Обольстительное сознание в своём недоступном неглиже

 

Недавно я пытался разъяснить одной умной женщине проблему: как понять, что мы вообще воспринимаем что бы то ни было. Но мне это никак не удавалось. Она не могла понять, в чем тут проблема. Наконец, в отчаянии я спросил ее, как она сама считает, каким образом она видит мир. Женщина ответила, что, вероятно, где-то в голове у нее есть что-то вроде маленького телевизора. "А кто же в таком случае, - спросил я, - смотрит на экран?"

Френсис Крик

 

Все мы представляем себе, что такое сознание, но только до тех пор, пока об этом не задумываемся. А стоит задуматься, как почти всё, что мы о нём знаем, покрывается пеленой тумана. Тем не менее всё, что мы знаем, мы знаем только потому, что об этом думаем, это осознаём. Явление осознания является самым очевидным фактом на свете. Это признавали даже такие разные мыслители, как Р. Декарт и У. Джеймс. Вся трагедия в том, что объяснение этого очевидного факта не может быть столь же очевидным, ибо само сознание не знает, откуда и как оно возникает. Х. Ортега специально поясняет, почему столь трудны размышления о природе сознания. Чтобы составить себе отчётливое впечатление о каком-либо предмете, говорит он, его необходимо мысленно изолировать, вычленить из окружения. Однако сознание – это такая вездесущая вещь, которая неизменно входит для нас в состав всех других предметов. «Оно есть неизбежный привесок ко всему, что мы воспринимаем и о чём думаем, однообразный и неустранимый, неотлучный спутник всех прочих предметов и явлений». Как же нам определить, что такое сознание, спрашивает Ортега, если оно присутствует во всём, что мы воспринимаем?[10]

Никто не знает, как, когда и почему у такого блистательного физиологического автомата, каким является человеческий организм, появляются и исчезают субъективные переживания. Никто не знает, куда сознание уходит во время сна и уходит ли вообще. Никому не удалось сформулировать надежные критерии наличия осознаваемых переживаний. То, что переживается мной, как данное моему сознанию, т.е. как непосредственно очевидное (любимый термин отцов-основателей психологии), не может быть передано другому лицу в качестве столь же непосредственно очевидного. И о сознании у кого-то другого, кроме себя, можно только предполагать, но не знать. Конечно, общаясь с другими людьми, мы верим, что у них есть сознание. В противном случае, зачем так много времени своей недолгой жизни мы тратим на разговоры? Более того, каждый человек в нормальном состоянии даже способен дать словесный отчёт о том, что он сейчас осознаёт. Впрочем, как можно узнать, что его слова действительно соответствуют наличию у него субъективной реальности?

Во всяком случае, люди, вышедшие из состояния клинической смерти, способны иногда вспомнить, что происходило вокруг них в момент их смерти, например, разговоры медицинского персонала.[11] И это в то время, когда у организма почти нет регистрируемых физиологических реакций! На основании чего можно определить, больной хоть что-то осознает в период подобных переживаний или нет? Или осознаёт только тогда, когда рассказывает о том, что помнит? Надежных критериев наличия сознания нет. Что же мы тогда вообще можем знать о сознании? Как определить, осознают ли что-нибудь пчёлы, дельфины, новорожденные дети, да и, например, спящие взрослые? Они ведь даже не могут сообщить нам своё мнение об этом.

Начнём рассуждать (и да простит меня читатель за однообразное движение по кругу!): уже для того, чтобы нечто осознать, надо вначале уметь  осознавать. Беда, однако, в том, что само это умение не может осознаваться, и никакие осознаваемые процессы не могут его породить. Иначе следует признать, что осознание возможно ещё до того, как оно возникло. Чтобы почувствовать весь ужас этого вывода, приведу аналогичные пируэты: для того, чтобы нечто знать, надо уметь знать до того, как мы узнаем, каким образом мы это умеем. А для того, чтобы помнить, что мы нечто забыли, надо помнить о том, о чём мы забыли. И т.д. В том и проблема: зачем забывать и помнить об этом? Зачем осознавать, если мы умеем знать без всякого осознания?

Мы не умеем осознавать процесс создания осознаваемого; то, что мы осознаем (мысли, чувства и пр.), всегда присутствует в нашем сознании в уже готовом виде.   Человек способен дать себе отчет лишь в том, что именно он осознает, но не может объяснить переход от одних своих мыслей к другим. Вот как писал об этом О. де Бальзак в «Драме на берегу моря»: «Почему обуревают меня думы? Почему вдруг находит тоска? Кто знает? Мысли западают вам в сердце или голову, не спрашивая вас». А вот размышляет о своём творчестве В. Моцарт: «Мысли приходят ко мне часто наплывом. Откуда и как, этого я не знаю и не могу ничего сделать, чтобы узнать. Те из них, которые мне нравятся, я удерживаю в памяти и тихонько напеваю про себя».[12] И. Бродский сходное переживание выразил в своей Нобелевской лекции так: «Поэт есть средство существования языка... Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто оказывается лучше, чем он предполагал».[13]

Психологи, опираясь на экспериментальные данные, сказали об этом лишь чуть более наукообразно: мысли управляются неосознаваемой детерминирующей тенденцией. Как удачно высказался А. Бине, «мышление – это бессознательная деятельность ума».[14] Неосознаваемая детерминация мышления логически неизбежна, коли заведомо работа механизма, приводящего к осознанию, нами не может быть осознана. Никто не способен почувствовать, как по его нервным путям идут импульсы или как они обрабатывается в коре головного мозга. Осознается только течение собственных мыслей, а не причины, которые этими мыслями управляют. Вы, дорогой читатель, наверное, сейчас понимаете, что читаете книгу определенного формата, видите те или иные буквы. Если потребуется, то способны ответить и на вопрос, в каком месте Земного шара вы читаете эту книгу. Но на самом деле вы не видите книгу. То, что вы видите, – это ворох кусочков информации (по выражению Г. Бейтсона[15]), которые вы синтезируете в зрительный образ. Но процесс этого синтеза вы не видите! Человек всегда осознает некое содержание (связанное с внешним миром или самим собой), но не сам процесс осознания этого содержания. Э. Аронсон с соавторами описывают целую серию остроумных экспериментов, непосредственно доказывающих, что «мы хорошо осознаем конечный результат мыслительного процесса, но не в состоянии понять путь, который привел к этому результату»[16].

Особенно остро неосознаваемость причин (неосознаваемая детерминация) заметна в случае появления в сознании совершенно новых идей, которых ранее в сознании не было и быть не могло, – например, в результате творческого акта. Субъективно приход новой идеи переживается самим творцом как нечто, от него самого не зависящее. Ведь он не знает, откуда эта идея появилась – её же только что в сознании не было. Великий поэт и мудрый человек Ф. Шиллер эффектно назвал возникающее состояние "неожиданностью души". Ученые описывают свое состояние в процессе научного открытия словами: "с глаз внезапно упала пелена", "неожиданная мысль, словно молния, пронзила воображение" и т. д. Творец идеи обычно чувствует свою личную отстранённость от процесса придумывания именно этой идеи. Не удивительно, что верующий Р. Декарт, когда ему в голову пришла идея аналитической геометрии, упал на колени и стал благодарить Бога за ниспосланное ему озарение. А композитор Й. Гайдн, когда у него возникла мелодия, символизирующая рождение света в "Сотворении мира", воскликнул, ослеплённый блеском этой для него невесть откуда взявшейся мелодии: "Это не от меня, это свыше!". Менее верующие связывают подобное переживание с таинственным словом "интуиция", которое, впрочем, никак не разъясняется по существу, а потому ничего и не объясняет.

Подойдём к проблеме сознания с другой стороны. Очевидно, что сознание как-то перерабатывает информацию. И, как на всякий информационный процесс, на него должны быть наложены некоторые ограничения. Однако осознавать свои границы сознание не может  . Так, глухой от рождения человек не способен непосредственно осознавать свою глухоту, потому что он живёт в беззвучном мире и не в состоянии непосредственно переживать, что он не слышит звуков, так как в своем опыте никогда не сталкивался со звуками. Такому человеку может быть известно, что он не обладает некоторыми способностями, которыми обладают другие люди, но он не знает, в чем именно эти способности состоят. И дальтоник не способен непосредственно переживать, что он не отличает красный цвет от зеленого, потому что он их действительно субъективно не отличает. Конечно, он может переживать невозможность получить водительские права и пр., но никогда бы сам не догадался, что не воспринимает различия некоторых цветов. Потому же нет и людей, которые бы непосредственно переживали свою глупость как присущую самому себе характеристику, ибо для оценки границ своих собственных интеллектуальных возможностей надо обладать превосходящим эти возможности интеллектом, что, разумеется, никому не дано. Вот нас и радует шутка М. Монтеня: из всех богатств на земле Бог лучше всего распределил ум, ибо никто не жалуется на его недостаток.

Сознание не знает самых простых наложенных на него ограничений. Например, люди не осознают границ своих возможностей запоминания. На занятиях со студентами я много раз спрашивал их, сколько двузначных чисел вы можете запомнить с одного предъявления. И почти всегда находился студент, который на спор со мной  брался запомнить с десяток. Более информированные студенты-психологи, зная о том, что человек с первого предъявления обычно может запомнить (сохранить в сознании) семь или около того знаков, столь же безуспешно пытались запомнить семь двузначных чисел. Ошибка студентов-психологов заключалась в том, что семь – это средний объём запоминания с одного предъявления однозначных цифр, а не двузначных чисел. Сказанное ещё раз подчёркивает: даже если человек может знать об ограничениях (как глухой от рождения может знать о своей глухоте), то само это ограничение всё равно непосредственно не осознаётся.

Временные ограничения на работу сознания. вообще впервые заметили астрономы. Известный эпизод, рассказываемый в учебниках: в 1796 г. из обсерватории в Гринвиче был уволен ассистент за то, что, выполняя астрономические измерения, допускал ошибку почти в секунду при регистрации момента прохождения звезды по координатной сетке телескопа. Много позже стало ясно, что эта ошибка была вызвана не небрежностью ассистента, а индивидуальными ограничениями на скорость реагирования на сигнал, существующими у каждого человека.[17] То, что потребовалось время для осознания самого этого факта, как раз и говорит о том, что существование временных ограничений никто не осознавал.

Предъявим испытуемому один и тот же по физическим параметрам звук в левое ухо на одну тысячную секунды раньше его появления в правом ухе. Испытуемому в этом случае будет казаться, что был предъявлен только один  звук. Но, поскольку по разнице времени прихода звука в разные уши мы устанавливаем местоположение источника звука, испытуемому будет казаться, что звук находится слева от него. Нужно, как показали исследования Э. Пёппеля[18], предъявлять второй звук через 3-5 мс, чтобы услышать два  звука. И, хотя никто не способен осознавать различие интервалов времени в 1 мс и в 3-5 мс, тем не менее все без особых затруднений осознают, сколько звуков – один или два – предъявлено. Но разве кто-нибудь когда-нибудь осознавал граничные интервалы в несколько миллисекунд?

Содержание сознания изменяется даже вопреки нашему желанию. Посмотрите на рисунок. Его можно увидеть (осознать) или как усеченную пирамиду, обращённую к вам передней стороной, или как удлиненный коридор, где меньший квадрат является задней стенкой. Известно, что при всём желании невозможно удержать в сознании что-то одно. Если вы хотите видеть только пирамиду, то рисунок всё равно внезапно для вас превратится в коридор, а если вам захотелось видеть один только коридор, то он всё равно рано или поздно станет пирамидой.

 

 

Но это и значит, что содержание сознания действительно изменяется независимо от осознанного желания носителя этого сознания! Но это значит, что каким-то образом принимается решение, что осознавать, а что – нет, и это решение делается неосознанно.

В той мере, в какой человек хоть что-нибудь осознает, содержание его сознания никогда не будет осознаваться им как пустое – именно потому, что он нечто осознает. Сознание не способно в момент перерыва в собственной деятельности замечать наличие этого перерыва. Поэтому же человек никогда не сможет осознать факт собственной смерти, ибо в этот момент сознание уже не функционирует. Более того, включение и выключение осознания (например, во время сна) также не могут происходить осознанно. Для этого, наверное, тоже должно каким-то образом приниматься специальное решение.

Показательно, что неизменные стимулы ускользают из сознания даже вопреки осознанному  желанию удерживать свое внимание именно на этих стимулах. Не меняющееся по яркости и цвету изображение, стабилизированное относительно сетчатки глаза (с помощью контактных линз, к которым прикреплен источник света, двигающийся, тем самым вместе со зрачком), перестает осознаваться уже через 1-3 сек. Многократное повторение одного и того же слова или группы слов приводит к субъективному ощущению утраты смысла этих слов – не случайно восточные мистики используют прием многократного проговаривания одной и той же словесной формулы для достижения состояния, которое они называют состоянием "опустошения сознания". Перестает замечаться постоянный раздражитель умеренной интенсивности, действующий на слух или кожу (постоянный шум, надетые наручные часы и пр.).

В 1935 г. Дж. Струп описал простое, но удивительное явление. Возникающий эффект можно легко почувствовать на самом себе. Возьмите фломастеры красного, зеленого, желтого и синего цвета и, пользуясь этими фломастерами в случайной последовательности, напишите несколько раз в произвольном порядке слова: красный, синий, зеленый, желтый. А затем попробуйте, не читая самих слов, назвать цвет фломастера, которым эти слова написаны. Пример: если слово «красный» написано зеленым цветом, то надо говорить: «зеленый». Поразительное ощущение: несмотря на всё желание не читать слов, написанные слова лезут нам в голову и мешают делать не слишком мудреную вещь: распознавать цвета! Оказывается: время называния цвета (в рассмотренном примере – зеленый), которым написано слово, обозначающее цвет (красный), примерно в два раза больше, чем время называния цвета зеленого пятна. Но это снова значит, что сознание не может помешать осознанию той информации, которую оно стремится не осознавать  . Как же тогда оно вообще влияет на процесс осознания?

Дальше – больше. Мы осознаём нечто только в результате неосознаваемой переработки информации! Даже когда мы разговариваем, мы не осознаем, как мы это делаем. Люди не знают причин, почему они избирают именно это слово, а не иное, эту грамматическую конструкцию, а не другую. Билингвы (люди, свободно говорящие на двух языках), беседуя на одном языке, не думают о том, на каком языке им следует говорить, но при этом обычно не сбиваются с одного языка на другой. В беглой речи с друзьями мы не подбираем слова – они произносятся как бы сами собой. Психологи не случайно любят так называемый ассоциативный эксперимент, когда испытуемых просят назвать в ответ на предъявленное слово «первое слово, которое придёт в голову». Предполагается, что эти первые слова испытуемых отражают их неосознаваемые установки и желания. Ведь их ответ, утверждают глубинные психологи, чем-то предопределен, но поскольку сам человек не осознаёт причины появления именно этой ассоциации, то, следовательно, за это ответственно нечто неосознаваемое.

Прочитайте фразу:

 

Мужчина уронил хрустальный бокал на стол, и он разбился.

 

К чему или к кому относится местоимение «он» в этом предложении? Кто разбился: мужчина, бокал или стол? Встречаясь с подобными двусмысленными предложениями, мы зачастую вообще не осознаём этого. Мы заранее считаем, опираясь на жизненный опыт, что разбиться в такой ситуации может хрупкий бокал, но не осознаём ни самого процесса принятия решения, ни того, что для понимания предложения мы совершали весьма сложную переработку информации, опирающуюся на накопленный жизненный опыт. Мы осознаём лишь результат – однозначный смысл прочитанного. Требуется неожиданное продолжение, чтобы внезапно понять, что у текста был ещё иной смысл. Подобный приём часто используется в лингвистических анекдотах, героем которых ироничная молодёжь почему-то сделала Штирлица – героя популярного советского телесериала. Например: «Штирлиц всю ночь топил печь. К утру печь затонула». Требуется время, чтобы концовка этого анекдота заставила нас пересмотреть его начало. Но это значит, что мы отнюдь не единственным образом интерпретировали смысл первой фразы. Если бы у нас изначально не было возможности иного понимания, мы бы никогда не смогли понять продолжение. Воспринимая речь, мы всегда делаем выбор. Другое дело, что сам процесс выбора остается неосознанным.

Хорошо известно, что человек воспринимает, хранит и перерабатывает гораздо больше информации, чем осознаёт.   Мы узнаем об этом, потому что неосознаваемая информация оказывает воздействие на то, что мы делаем или осознаем. Из этого снова следует, что неосознаваемая детерминация самого процесса осознания обязательно происходит. И снова мы приходим к тому, что принимается решение, что осознавать, а что – нет. Но в связи с этим также возникает ещё один страшный вопрос: зачем сознание нужно, если осознается крайне малый объём воспринятой информации? Рассмотрим несколько примеров.

Способность наших органов чувств воспринимать информацию оценивают как близкую к теоретическим пределам.[19] Глаз реагирует на 2-3 кванта света, т.е. темной ясной ночью он должен заметить горящую спичку на расстоянии в десятки километров. Если бы глаз видел лучше, он реагировал бы на собственное свечение. Ухо способно слышать соударение больших молекул. Если бы оно слышало лучше, то должно было бы слышать соударение молекул в самом себе, а потому не было бы способно вообще что-либо воспринимать. Мозг, по-видимому, всю эту информацию перерабатывает. Во всяком случае, можно зарегистрировать наблюдаемые (в том числе, и физиологические) реакции на столь слабые сигналы, которые человек, тем не менее, не видит и не слышит. А мы всего этого колоссального потока информации не осознаём.

Человек воспринимает и перерабатывает информацию, предъявляемую с такой скоростью, что в сознании от неё, казалось бы, вообще ничего не остаётся. Известно, например, что человек быстрее опознает цвет стимула, если ему предварительно будет предъявлено словесное обозначение этого цвета. И, наоборот, время опознания цвета увеличится, если предварительно будет предъявлено название другого цвета. Самое поразительное, что подобные эффекты наблюдаются даже тогда, когда предваряющее слово предъявляется всего на 10 мс![20] Результат поразительный: ведь предъявленное на такое короткое время слово не может быть осознано и, казалось бы, не может быть прочитано. Следовательно, в сознании от него не должно быть никакого следа. Однако это неосознаваемое слово каким-то непонятным образом осмысливается и влияет на последующий процесс переработки информации. Другой пример. Если слово движется по экрану дисплея с угловой скоростью 80° в секунду, то человек видит лишь «смазанный» текст, который невозможно осознанно прочитать. Но, оказывается, и при таких условиях смысл слова воспринимается и влияет на выполнение последующих заданий.[21] 

Похоже, что и задачи вначале решаются неосознанно, а уже потом происходит осознание найденного ответа. Считается, что увлажнение ладони (регистрируемое как изменение электрокожного потенциала) является реакцией на эмоциональное переживание. Так вот, оказывается, что в процессе решения шахматных задач испытуемые на несколько секунд раньше называния решающего хода, ещё не осознавая найденное решение, уже выдают выраженную эмоциональную реакцию. Поэтому, например, О.К. Тихомиров прямо говорит об эмоциональном предвосхищении решения.[22]

Психологи конца XIX – начала ХХ в. любили изучать неосознаваемую детерминацию в процессе решения задач, используя технику гипноза. Немецкий психолог Н. Ах давал инструкцию одному из загипнотизированных испытуемых следующую инструкцию: «Будут показаны две карточки с двумя цифрами. При предъявлении первой карточки вы должны назвать сумму чисел, при предъявлении второй – разность». Затем испытуемого будят и показывают карточку с цифрами 6 и 2. Испытуемый говорит «восемь». Следующая карточка с цифрами 4 и 2 вызывает у него ответ «два». На вопрос, почему в первом случае он произнёс «восемь», испытуемый ясно ответить не может, но сообщает, что испытывал «настоятельную потребность сказать именно это слово».[23] А вот испытуемому, погруженному в гипнотический сон, внушается, что в ряду карточек, на которых изображены числа, он не увидит ту, на которой изображена формула, дающая после выполнения указанных в ней действий число 6. Карточку, на которой изображено выражение: √16×3:2 (или даже нечто, ещё более сложное), испытуемый перестает после этого воспринимать.[24] Для того, чтобы не увидеть предъявленную карточку, т.е. чтобы принять решение о невосприятии    того, что стоит перед глазами, испытуемый должен за время, отведенное на узнавание, выполнить следующие действия: прочитать формулу, написанную на карточке; провести соответствующие вычисления и получить ответ; затем сравнить этот ответ с заданным в инструкции числом и только после этого принять решение о том, вводить ли информацию о данной карточке в сознание. И всё это делается почти мгновенно!

Француз И. Бернгейм внушил однажды испытуемому, что после  того, как тот будет выведен из состояния гипнотического транса, он должен взять зонтик одного из гостей, открыть его и пройтись дважды вперёд и назад по веранде. А о самой инструкции должен забыть. Когда этот человек проснулся, то взял, как ему и внушили, зонтик. Затем, хотя он всё-таки не открыл этот зонтик, но всё же вышел на веранду и дважды прошёлся по ней вперед и назад. Когда его спросили, что он делал, он объяснил, что вышел «подышать воздухом». Он настаивал на том, что имеет привычку иногда так прогуливаться. Когда же его спросили, почему у него чужой зонтик, он был крайне изумлен и поспешно возвратил зонт на вешалку.[25] Отсюда делался вывод: человек может делать нечто по причине, ему совершенно неизвестной, но при этом он обязательно должен придумать вполне правдоподобное объяснение своим поступкам. Иначе говоря, осознаваемое объяснение собственного поведения порождается неосознанно.

А уж о неосознаваемости работы нашей памяти вроде бы и доказывать не надо. Само хранение информации явно неосознанно. Что именно происходит в нашей памяти, мы толком сами не знаем. Для человека инструкция “Запомни!” в каком-то смысле сродни телеграмме: “Волнуйся. Подробности письмом!”, ибо он не имеет ясного алгоритма, определяющего, что именно он при этом должен делать. Человек не способен осознанно управлять ни запечатлением информации в памяти, ни извлечением из нее этой информации. Мы забываем, не зная, почему мы это делаем. Забывание явно протекает иначе, чем в современном компьютере – человек не пользуется кнопкой «стереть информацию». Как, впрочем, не пользуется и кнопкой “сохранить информацию” – никто ведь не умеет осознанно управлять физико-химическими процессами. А ведь не бывает сознательного процесса без памяти. Память, как обычно любят говорить психологи, – сквозной процесс, пронизывающий всю психическую деятельность. Ну, действительно, что бы человек ни делал, о чём бы ни думал, он должен хотя бы помнить о том, что это он делает, а не кто-либо другой, помнить язык, на котором он выражает свои мысли, помнить людей и предметы, о которых он думает, помнить, что он думал о них раньше, чтобы не думать о них всё время одно и то же, и т.д. А поскольку способы извлечения той или иной информации из памяти не осознаются, то мы снова приходим к уже ранее сделанному выводу: причины хода мыслительной деятельности, невозможной без процесса извлечения из памяти, не могут полностью осознаваться.

Вообще сама работа памяти выглядит парадоксально. Поразительно, например, что человек способен осознавать факт забывания чего-либо. Иначе говоря, человек способен помнить о том, что он нечто забыл. Но что это значит? Ещё много веков назад Августин Аврелий (признанный католиками Святым, а православной церковью Блаженным) изумлялся по этому поводу: «Каким образом я могу вспомнить то, при наличии чего я вообще не могу помнить?» Нелепо же считать, уверяет он, что в памяти моей нет того, о чём я помню. «Когда мы забываем и силимся припомнить, то где мы производим наши поиски, как не в самой памяти?» Его изумление по этому поводу было весьма велико. «Кто сможет это исследовать? Кто поймёт, как это происходит?», – вопрошает он. И констатирует, не находя ответа: «каким-то образом – хотя это непонятно и необъяснимо   – я твердо знаю, что я помню о своей забывчивости, которая погребает то, что мы помним».[26] Единственный способ вырваться из противоречия – признать: в памяти хранится информация, которую человек не осознаёт, но, тем не менее, как-то учитывает в своём поведении.

Теперь сравним это признание с собственными переживаниями в процессе припоминания чего-либо. Допустим, вы хотите вспомнить стихотворение, которое когда-то давным-давно знали наизусть, но давно уже к нему не возвращались. Прежде всего, пока вы не начнете вспоминать, вы не можете уверенно утверждать, какие куски этого стихотворения помните, а какие – нет. Даже если несколько строк всплывут в памяти, то вы, как правило, не осознаете, почему именно эти строки пришли вам на ум. Более того, вы чувствуете, что помните гораздо больше, чем можете вспомнить. Пробел в памяти от забытых слов – это вроде бы некое отсутствующее в сознании содержание, но, тем не менее, этот пробел каким-то невыразимым образом всё же воспринимается сознанием. Отдельные слова как бы "вертятся на кончике языка". Вы, например, иногда можете сказать: здесь было какое-то длинное (или, наоборот, короткое) слово, а здесь оно начиналось (или заканчивалось) на такую-то букву и т.п. Как заметил великий американский психолог У. Джеймс, забытая фамилия "Спалдинг" – совсем не то же самое, что забытая фамилия "Баулс". Пробел от одного забытого имени переживается иначе, чем пробел от другого.[27] Парадоксально, но внашей осознанной памяти существуют не только элементы, которые мы осознаем ясно и отчётливо, но и элементы, которые мы вообще не осознаём.

Многие психологи вообще утверждают: человек помнит всю когда-либо поступившую информацию. Конечно, что подобное утверждение нельзя доказать – ни в одном эксперименте нельзя иметь дело со всей информацией. Но разве нельзя опровергнуть? Разве, дорогой читатель, вы помните всё, например, что с вами происходило в младенческом возрасте? Однако оказывается, что при гипнотическом внушении человеку детского возраста он начинает вести себя как в детстве: говорить с такими же интонациями, писать таким же почерком, делать в письме такие же ошибки, какие он делал в детстве.[28] Иногда, конечно, загипнотизированный испытуемый просто пытается угодить гипнотизёру и не столько вспоминает, сколько придумывает свои воспоминания на основе собственного знания о том, как дети рисуют и пишут.[29] Однако иногда испытуемые действительно вспоминают то, что в их сознании явно не содержится. Так, у взрослых людей при внушении им возраста новорожденности появляются физиологические реакции, которые никто не может сознательно имитировать (например, плавающие несинхронные движения глазных яблок или соответствующая возрасту электрическая активность мозга).[30] В.Л. Райков, проводивший подобные опыты, рассказывает, что, когда он внушил испытуемому, что тот еще находится в утробе матери, испытуемый вообще перестал дышать, и его пришлось срочно выводить из гипнотического состояния (личное сообщение).

И без внушения люди способны иногда вспоминать поразительные вещи. Одна неграмотная немка ещё в XVIII в. поразила наблюдателей тем, что во время болезни в горячке заговорила на древнееврейском, древнегреческом и латинском языках. Позднее выяснилось, что в возрасте 9 лет она жила в доме пастора. Пастор же любил расхаживать по коридору возле кухни, где жила девочка, читая вслух свои любимые тексты древних авторов. Когда женщина выздоровела, она не смогла вспомнить ни одного слова из того, что бормотала в бреду.

В качестве ещё одного аргумента, характеризующего возможности человека хранить огромные массивы информации, часто также говорят о случаях феноменальной памяти. Оказываются, существуют люди, обладающие способностью к воспроизведению практически неограниченных массивов информации. Предъявленная информация воспроизводится ими без видимых усилий – с такой же легкостью, с какой мы, глядя на дом или дерево, без каких-либо осознанных усилий вспоминаем, что это именно дом, дерево. Пожалуй, самый яркий пример человека с феноменальной памятью подробно описан А.Р. Лурия.[31] Психологи не обнаружили у героя книжки Лурия – С.Д. Шерешевского – никаких ограничений ни на объём запоминания, ни на время хранения информации в памяти. Шерешевский, например, с первого предъявления безошибочно запомнил длинную строфу из «Божественной комедии» Данте на незнакомом ему итальянском языке, которую легко повторил при неожиданной проверке через 15 лет. При подобном феноменальном хранении информации, судя по всему, не проводится никакая работа сознания над подлежащим запоминанию материалом. Когда на одном из публичных выступлений Шерешевскому предложили запомнить ряд цифр: 3 6 9 12 15 и т.д. до 57, он это сделал, даже не заметив простой последовательности чисел.[32] «Если бы мне дали просто алфавит, я бы не заметил этого и стал бы честно заучивать», – признавался сам Шерешевский.

Может быть, ещё более неожиданный случай описал Ч. Стромейер. Он сконструировал на компьютере два стереоскопических изображения, каждое из которых состояло из 10 тысяч точек. Если на эти изображения смотреть через стереоскоп, когда одно изображение предъявляется правому глазу, а другое – левому, то можно увидеть трехмерную фигуру. Если же смотреть на эти изображения без стереоскопа, то они выглядят совершенно бессмысленными. Испытуемая Стромейера – художница – обладала феноменальной зрительной памятью. Она была способна, посмотрев в течение минуты вначале правым глазом на одно изображение, потом – спустя 10 секунд! – левым глазом на другое, наложить их в памяти друг на друга и увидеть изображенную трехмерную фигуру. Для этого она должна была помнить расположение 20 тысяч точек![33] 

Поразительно, но почти ничем не ограниченная возможность воспроизведения предъявленной информации хотя и встречается у людей гениальных (математик Гаусс, шахматист Алехин, композитор Рахманинов и пр.), но чаще встречается у трёх категорий лиц: у представителей нецивилизованных племён, у детей и у лиц с выраженной умственной отсталостью. Если чудеса памяти чаще обычного демонстрируют люди с менее развитым сознанием, то разве удивительно сделанное выше утверждение, что каждый человек обладает феноменальными способностями хранения информации в памяти. Просто следует признать, что именно развитое сознание обычно мешает этим способностям проявляться.

Проявляемая людьми сила и ловкость явно лучше, когда их действия не контролируются сознанием. У младенцев нескольких дней от роду наблюдается хватательный рефлекс (бессознательный акт подкоркового уровня регуляции) такой силы, что можно даже поднять ребенка, схватившегося за пальцы взрослого. Потом ребенку придется еще долго развиваться, чтобы уже на уровне сознательной регуляции научиться тому, что он от рождения умел делать бессознательно. Лунатики демонстрируют чудеса ловкости, недоступные им в сознательном состоянии: ходят по карнизам крыш, вскарабкиваются по веревке на башню и т.д. И не следует сознанию вмешиваться в хорошо автоматизированные действия бегуна или гимнаста, пианиста или скрипача – как правило, такое вмешательство сразу же приводит к сбою.

Обычно считается, что сознание предназначено для отражения реальности и регуляции деятельности. Но, как мы убедились, и то, и другое без осознания зачастую делается лучше. Может быть, сознание способствует приспособлению к среде и выживанию? Отнюдь. Для непосредственного решения задачи жизнеобеспечения сознание не только не нужно, оно может мешать, нарушая спасительные автоматизмы организма. Гораздо проще пройти по бревну, лежащему на земле, чем пройти по точно такому же бревну, осознавая, что это бревно положено над пропастью. Люди, попав в катастрофу, чаще погибают не от реального физического воздействия, а от ужаса, охватывающего их сознание. Вообще именно сознание побуждает человека рисковать своей жизнью и здоровьем. Геройство и мужество – это всё-таки проявления величия, а не слабости сознания.

Сознание даже включает в себя и свое отсутствие – неосознаваемое, оказывается, тоже каким-то образом осознается.   В своих исследованиях я обнаружил, что тό, что однажды не было осознано, имеет тенденцию при следующем предъявлении снова не осознаваться.[34] Так, то, что было не воспроизведено или не было опознано, при следующем предъявлении имеет тенденцию снова не воспроизводиться или не опознаваться. Это поразительно: ведь для того, чтобы некий знак повторно не воспроизвести (или не опознать), надо помнить, что именно этот знак не следует воспроизводить (или опознавать), узнать его при повторном предъявлении и не воспроизвести (или не опознать). Ещё пример: три неопытных машинистки печатали текст (примерно 16 тыс. слов) и сделали в среднем ошибки примерно в 4% слов. Но вероятность совершить повторную ошибку в тех же самых словах составляет уже около 35%. Но ведь для того, чтобы в том же самом слове сделать новую ошибку (впрочем, и старую тоже) как-то надо помнить, что именно в этом слове ранее была сделана опечатка! Зачем? (Один мой коллега, знакомый с этими результатами, после работы на компьютере ворчит на меня, как будто я в чём-то виноват: колдун несчастный, я при наборе текста всё время делаю одни и те же ошибки). А вот в другом моём исследовании испытуемые читают вслух слова и выделяют те из них, в которых содержатся заранее указанные буквосочетания (например, ˝лес˝ и ˝лос˝). Вероятность пропуска слов с этими буквосочетаниями в реальном эксперименте составило всего 7%. Однако через месяц  при повторном испытании вероятность повторения той же самой ошибки намного увеличивается – 33%. А ведь речь идет о повторении ошибки в столь простом задании как обнаружение буквосочетания ˝ лос ˝ в слове ˝полоса˝ или ˝ лес ˝ в слове ˝пылесос˝. И этакую-то ошибку человек, разумеется, никак этого не осознавая, склонен повторять через месяц. Из всего этого следует, что однажды принятое решение о неосознании имеет тенденцию повторяться.

В.Ф. Петренко и В.В. Кучеренко демонстрируют в экспериментах совершенно другого типа, что человек действительно может целенаправленно не осознавать то, что хорошо воспринимает. «Испытуемым, которые находились в третьей стадии гипноза, характеризуемой, в частности, последующей амнезией, внушалось, что по выходе из гипноза они не будут видеть некоторые предметы. По выходе из гипнотического состояния испытуемых просили перечислить предметы, лежащие перед ними на столе, среди которых находились и ˝запрещенные˝. Испытуемые действительно не указывали на запрещенные предметы, но ˝не видели˝ также и другие предметы, семантически с ними связанные. Например, если испытуемым внушалось, что они не будут видеть сигареты, то они не замечали при перечислении не только лежащую на столе пачку сигарет, но и пепельницу с окурками и т.п. Некоторые предметы, семантически связанные с запрещенными, могли быть указаны испытуемым, но в этом случае он забывал их функцию. Например, один из участников эксперимента, указав на лежащую на столе зажигалку, назвал ее ˝цилиндриком˝, другой именовал ˝тюбиком для валидола˝, третий с недоумением разглядывал зажигалку, пытаясь понять, что это за предмет.[35]

Но зачем вообще нужно сознание, которое побуждает нас быть субъективными и совершать столько ошибок? Психологи в растерянности оставляют сознанию невнятно прописанную площадку: то ли оно – не очень понятно, с какой стати – специально маркирует некую информацию, то ли накладывает ничем не объяснимые ограничения на ее прием и переработку, то ли вообще просто служит помехой для полноценного функционирования человека. Сознание активно вмешивается в любой психический процесс, но как узнать, что же именно оно при этом делает? Наверное, у людей, размышлявших над подобными проблемами, были основания придти в отчаяние.

На фоне этой полной неясности постоянно появляются люди, рассказывающие о совершенно фантастических вещах, которые, вроде бы, умеет делать сознание. Психологи относят подобные явления к категории паранормальных и обычно не любят о них даже вспоминать. Действительно, неоправданно жгучий интерес к разговорам о них среди обывателей и студентов-первокурсников, обилие аферистов, спекулирующих на жажде соприкосновения с таинственным, а также полное отсутствие каких-либо научных объяснений этих якобы наблюдаемых явлений мешает отнестись к ним всерьёз. Но всё же о загадочных явлениях человеческой психики писали и звёзды психологии первой величины.

Вот В.М. Бехтерев рассказывает о мысленном внушении различных заданий собачкам В.Л. Дурова. Экспериментатор охватывал ладонями голову собаки и мысленно (иногда даже с завязанными глазами) – в течение полминуты – внушал ей, что она должна, например, забрать на диван и достать лежащую на мягкой спинке дивана кружевную салфетку, или снять зубами книгу с этажерки, стоявшей у стены комнаты, или ещё что-нибудь подобное. И собака всё это делала! Сам Бехтерев не дает этим опытам объяснения, но предлагает скептикам задуматься.[36] В 1990 г. Ч. Хонортон с соавторами провел эксперимент по мысленному внушению. В нем использовалось компьютерное управление выбором и показом целевых изображений, звукоизолированные помещения, «слепое» судейство и автоматизированное хранение данных. В 355 опытах 241 получатель сигнала показали 34% попаданий при вероятности случайного угадывания – 25%. Вероятность случайного получения подобного результата p<0,00005!! Г. Айзенк и К. Сарджент уверяют, что эти исследования «настолько убедительны и выводы настолько близки к окончательным, насколько можно пожелать».[37] 

Но как решить, действительно ли подобное возможно, если мы вообще не понимаем, что в этом мире делает сознание? В общем, как пишут в учебнике, «таинственность, окружающая сознание, ставила в тупик величайшие умы в истории человечества».[38]