Фактор свободы пред лицом конечной загадки

Теперь нам остается обратиться к другому основополагающему фактору человеческой личности. До сих пор мы говорили о таких факторах, как разум, сознание; теперь мы должны рассмотреть фактор свободы.

Как существо свободное, человек не может достичь своей полноты, не может достичь своей судьбы иначе как благодаря своей свободе (о чем мы уже говорили в восьмой главе). Мы видели, что быть свободным — значит быть способным обладать собственным смыслом, достичь самореализации определенным способом, который мы называем как раз свободой.

Если бы я был приведен к моей судьбе, лишенный свободы, то я не мог бы быть счастлив, это не было бы моим счастьем, это не было бы моей судьбой. Именно через мою свободу судьба, цель, конечный объект могут стать мне ответом. Самореализация человека не была бы человечной, и это не было бы самореализацией человека, если бы человек не был свободен.

Так вот, если достижение судьбы, самореализации должно быть свободным, то свобода должна принимать участие и в ее открытии. Открытие моей судьбы, конечного смысла не было бы моим, если бы происходило автоматически. Судьба —это нечто, за что человек несет ответственность; человек несет ответственность за то, каким образом он достигает своей судьбы, — это плод его свободы.

Следовательно, свобода связана не только с путем к Богу, как последовательность жизни, но уже с самим открытием Бога. Есть много ученых, открывших для себя Бога в процессе своего углубленного научного поиска; и есть много ученых, которые в процессе научного поиска уверовали в то, что избежали или устранили Бога. Есть много писателей, которые через глубокое восприятие человечес кого существования открыли Бога; и есть много писателей, в результате изучения человеческого опыта избегнувших Бога или устранивших Его. Есть много философов, пришедших к Богу вследствие своих философских раздумий; и есть много философов, в результате своих раздумий исключивших Бога. Следовательно, признание Бога — это проблема не науки, не эстетической восприимчивости, и даже не философии как таковой. И это также проблема свободы. Это признавал один из виднейших неомарксистских философов Альтюссер, когда он говорил, что альтернатива между признанием существова ния Бога и марксизмом — это не вопрос разума, но вопрос свободного выбора. Конечно, существует выбор, соответствующий природе и подчеркивающий разум, и выбор, противоречащий природе, затемняющий разум. Однако, в конечном счете, все решает выбор.

Приведем пример. Если в полутьме вы встанете спиной к источнику света, то воскликнете: «Все — ничто, все — тьма и лишено смысла!». Если же вы обратитесь к источнику света лицом, то скажете: «Мир — преддверие света, начало света». Та позиция, которую вы займете, — исключительно вопрос свободного выбора.

Верно, однако, что вся проблема — не в этом. Из двух возможных решений — встать спиной к свету и сказать: «Все есть тьма» или обратиться к свету лицом и сказать: «Мы в преддверии света», — из этих двух решений одно верно, а другое нет. Одно из этих решений не принимает во внимание некоего фактора, пусть едва заметного: действительно, если есть полутьма, то есть и свет.

Об этом напоминают нам слова Иисуса в Евангелии, которые Он часто повторял: «Я дал вам много знамений. Почему вы не веруете Мне?». «Вы не веруете Мне и выступаете против Меня, да сбудется слово, написанное в законе их: ¹⁴⁵.

Действительно, человек, будучи свободным, утверждает то, что уже решил в глубине души изначально. Свобода проявляется не столько в громких поступках, сколько в первых тончайших сумерках столкновения сознания с миром. И вот альтернатива, которая предстает перед человеком почти неощутимо для него самого: либо ты распахиваешься перед реальностью, глядя на все широко раскрытыми глазами, как ребенок, честно, называя белое белым, а черное черным, и тогда ты охватываешь все ее присутствие, принимая также ее смысл; либо ты встаешь перед реальностью, защищаясь от нее, как бы закрывая лицо локтем, чтобы избежать неприятных и неожиданных ударов, призывая реальность на суд своего мнения, и тогда в реальности ты ищешь и допускаешь только то, что тебе созвучно, ты потенциально полон возражений по отношению к ней, слишком искушен, чтобы принять ее очевидность и самые бескорыстные и поразительные подсказки. Это глубинный выбор, совершаемый нами ежедневно, идет ли речь о дожде или солнце, о нашем отце и матери, о завтраке, о трамвае и о людях, в нем едущих, о коллегах по работе, о школьных учебниках, о преподавателях, о любимом юноше, о любимой девушке. Описанный мной выбор совершается при столкновении с реальностью во всех ее проявлениях.

Ясно, где в этом решении разумность, человеческая целостность: в том, что открыто и называет белое белым, а черное черным. Нищ духом тот, кому перед лицом реальности нечего защищать. Поэтому он воспринимает все, как есть, следует притягательной силе реальности во все ее целостности.

Мир как притча

Свобода ставит на карту самое себя в той области игры, которая называется «знаком».

Вспомним, что мир являет существование конечного quid, существование тайны, посредством того, что называется «знаком».

Мир «учит» Бога, указывает на Бога, как знак указывает на то, знаком чего он является.

Это область свободы, но в каком смысле? Свобода действует в области динамики знака, поскольку знак есть событие, подлежащие истолкованию. Свобода играет свою роль в истолковании знака. Истолкование — это техника игры; свобода действует в рамках этой техники.

Используя евангельское сравнение, мир можно представить себе в виде притчи. «Почему Ты говоришь притчами?», — спрашивали Апостолы Христа. — «Люди не понимают Тебя». Но как только он заканчивал притчу и толпа удалялась, они бежали к Нему и просили: «Объясни нам притчу»; другие же уходили прочь. Мир — это притча: «Я говорю вам притчами, дабы видящие могли не видеть и слышащие могли не слышать». Иначе говоря: «Я говорю притчами, дабы была явлена их свобода, — то, что они уже решили в своем сердце»¹⁴⁶.

Если ты «нравствен», то есть если ты сохранил исходное положение, в котором тебя создал Бог, то есть ты открыт реальности, тогда ты понимаешь или по крайней мере ищешь, то есть спрашиваешь. Если же, напротив, ты отказался от этой изначальной позиции, то есть если ты испорчен, неестественен, в плену у предрассудков, тогда ты «безнравствен» — и не способен понять. Именно в этом — высшая драматичность человеческой жизни.

Мир, открывая, «скрывает». Знак открывает, но в то же время скрывает. И только благодаря особому вниманию ты замечаешь под или за внешне неподвижным покровом трепетание живого тела, скрытого за ним; ты ощущаешь не манекен, а живое тело.

Представьте себе, что я вошел в зал, где выставлена прекрасная картина; ее поместили в специально отведенном для нее помещении, где источник света скрыт, чтобы он не мешал восприятию картины. Если бы я вошел вместе с тобой и сказал тебе: «Но здесь же нет света!», а ты ответил бы мне: «Не шути», на что я повторил бы: «Посмотри, здесь нет света», — ты бы снова сказал в ответ: «Не дури, дай мне разглядеть картину», а я продолжал бы настаивать: «Здесь нет света!», что бы ты сказал мне в конце концов? — «Пойдем возьмем лестницу и посмотрим, где спрятаны лампочки»? Если бы в этом была необходимость, то мы оба поступили бы неразумно. Действительно, почему свет существует? Потому что картину можно увидеть. Если бы не было лестницы для того, чтобы увидеть, где находятся лампочки и я бы вышел, говоря: «Да нет же, здесь нет света!», — я был бы еще более неразумным, парализованным предвзятым суждением.

Точно так же, если бы мир не признавал бы источник смысла или света, которым является тайна Бога, то он был бы, согласно уже цитированным словам Шекспира, «сказкой, рассказанной идиотом» ¹⁴⁷.

Позитивистское отношение подобно поведению близорукого человека, который смотрел бы на картину, подойдя к ней вплотную и, устремив взгляд на какую-нибудь деталь, сказал бы: «Какое пятно!»; а поскольку картина большая, он мог бы исследовать ее сантиметр за сантиметром, всякий раз восклицая: «Какое пятно!». Картина предстала бы ему как бессмысленный набор пятен. Но, отступив на три метра, он увидел бы картину во всей ее целостности, в ее исчерпывающей перспективе и сказал бы: «А, наконец-то я понял! Какая красота!». Позитивистский подход можно уподобить взгляду на мир человека, страдающего сильной близорукостью.

Очень далек от этой близорукости был Эйнштейн, когда он утверждал конечный, таинственный фактор реальности и, следовательно, ценность знака, который непрестанно приводит мир в трепет: «Самое прекрасное и глубокое переживание, которое мы можем ощутить, — это ощущение тайны; в нем — семя любого искусства, любой истинной науки». Именно поэтому он мог обличать удушающую безысходность, к которой ведет подобная близорукость: «Всякий, кто думает, что его жизнь и жизнь ему подобных лишена смысла, не только несчастен, но и едва-едва способен жить»¹⁴⁸.

Таким образом, любой серьезный эмпирический шаг или любое точное научное исследование должны быть пронизаны призывом всего человеческого горизонта; то есть должны «знаменовать» гораздо более высокую, хотя и таинственную принадлежность: «Забота о человеке и о его судьбе должна всегда быть главным содержанием всех научно-технических исследований; никогда не забывайте об этом среди своих диаграмм и уравнений».

Глава тринадцатая
ВОСПИТАНИЕ СВОБОДЫ

Метод доказательства посредством знака — это метод, адекватный человеку, свойственный личной жизни. Слово, жест — что это такое? Это знаки. Любовь мужчины и женщины, дружба, совместное существование обретают в знаке свое средство выражения.

О причине этого мы уже говорили: именно благодаря такому способу общения может проявиться свобода. Это — метод доказательства, позволяющий сохранить свободу. Свобода проявляется в истолковании знака.