В исполнение высочайшей Его Императорского Величества конфирмации предлагаю... преступников Дурова, Достоевского и Ястржембского, назначенных к отправлению... в Тобольск, закованными, выдать их назначенному для сопровождения поручику фельдъегерьского корпуса Прокофьеву и из списков об арестованных... исключить.
Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений, 1978, т. 18, с. 190
ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ. Продолжение письма от 22 декабря 1849 года
Брат! я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть – вот в чем жизнь, в чем задача ее. Я сознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою. Да правда! та голова, которая создавала, жила высшею жизнию искусства... та голова уже срезана с плеч моих. Осталась память и образы созданные и еще не воплощенные мной. Они изъязвят меня... Теперь, брат, предстоит мне... далекий путь по этапу. Нужны деньги. Брат милый, коль получишь это письмо и если будет возможность достать сколько-нибудь денег, то пришли тотчас же. Деньги мне теперь нужнее воздуха...
АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ
<...> Как мучительна была... одна мысль о том, что придется надолго оставить литературные занятия, видно из письма Достоевского к брату, писанного 22 декабря, по возвращении с эшафота. Говоря о предстоящей каторге, [Достоевский] пишет: «Лучше пятнадцать лет в каземате с пером в руке»...
«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890 с. 205
ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ. Продолжение письма от 22 декабря 1849 года.
<...> Береги себя, доживи, ради Бога, до свидания со мной. Авось когда-нибудь обнимем друг друга и вспомним наше молодое, наше прежнее, золотое время, нашу молодость и надежды наши, которые я в это мгновение вырываю из сердца моего с кровью и хороню их... Пиши ко мне чаще, пиши подробнее, больше, обстоятельнее. Распространяйся в каждом письме о семейных подробностях, о мелочах, не забудь этого. Это даст мне надежду и жизнь... Но не тужи, ради Бога, не тужи обо мне. Знай, что я не уныл, помни, что надежда меня не покинула... когда-нибудь я тебя обниму. Ведь был же я сегодня у смерти, три четверти часа прожил с этой мыслию, был у последнего мгновения и теперь еще раз живу! <...> Помни меня без боли в сердце.
АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ
Осужденных отвозили из крепости в ссылку партиями по два и по три человека. Если не ошибаюсь, на третий день после экзекуции... Михаил Достоевский приехал ко мне и сказал, что брата его отправляют в тот же вечер и он едет проститься с ним. Мне тоже хотелось попрощаться с тем, кого долго, а может быть и никогда, не придется видеть.
«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890, с. 192
«ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ДОСТОЕВСКОГО». 24 декабря 1849 года
Вечером Достоевский, одетый «в дорожное арестантское платье – в полушубке и валенках», в сопровождении офицера приведен в комендантский дом... где происходит прощанье его с [братом] и Александром Милюковым.
АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ
Нас провели в какую-то большую комнату в нижнем этаже комендантского дома. Давно уже был вечер... Мы ждали довольно долго... Но вот дверь отворилась, за нею брякнули приклады ружей, и в сопровождении офицера вошли Достоевский и Дуров. Горячо пожали мы друг другу руки. [Достоевский] прежде всего высказал свою радость брату, что он не пострадал вместе с другими... Смотря на прощание братьев Достоевских, всякий заметил бы, что из них страдает более тот, который остается на свободе в Петербурге, а не тот, кому сейчас предстоит ехать в Сибирь на каторгу. В глазах старшего брата стояли слезы, губы его дрожали, а [младший] был спокоен и утешал его. – Перестань же, брат, – говорил он, – ты знаешь меня, не в гроб же я уйду, не в могилу провожаешь, – и в каторге не звери, а люди, может, еще и лучше меня, может, достойнее меня... Да мы еще увидимся... А вы пишите, да когда обживусь – книг присылайте, я напишу каких; читать ведь можно будет. А выйду из каторги – писать начну, будет о чем писать.
«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890, с. 193
Профессор ОРЕСТ МИЛЛЕР
Из этого драгоценного рассказа видно, как держал себя тут человек, так недавно еще чуть было не сошедший с ума от различных самосочиненных болезней. <...> Свидание продолжалось более получаса... Но вот им сказали, что надо расстаться. В последний раз обнялись и пожали друг другу руки. Узнав, что повезут через час, не позже, остающиеся подождали у ворот крепости.
«Материалы для жизнеописания Достоевского». Санкт-Петербург, 1883, с. 125
ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ, четыре года спустя
Только что ты оставил меня, нас повели, троих: Дурова, Ястржембского и меня, заковывать. Ровно в 12 часов [ночи], то есть ровно в Рождество, я в первый раз надел кандалы. В них было фунтов 10 и ходить чрезвычайно неудобно. Затем нас посадили в открытые сани, каждого особо, с жандармом, и на 4-х санях, фельдъегерь впереди, мы отправились из Петербурга...
Полное собрание сочинений, 1985, т. 28, кн. I, с. 167.
АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ
Ночь была не холодная и светлая. На крепостной колокольне куранты проиграли девять часов, когда выехали двое ямских саней, и на каждых сидел арестант с жандармом. – Прощайте! – крикнули мы. – До свиданья! до свиданья! – отвечали нам.
«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890, с. 199
ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ. Из письма, написанного 4 года спустя
У меня было тяжело на сердце и как-то смутно... Но свежий воздух оживлял меня, и так как обыкновенно перед каждым новым шагом в жизни чувствуешь какую-то живость и бодрость, то я в сущности был очень спокоен и пристально глядел на Петербург, проезжая мимо празднично освещенных домов... Нас провезли мимо твоей квартиры, и у Краевского было большое освещение. Ты сказал мне, что у него елка, что дети с Эмилией [женой Михаила Достоевского] отправились к нему, и вот у этого дома мне стало жестоко грустно. Я как будто простился с детенками...
Полное собрание сочинений, 1985, т. 28, кн. I, с. 167.
