организует походы на Византию. Они нам хорошо известны
как по русским, так и по византийским источникам (860--1043 годов).
Важной задачей Киевской Руси была оборона широкой тысячеверстной
степной границы от различных воинственных народов: тюрко-болгар, мадьяр,
печенегов. И никоновские записи сообщают о войнах Киева с этими кочевниками.
О войне с болгарами, под которыми следует подразумевать "черных болгар"
русской летописи, названных восточными авторами внутренними болгарами, мы
ничего не знаем из русских летописей. Эти тюрко-болгары, кочевники, занимали
огромное пространство вдоль всей южной границы Руси. По словам Персидского
Анонима, это "народ храбрый, воинственный, внушающий ужас... он обладает
овцами, оружием и военным снаряжением".
Первое упоминание в никоновских записях имени Осколда связано с этим
воинственным народом: "Убьен бысть от болгар сын Осколдов". Война с
болгарами, о которой молчат русские источники, могла бы быть поставлена под
