II. Конкретные психологические ужастики 1 страница

 

Ученый, который не знает, что он ищет, никогда не поймёт, что он нашёл.

Клод Бернар

 

Количество головоломок в психологии столь велико, что даже перечислить их невозможно. Ну, если мы не понимаем, что такое сознание – самое очевидное из всех психических явлений, всегда присутствующее даже в самом процессе нашего понимания, то разве можно понять другие менее очевидные явления? В итоге, за чтó ни возьмись, всё выглядит загадочным. Ниже мы рассмотрим некоторые из головоломок – без особого выбора, только лишь для примера, чтобы только посмаковать возникающие трудности. В конце концов, как пишут А. Эйнштейн и Л. Инфельд, «формирование проблемы часто более существенно, чем ее решение».[139] Самое удивительное, что многие, казалось бы, бросающиеся в глаза загадки и, что особенно странно, вопиющие нелепости в их объяснении зачастую даже не замечались исследователями, обычно спешившими или как можно быстрее окунуться в бесконечную эмпирическую трясину и выдавать на-гора ни о чем не говорящие цифры. Или, наоборот, погрузиться в тонкую паутину самоускользающих рассуждений, лишь бы избежать ужаса полного непонимания. Не удивительно, что при этом очевидные логические парадоксы часто вообще не обсуждались. И уж, соответственно, мало кто пытался их разрешать.

Теоретический туман в объяснении простых явлений

 

Я скажу тебе с последней

Прямотой:

Всё лишь бредни – шерри-бренди, –

Ангел мой.

Осип Мандельштам

 

Магическая константа

 

В 1956 г. блистательный Дж. Миллер опубликовал статью о магическом числе семь, отметив удивительную роль этого числа в разнообразных процессах переработки информации.[140] Впрочем, о загадочной семерке было известно давно, о ней уже писали В. Вундт и другие пионеры экспериментальной психологии. Само это число называлось разными авторами по-разному: объёмом внимания, объёмом сознания, объёмом непосредственного восприятия и т.д. Когда мы воспринимаем отдельные элементы изолированно, замечает Вундт, мы не можем ясно различать и сохранять в памяти более семи элементов. И эта граница, по Вундту, справедлива для слуха, зрения и осязания. Не случайно, полагает Вундт, буквы алфавита для слепых, созданного Л. Брайлем, содержат всего 6 точек: если бы было использовано больше точек, слепые не могли бы быстро и уверенно различать буквы этого алфавита. Хотя, добавляет Вундт, в поле сознания может поступать гораздо большее число элементов, если эти элементы поступают не изолированно.

Г. Эббингауз экспериментально обнаруживает, что он сам может с первого предъявления безошибочно запомнить не более семи цифр, слогов или названий предметов. (Дж. Миллер обобщил множество данных: у разных испытуемых в зависимости от сложности элементов это число колеблется от 5 до 9). Память как бы обладает ограниченной ёмкостью, позволяющей вмещать не весь предъявляемый для запоминания материал, а лишь малую его толику. Найденный предельный объём запоминаемого получил название объёма кратковременной памяти (КП). Гипотеза о предельном значении объема КП является обобщением многовековых наблюдений и накопленных с конца XIX в. экспериментальных данных. «Эти эксперименты, – пишет Р. Солсо, – проводились на протяжении всего этого (двадцатого - В.А.) века с применением самых разных мелких предметов, включая бобы, бессмысленные слоги, числа, слова и буквы, но результат был неизменен».[141] Все они показывают, что после однократного (кратковременного) предъявления ряда знаков испытуемый способен воспроизводить семь или около того знаков.

Почему же наше сознание столь немощно? Было высказано естественное предположение: ограничение на объем КП вызвано тем, что так устроен мозг. Подобные "теории" хороши, прежде всего, тем, что одно неизвестное объясняют другим неизвестным. Е.А. Климов остроумно замечает: психолог считает дело объяснения сделанным, когда ссылается на «то, что он сам уже мало понимает, полагая, что зато понимают другие, а именно физиологи».[142] Эти теории замечательны также тем, что нечто подобное можно сказать о чем угодно. Как пишет Р.М. Фрумкина, «обращение к данным физиологии, т.е. к чему-то материальному, регистрируемому, порождает иллюзию объяснения».[143] Когда, например, в концентрации внимания видят "очаг оптимального возбуждения", то разве этим хоть что-нибудь объясняется? Правда, таким способом можно ответить на любой вопрос, не боясь никаких опровержений. Почему, например, объём внимания равен семи знакам? А потому, что таково оптимальное возбуждение очага. Разумеется, этот ответ ничем не обосновывается, а опирается на те же самые измерения объёма внимания, которые призван объяснить. Однако если в силлогизме верны и посылка, и следствие, то этого ещё недостаточно, чтобы считать, будто следствие вытекает из посылки. Так ошибаются дети, когда, например, объясняют, что Луна не падает на Землю, потому что ночью темно.

Замечательный исследователь А.Н. Лебедев выводит число семь из природы волновых колебаний электрической активности мозга. Однако как установить, что именно волновая природа определяет процессы, происходящие в сознании? В лучшем случае можно установить какие-либо связи физиологических параметров с психологическими, но нет никакой понятной гипотезы о причинах, приводящих к возникновению этих связей. Работа мозга описывается в химических, физических и физиологических терминах, а влияние этой работы на осознаваемое содержание всегда является лишь более-менее правдоподобнойинтерпретацией. Почему в ограничениях, наложенных на сознание, следует видеть ограничения, наложенные на мозг? Ведь мозг – и это хорошо экспериментально изучено – воспринимает и перерабатывает существенно больше информации, чем мы осознаем. Не удивительно, что физиологическое обоснование ограниченности объёма КП сразу сталкивается и с логическими, и с эмпирическими затруднениями.

Начнем с логических трудностей. Во-первых, когда измеряют объём КП в знаках, то о каких знаках, собственно, идет речь? В среднем, по Миллеру, человек запоминает примерно семь  десятичных и девять двоичных цифр, а также пять  односложных слов. Но, например, достаточно научиться перекодировать двоичные цифры в восьмеричные – и запоминание 6 восьмеричных цифр даст возможность воспроизвести 18 двоичных чисел. Объем памяти в пять односложных слов может быть с таким же правом назван объемом памяти в 15 и более фонем, поскольку каждое слово образовано не менее, чем тремя фонемами. А если слова образуют осмысленный текст, то объём запоминания вообще резко возрастает. В итоге чрезвычайно трудно операционально сформулировать, в каких единицах выражается структурное ограничение на объем кратковременной памяти. Дж. Миллер потому и говорит о чанках (chunks, кусках) информации, не давая им никакого определения. Как же разбиение информации на смысловые куски могут решать волны электроактивности?

Можно, конечно, не замечать этой проблемы, но тогда возникают сплошные недоразумения. О.В. Лаврова, например, уверяет: "десять колебаний в секунду альфа-ритма задают предел объему кратковременной памяти (7 плюс минус 2 бита информации)".[144] Если бы это высказывание было верным, то ещё как-то его можно было бы понять: десять колебаний в секунду выделяют не семь смысловых кусков, что заведомо нелепо, а сугубо формально рассчитываемое количество информации. Но последнее неверно: объемные ограничения, наложенные на КП в битах, полностью противоречат любой эмпирике и заведомо не верны. Так, в семи словах содержится во много раз больше бит информации, чем в семи буквах. Если бы люди обладали предельным объемом памяти в 9 бит информации, то никто бы вообще не смог запомнить ни одного слова.

Во-вторых, даже если мы как-либо все-таки смогли бы ясно определить, о каких знаках идет речь, то мы все равно не измерим реальный предел возможностей запоминания. Дело в том, что испытуемый по ходу воспроизведения предъявленных ему знаков должен помнить не только те знаки, которые ему были предъявлены, но и (хотя бы частично) те, которые он уже до этого воспроизвел. В противном случае, он бы всё время воспроизводил первый знак, каждый раз забывая, что до этого он его уже воспроизвел. Это уже значит, что объём воспроизведения всегда меньше объёма запоминания. Более того, измеряя в эксперименте у испытуемого объем памяти на знаки, предъявленные для запоминания, необходимо предполагать, что испытуемый помнит в этот же краткий момент времени ещё многое другое: в частности, он должен помнить, что должен нечто воспроизводить, а не, скажем, плакать или объяснять экспериментатору, как надо удить рыбу; он должен помнить, что это именно он должен нечто воспроизводить, а не кто-нибудь другой; он должен помнить, что ему следует воспроизводить предъявленные знаки, а не детали костюма экспериментатора; он должен помнить язык, на котором он разговаривает с экспериментатором и т.д. до бесконечности[145]... В чем тогда состоит измеренное предельное значение объема памяти?

Из сказанного видно: гипотеза об ограниченности измеряемых в эксперименте объёмов кратковременной памяти логически весьма сомнительна, что, однако, напрочь игнорируется её приверженцами. Но этого мало. Опытные данные никак не соответствуют следствиям, которые из гипотезы можно вывести. Правда, гипотезы отвергаются только при наличии других гипотез, а не под лавиной опровергающих фактов. Стоит помнить: спасти гипотезу от опровержения можно всегда, если, конечно, очень хочется. Поэтому гипотеза о структурной ограниченности как единственная гипотеза о природе ограничений упорно защищается от всех опровержений. Несоответствие опыта и предсказаний побуждает исследователей к коррекции гипотезы, к изменениям формулировок, к новым дополнительным гипотезам, хотя в отсутствии другого объяснения не приводит к отказу от неё. Но все-таки тотальное несоответствие теории ее следствиям –любые проверяемые в эксперименте выводы из гипотезы о структурной ограниченности памяти постоянно опровергаются – должно настораживать ученых и предупреждать их о сомнительности (методологической дефектности) выдвинутой гипотезы.

Первое возможное следствие: не существует людей, которые могут запомнить более девяти знаков. Это следствие неверно. Такие люди существуют. Например, среди моих испытуемых, отнюдь не обладавших феноменальной памятью, встречались люди, способные с первого раза запомнить и 10, и 12 знаков. В связи с этим гипотезу обычно корректируют за счёт ослабленных требований к точности: объём кратковременной памяти составляет в среднем около 7 знаков, но иногда и в два раза больше. Или формулируют условие, что существует особая группа испытуемых, не подпадающая под общее правило. Скажем, они могут быть отнесены к категории людей с исключительным объёмом кратковременной памяти. Поэтому данные, полученные у испытуемых такой особой группы, вполне можно рассматривать как нехарактерные. Еще фантастичнее для объяснения с помощью структурной ограниченности выглядит группа людей с феноменальной памятью, не имеющих вообще никаких регистрируемых ограничений на объем запоминаемого материала. У них не все в порядке с мозгом или только с альфа-ритмом? Аналогично, при встрече с испытуемыми, которые не могут запомнить ни одного знака и даже уверяют, что им вообще ничего не предъявлялось, гипотеза будет сохранена: эти испытуемые, скажет учёный, страдают амнезией, а потому эти данные никакого отношения к объёму кратковременной памяти не имеют.

Второе возможное следствие: один и тот же испытуемый всегда воспроизводит фиксированный объём разных знаков. Это следствие легко опровергается в экспериментах. Измеренный одним и тем же способом у одного и того же испытуемого объём КП всегда сильно зависит от запоминаемого материала. Более того, объёмы КП отличаются у одного и того же испытуемого в зависимости от способа предъявления информации. Одни лучше запоминают на слух, другие – при зрительном предъявлении. А при совместном предъявлении и зрительной, и слуховой информации объём воспроизведения возрастает у всех. Так, например, объём КП испытуемых О.Ф. Потёмкиной 6 – 7 знаков (букв и цифр) как при зрительном предъявлении, так и при предъявлении только на слух. Этот объём вырос при предъявлении одновременно на слух и на зрение одной и той же информации до 7 – 8 знаков, а при предъявлении различающейся информации даже до 10 – 11 букв и цифр.[146] Разумеется, и такие данные не опровергают гипотезу. Достаточно ввести новые допущения: существует не один блок кратковременной памяти, а несколько: зрительный, слуховой и т.д. Мол, различные соотношения объёмов слуховой и зрительной КП объясняются существованием структурных индивидуальных различий в воспроизведении знаков разной модальности. А при бимодальном предъявлении знаков задействован не один объём КП, а два. (Правда, не совсем ясно, почему общий объём не увеличивается вдвое, но и это можно легко объяснить...)

Третье возможное следствие: один и тот же испытуемый воспроизводит фиксированный объём более-менее одинаковых знаков. Это тоже неверно. Объем КП вообще всегда несколько варьирует у одного и того же испытуемого даже при заучивании однотипных знаков. Но для опровержения этого следствия страшнее другой результат. Оказывается, число правильно воспроизведённых слов из списка в 10, 20 или 40 слов последовательно увеличивается, в итоге заметно превосходя якобы предельные возможности запоминания. Но даже от такой экспериментальной критики можно легко защититься. Достаточно без всякого обоснования сказать, например, что при запоминании длинных списков самые первые знаки в списке уже переходят из кратковременной памяти в долговременную![147] Однако такое утверждение – не более, чем игра терминами. Ведь гипотеза о существовании объёма КП эмпирически выведена из невозможности для испытуемого хранить в своём сознании более 7 – 9 однократно предъявленных знаков.Методически однократность предъявления зачастую обеспечивается кратковременным предъявлением стимульной информации. Гипотеза о кратковременном её хранении – очередное ни на чём не основанное допущение. Неужели одно слово мы всегда храним только очень короткое время, а вот десять уже сможем хранить долго? Необходимо специальное объяснение, почему при одноразовом предъявлении информации короткого ряда удаётся запомнить меньше слов, чем при предъявлении более длинных рядов.

Четвёртое возможное следствие: разные способы проверки объёма запоминания дают примерно одинаковые результаты. Это неверно. Различные способы проверки всегда дают разные результаты, и многие из них показывают, что человек способен запомнить существенно больше, чем семь знаков. Предъявим испытуемому двузначные числа от 12 до 24 включительно, но предъявим их в случайном порядке, одно число опустив (метод отсутствующего члена Г. Бушке). После небольшой тренировки испытуемый обычно способен безошибочно назвать, какое число не было предъявлено.  Но для этого он, по-видимому, должен помнить все 12 предъявленных двузначных чисел. Какой же у него объем КП на числа? Также хорошо известно, что человек способен опознать больше знаков, чем воспроизвести. Неужели частота альфа-ритма или иная характеристика работы мозга влияет только на воспроизведение, но не на опознание?

В одном из исследований испытуемому однократно предъявляли 11 тысяч слайдов с задачей их последующего опознания. Результат – испытуемые дают свыше 90% правильных ответов. Б.М. Величковский комментирует эти данные так: «не удалось установить пределов зрительной долговременной памяти».[148] Почему в долговременной? Сам Величковский предъявляет испытуемым 940 цветных слайдов с видами новостроек в различных городах. Время предъявления – 1 и 4 сек. При тестировании даже спустя пять недель «успешность опознания достоверно превышала нулевое значение».[149] Таким образом, испытуемым однократно и на короткое время (1 сек.!) предъявляются слайды с достаточно сложным изображением, испытуемый сохраняет их в памяти в большом количестве, но исследователи считают, что они изучают не кратковременную, а долговременную память, поскольку, мол, хранится эта информация долго. Но ведь в модели, предполагаемой автором, информация должна была вначале попасть в КП. В каком объеме?

Пятое возможное следствие: семь знаков (точнее: семь знаков плюс или минус два) является характеристикой именно кратковременной памяти, а не каких-либо иных процессов. И это следствие противоречит опыту. Прежде всего, заметим, что само существование кратковременной памяти как особого блока в системе переработки информации именно опытными данными было поставлено под сомнение. Хотя разработка теории кратковременной памяти в конце 50-х и начале 60-х гг. прошлого века – одно из самых ярких событий в становлении когнитивной психологии, тем не менее сегодня в учебниках по когнитивной психологии появляются разделы под названием "Возвышение и падение теории КП", где нам сообщается, что, по-видимому, никакой кратковременной памяти вообще не существует.[150] Но если нет КП как таковой, то что означает объём КП?

Но самое главное – во всех процессах переработки информации фиксируются сходные константы. Так, время реакции, как и время опознания возрастает с увеличением числа альтернатив до тех пор, пока число этих альтернатив не возрастёт до 6 – 10. В других экспериментах обнаружилось, что, если предъявлять на экране беспорядочно составленные из точек изображения на время 200 мсек., то испытуемые не способны без ошибок определять число точек, если это число больше семи. Лингвисты подвергли анализу звуки человеческой речи и выяснили, что существует не более 8 – 10 отличительных признаков, посредством которых одна фонема отличается от другой. И т.д. Итак, во всех случаях, когда удаётся установить некую верхнюю границу возможностей сознания по переработке информации, эта граница лежит в пределах от 5 до 10 знаков со средним значением где-то около семи. Следовательно, гипотеза об ограниченном объёме кратковременной памяти, казалось бы, должна была быть заменена на другую: существует универсальная психологическая константа, предопределённая логикой работы сознания по переработке информации. Это понимал уже В. Вундт. Он писал: «Шесть простых впечатлений представляет собой границу объёма внимания. Так как эта величина одинакова для слуховых и для зрительных впечатлений, данных как последовательно, так и одновременно, то можно заключить, что она означает независимую от специальной области чувств психическую постоянную».[151] 

Тем не менее даже блистательный Дж. Миллер, как никто другой привлёкший внимание к этой константе, уходит от её серьёзного обсуждения. Вот его текст: “Как же обстоит дело с магическим числом 7? Что можно сказать о 7 чудесах света, о 7 морях, о 7 смертных грехах, о 7 дочерях Атланта – Плеядах, о 7 возрастах человека, 7 уровнях ада, 7 основных цветах, 7 тонах музыкальной шкалы или о 7 днях недели? Что можно сказать о семизначной оценочной шкале, о 7 категориях абсолютной оценки, о 7 объектах в объёме внимания и о 7 единицах в объёме непосредственной памяти?.. Вероятно, за всеми этими семёрками скрывается нечто очень важное и глубокое, призывающее нас открыть его тайну. Но я подозреваю, что это только злое пифагорейское совпадение”.[152] Вот так. Если вы видите за этими цифрами нечто большее, чем случайное совпадение, то вы – поклонник числовой мистики. И, чтобы было ближе к Пифагору, Миллер свалил в одну кучу и семь чудес света, и дочерей Атланта, и объём внимания.

Таким образом, существует замечательная константа, которая обнаруживается в океане исследований, характеризует некий объем актуально представленных в сознании знаков, но природа этой константы неизвестна. Более того, не удается даже логически внятно описать, в каких единицах эта константа может быть измерена. Единственное, что очевидно: она не может быть непосредственно определена принципами работы мозга. Эта константа явно характеризует работу сознания. Но, поскольку мы не знаем, что сознание, собственно, делает, то нет ни одной вразумительной идеи, объясняющей её природу.

 

 

2. Память и заучивание информации [153]

 

Всем хорошо известно: для безошибочного воспроизведения большого по объему текста (набора чисел, слогов, слов, предложений и пр.) необходимо заучивание, т.е. запоминаемый текст должен многократно предъявляться, а после каждого предъявления должна осуществляться попытка его вспомнить. Этот процесс всем хорошо знаком со школьной скамьи, где именно таким образом каждый из нас заучивал стихи или таблицу умножения. Но за обыденностью этого явления мало кто отмечал логическую странность этой операции.

Пусть испытуемый заучивает ряд из N знаков. Допустим также, что после i- го предъявления он правильно воспроизводит только p_i из них – назовем их p-знаками. Знаки, которые он оказался не способным воспроизвести, будем обозначать как q-знаки. Соответственно

N = p_i + q_i

Если в памяти испытуемого из заучиваемого ряда содержатся только воспроизведенные p-знаки, то при i + 1 -ом предъявления он должен воспринимать q-знаки, до этого уже i раз предъявленные ему, как субъективно совершенно новые для него. Но это же, разумеется, не так! Когда человек заучивает ряд, он мгновенно отреагирует, если этот ряд изменится, даже если изменятся только до этого не воспроизведенные им знаки. В противном случае, собственно, никакого заучивания как последовательности связанных между собой актов вообще не могло бы существовать! Значит, на каждом шаге заучивания человек обязательно должен помнить больше, чем может вспомнить. Так возникает море головоломок, которые любая теория памяти обязана объяснить. Почему человек не может вспомнить то, что и так хранит в памяти? Чем при этом ему помогают повторные предъявления? Каким образом человек узнаёт знаки, которые, тем не менее, не может воспроизвести? С чего вдруг в процессе заучивания человек может начать ухудшать свои результаты?

Любой серьёзный результат исследований в области заучивания страннее другого. Задумаемся: если человек запоминает с первого предъявления 6 - 7 знаков, то сколько предъявлений ему нужно, чтобы запомнить 12 таких знаков? Казалось бы, из общих соображений, достаточно 2 - 3 предъявлений: мол, в первый раз запомнит 6 знаков, во второй раз – еще 6 и разве потребуется ещё одно предъявление на всякий случай. Ответ совершенно неверен! Еще Г. Эббингауз в опытах над собой показывает, что требуется во много раз больше – 14-16 предъявлений. В целом закон Эббингауза гласит: число предъявлений, необходимых для заучивания ряда, растет гораздо быстрее, чем объем этого ряда. Оценим по достоинству загадочность этого закона.

Начнём с того, что p-знаки имеют явно выраженную тенденцию вновь воспроизводиться при следующих предъявлениях. Допустим, испытуемый должен запомнить ряд из 12 слогов, и, скажем, после первого предъявления он правильно воспроизвел 6 слогов. Что же он воспроизведет после второго предъявления? Как правило, 5-6 тех же слогов, которые он только что воспроизвёл и, в лучшем случае, 1-2 новых слога, (а, может быть, ещё и наделает ошибок). После следующего повторения он воспроизведёт 6-7 знаков, как правило, ранее уже воспроизведенных. И, значит, снова практически не вспомнит почти ничего нового (хотя будет упорно повторять сделанные ошибки). Вот что поразительно: если шесть впервые предъявленных слога испытуемый запоминает с первого предъявления, то для воспроизведения шести оставшихся слогов (q-знаков) ему требуется почти 15 предъявлений! Отсюда следует: не воспроизведенные ранее знаки имеют выраженную тенденцию вновь не воспроизводиться при следующих предъявлениях, т.е. q-знаки – это такие элементы, которые испытуемый хранит в памяти для того, чтобы упорно их не осознавать!

Этот вывод был многократно подтвержден в моих исследованиях: испытуемому предъявлялись каждый раз новые последовательности знаков, но если в последующую последовательность включались q-знаки, то они воспроизводились существенно хуже, чем ранее не предъявлявшиеся знаки. Более того, оказалось, что q-знаки с трудом воспроизводятся, только если их повторно предъявлять. Если же их более уже не предъявлять, то при воспроизведении следующей же последовательности они чаще случайного попадают в ответ испытуемого в качестве ошибки. Зачем же испытуемый упорно хранит в памяти то, что или столь же упорно не воспроизводит, либо воспроизводит не вовремя?

При всём при этом испытуемый обычно ещё способен оценить степень уверенности в правильности своего ответа. Очередная головоломка: как ему удается знать, какой из его ответов был правильным? И почему он всё-таки иногда ошибается в этой оценке? Как вообще возникают мнемические ошибки? Эта же проблема повергает в изумление А.Ю. Агафонова: «Как содержанием воспоминания становится то, что не хранилось в памяти?»[154]

Ни одна теория заучивания не только толком не ответила на все эти вопросы, но обычно их даже не ставила.

Сохранение информации (или, как говорят, запечатление ее в памяти) – процесс физиологический. Человек не умеет сознательно что-то впечатывать в свою память. Сохранение – обязательный компонент всякой деятельности, столь же неустранимый, как и любой другой физиологический процесс: дыхание, тремор рук, автоматическая работа сенсорных систем и пр. Сохранение, иными словами, происходит автоматически. Физиологи открыли и блестяще описали многие механизмы запечатления в нервной системе. Но только никто из них ничего не знает о том, как с этим автоматически запомненным материалом работает сознание. Обычно даже не обращается внимание на то, что слово "память" – омоним.   Память как автоматический отпечаток в нервном субстрате (т.е. память физиологическая) – совершенно иной процесс в сравнении с памятью, дарованной сознанию (психологическая память). Память как психологический процесс, разумеется, не может существовать, если нет физиологических отпечатков (следов), но она работает с этими отпечатками по своим законам, а не просто считывает информацию с носителя, как это делает, скажем, компьютер. А. Джорди справедливо критикует любые версии теории отпечатков за их абсолютную невероятность: если бы воспоминание представляло собой только лишь активизацию следа (и совершенно не важно, где этот след образуется – в нейронах, синапсах или РНК), тогда само это воспоминание осознавалось бы как настоящее. Но ведь оно с очевидностью переживается как относящееся к прошлому.[155] Даже при принудительном вызове спонтанных воспоминаний (путем электростимуляции мозга или применения ЛСД) люди чувствуют, что они как бы находятся в двух состояниях: одно воспринимает реальность данного момента, а во втором – переживается опыт прошлого чуть ли не во всей первоначальной полноте.[156]

Работа психологической памяти более похожа на работу археолога, старающегося восстановить прошедшее по сохранившимся разрозненным обрывкам, совершая на этом пути как удивительные открытия, так и не менее показательные ошибки. Аналогичную метафору использует Ж. Пиаже: «память работает по тому же принципу, что и историк, когда он дедуктивно реконструирует прошлое по неполным историческим свидетельствам».[157] Об этом же говорит Ф. Джонсон-Лэрд: «Возможно, что воспроизведение текста по памяти в большой мере является активной реконструкцией".[158] Для социальных психологов, никогда, по счастью, не интересовавшимися процессами следообразования и не упоминающими о них, это утверждение настолько банально и настолько хорошо экспериментально подтверждено, что входит почти во все учебники. Вот, например, пишет Э. Аронсон: «Человеческая память по своей природе является прежде всего (ре)конструирующей … Мы не записываем буквальную трансляцию прошлых событий, подобно магнитофону или видеомагнитофону {словечком "мы" Аронсон, не замечая этого, противопоставляет нашу психологическую память памяти физиологической – В.А. }, а вместо этого воссоздаем многие наши воспоминания из кусочков и частей, которые можем вспомнить, а также из ожиданий того, что должно было быть».[159] Ф.Д. Горбов, впрочем, считает, что реконструкция начинается ещё раньше – в процессе формирования записи в памяти: «воспоминание, – пишет он, – это всплывание когда-то образовавшейся внутренней модели на арене сознания».[160] Гг. физиологи и аристотелианцы, как процесс реконструкции может быть описан в терминах отпечатков?

Заучивание – это, прежде всего, процесс психологический, когнитивный. Запоминаемый материал анализируется, в нём выделяются редкие и неожиданные элементы, сами элементы группируется по смыслу, применяются различные мнемотехники, например, строятся разнообразные ассоциации. Все эти (и многие другие) когнитивные операции возможны только в случае, если запоминаемый материал уже хранится в физиологической памяти, иначе не с чем эти операции осуществлять. Но тогда – генеральная головоломка для любой теории заучивания – в чём смысл заучивания? Что именно делает сознание в процессе заучивания? Поразительно, но все теории делают вид, будто не замечают, что сознание имеет наглость – конечно, с существующих точек зрения, – влиять на этот процесс. А ведь теоретики часто говорят о преимуществе произвольного, т.е. сознательного, запоминания над непроизвольным – но что именно делает сознание со всем своим произволом для запоминания? Нет внятного ответа. В огромном количестве работ (особенно это было характерно для советской психологии) подчёркивается значение деятельности в процессах запоминания и воспроизведения. Однако роль сознания, организующего эту деятельность, почему-то даже в этих работах толком не обсуждается.