Глава восемнадцатая Аннабет дает уроки дрессировки

 

Мы стояли в полутьме на бульваре Валенсия, глядя на выбитую золотыми буквами по черному мрамору надпись: «ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩАЯ СТУДИЯ ДОА».

На стеклянной двери по трафарету было выведено: «Торговым агентам вход воспрещен. Без приглашения не входить. Живым хода нет».

Уже почти наступила полночь, но вестибюль, переполненный людьми, ярко освещали многочисленные люстры. В будке охраны сидел здоровяк в темных очках, с телефонным наушником на голове.

– О'кей. Надеюсь, вы помните план, – сказал я, обернувшись к своим друзьям.

– План, – подхватил Гроувер. – Да, план превосходный.

– А что случится, если план не сработает? – спросила Аннабет.

– Надо всегда мыслить позитивно.

– Надо же, – огрызнулась она. – По своей воле лезем в царство мертвых, а ты предлагаешь мыслить позитивно.

Я достал из кармана жемчужины – три молочно-белых шарика, которые нереида дала мне в Санта-Монике. Они казались не слишком надежной поддержкой, если что-нибудь пойдет не так.

– Прости, Перси. – Аннабет положила руку мне на плечо. – Ты прав, у нас все получится. Все будет прекрасно.

Она пихнула Гроувера локтем.

– Конечно, – сдавленно ответил тот. – Вон как мы далеко забрались. Найдем жезл повелителя и спасем твою маму. Без проблем.

Я с благодарностью посмотрел на обоих. Ведь я едва не позволил растянуть их до смерти на роскошных водяных матрасах, и вот теперь они храбрились ради меня, стараясь подбодрить.

– Давайте-ка надерем кому-нибудь задницу, – заявил я и ссыпал жемчужины обратно в карман.

Мы вошли в вестибюль ДОА.

Из скрытых динамиков доносились приглушенные звуки музыки. Ковер и стены имели стальной оттенок. Горшки с кактусами стояли по углам, и растения тянули из них свои узловатые руки. Мебель была обтянута черной кожей, свободные места отсутствовали. Люди сидели на кушетках, стояли, глазели в окна и дожидались лифта. Все словно застыли на своих местах и почти не разговаривали. Я прекрасно видел их всех краешком глаза, но стоило сосредоточиться на ком-то, и этот человек начинал казаться… прозрачным. Я как бы мог видеть сквозь него.

Будка охраны помещалась на возвышении, поэтому нам пришлось задрать головы.

Охранник был высокий и элегантный, коричневый, как шоколадка, с выцветшими блондинистыми волосами, стриженными коротко, по-военному. Он носил темные очки в черепаховой оправе, а шелковый итальянский костюм по цвету подходил к волосам. Под серебряной табличкой с именем к лацкану была приколота черная роза.

Я прочел имя на табличке и удивленно воззрился на охранника.

– Вас зовут Хирон?

Он наклонился ко мне. Я видел только собственное отражение в его очках, но улыбка у него была фальшивая и холодная, как у питона, который готовится проглотить добычу.

– Какой очаровательный молодой человек! – Он говорил с каким-то непривычным акцентом, возможно британским, или английский был у него не родным, а лишь вторым языком. – Скажи мне, дружок, я похож на кентавра?

– Н-нет, сэр, – мягко добавил он.

– Сэр, – покорно повторил я.

Ухватив табличку с именем, охранник провел пальцем по буквам.

– Можешь прочитать это, дружок? Тут сказано: ХА-РОН. Ну-ка давай снова, попробуй: Ха-рон.

– Харон.

– Замечательно! Ну-ка: мистер Харон.

– Мистер Харон.

– Отлично. – Охранник снова уселся на свое место. – Терпеть не могу, когда меня путают с этой старой полулошадью. А теперь чем могу служить вам, маленькие мертвецы?

У меня было такое чувство, словно мне дали под дых. Я оглянулся на Аннабет, ища поддержки.

– Мы хотим спуститься в царство мертвых, – сказала она.

– Что ж, это нечто новенькое. – Харон скривил губы.

– Правда? – спросила Аннабет.

– Как на духу, честно и откровенно. Никаких воплей. Никаких «Это ошибка, мистер Харон». – Он оглядел нас. – Ну и как же вы умерли?

Я подтолкнул Гроувера.

– Хм… – сказал тот, – я утонул… в ванне.

– И все вы трое?

Мы закивали.

– Большая, должно быть, ванна. – По лицу Харона ничего нельзя было прочесть. – Полагаю, у вас нет монеток для переправы. Видите ли, обычно у взрослых я снимаю плату с карты «Америкэн экспресс» или добавляю стоимость парома к последнему телефонному счету. Но с детьми… увы, вы всегда умираете неподготовленными. Полагаю, вам придется посидеть и подождать пару веков.

– Но у нас есть монеты. – Я положил на столик три золотые драхмы, которые нашел в заначке в офисе у Крусти.

– Что ж, тогда… – Харон провел языком по пересохшим губам. – Настоящие драхмы. Настоящие золотые драхмы. Я не видел их уже…

Его пальцы алчно нацелились на монеты.

Мы были близки к цели.

Затем Харон взглянул на меня. Холодный, пристальный взгляд сквозь стекла очков, казалось, буравил мне грудь.

– Так-так, – протянул он. – Ты не смог прочесть мое имя правильно. У тебя дислексия, парень?

– Нет, – ответил я. – Просто я умер.

Харон наклонился и обнюхал меня.

– Ты не мертвый. Я мог бы догадаться. Ты – божок.

– Мы должны попасть в царство мертвых, – настойчиво повторил я.

Харон издал глубокое горловое рычание.

Тут же все, кто находился в зале ожидания, встали и начали возбужденно прохаживаться, закуривать, приглаживать волосы или поглядывать на наручные часы.

– Уходите, пока целы, – велел Харон. – А я возьму их и забуду, что вас видел.

Он потянулся за монетами, но я выхватил их у него из-под носа.

– Без услуг чаевые не полагаются. – Я постарался, чтобы голос мой прозвучал уверенно и спокойно.

Харон снова зарычал – это был глубокий звук, от которого кровь стыла в жилах. Души умерших стали изо всех сил колотить в двери лифта.

– Ну что ж, очень жаль, – вздохнул я. – А ведь у нас тут еще кое-что припасено.

Я вытащил из рюкзака всю заначку Крусти. Набрав пригоршню драхм, я стал пересыпать их из ладони в ладонь.

Рык Харона превратился в ласковое львиное мяуканье.

– Думаешь, меня можно купить, божок? Сколько у вас всего… ну так, из любопытства?

– Много, – сказал я. – Спорю, Аид мало платит тебе за такую тяжелую работу.

– О, ты и половины не знаешь. Как бы тебе понравилось целый день нянчиться с этими душами? Всегда одно и то же: «Пожалуйста, не дайте мне умереть» или «Пожалуйста, перевезите меня бесплатно». Мне не надбавили зарплату ни разу за три тысячи лет. Ты ведь не думаешь, что такие костюмчики дешево обходятся?

– Ты заслуживаешь большего, – согласился я. – Чтобы тебя оценили по заслугам. Уважали. Платили прилично.

С каждым новым словом я выкладывал на прилавок еще одну золотую монету.

Харон оглядел свой шелковый итальянский пиджак, словно представляя на себе одежку пошикарнее.

– Должен сказать, паренек, в твоих словах появился какой-то смысл. Крупица смысла.

– Я могу упомянуть о повышении твоей зарплаты в беседе с Аидом. – Я выложил на стол еще несколько монет.

Харон вздохнул.

– Паром забит почти до отказа. Я мог бы прихватить вас троих и отчалить. – Он встал, взглянул на лежащий перед ним куш и скомандовал: – Пошли.

Мы стали протискиваться сквозь толпу ожидающих душ, которые невидимым ветром цеплялись за нашу одежду и шептали что-то, что я был не в состоянии разобрать. Харон распихивал их, ворча: «Пошли прочь, прихлебатели».

Он проводил нас к лифту, который был уже переполнен душами умерших, каждая держала в руках зеленый проездной билет. Харон схватил две души, которые хотели примазаться к нам, и вышвырнул их в вестибюль.

– Отлично. И никаких дурацких выходок, пока я не вернусь. – Он обвел взглядом тех, кто оставался. – И если кто-нибудь снова сдвинет настройки моего приемника с канала легкой музыки, то обещаю, что просидите здесь еще тысячу лет. Понятно?

Харон захлопнул дверцы. Вложил карточку в прорезь на панели, и мы стали спускаться.

– Что происходит с душами, которые ждут в вестибюле? – спросила Аннабет.

– Ничего, – ответил Харон.

– И как долго?

– Всегда или пока я не проявлю великодушия.

– Это… справедливо, – сказала Аннабет.

– Все говорят, что смерть это справедливо, разве нет, барышня? Жди, пока не придет твой черед. Там, куда вы направляетесь, вы скоро умрете.

– Мы выйдем отсюда живыми, – сказал я.

– Ха-ха-ха.

У меня внезапно закружилась голова. Мы больше не опускались, а двигались вперед. В воздухе повисла дымка. Души вокруг меня стали менять очертания. Современная одежда ниспадала с них, превращаясь в пепельно-серые одеяния с капюшонами. Пол лифта начал раскачиваться.

Я усиленно заморгал. Когда же открыл глаза, то светлый итальянский костюм Харона сменился длинной черной хламидой. Очки в черепаховой оправе исчезли. Вместо глаз на его лице зияли пустые глазницы, как у Ареса, не считая того, что глазницы Харона были абсолютно темными, в них клубились только ночь, смерть и отчаяние. Харон увидел, что я на него смотрю, и спросил:

– Ну как?

– Ничего, – с трудом выдавил я.

Мне показалось, что он усмехается, но это было не так. Плоть его становилась все более прозрачной, так что я мог видеть сквозь его череп.

Пол продолжал вибрировать.

– Кажется, у меня морская болезнь, – проблеял Гроувер.

Я снова заморгал – лифт больше уже не был лифтом. Мы стояли в деревянной барке. Отталкиваясь шестом, Харон направлял ее через темную маслянистую реку, в которой, кружась, плавали кости, мертвые рыбы и другие самые странные вещи: пластмассовые куклы, оторванные части тела, пропитавшиеся водой дипломы с золотыми обрезами.

– Река Стикс, – пробормотала Аннабет. – Она такая…

–…грязная, – подхватил Харон. – Много тысяч лет вы, люди, выкидывали в нее всякий хлам во время переправы – надежды, сны, несбывшиеся желания. Пустейшая затея, скажу я вам.

Туман клубился над замусоренной, провонявшей водой. Над нами, почти теряясь во мраке, нависли сталактиты. Далеко впереди зеленоватым ядовитым светом тускло мерцал берег.

Панический страх сдавил мне горло. Что я здесь делаю? Ведь все люди вокруг меня… мертвы.

Аннабет сжала мою руку. При обычных обстоятельствах это смутило бы меня, но я понимал, что она чувствует. Ей хотелось удостовериться, что на борту есть еще кто-то живой.

Я поймал себя на том, что бормочу молитву, хотя не был вполне уверен, кому именно молюсь. Здесь, глубоко под землей, правил только один бог – тот самый, противостоять которому я пришел.

Вот показалась береговая линия царства мертвых. Шероховатые камни и черный вулканический песок уходили вглубь ярдов на сто, к подножию высокой скальной стены, простиравшейся в обе стороны насколько хватало глаз. Из зеленых сумерек, эхом отразившись от камней, донесся вой крупного животного.

– Старина трехголовый проголодался, – пояснил Харон. В зеленоватом освещении его улыбка походила на ухмылку скелета. – Не повезло вам, боженята.

Днище барки ткнулось в черный песок. Мертвецы стали сходить на берег. Женщина, ведущая за собой маленькую девочку. Старик со старухой, ковыляющие рука об руку. Мальчишка в сером одеянии – почти мой ровесник, – шаркая, проследовавший мимо.

– Хотел бы пожелать тебе удачи, дружок, но здесь это не сработает. Смотри не забудь вставить словечко о моей зарплате, – сказал перевозчик душ.

Пересчитав наши монеты, Харон сложил их в мешочек, затем снова взял свой шест. Переправляя опустевшую черную барку через реку, он заливался трелями, напоминавшими песни Барри Манилова.^[18]

Мы последовали за душами умерших по протоптанной тропе.

 

* * *

 

Я не знал, что нас ожидает – Жемчужные врата,^[19] огромные черные опускные ворота или еще что-нибудь. Однако вход в царство мертвых выглядел как нечто среднее между пунктом охраны аэропорта и обычным турникетом.

Над тремя отдельными входами нависала одна изогнувшаяся дугой надпись: «Отныне вы вступаете в Эреб^[20]».

Перед каждым входом стоял металлоискатель с камерами слежения наверху. За ними располагались будки по взиманию пошлины, в которых сидели такие же упыри в черном, как Харон.

Завывания голодного пса звучали теперь гораздо громче, доносясь непонятно откуда. Но трехглавого пса Цербера, которому полагалось охранять врата Аида, нигде не было видно.

Мертвецы выстроились в очереди вдоль трех линий, на двух была надпись: «ДЕЖУРНЫЙ ПЕРСОНАЛ», на третьей – «МЕРТВЫЕ». Очередь мертвых продвигалась довольно быстро. Две остальные еле ползли.

– Что ты об этом думаешь? – спросил я Аннабет.

– Быстрая очередь, должно быть, ведет прямо к Полям асфоделей,^[21] – сказала она. – Протестовать никто не будет. Мертвые не захотят рисковать решением суда, которое может обернуться против них.

– А что, для мертвецов тоже есть суд?

– Да. Судей трое. Они занимают судейскую кафедру попеременно. Царь Минос, Томас Джефферсон, Шекспир. Иногда, взглянув на чью-нибудь жизнь, они решают, что этот человек достоин специальной награды – Элизиума.^[22] В другой раз они решают, что он должен понести наказание. Но большинство людей просто жили. Ни хорошего, ни плохого о них сказать нельзя. Поэтому их отправляют на Поля асфоделей.

– И что это означает?

– Представь, что ты находишься на пшеничном поле в Канзасе, – сказал Гроувер. – Вечно.

– Сурово, – отозвался я.

– Не так сурово, как это. Гляди.

Парочка упырей в черном оттащила в сторону одну из душ и шмонала ее на специальном столе. Лицо покойника показалось мне смутно знакомым.

– Не тот ли это проповедник, который выступал в «новостях»? – спросил Гроувер.

– Да. – Теперь и я вспомнил.

Мы пару раз видели этого человека по телевизору в общежитии Йэнси. Это был тот самый занудный евангелист из-под Нью-Йорка, который собирал миллионы долларов для сирот, а потом попался на том, что тратил деньги на собственный особняк: облицованные золотом унитазы, домашняя площадка для гольфа и все такое. Он погиб во время полицейской погони, когда его «дарованный свыше „ламборджини“» сорвался со скалы.

– Что они с ним делают? – спросил я.

– Наказание, специально придуманное Аидом, – предположил Гроувер. – Он лично наблюдает за всеми очень плохими людьми сразу после их прибытия. Фур… дальние родственницы… определят для этого человека вечную муку.

При мысли о фуриях меня пробрала дрожь. Я понял, что теперь на их территории, так сказать, в гостях. Старая миссис Доддз, наверное, уже облизывается в предвкушении.

– Но если он христианин и верит в совершенно иной ад?.. – поинтересовался я.

– Кто говорит, что он видит это место таким, каким видим его мы? – пожал плечами Гроувер. – Люди видят то, что хотят. В этом отношении они очень упрямы… то есть настойчивы.

Мы подошли ближе к воротам. Вой стал таким громким, что земля тряслась у меня под ногами, но я все еще не мог догадаться, откуда он.

Затем футах в пятидесяти перед нами зеленая дымка озарилась мерцающим свечением. Как раз там, где тропа разветвлялась на три дорожки, застыло мрачное исполинское чудище.

Я не заметил его прежде, так как оно было наполовину прозрачным, как и мертвецы. Пока оно не сдвинулось с места, оно сливалось с тем, что находилось за ним. Только его глаза и зубы выглядели вполне осязаемыми. Чудовище вперило в меня свой взгляд.

Челюсть у меня отвисла. Единственное, что пришло мне в голову, это брякнуть:

– Это ротвейлер.

Я всегда представлял себе Цербера большим черным мастифом. Но это явно был чистокровный ротвейлер, только, разумеется, трехглавый, вдвое больше мамонта и в основном невидимый.

Мертвые шли прямо к нему, не выказывая ни малейшего страха. Очереди «ДЕЖУРНЫЙ ПЕРСОНАЛ» огибали монстра с обеих сторон. Души умерших следовали между его передними лапами и под брюхом, причем им даже не приходилось наклоняться.

– Теперь я вижу его лучше, – пробормотал я. – Почему?

– Я думаю… – Аннабет облизнула пересохшие губы. – Боюсь, это потому, что мы все ближе к мертвецам.

Средняя голова пса наклонилась к нам. Она обнюхала воздух и зарычала.

– Оно может учуять живых людей, – сказал я.

– Пустяки. – Гроувер, стоявший рядом со мной, дрожал как овечий хвост. – Главное, у нас есть план.

– Правильно, – поддержала его Аннабет. Я еще никогда не слышал, чтобы она говорила таким тоненьким голосом. – План.

Мы двинулись навстречу монстру.

Средняя голова Цербера злобно заворчала на нас, затем раздался такой громкий лай, что у меня все запрыгало перед глазами.

– Ты его понимаешь? – спросил я Гроувера.

– Да, – ответил он, – я его понимаю.

– Что он говорит?

– Думаю, у людей нет слова из четырех букв, которым можно было бы точно это перевести.

Я достал из рюкзака большую палку – столбик от кровати, который отломал от напольной модели «Сафари де люкс» Крусти. Я поднял ее повыше и постарался внушить Церберу мысли счастливого пса из рекламы: шустрые щенки, веселая игра. Я даже попытался улыбнуться, словно и не собирался умирать.

– Эй, здоровяк, – крикнул я. – Спорю, что они не часто с тобой играют.

– РРРРРРРР!

– Хороший мальчик, – слабым голосом произнес я.

Потом помахал палкой. Средняя голова пса следила за моими движениями. Две другие головы тоже уставились на меня, не обращая никакого внимания на души. Я целиком и полностью привлек к себе внимание Цербера. Впрочем, я не был уверен, хорошо ли это.

– Принеси! – хорошенько размахнувшись, я швырнул палку в полутьму.

Она громко плюхнулась в Стикс.

Цербер сверкнул на меня глазами. Моя уловка не произвела на него никакого впечатления.

Взгляд его оставался злобным и холодным.

Вот тебе и план!

Рычание Цербера стало тише, но теперь он рычал во все три глотки.

– Перси! – позвал Гроувер.

– Да?

– Я просто подумал, что тебе хотелось бы знать…

– Да?

– Цербер говорит, что у нас осталось десять секунд помолиться своему богу, по выбору. А потом… ну… он проголодался.

– Постойте! – крикнула Аннабет.

Она стала рыться в своем рюкзаке.

«Охо-хо», – подумал я.

– Пять секунд, – сказал Гроувер. – Может, пора дать деру?

Аннабет достала из рюкзака красный резиновый мячик величиной с грейпфрут. На нем была наклейка «Вотерлэнд, Денвер и К». Прежде чем я успел остановить ее, она подняла мячик и двинулась прямо на Цербера.

– Видишь мячик? Хочешь его, Цербер? Сидеть!

Цербер выглядел таким же ошеломленным, как и мы.

Все три его головы склонились набок. Шесть ноздрей усиленно втягивали воздух.

– Сидеть! – снова крикнула Аннабет.

Я не сомневался, что в любой момент она превратится в самую большую в мире мозговую косточку.

Однако вместо этого Цербер облизнул все свои губы, попятился и сел, ненароком раздавив дюжину душ из очереди «МЕРТВЫЕ», проходивших под ним. Исчезая, души издавали приглушенное шипение, как спущенные покрышки.

– Хороший мальчик! – повторила Аннабет.

И бросила Церберу мячик.

Он поймал его средней пастью. Мячик был слишком большой, чтобы его разжевать, и остальные головы попытались вырвать у средней новую игрушку.

– Отдай! – скомандовала Аннабет.

Головы Цербера перестали драться и уставились на нее. Мячик застрял между зубами монстра, как кусочек жевательной резинки. Пес громко и испуганно взвизгнул и уронил обслюнявленный, наполовину разгрызенный мячик к ногам Аннабет.

– Хороший мальчик, – повторила Аннабет, подбирая мячик и не обращая внимания на то, что он теперь весь в собачьей слюне.

Потом повернулась к нам.

– Теперь пошли. Становитесь в очередь умерших – она быстрее.

– Но… – промямлил я.

– Немедленно!

Аннабет командовала нами тем же тоном, каким отдавала приказы псу.

Мы с Гроувером опасливо сделали по небольшому шажку.

Цербер снова зарычал.

– Фу! – скомандовала Аннабет. – Если хочешь мячик, сейчас же прекрати!

Цербер заскулил, но остался сидеть там, где сидел.

– А как же ты? – спросил я Аннабет, когда мы проходили мимо.

– Я знаю, что делаю, Перси, – пробормотала она. – По крайней мере, я совершенно уверена…

Мы с Гроувером шли между лап чудовища.

«Пожалуйста, Аннабет, – мысленно взмолился я. – Не говори ему снова "сидеть"».

Нам удалось пройти. Сзади Цербер выглядел ничуть не менее устрашающим.

– Хороший пес! – воскликнула Аннабет.

Она подняла изодранный в клочья красный мячик и, возможно, пришла к тому же выводу, что и я: если Цербер получит от нее награду, то на другой трюк уже ничего не останется.

Так или иначе, Аннабет бросила мяч. Левая пасть монстра мгновенно схватила его, средняя голова попыталась напасть на нее, тогда как правая протестующе взвыла.

Внимание монстра удалось отвлечь, и Аннабет быстро прошла под его брюхом и присоединилась к нам у металлоискателя.

– Как тебе это удалось? – изумленно спросил я.

– Школа дрессировки, – задыхаясь, ответила Аннабет, и я удивился, заметив слезы у нее на глазах. – Когда я была ребенком и жила с папой, у нас был доберман…

– Не теряйте времени. – Гроувер потянул меня за рубашку. – Пошли!

Мы уже собирались проскочить через очередь мертвецов, когда Цербер жалобно взвыл всеми тремя головами. Аннабет остановилась.

Она обернулась к псу, которому пришлось слегка развернуться, чтобы посмотреть на нас.

Цербер тяжело дышал, разорванный красный мячик лежал в луже слюны у его лап.

– Хороший мальчик, – грустно и неуверенно произнесла Аннабет.

Монстр завертел головами из стороны в сторону, словно ища хозяйку.

– Я скоро принесу тебе другой, – еле слышно пообещала Аннабет. – Этот тебе понравился?

Трехголовое создание заскулило. Не надо было разговаривать с псом, чтобы понять, что Цербер все еще ждет мячик.

– Хорошая собака. Я скоро вернусь. Я… я обещаю. – Аннабет повернулась к нам. – Пошли.

Мы с Гроувером протиснулись через металлоискатель, который моментально заверещал и замигал всеми своими красными лампочками. «Запретные предметы! Обнаружено волшебство!»

Цербер залаял.

Мы ринулись сквозь врата с надписью «МЕРТВЫЕ» – сирены взвыли еще громче – и бегом помчались в царство мертвых.

Через несколько минут, вконец запыхавшись, мы спрятались в гнилом стволе огромного черного дерева; упыри-охранники пробежали мимо, пронзительными криками призывая на подмогу фурий.

– Итак, Перси, что же мы узнали за сегодняшний день? – пробормотал Гроувер.

– Что трехглавые псы предпочитают красные резиновые мячики палкам?

– Нет, – ответил Гроувер, – мы узнали, что ваши планы кусаются, на самом деле кусаются!

Я в этом сомневался. Мы с Аннабет оба пришли к правильной мысли. Даже здесь, в царстве мертвых, все – и чудища тоже – нуждались в капельке внимания.

Я думал об этом, пока мы выжидали, когда пробегут охранники. И притворился, что не вижу, как Аннабет вытирает сбегавшую по щеке слезу, прислушиваясь, как скорбно скулит вдалеке Цербер, тоскуя по новому другу.