Как-то ударилась рыба об лед,
В мутной воде загрустила, о чем-то мечтая.
Или увидела: рыбный народ
Ходит по берегу, землю зачем-то копая.
Рыба не знает значения слов,
В мутной воде она плавает, рот открывая.
Ну а по берегу бродит народ,
Золото там добывая.
А на том берегу добывали они золотую муку,
А на этом молились по пояс в снегу,
А на том добывали муку.
Kто-то ударится рыбой об лед,
В мутной воде загрустит, о чем-то мечтая.
Жизнь остановится, время пройдет,
В мутной реке тысячу раз рыбой об лед ударяя.
И. Сорин
Оставаться самим собой пронося через весь этот шоу-бизнес свет и духовность. Это испытание. Мы «горим» и «сгораем», лишаясь всего – здоровья, молодости, дома.
Сорин
Из воспоминаний Эдуарда Радзюкевича:
Приближалась встреча 1997 года. Мы с театром «Учёная обезьяна», как обычно играли «Ёлки» В Детском центре на Ленинскихгорах. Звоним Игорьку: «Приезжай к нам в гости, ну, как же ёлка без тебя, ну, хотя бы на последнюю, «Зелёную», появись! Мы тебе сюрприз приготовили. (На музыку «Тучи» сделали выход Лешего с его командой. Песню придумали и танец сделали один в один С «Тучами».
Потом оказалось, что не мы ему сюрприз сделали, а он нам. Дело вышло так: идёт последняя «Ёлка», полон зал народу, друзей, родителей, детей. Полспектакля уже позади, и вот под «Тучи» должен выйти Леший. Звучит музыка, дальше, как по сценарию, выходит Леший со своей командой, они танцуют и поют и, вдруг, на сцене появляется Игорь в костюме Зайчика. Где-то достал уши, прицепил хвостик и отпрыгал с нами всю песню. С нами был шок. Хорошо, что звучала фонограмма, а то мы все онемели от неожиданности. Такой сюрприз для нас мог сделать только он. Зал сначала, как и мы, ничего не понял, ну а потом, узнав Игорька, заревел от восторга. Сцена закончилась, и мы кинулись в объятия друг друга, стали тискать друг друга и смеяться. Игорь тогда был абсолютно счастлив.
Потом он убежал звонить, ему надо было выяснить, где же выступают сейчас его «Иванушки». И только через 20 минут выяснилось, что они уже поют в соседнем, большом зале, на ёлке для взрослых. Отработав там свою программу, Игорёк вернулся к нам, и мы тогда замечательно отпраздновали нашу встречу. Нам так его не хватало в нашей работе, мы скучали без его приколов. Старались звонить и не терять его из виду. Потом наступил период, когда он почти исчез с нашего поля зрения.
Но вдруг однажды, придя в «Дом кино», мы услышали «Подсолнух». «Игорёк здесь», - обрадовались мы и вошли в зал. Игорь заметил нас со сцены и, как только закончилась песня, подошёл: «Ребятушки, рад видеть Бас, только вы не подумайте, что я халтурю. Это всё не то, не настоящее. Вот, сейчас для вас будет то». (Игорёк страшно стеснялся перед своими театральными друзьями петь под фонограмму, поэтому никогда нас не приглашал на концерты.)
И вот, он идёт на сцену, берёт стул, ставит его спинкой к залу, садится и начинает петь «Sаme Time». Удивительно, настолько точное и трепетное отношение артиста-художника к своей профессии. Без музыки, без всякого антуража, артист и зритель - один на один. Его чистый голос проникал в душу, приводя её в трепет. У нас мурашки пошли по спине. Я видел слёзы на глазах людей и думал: «Ну, почему же этот бриллиант никто не бережёт?» Песня закончилась, его долго не отпускали со сцены, потом он подошёл к нам, и мы расцеловались растроганные. Это была одна из последних наших встреч. Он имел тогда бешеную славу.
Из воспоминаний Натальи Баранниковой, однокурсницы, актрисы «Театра теней», лауреата конкурса «Золотая маска»:
Игорёк иногда звонил нам с Лёшей, а тут я была приятно удивлена в Новогоднюю ночь. Раздаётся звонок. «Соринка, милый, это ты? Я уже подумала, что ты растворился в своей богемной жизни, зазнался». А он: «Я люблю вас, мне ужасно не хватает вас всех, я всё помню, держитесь вместе. Так хочется встретиться, но я ужасно занят. Привет всем». Я по голосу чувствовала, что у него что-то не так.
Он в толпе чувствовал себя страшно одиноко. Он мог работать и отдавать себя только в атмосфере любви, дружбы, взаимной поддержки, старался где бы ни был создать такую же атмосферу вокруг себя. В дружбу верил свято. Он был патриотом своей профессии, и где бы он ни был, старался не уронить честь Гнесинца.
Карлики медные
Бедные, бледные карлики медные,
Брошены гроздьями в центре вселенной мы,
Скошены туфли, одежды поношены,
Женщинам жемчугом под ноги брошены.
Умные, добрые, милые, гордые.
Сердцем горячим, умыслом твердые,
В каменном городе огненным орденом
Свет выжигает узоры на коже нам.
Слезы на окнах и тени бесцветные
Бродят по дому желания заветные,
Перебирая засовами медными,
Передвигаемся еле заметно мы.
Самые милые, самые добрые
Спят на коврах одинокими кобрами.
Флейты играют весеннюю оргию,
Их усыпляя своими аккордами.
Бедные, бледные карлики медные
Вниз по реке уплывают, наверное,
В дальнюю даль, где живут откровенные
Сказки печальные, птицы вечерние.
Самые чистые, самые светлые
Словом простым и любовью согретые,
Ходим по свету мы тысячелетия,
Ловим любовь в изумрудные сети.
И. Сорин
1997 год ничего нового не принёс Игорю. Те же концерты, та же программа, та же беснующаяся толпа. Апполоновщина в группе разрасталась, в коллектив вошла сестра Андрея - Юля, в качестве костюмерши. Андрей по-прежнему чувствовал себя главным группы и требовал подчинения. Игорь закрылся так, как, знал, что любое его в порыве сказанное слово, любое действие станет известно «наверху». Команду «К ноге» он не выполнял никогда. Он работал на сцене всегда честно, отдавая всего себя публике, и она платила ему тем же. У него всегда было больше поклонниц, больше цветов, больше аплодисментов. Его просто любили. И это не могло не задевать тщеславие Андрея. Начались сначала мелкие, а затем и крупные стычки. Он почему-то определил Игорю на сцене роль шута и позволял себе довольно много вольностей. Зрел конфликт. В истории его называют конфликтом «Моцарта и Сальери». Игорь чувствовал всё это. Однажды он заявил о том, что ему не нужны ни поклонницы, ни цветы, ни аплодисменты - всё это по праву пусть принадлежит Андрею, а сам он уходит работать на второй план.
Три солнышка
Три солнышка светили над рекой
Нёс листик муравьишка деловой,
Копались в огородах червячки,
Дремали не пригорках старички.
Лягушки загорелые поют,
Кузнечики безумные снуют,
На ветках конопатые коты
Природу озирают с высоты.
Три дождика над речкою пройдёт,
Кусочек сыра мышка украдёт,
Летают разноцветные жучки,
Проснуться на пригорках старички.
Три радуги над речкою встают,
Лягушки загорелые поют,
Копытные лениво мух колотят,
Пернатые активно их клюют.
Припев: Мы на брёвнышке сидим
И на солнышко глядим.
Все от солнышка - балдеют,
Мы от солнышка балдим.
Эх,
Ноги, наши ноги,
Затекли немного.
И. Сорин
Игорь писал много шуточных и серьезных стихов, заваливая ими Матвиенко в надежде, что тот, что-то из них сделает и появятся в репертуаре новые песни, но увы!
Я очень редко ходила на концерты, а тут приехали родственники и уговорили Игорька провести их. Он встретил нас у служебного входа и сказал, что у него нет билетов. «Сядете, где придётся», И провёл нас в зал. Не буду рассказывать, как нас гоняли с места на место, пока мы не пристроились на боковых местах. Родственники возмущались: «Как это так? Он, что, попросить не может?». «Да, для себя никогда не может», ответила я.
Начался концерт. Вначале я ничего понять не могла, но чувствовала, что это уже не тот концерт, который я видела в начале их пути, где Игорь весь светился, зажигая всех вокруг себя. А теперь я увидела какую-то «патологию»: Андрей и Кирилл стоят в разных концах сцены, шепча в микрофон под фонограмму и пританцовывая каждый, как мог. Игорь же работал на заднем плане сам по себе, что-то изображая, в основном занимался клоунадой, пародируя их.
Мне стало страшно, я расплакалась. И только тогда, когда зазвучали сольные песни Игоря, он, сбросив личину «юродивого», нормально всё исполнил. Когда же к нему подбежали поклонницы с цветами, то он жестом отстранил их от себя, показывая на Андрея: все туда, все к нему.
После концерта я подошла к Игорю и спросила: «Что случилось? Почему ты так ведёшь себя?». Он ответил: «Так надо, мама». Я поняла, что это его протест. Тогда я всеми клеточками ощутила как же ему трудно, как он одинок, долго ли протянет, пробивая эту глухую стену бесчувствия и серости. Мой родной, маленький Дон-Кихот. А всего-то, что он хотел? Хотел просто петь, а не быть на подпевках, хотел больше глубоких песен, а не «Дусю», хотел, чтобы в конце концов с группой работал режиссёр, и чтобы ребята не варились в собственном соку, наконец, чтобы бьmо поставлено шоу, а не было подобие сельского клуба, но, увы - глас в пустыне. А ему так хотелось работать в полную силу своего таланта. Он тысячу раз вспоминал слова своего педагога Людмилы Конкордиевны: «В шоу-бизнесе тебе нет места, ты всегда будешь для них чужим».
Постоянные гастроли изматывали Игоря. Он перестал чувствовать, что у него есть дом, и тогда он стал искать его в себе. Игорек замкнулся, стал уходить в философию, в книги, искать людей, близких по духу, искать новое общение, чтобы хоть как-то отвлечься от той машины, которая перемалывала его.
Философский опус два
Мудрые старцы с седыми главами
Веками внушают нам опыт былой,
А мы - дети ветра, потомки иль предки,
Воздушные замки возводим нередко
И ищем дороги, и чужд нам покой.
Философский опус один
Когда в ветрах смиренны думы,
То разум справится готов
С любым препятствием безумным,
С любым количеством врагов.
Когда врата наук открыты,
Тогда познаний путь велит
Найти границу мирозданья
Или созвездья яркий лик.
Но нет, не в силах я понять
Всей светлой мудрости науки,
От дум я опускаю руки,
Но совесть пламенем горит.
Игорь Сорин
Из воспоминаний Маши Лопатиной, режиссера, автора фильма об «Иванушках»:
Колокольчик наш... Хрупкий маленький птенец и одновременно - мощь. Невозможно было не попасть под его влияние. Даже в компании двадцати человек вы бы не сводили с него глаз. Острый ум, лучистые глаза, потрясающее чувство юмора очаровали бы вас в два счёта. Женщины влюблялись в него с первого взгляда. Мужчины хотели быть похожими на него. Он был потрясающим рассказчиком. Актёрское мастерство делало своё дело. Он мог рассказывать простые случаи из жизни, а я каталась по полу, рыдая от смеха. Игорь обладал потрясающим магнетизмом, к нему тянуло, и невозможно было от него оторваться.
К сожалению, я знала Игоря всего несколько лет, и когда мы с ним познакомились, передо мной предстал уже абсолютно сформировавшийся мужчина. Этот человек очень много дал мне. Он постоянно что-то объяснял, рассказывал, призывал читать то то, то это. Я никогда не видела его без книги. Общаясь с ним, я поняла, что он смотрит на мир совсем другими глазами. Может быть, именно по этому Многие считали его странным, а он просто не был таким, как все. Мир, в котором жил он, который он собственно и создал, был непостижим для большинства окружающих его людей. Тех, кто были допущены к нему - были единицы. Да и то, до конца понявших его, наверное, и не оказалось.
Игорь искал своего единомышленника. Искал в каждом. Но чаще всего натыкался на пустоту и непонимание. Именно поэтому его можно было видеть в компании людей совершенно разных: это и люди искусства, и бизнесмены, люди, вообще без рода деятельности, люди, очень взрослые, пожилые и просто студенты. Одним словом, он искал, искал долго, бесконечно, мгновенно воспламеняясь страстью общения и очень быстро разочаровываясь. Он всегда хотел найти человека, который думает также, как он, живёт тем же, чем он. Мне кажется, что он никак не хотел свыкнуться с мыслью своего 'одиночества в этом мире. Он хватался за каждого нового мало-мальски интересного человека и любил читать ему свои стихи, причём без передышки. Помню, я тоже однажды оказалась в такой роли. Мы возвращались после съёмок в Останкина домой, и заплутали в бесконечных коридорах и катакомбах этого безалаберного центра. Он обнял меня за плечи и повёл. При этом сказал: «Сейчас я тебе почитаю свои стихи». И начал читать.
Да свершится
На белом корабле прозрачная заря
Над городом плывет, не задевая неба,
И теплая зима второй вздохнула раз
Рисунком на стекле и шоколадным снегом.
Качнулась колыбель, и юная весна
На рыночных цветах проснулась ненадолго,
Заботливый январь поправит ей постель,
И колыбельный звон подарит колокольня.
За белым кораблем прозрачные слова
Дельфинами плывут, раскачивая небо,
Январь скользит по льду, прижав к своим губам
Весенние цветы, уснувшие под снегом.
Где-то
Далеко-далеко у зеленой реки,
Где не знают холодного ветра,
Собирает цветы, оставляя следы
На горячем песке, лето.
Где ты? Где ты?
Остывает луна, ты стоишь, у окна
И глядишь на зеленую вербу.
у рояля весна, но мелодия сна
На горячем песке где-то:
Где ты? Где ты?
Но однажды зимой, или может весной,
Или, может быть, осенью где-то,
Ты проснешься одна, ты откроешь окно
И увидишь мое лето.
Где ты? Где ты?
Ты напротив живешь, но скрывает тебя
Бестолковая старая верба,
Ты не видишь следов на горячем песке
И не слышишь меня!
Где ты? Где ты?
Может быть за горой, может быть за рекой,
Иногда в мои сны прилетая,
Бродят наши мечты у зеленой реки,
На горячем песке тая.
Где ты? Где ты?
Туда где я и где ты,
разводит вечер мосты
И заметает следы
Туда, где я и где ты.
И белых клавиш цветы, И уплывут корабли
Туда, где я и ты.
Я ее ищу (песня)
Наверно это будут холода,
Наверно, луна закашляла слегка,
А может быть от соли и песка
Устали города, устали облака.
Припев 1: Я иду, по городу иду,
По улицам иду,
Я обязательно тебя найду.
А может, это будут Провода,
Качают поезда и тянутся года.
Тарарум-тара - тёплая Вода,
«А может быть и нет?»
«А может быть и да».
Припев 2: Я иду, иду, иду, _
По городу иду, иду,
По улицам иду, иду.
Я её найду.
Лети, лети, лети моя душа,
Над городом лети,
За облако спеша.
Ладони сложит ветер и тогда,
На лавочке усну, газетами шурша.
Припев 1.
Сорвали понедельник холода
И вторник обвели, за ними ушла среда.
Четверг забуду в пятницу, когда
Суббота скажет нет, а воскресенье - да.
Припев 2.
Зебра мечты
Белых клавиш цветы,
Черных клавиш следы,
Бродит Зебра-мечта до рассвета.
И на жёлтом песке
На зелёной реке
Моя Зебра купается где-то.
Припев: Туда, где я и где ты,
Уводят Зебры следы,
И белых клавиш цветы,
И черных клавиш мосты.
Туда, где я и где ты
Уводят Зебры следы.
На белых клавишах - я,
На чёрных, может быть, ты.
Рассыпая цветы,
Убегаешь ли ты,
Тропкой узкой за красной горой.
А на жёлтом песке,
На зелёной реке
Скачет Зебра-мечта за тобой.
Может быть за горой,
Может быть за рекой,
Иногда на песке засыпая,
Бродят Зебры мечты
Вдоль зелёной реки,
По ночам друг о друге мечтая.
Я была очарована. Стихи лились и лились колокольным звоном. Они не были похожи ни на чьи стихи, были такие новые. Непрерывный поток лился и лился, но вдруг он запнулся. «А теперь А. С. Пушкин», - сказал он. И начал с довольно известных первых строчек Пушкина, плавно перешёл на нечто иное, правда, продолжая в том же стихотворном размере. Я пыталась догадаться, что это такое. Но перебить его не решалась. Отдельно напоминало «Барышню - крестьянку», но в стихах. Персонажи мешались совершенно из разных произведений классиков. Стихи лились и лились из его уст, местами он запинался, как будто забывал, начинал снова, но уже совсем по-другому, совершенно ломая сюжетную линию. Было жутко интересно. Сорин постепенно подводил меня к кульминации рассказа, как вдруг послышалась сущая галиматья, он будто заговорил на тарабарском языке. Глаза мои полезли на лоб. Он, заметив моё удивление, замолчал. Последовала пауза. Я нарушила молчание: «Игорь, так что же это всё-таки за произведение?» - «Это Пушкин, Маша, Пушкин»…
В этот момент мы всё-таки нашли выход и, попрощавшись, разъехались по домам. По дороге я всё ломала голову над произведением, прочитанным Игорем, и постепенно меня осенило, что произведение это было полностью сочинено им, что это была его импровизация по мотивам Пушкина, и придумывал он её на ходу, но в какой-то момент ему просто стало скучно, и он понёс тарабарщину и замолчал. Эта ситуация рассмешила меня и ещё раз подтвердила, что он всё-таки жутко талантливый парень. На самом деле с ним всегда было смешно, причём всем людям без исключения. Мы обожали его. Имея дикую популярность, он оставался скромнейшим и неизбалованным человеком. Никогда не грубил, разговаривал со всеми уважительно. В отличие от Андрея, он полностью был лишён звёздных замашек. Ему было всё равно на чём ехать, сколько ехать, где спать, какая гостиница.
На гастролях он очень любил баню, желательно, настоящую, русскую - с веничком и чаем из самовара. В дороге весь коллектив «Иванушек» слушал музыку, которую он сам сочинил, используя какие-то первобытные инструменты. Это были и чукотские напевы на варгане и гимны ацтеков, и игра на обыкновенной дудочке, - всё это было непостижимо для нашего недоразвитого сознания. Мы мучились, но слушали из последних сил. Сорин всегда был разочарован, когда наши вкусы не совпадали, он хотел, чтобы мы были лучше, чтобы мы развивались, больше узнавали, больше читали. Очень расстраивался, когда видел, что мы тратим своё время, по его мнению, на глупости.
Игорь был отчаянным. Его бесстрашие порой граничило с глупостью. Он прыгал с 10-метровоЙ вышки, не раздумывая, в полунаполненный бассейн (рыбкой). Он стоял на носу небольшого катера в шторм ночью, ни за что не держась, и разговаривал с небом и морем. Он мог ночь провести в дельфинарии, общаясь с дельфинами, мог целый день пролазить в горах и вернуться счастливым, бодрым, отдохнувшим, полным эмоций и сказать, что он разговаривал с горами и получил столько знаний, сколько не получал за всю жизнь. Игорь обожал природу, она восстанавливала и возвращала его к жизни. А он страстно любил жизнь и любил жить.
Из воспоминаний Влада, друга Игоря:
Однажды Игорь с группой был в Анапе по приглашению «Артека». После концерта к нему подошли местные ребята: «Хочешь увидеть рай? Он здесь неподалёку. Ты отдохнёшь от всех. Брось этот балаган, поехали с нами. Ты не пожалеешь». Игорь как-то сразу согласился. И вот Анапа позади со своим бесшабашным весельем. И чем дальше ехали, тем легче становилось на душе. Наконец, машина остановилась, дальше можно было идти только пешком. Это Утришь - Заповедное место на берегу Чёрного моря в Крыму. Там, где нет никакой цивилизации. Одна чистейшая природа. Природа с большой буквы.
Когда ты видишь, что вокруг все цветет, ты должен вдохнуть и задержать дыхание на пять секунд, и то состояние радости, которое вольется в тебя, ты должен удержать в течение всей жизни.
Сорин
Необыкновенно звенящий воздух, огромные скалы, водопады, можжевеловые рощи, реликтовые деревья, поросшие лианами и множество птиц, даже лебеди и, нет границ между синим небом и морем. Туда не ходят поезда, не летят самолёты, не ездят на машинах, туда просто идут пешком. Туда приезжают за тем, чтобы утром встать и раздетым войти под водопад, а потом окунуться в чистое море, или уйти в деревья, чтобы рисовать, мечтать и творить. Да, это был рай на земле, и Игорь растворился в нём. Всю ночь мы просидели у костра. Наконец-то Игорь встретил родственные души. Много говорили о вечности, о космосе, о своём предназначении в этом мире.
Хочу увидеть
Хочу увидеть степь ночную,
Когда всё спит, и в тишине,
Играя весело, ликуя,
Природа шепчет обо мне.
Потом увидеть Север Дальний,
Сиянье смутных облаков.
И только б ветер свежий-свежий,
Чтоб согревал мне в жилах кровь.
Хочу бежать заре навстречу
Под тусклым отблеском луны.
Хочу забыть я эту вечность
И, всё забыв, уйти во сны
И. Сорин
Киты
Эй, кто сказал,
что у нас нет голоса?
А кольца музыки, парящие в воздухе,
Это по-вашему что?!
Мы киты - хранители космоса,
Мы - высший порядок,
природою созданный,
У самой поверхности этой земли.
Мы - разум создателя, света и снов,
Жемчужины моря подарены вечности,
Мы названы именем первой сердечности,
Хранящие вечность, весну и любовь.
И. Сорин
На утро легендарная личность этого «рая», местный Робинзон, проживший в нём уже несколько лет, по прозвищу Пашка-Шаман, показал Игорю все скрытые красоты, известные только ему, аборигену этих мест. А на прощанье подарил ему музыкальный инструмент, сделанный своими руками, наверно, У первобытных музыкантов было нечто подобное. Пашка-Шаман говорил, что этот инструмент ему как-то приснился во сне и он назвал его «Тундур». Сделан он был из бамбуковой палки с натянутой леской. К нему ещё прилагались две можжевеловые палочки, как барабанные. На нём можно было играть и как на струнном, и как на ударном инструменте. Звук он издавал необыкновенно красивый. Наверно, после этого подарка у Игоря появилась страсть собирать необычные этнические музыкальные инструменты всех веков и народов. Игорь провёл на Утрише всего одну ночь и пол дня, вечером у него был концерт и надо было возвращаться из этого рая в реальный мир, мир хаоса, ревущей толпы. Но эти минуты покоя, красоты и вечной гармонии природы у Игоря остались навсегда. Он бережно хранил их в своей памяти и в минуты усталости и безумного одиночества, мысленно уходил туда обратно, обретая покой.
Лето 1997 года принесло Игорю и маленькую радость. Он задумал купить машину. Его знакомый, живший в Америке, решил сделать ему сюрприз. Однажды около нашего дома появилась красная спортивная машина с открытым верхом. Игорь поблагодарил своего богатого почитателя, сделал несколько кругов вокруг дома на этой сверкающей красавице и заявил обалдевшему «американцу»: «Нет, я не могу на ней ездить, она слишком заметная, и я буду чересчур выделяться, а мне
это ни к чему»
- Что же ты хочешь тогда?
- Ну, пожалуй, подержанный «Мерседес» мне подойдет.
Ответ шокировал пария:
- Ты же звезда?! У тебя должно быть всё супер! Да, это всё ерунда, я ещё и сам не знаю, что хочу - ответил Игорь.
Решение пришло неожиданно. Однажды с Васей Смирновым - художником и другом детства - Игорь заехал к знаменитому в Москве модельеру и коллекционеру обуви «Петлюре» и вдруг увидел во_ дворе у него маленькую жёлтую машину. Это был «Фольксваген жук». Неожиданно для себя Игорь влюбился в эту модель. «Да, вот это и только это я хочу!», - воскликнул он. И вскоре у него появился «Фольксваген-жую», но только ослепительно белого цвета. Коллекционная модель 1957 года. Это было настоящее «ретро». Все знали, что
Игорь увлекался модой именно 50-60 годов. Это просматривалось и в его одежде, и в предметах, которые он собирал. У него были пластинки того времени, патифон, ламповый приёмник, какие-то приталенные рубашки с острыми воротничками и в цветочек, расклешённые брюки, да и ещё много чего другого. Всё это он умудрялся покупать у бабушек на Тишинском рынке или в секенд-хендах, причём не только в Москве, но и в других городах, где только оказывался. Он, как ребёнок, радовался какой-нибудь уникальной вещи, приводил её в порядок и с гордостью носил. Так и эта машина для него была суперсчастьем.
Мне нравится моя машина, она очень стильная, у нее есть свое лицо: внутри красный велюр и белые сидения. Закрываешься, и возникает такое ощущение, чо ты в «турбо» и утпаешь, утопаешь… Вообще, это такой мой маленький лунаходик.
Сорин
Как только он её купил, тут же сел и поехал, без всяких прав, просто сел и погнал домой, нарушая правила, несколько раз даже въезжая на встречную полосу и разворачиваясь там, где ему было нужно.
Из воспоминаний Ноны Гришаевой:
Звонит как-то Гоша (Игорь):
- Нона, я машину купил.
- Иномарку?
- Да!
- А какую?
- Выходи на Волгоградский проспект, я за тобой заеду.
- А когда ты научился водить?
- Это не важно! Выходи!
- А какая машина, какой марки?
- Ты узнаешь, поймёшь!
Помню был дождь. Я в коротком кожаном сарафане под зонтом. Стою на Волгоградском проспекте и, как дура, бросаюсь к каждой иномарке, а в них сидят «рыла» И говорят: «Сколько? Куда Вас подвести?»
Так я простояла минут 20, вконец промокла и кляла всё вокруг. И вдруг подъезжает белое солнце, это чудо, я расплылась и, не секунды не сомневаясь, что это Игорь, бросилась к машине, буквально свалилась в неё, и мы поехали к Дёрову в театр. Очнувшись, я спросила:
- Сколько ты водишь её?
- Два дня.
- Замечательно!!! - ответила я. - Только бы доехать, - и закрыла глаза.
Дёров нас встречал у подъезда театра и был ошарашен нашим видом. Игорь тут же развернулся, и мы поехали обмывать эту «чуму» в ресторан «Бочка».
- Ребята, заказывайте что хотите, - сказал Игорь.
У него всегда была широкая натура. Тут наш Дёров проявил себя, заказав 150 грамм какого-то сумасшедшего коньяка по $250 за 100 грамм.
Игорь трепетно относился к своей машине, просто она была частью его: всегда в порядке, всегда сверкающая своей чистотой. Права у него были международные, выданые ещё в Варшаве, но их почему-то у него почти никогда не спрашивали. Игорь не знал все дорожные знаки и правила дорожного движения, он мог на улице Горького в центре Москвы, увидев друга, тут же развернуться и подъехать к нему поговорить. Для него это было в порядке вещей. На дороге, уважая его марку, водители всегда уступали ему дорогу, и Игорю это ужасно льстило. Если его останавливало ГАИ, он широко улыбался, шутил, его тут же узнавали, и отделывался он либо автографом, либо кассетой. Игорь ездил, как жил, без всяких условностей и правил, и всё ему сходило с рук. Я бесконечно этому удивлялась. Наверное, в то время у него был свой ангел-хранитель, или он просто знал, что с ним ничего не может случиться.
Возвращаюсь к концертной деятельности: 1997 год был очень сложным для Игоря. Это был год метаний, мук, поисков себя, своего предназначения в жизни. Его все тяготило, он просто вырос из детских штанишек, ему хотелось работать в полную мощь своего таланта. Ему хотелось творить что-то своё и петь, петь, но только не попсу. В группе это было не возможно. Игорю надоели однообразие, дикая гонка... тогда он заявил об уходе.
В группу «Иванушки» я попал и случайно, и не случайно. Мне говорили, что это будет не просто группа, а будет Шоу. Но когда ты изо дня в день два с половиной года занимаешься одним и тем же, становится неинтересно. Я загибаюсь от однообразия. Это чудовищная растрата себя. Жалко, но я ничего не могу с собой поделать. Я больше не развиваюсь в группе. Я устал от этой музыки. Я даже не считаю это музыкой. Это звуки. Слишком все просто. Работа перестала приносить мне радость, она превратилась в каторжный труд. Я несчастлив сейчас.
Сорин
В новом альбоме «Твои письма» он почти не пел, а был только на подпевках. Единственное о чём он попросил, так это написать ему прощальную песню. Так появились «Облака».
1997 год был годом прощальных гастролей. На концертах Игорь читал свои стихи, иногда пел свои песни, нёс молодёжи своё слово романтика и поэта, учил любить мир, быть добрыми, щедрыми и красивыми, много читать, стремиться к совершенству и к творчеству. Он, их кумир, сделал, может быть, больше, чем вся Академия педагогических наук. Это его поклонницы кинулись в библиотеки читать Пушкина, Чехова, Набокова, Булгакова, Платонова, Экзюпери и Ричарда Баха. С ним они становились чище, с ним они учились любить мир и раскрашивать его своими красками. Когда он пел «Облака», плакал зал, и он вместе с ним.
Уже был найден Олег Яковлев, которого постепенно вводили в состав. Он ездил с группой на гастроли. Андрей стремился перенести на него имидж Игоря, но когда Олег выходил на сцену и начинал «петь» под фонограмму песни Игоря, публика готова была растерзать его. Униженный Олег уходил со сцены испуганный и жалкий. Игорь страшно переживал за группу, но хода назад не было: «Я дал слово, что уйду, я всем объявил об этом и не могу взять его назад». Игорь колебался, и чем ближе подходило время конца контракта, тем это больше ощущалось. Он изменился, перестал играть роль шута, помирился со всеми. Он был прежним Игорем: весёлым, добрым, щедрым с публикой. Ко мне приходили девчонки с тетрадками подписей, их были сотни. «Игорь не уходи!» - только эти два слова, остальное - подписи. Игорь колебался, но замена ему уже была найдена, и он не хотел обидеть Олега. Игорь ушёл достойно 3 марта 1998 года. Эпопея «Иванушек» для него закончилась.
ГЛАВА VI.
СВОБОДА И МЕЧТЫ
Ура! Свобода! Игорь так ждал её, боролся за неё и, наконец, она наступила. Он вновь обрёл свой дом. Рядом были мы и Саша. Несколько дней он был радостным и счастливым. Ну, а потом началось совсем другое. После такой сумасшедшей, суматошной жизни наступила тишина. Всё как будто остановилось. Игорь стал ощущать пустоту: не было телефонных звонков, привычных лиц рядом, его никто никуда не приглашал, и никто ничего не предлагал. Его новый друг Леонид, бизнесмен из Америки, обещавший вложить в него деньги и увезти за океан писать «сольник», просто исчез. Игорь всеми своими клеточками ощутил вакуум. Он вдруг стал никому ненужным, и это пугало и убивало его. Он впал в депрессию. Я видела его лежащим целыми днями на диване в полутёмной комнате, тупо уставившегося в телевизор. Он просто угасал. Никаких желаний, никаких эмоций.
Одиночество
Одиноко. Ох, как одиноко!
Гаснет вечер, и ветер затих.
Мне остались лишь грусть и надежда,
И угрюмым выходит мой стих.
Все ушли, отвернулись, отстали,
Даже сумрак уснул в блеске луж.
Не дышите! - я вас умоляю.
Мне не нужно тепла ваших душ.
Не хочу, не могу, не желаю...
Я уйду, не смотрите мне вслед.
Я игрок, но я честно играю,
Мне темно, но я вижу свой свет.
Мне б тепла, но огонь задувают.
Мне б в костер фразы прожитых лет,
Но лишь пепел, как лист, опадает
С недокуренных мной сигарет...
Одиноко. Ох, как одиноко
И уныло, но кажется мне, -
Не один я сейчас задыхаюсь
В этой грязью залитой стране.
Мне было страшно и больно за него. Я знала, что из этого столбняка его может вывести только работа и старые друзья. И я стала им звонить: «Ноночка, приди! Антошка, с Игорем плохо, заскочи! Саша, Эдик, Миша, помогите мне вытащить его». Дай бог им счастья и здоровья, - они откликнулись. Дом Игоря вновь наполнился шумом, смехом, музыкой. Он потихоньку восстанавливался, глаза вновь заблестели, голова наполнилась новыми идеями: надо создавать свою студию, свою творческую мастерскую. А уж если он что-либо замышлял, то отдавался идее полностью, начинал гореть, зажигая других.
Из воспоминании Василия Смирнова, друга детства, художника:
Я всю свою жизнь удивлялся Игорю. У него была «лёгкая рука». Он фантастически влиял на людей. Когда он обратился ко мне с просьбой помочь снять приличное помещение под студию, то я стал объяснять ему, что это чрезвычайно трудный и длительный процесс. Но, тем не менее, я тут же взялся за дело, обзвонил своих друзей и уже на следующий день по их рекомендации мы с Игорем поехали смотреть первый вариант помещения.
И каково же было моё удивление, когда мы увидели две прекрасные, большие комнаты на антресольном этаже знаменитого «Дома России», что стоит в центре города, на Чистопрудном бульваре. Этот элитный дом уникален тем, что был построен ещё в начале ХХ века на деньги московских промышленников и купцов. Дом был рассчитан для приёмов и проведения деловых встреч, а также сдачи апартаментов в наём для приезжавших со всей России в Москву для деловых сделок промышленников и купцов. А в тридцатые годы весь антресольный этаж этого дома был отдан именитым московским художникам под мастерские. В восьмидесятые годы здесь собиралась московская богема: барды, поэты, художники.
Та мастерская, в которую мы пришли с Игорем, была большой и светлой. Освещение совсем необычное: четыре окна по центру в нижнем ярусе, и шесть небольших типа иллюминаторов во втором ярусе, ближе к потолку. Комната была полукруглой, так что в этих окнах были видны и закат и восход, и если светило солнце, то оно освещало комнату целый день, создавая прекрасное настроение. Игорьку это безумно понравилось. В этой мастерской были ещё две «фишки»: во-первых, лестница, ведущая в круглую башню и сама башня с красивыми небольшими окнами по кругу. Из башни можно было выйти на крышу, и перед тобой открывалась чудесная панорама старой Москвы. Днём на крыше можно было загорать, ночью любоваться звёздами и многочисленными огнями Москвы. Второй «фишкой» был большой действующий камин. Что и говорить, место для студии удивительное.
Так не бывает, - подумал я, - с первого раза и в точку. А Игорь уже во всю торговался с владельцем мастерской. И ему всё-таки удалось её снять на длительный срок на довольно приемлемых условиях. Мастерская была сильно захламлена и запущена. Жизни в ней не было лет десять, по крайней мере. Она представляла собой свалку. Но это не пугало Игоря: он уже видел свой салон-ретро и вновь начал всё с нуля.
Я дала ему в помощь двух знакомых мастеров и работа закипела. Три месяца тяжёлого физического труда. Тонны цемента, шпаклёвки, краски, побелки, сантехники, электрики - и всё засверкало и преобразилось, так, как он хотел. Меня с Сашей он не допускал к работе, готовил нам сюрприз, хотя я неоднократно его просила: «Покажи нам своё творение. Я хочу видеть, как ты живёшь».- «Мама, скоро! Мама, терпение!»
И вот, наконец, Игорь назначил день приёма, место и время, где он нас встретит. Я назвала его РОДИТЕЛЬСКИМ ДНЕМ, и он, наконец, наступил. Мы нагрузились продуктами, всё домашнее, всё сделанное своими руками от пирожков до салатов. Стоим, ждём в сквере, у памятника Кириллу и Мефодию, что у метро Китай-город. Проходят полчаса. Игоря нет. Я начинаю волноваться: вдруг забыл, вдруг что-то с машиной. И тут видим колонну велосипедистов: да, ведь сегодня второе мая - день традиционного велопробега вокруг Кремля, а это значит, что весь центр города перекрыт, и Игорь до нас добраться сможет, в лучшем случае, через час. Так оно и вышло: час мы топтались около Кирилла и Мефодия, жуя свои пирожки. И вот, наконец, за последним велосипедистом показался белоснежный «ЖУК» Игоря, мы с радостью вползли в машину, плюхнулись на заднее сиденье, и машина с музыкой сорвалась с места. РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ НАЧАЛСЯ.
Мы знали, что нас ждёт сюрприз, но все равно даже и не предполагали, что это будет так «круто». Вскоре мы въехали во двор очень красивого дома со старинными чугунными воротами и охраной. Поднялись на лифте на последний этаж, затем по лестнице ещё выше, прошли тёмным коридором, наконец, Игорь открыл какую-то дверь, и мы вдруг оказались в огромной комнате, залитой солнцем. Мы ахнули - было чисто и уютно. Белые стены, синий пол, большая картина из серии соцреализма, такая радостная, яркая в контрастных сине- жёлтых тонах, огромная икона, величиной с дверь, в стенах ниши с полками книг и пластинок, старинный патефон, диковинная керамика, музыкальные инструменты всех времён и народов, большая циновка с там-тамами разной величины. У камина огромный старинный кожаный английский диван и чайный столик с самоваром. Всё находилось на своих местах, раз и навсегда отведённых Игорем. Нам казалось, что мы попали в музей, так как каждую вещь надо было рассматривать, начиная с картины, необычной керамики, кончая чёрной Венерой, которая выделялась, в нише на белой стене, так прикольно её выкрасила Саша.
Игорь растопил камин, и мы просидели у него допоздна. Я знала, что мой сын многое может, но чтобы за два с половиной месяца провести колоссальный ремонт и из захламлённого помещения сделать со вкусом обставленный салон-ретро, я такого даже не предполагала. Это было под силу «гиганту». А Игорь и бьш им. Он совершил ещё один подвиг. Его мастерская стала прекрасным местом общения для художников, музыкантов, поэтов. Вася Смирнов как-то мне сказал: «Время, проведённое в этой мастерской, сейчас мне кажется самым волшебным временем в моей жизни».
Мастерская быстро обрастала необходимой аппаратурой. Игорь никак не хотел записываться в профессиональной студии, ему всё хотелось делать здесь, у себя дома, в своей мастерской. С ним работал Костя Смирнов, клавишник и компьютерщик из группы «Моральный кодекс». Вместе они сделали «Льдины» И некоторые пробные мелодии к стихам Игоря. В этот период работы над альбомом Игорь стал каким-то серьёзным, весь его необузданный юмор куда-то исчез. Он вновь впал в задумчивость, как будто он что-то искал и не находил, возможно, сказывалась физическая усталость, да ещё мучили сомнения, а то ли он делает вообще.
Не закончив два музыкальных трека для своего альбома, Игорь вдруг заявил, что должен ехать отдохнуть на Утришь. Готовился к этой поездке он очень тщательно: купил палатку, спальник, продукты и так набил рюкзак, что он был почти с него ростом. Когда все было готово, Влад отвёз Игоря в аэропорт Быково, посадил в самолёт, летевший в Анапу. Игорь отправился на Утришь один, смутно представляя себе, как он доберётся туда. Дикая природа звала его, там он надеялся обрести покой и найти ответы на те вопросы, которые мучили его. Он хотел набраться здоровья и энергии перед новым витком в своей жизни.
Я не знаю, как он туда добрался, но добрался и поселился в горах у водопада и прожил там почти две недели в одиночестве. Только, когда у него кончались припасы, он уходил к кострам отдыхающих, читал им свои стихи, играл на маленьком там-таме, его узнавали и угощали всем, что было.
У моря
Остывшие волны
набухшее солнце пинают,
Багровые чайки
кричат, по волнам семеня...
И я вспоминаю,
ладони в огонь окуная,
И я вспоминаю,
что кто-то не вспомнил меня·
Но был ли я тот,
за кого выдает меня слово,
А был ли я тем,
за кого выдает меня взгляд,
И если моя обнажится,
как берег, основа,
Не грянет ли ложью
фальшивый насквозь звукоряд.
Я каюсь опять
и, похоже, не каюсь для вида,
Вздымается сердце,
как свежий волдырь от огня.
Простите же за
нанесенные мною обиды,
Забыть не забудьте,
и тихо простите меня.
Сомненье души,
опьяненной размахом пространства,
Где трудно достичь
обозначенных кем-то вершин,
Порою, как ярость,
сует головою в шаманство,
Где блекнут глаза
и надежда и ясность души.
И все оскверняя
мертвящим, придушенным лаем,
Обиды, как четки,
на сальном шнурке теребя,
Я, словно младенца,
обиды свои пеленаю,
Забыв ненароком,
что я ослепляю себя.
Распались медузы
в обмылках какого-то хлама,
Стегает о камень волну
неуемный прибой,
И, словно насмешкой
над крохотной жизненной драмой,
Очерченный солнцем
встает горизонт голубой.
Игорь Сорин
Буквально через неделю после отъезда Игоря на Утришь, туда же выехал и Вася Смирнов. Он довольно долго искал одинокую стоянку Игоря, пока случайно не наткнулся на него самого. Вася поселился в его палатке. Теперь они жили вместе, но как бы врозь. Игорь находился в каком-то отрешённом состоянии. Он или куда-то уходил на весь день, либо подолгу сидел молча
на одном месте.
Однажды ночью Игорь пришёл в возбуждённом состоянии, радостный, как будто проснувшийся после долгой спячки. «Я, наконец, нашёл то, что искал. Мне больше нечего здесь делать. Завтра я уезжаю в Москву», - выпалил он. И, действительно, на следующий день уехал.
Игорь вернулся в Москву похудевшим, но загоревшим и окрепшим, с сияющими глазами. Я порадовалась за него - наверное опять что-то задумал. В это время Саша, решив доказать Игорю, что она тоже не лишена творчества и что-то может сделать самостоятельно, начала ремонт его квартиры в Текстильщиках. После «чёрной» Венеры в ней проснулся художник. В доме появились журналы по интерьеру, и она с Игорем выбирала, каким цветом красить окна, стены, плинтуса. Игорь одобрительно отнёсся к Сашиной затее, но к ремонту допущен на этот раз не был. Саша решила всё делать самостоятельно, как и он. Она взрослела. Игорёк же вновь поселился в своей мастерской. Там работал, встречался с людьми, жил в поисках своей ниши в искусстве и не находил её. Искал спонсоров, обращался к известным продюсерам. Но все они от него ждали продолжения «Иванушею», простоты, лёгкости, одним словом, «попсы». Но Игорь хотел идти дальше, работать для более серьёзного слушателя, ведь его почитателям было по 17-20 лет, а ему хотелось, чтобы они росли вместе с ним.
За последнее время я понял, что голос, мимика, пластика даны мне не для того, чтобы заниматься фигней. Я хочу объединить в своем проекте музыку и театр. Возможно, это будет мюзикл.
Да, хочу создать новый музыкальный театр. Для России это абсолютно новая эстетика, но если Польша смогла создать мировой мюзикл, то почему Россия не сможет? Россия, в которой так много дарований…
Своим творчеством я собираюсь вернуть в песни русский язык и претендовать на новый музыкальный стиль.
Мой наркотик – это музыка. Музыка, которая меня уносит. Это цель моей жизни. Я ничего не умею другого делать: я пел и буду петь, чего бы мне это не стоило. Это мой идеал, мой крест и я умру, наверное…
И я хотел бы умереть на сцене, если честно…
Сорин
В своей музыке он стремился идти от природы, поэтому собирал звуки такие, как пение птиц, плеск волны, шум дождя. А в стихах одухотворял природу и жил её образами. Игорь хотел вернуться к тому, что у него было уже задолго до «Иванушек», К своим первым мелодиям написанным ещё в Гнесинке. Эталоном для него стала мелодия «Шум дождя», где звучала живая музыка, был голос и стихи.
Шум ДОЖДЯ
Шум дождя в ночи
Колыбельная тьмы,
Усни, усни...
Но тайны раскроет ночь,
Для тех, кто не спит,
И не для воинов дня,
А для тех, кто поет в ночи.
Я - воин тьмы и грез,
Мечтаний и слез,
Я сон днем.
В нем плод фантазий растет,
Но только ночью цветет,
О, как прекрасен он!
Кто распахнул окно,
Кто стаю снов спугнул,
Зашумел в траве, как летний ветер?
Кто распахнул окно,
Кто утренним дождем
Зашумел в траве, тебя заметив?
Кто звук волшебных нот
Прикосновеньем разбудил –
Круги по воде пустил
Задумчивых рыб спугнул
Ночную прохладу, смыл.
Солнца луч -
Я иду поджигать эту ночь
Все сгорит, все сгорит, все сгорит –
Свет прогонит тьму,
Но не меня, ведь я…
Это я распахнул окно,
Я стаю снов спугнул,
Зашумел в траве, как летний ветер.
Это я распахнул окно,
Я утренним дождем
Зашумел в траве, тебя заметив.
Это я…
И.Сорин.
Да, он мечтал не о штампованном модном, а о нетрадиционном звучании музыки, в исполнении, где чистый и нежный голос сливался бы в единую гармонию с мелодией и трогал души людей, уносил бы их в бесконечность. Эту мечту он частично выразил в незаконченной мелодии «Льдины», которая вошла в диск «Памяти».
Так рождается любовь
Две растаявшие льдины утонули в океане
Между северным сиянием
и Полярною звездой.
Только птицы-пилигримы,
добродушные дельфины
И медузы, и медузы, и медузы под водой.
Две звезды столкнулись в небе и потом,
Упав на землю, без сознания лежали, -
Так рождается любовь.
Знают птицы-пилигримы,
добродушные дельфины
И медузы, и медузы, и медузы под водой.
Угадай мое желанье, а горячее дыханье
лед растопит в океане
А Полярною звездой пусть играют пилигримы,
добродушные дельфины
И медузы, и медузы, и медузы под водой.
Широко раскрытые глаза достают
ресницами до неба,
Моих слов моргающая небыль –
широко раскрытые глаза.
Игорь Сорин.
А ещё он мечтал применить в своей музыке те музыкальные инструменты, которые были у него в коллекции: «Мама, это всё должно работать, надо идти от простого первобытного звучания, от там-тама и варгана до симфонии».
Свой проект он задумал как театрализованную шоу-сказку, где герой в поисках счастья попадает в разные страны, в разные культуры: от народов Севера, где звучит варган, до Африки, где играют на там-тамах, далее в Индию и Китай с их струнными звучаниями. Всё это действо задумывалось с красивыми декорациями, танцами и дивным голосом главного героя. Проект был грандиозным и требовал больших вложений, их-то и искал Игорь. А исполнители у него были - это его курс талантливых ребят, которые умели делать всё, но были разбросаны по разным театрам, это и художники, среди которых он жил, и музыканты, с которыми он каждый день общался. Игорь горел идеей и зажигал всех вокруг себя. Он вновь был ФАКЕЛОМ, как его прозвали в Варшаве и в «Иванушках».
Из воспоминаний Эдуарда Радзюкевича:
Мы собрались у Дерова, Игорь обещал нам, что будет к 4 часам, а приехал к 8 часам, как всегда опоздав. Он вошел весь сияющий. Мы набросились на него:
- Ну что же ты, мы тебя ждать устали.
- Ребятушки, смотрите, что я вам принес.
И открыл коробку с пирожными в форме сердечек. Игорь раздал нам по «сердцу», а потом стал делится своими планами.
- Эдичка, давай с тобой придумаем к моим песням, какой-нибудь танцевальный ряд, с этаким андеграундом.
Я ему и говорю:
- Ну давай соберемся и будем писать.
Это было в июне. Потом Игорь вдруг сказал:
- Мы будем делать большой проект, потребуются все.
Он вселял в нас большую надежду. А в июле мы встретились в «Парижской жизни». Он сказал:
- Ребята, все нормально. Мы приступим к работе в ближайшее время.
Меня поразила тогда его уверенность и деловитость.
Он обращался ко многим продюсерам и спонсорам: «Займитесь мною, вложите в меня деньги и проснётесь миллионерами. Я сумею стать суперзвездой». Но они отфутболивали его, ждали привычной попсы и сиюминутной выгоды, либо предлагали кабальные условия, на что Игорь не соглашался.
