Карл Великий и его церковнослужители придерживались другой точки зрения. После тщательных приготовлений король созвал синод во Франкфурте, где прямо под носом у представителей папы римского была сформирована позиция, отличная от той, которую пропагандировал Адриан. На синоде согласились, что религиозные картины – это хорошо, но лишь для наставления: константинопольская доктрина об иконах как реликвиях силы была отвергнута. Главной целью самоутверждения Карла Великого здесь являлся, безусловно, Константинополь, а не Рим. К этому времени разговоры об империи уже ходили при дворе франкского короля, и, по крайней мере, сначала позиция, использованная для оправдания возможного повторного утверждения империи на Западе, состояла в том, что ее константинопольская версия совершенно ошибочна. Таким образом, религиозная ошибка оказалась отличной палкой для битья Византии. В 790-х гг. эти нападки подкреплялись той мыслью, что с учетом библейских представлений о правильных отношениях между мужчинами и женщинами ясно, что женщина – Ирина, разумеется, – никак не может на законных основаниях занимать положение императора – Богом избранного вождя христианского мира. Эта агрессивная установка по отношению к Константинополю показывает, что разговоры об империи при дворе Карла Великого не были просто игрой, в которую играли его интеллектуалы. Тот факт, что столь много энергии уходило на споры о том, что византийская версия империи незаконна в глазах Бога, показывает, что сам Карл Великий положил глаз на имперский приз[215].
С точки зрения папы, все это представляло собой одну большую проблему. Как подчеркивал Карл Великий своим поведением, единственное представление об империи, существовавшее в конце VIII в., несло в себе сильный подтекст религиозной власти через идею Божественного назначения. И как мы увидим в главе 7, король уже осуществлял власть в сфере религии не только во Франкфурте, но и более широко. Таким образом, имперские претензии Карла Великого означали, что последний наследник святого Петра был готов встретить грозного соперника в борьбе за главенство в латинской западной церкви, и Франкфурт показал, что у короля не было угрызений совести в отношении того, что он утверждает свою собственную религиозную власть за счет Рима. Все это вышло наружу в 790-х гг., но основная связь между мирской властью в раннем Средневековье и Божьей волей означает, что эти идеи витали в воздухе со времени капитуляции Дезидерия. Поэтому за годы, прошедшие после 774 г. (несмотря на то что Римская республика извлекла материальную выгоду из своих даров, полученных ею в 781 и 787 гг.), папская власть не могла не воспринимать Карла Великого как угрозу своей религиозной власти. И у нас есть достоверное свидетельство ее естественной решимости ограничить претензии короля.
Одна сторона идеологического ответа на вызов Карла Великого уже очевидна в сохранившихся письмах папы в Codex Carolinus 770-х гг. Там, где франкские источники единогласно приписывают успехи своего короля Богу, письма папы относят их за счет заступничества святого Петра – воздаяния за верность Карла Великого Риму. Такую линию нападения приняли отчасти, без сомнения, с целью добиться от Карла Великого наиболее выгодной сделки после завоевания лангобардов, так как подтекст был такой: если король не выполнит своих обещаний, святого Петр может отнять победу. Но эта линия также косвенным образом ограничивала роль короля франков в планах Бога, наводя на мысль о том, что Всемогущий действовал не напрямую через Карла Великого, а лишь через папу и святого Петра. Иными словами, главной целью Бога было не поставить Карла во главе западного христианского мира, а на самом деле укрепить римскую церковь[216].
В этом контексте идеи, записанные в «Константиновом даре», таят второй важный аспект за своей очевидной связью с присвоением земель папской властью. Совершенно недвусмысленно были выдвинуты убедительные доводы о том, что теперь нет нужды в императоре Западной Римской империи, так как Константин оставил власть над ней папе Сильвестру, когда он уехал в Константинополь. Так как у Карла Великого появилось сходство с императором, когда он завоевал королевство лангобардов, а вскоре захотел получить и сам титул, и так как только по божественному назначению императоры могли осуществлять религиозную власть в большом масштабе, то этот аспект доводов папы едва ли может являться совпадением. И хотя папский престол получил колоссальную выгоду от побед Карла Великого, было также ясно, что он делал все возможное, чтобы не выпустить эти успехи из рук. Рассказ о Константине и Сильвестре вместе с решительной попыткой приписать все заступничеству святого Петра показывает, что успехи Карла Великого быстро заставили звонить набатные колокола в штаб-квартире Адриана.
Наконец, мы подошли почти вплотную к пониманию исторической динамики, предшествовавшей дню Рождества Христова в 800 г. Начиная с того момента, когда Карл Великий решил покончить с иконоборчеством, а я подозреваю, что значительно раньше, он положил глаз на императорский титул, полностью понимая его традиционное римское значение (которое сохранилось в современном Константинополе) как Богом данную высшую власть в христианском мире – мирскую и религиозную. Папский престол был рад извлечь выгоду из некоторых плодов его завоеваний, но не хотел, чтобы карьере Карла Великого придавалось какое-либо имперское значение. Это оставляет нам две последние загадки. Если меньше всего папской власти хотелось возрождать императорский титул, то почему же папа Лев короновал Карла Великого императором? И почему, несмотря на неопровержимые доказательства обратного, Эйнгард утверждает, что Карл Великий не вошел бы в собор Святого Павла, если бы знал, что там произойдет?
