Военное министерство. Весьма секретно

Господину военному министру угодно, чтобы по предмету объявления приговора над осужденными злоумышленниками были заготовлены исполнительные бумаги двояко: В одних – был бы изложен приговор, подлежащий объявлению преступникам прежде исполнения обряда казни. В других – было бы изображено смягчение участи...

«Литературное наследство». Москва, 1935, т. 22-24, с. 698.

НИКОЛАЙ КАШКИН

Хотя было раннее утро, но масса народа следовала по направлению нашего пути. Случилось так, что меня везли по той улице, на которой была квартира моего отца. Поровнявшись с домом, я взглянул и увидал отца и братьев в окне... около подъезда стояли запряженные сани, в которых сидела мать. Я инстинктивно потянулся, чтобы открыть оконце кареты, но солдат сурово сказал: «Нельзя!» Я видел только, что мать поехала за мной.

«Петрашевцы в воспоминаниях современников». Москва, 1926, с. 195.

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

<...> быстро и с большим усилием [опустил я] оконное стекло. Сосед мой [солдат] не обнаружил при этом ничего неприязненного – и я с полминуты полюбовался давно невиданной мною картиной пробуждающейся в ясное, зимнее утро столицы; прохожие шли и останавливались, увидев перед собой небывалое зрелище – быстрый поезд экипажей, окруженный со всех сторон скачущими жандармами с саблями наголо!

<...> Вдруг скакавший близ моей кареты жандарм подскочил к окну и повелительно и грозно закричал: – Не отгуливай! –Тогда сосед мой спохватился и поспешно закрыл окно.

«Из моих воспоминаний (1849—1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 103

Барон АЛЕКСАНДР ВРАНГЕЛЬ

Встав в восемь утра 22 декабря, я увидел целую вереницу двуконных возков-карет... по сторонам гарцевали жандармы с саблями наголо. Я терялся в догадках. В это время вошел мой дядя В.Е. Врангель... и объяснил мне, что это везут [политических преступников], приговоренных к смертной казни... Дядя пригласил меня ехать с ним на плац.

«Воспоминания о Достоевском в Сибири». Санкт-Петербург, 1912, с. 6.

Устный рассказ ДОСТОЕВСКОГО – в записи ЕКАТЕРИНЫ ЛЕГКОВОЙ-СУЛТАНОВОЙ

Везли в закрытых каретах, с обледенелыми окнами, неизвестно куда. И вдруг – плац...

«Достоевский в воспоминаниях современников». Москва, 1964, т. 2, с. 382.

НИКОЛАЙ КАШКИН

Прибыв на плац, мы были высажены из карет и увидели выстроенный деревянный помост... на несколько ступеней возвышавшийся над землей и окруженный с трех сторон войсками.

«Петрашевцы в воспоминаниях современников». Москва, 1926, с. 198.

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

<…> [площадь] была покрыта свежевыпавшим снегом и окружена войском... На валу вдали стояли толпы народа и смотрели на нас; была тишина, утро ясного зимнего дня... <...> на несколько секунд [я] забыл обо всем... [но] кто-то взял меня бесцеремонно за локоть и, указав направление, сказал мне: – Вон туда ступайте! <...> я увидел, что стою в глубоком снегу... увидел налево от себя, среди площади наш эшафот... увидел я кучку товарищей, столпившихся вместе и протягивающих друг другу руки... Когда я взглянул на лица их, то был поражен страшною переменой; там стояли: Петрашевский, Львов, Филиппов, Спешнев и некоторые другие. Лица их были худые, замученные, бледные.

«Из моих воспоминаний (1849—1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 103

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

<...> кареты все еще подъезжали, и оттуда один за другим выходили заключенные... а вот и милый мой Ипполит Дебу, – увидев меня, бросился ко мне в объятия: – Ахшарумов! и ты здесь! – Мы же всегда вместе, – ответил я. – Мы обнялись... Вдруг все наши приветствия и разговоры прерваны были громким голосом подъехавшего к нам генерала... – Теперь нечего прощаться! Становите их, – закричал он. <...> [мы] еще не успели помыслить о предстоящей нам смертной казни...

«Из моих воспоминаний (1849-1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 105.

АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ

Все это [т.е. объявление приговора и церемония казни] случилось так быстро и неожиданно, что ни я, ни брат [Достоевского – Михаил Михайлович] не были на Семеновском плацу и узнали о судьбе наших друзей, когда все уже было кончено.

«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890, с. 192.

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

<…> Нас повели на эшафот... Священник с крестом в руке выступал впереди, за ним мы все шли один за другим по глубокому снегу... Нас интересовало всех, что будет с нами далее. Вскоре внимание наше тратилось на серые столбы, врытые с одной стороны эшафота... Мы шли, переговариваясь: Что с нами будут делать? – Для чего ведут нас по снегу? – Для чего столбы у эшафота? – Привязывать будут – казнь расстрелянием. – Неизвестно, что будет...

«Из моих воспоминаний (1849-1851)». Санкт-Петербург, с. 105

Барон АЛЕКСАНДР ВРАНГЕЛЬ

Мы хотели пробраться ближе, но полицейские и жандармы нас не пропустили... В это время к нам подошел мой родственник [гвардейский офицер] А.К. Мандерштерн. Он явился с своей ротой. Увидав меня он пришел в ужас: – Ради Бога, убирайся ты отсюда: не дай Бог начальство узнает, что ты был на казни, пожалуй, тебя еще заподозрят как политического и выгонят из Лицея. <...> Дяди отправилирь к своим частям, а я вмешался в серую толпу... Настроение толпы было серьезное, сожалели «несчастных», и никто не знал, за что казнят.

«Воспоминания о Достоевском в Сибири». Санкт-Петербург, 1912, с, 7.

Профессор ОРЕСТ МИЛЛЕР

<…> мысль о смертной казни не приходила [осужденным] в головы... их взвели на эшафот и, как рассказывал [Достоевский], поставили по одной стороне 9, а по другой 11 человек. По словам Спешнева, они хотели друг с другом поздороваться и поговорить, но это не было им дозволено... можно было шептаться только по соседству. Вот тут-то, надо думать, [Достоевский], оказавшийся подле Николая Момбелли, передал ему вкратце план повести, написанной им в крепости. Черта эта сообщена мне самим г. Момбелли...

«Материалы для жизнеописания Достоевского». Санкт-Петербург, 1883, с. 117.

ПРИМЕЧАНИЕ профессора С.В. БЕЛОВА

Некоторые лица в своих печатных воспоминаниях (например, Пальм, Загуляев) уверяют, что Достоевский на эшафоте был бодр, спокоен и даже рассказывал шепотом Пальму план одной повести. Другие же (Спешнев) утверждают, что Достоевского объял «мистический ужас», он был бледен и, казалось, не отдавал отчета во всем происходившем. Нелегко разобраться в этом.

«Достоевский в забытых и неизвестных воспоминаниях современников». Санкт-Петербург, 1993, с. 102.

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

<...> скомандовано было: «Снять шапки, будут конфирмацию читать!» – и с запоздавших приказано было стащить шапку сзади стоявшему солдату. <...> чиновник в мундире стал читать... Всего невозможно было уловить... читалось скоро и невнятно, да и притом же мы все содрогались от холода... Я надел шапку и завертывался в холодную шинель, но вскоре это было замечено, и шапка с меня была сдернута рукою стоявшего за мною солдата.

«Из моих воспоминаний (1849-1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 106

Профессор ОРЕСТ МИЛЛЕР

По рассказу... Спешнева, несмотря на такую температуру (минус 21 градус по Цельсию), они должны были снять верхнее платье и простоять в рубашках во все время чтения приговора... Все это, утверждал Спешнев, продолжалось более получаса... – Потрите щеку, потрите подбородок, – говорили они друг другу. «Материалы для жизнеописания Достоевского». Санкт-Петербург, 1883, с. 122.

ДОСТОЕВСКИЙ

<...> Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния... не могу свидетельствовать обо всех; но думаю, что не ошибусь, сказав, что тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений.

Полное собрание сочинений, 1980, т. 21, с. 133.

УСТНЫЙ РАССКАЗ ДОСТОЕВСКОГО – в записи ЕКАТЕРИНЫЛЕТКОВОЙ-СУЛТАНОВОЙ

<…> какой-то гул кругом, неясный, жуткий гул... тысячи красных пятен обмороженных человеческих лиц, тысячи пытливых живых глаз... И все волнуются, говорят... Волнуются о чем-то живом. А тут смерть... Не может этого быть!.. эти жадные глаза кругом... И еще мороз... А внутри бунт!.. Мучительнейший бунт... Не может быть! Не может быть, чтобы я, среди этих тысяч живых, – через каких-нибудь пять-десять минут уже не существовал бы!.. Не укладывалось это в голове, и не в голове, а как-то во всем существе моем.

Сборник «Звенья». Москва, 1932, с. 460.

ДОСТОЕВСКИЙ. Из романа «Идиот»

Шагах в двадцати от эшафота, около которого стоял народ и солдаты, были врыты три столба... <...> Троих первых повели к столбам, привязали, надели на них смертный костюм (белые длинные балахоны), а на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно было ружей; затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат. Мой знакомый стоял восьмым по очереди... Выходило, что остается жить минут пять, не больше... эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении. <...> [Он] рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил две минуты, потом две минуты еще положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть... Он умирал двадцати семи лет, здоровый и сильный; прощаясь с товарищами, он помнил, что одному из них задал довольно посторонний вопрос и даже очень заинтересовался ответом.

Полное собрание сочинений, 1973, т. 8, с. 52.

Профессор ОРЕСТ МИЛЛЕР

В сознании Достоевского, как психолога, главным образом сохранилась внутренняя сторона их тогдашнего положения и, по-видимому, бесследно исчез тот мороз в 21 градус, при котором все это происходило.

«Материалы для жизнеописания Достоевского». Санкт-Петербург, 1883, с. 122.

Устный рассказ ДОСТОЕВСКОГО – 30 лет спустя

<…> в такую минуту человек – [объясняет Достоевский] – старается отогнать мысль о смерти, ему припоминаются большею частью отрадные картины, его переносит в какой-то жизненный сад, полный весны и солнца. И чем ближе к концу, тем неотвязнее и мучительнее становится представление неминуемой смерти. Предстоящая боль, предсмертные содрогания не страшны: ужасен переход в другой, неизвестный образ...

Из дневника Великого князя К.К. Романова. «Литературное наследство». Москва, 1973, т. 86, с. 137.

«ПОМНИ МЕНЯ БЕЗ БОЛИ В СЕРДЦЕ!»

ПАЛЬМ Александр Иванович (1822-1885) – литератор.

ПЛЕЩЕЕВ Алексей Николаевич (1825-1893) – поэт, друг Достоевского, приговорен к расстрелу. А.Н. Плещееву Достоевский посвятил свою повесть «Белые ночи».

ЗАГУЛЯЕВ Михаил Андреевич (1834-1900) – журналист.

22-24 декабря 1849 года

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

<...> Полевой уголовный суд приговорил всех к смертной казни... Государь Император собственноручно написал «Быть по сему». Мы все стояли в изумлении; чиновник сошел с эшафота. Затем нам поданы были белые балахоны... и солдаты, стоявшие сзади нас, одевали нас в предсмертное одеяние.

«Из моих воспоминаний (1849-1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 107.

ПОМЕТА МИХАИЛА ПЕТРАШЕВСКОГО

«Петрашевский на эшафоте объявил, что он подвергался пытке и будет требовать пересмотра дела и что приговор юридически недействителен». Эта помета сделана почерком М.В. Петрашевского в тексте рукописи Ф.Н. Львова «Записка о деле петрашевцев».

«Литературное наследство». Москва, 1956, т. 63, III, с. 188.

НИКОЛАЙ КА ШКИН

<...> Направо от меня стоял неизвестный мне человек. Аудитор назвал его Плещеевым. Я в первый раз увидал поэта Плещеева. Помню, мне аудитор прочел: «За участие в преступных замыслах... подвергнуть смертной казни расстрелянием». Плещеев обернулся ко мне и спросил: – Так это вы, Кашкин? Как вы сюда попали?

«Петрашевцы в воспоминаниях современников». Москва, 1926, с. 195

«ПЕТРАШЕВЦЫ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ»

<...> [Двадцатилетний Николай Кашкин лишь] однажды был на пятнице у Петрашевского... [причем попал к нему] совершенно случайно: бал у графини П.... на который он был приглашен, был, по болезни хозяйки, отменен, и Кашкин, вспомнив, что Петрашевский накануне звал его на свою «пятницу», поехал к нему, не зная, как иначе использовать вечер.

«ДОСТОЕВСКИЙ В ИЗОБРАЖЕНИИ СВОЕЙ ДОЧЕРИ»

Достоевский, нервный, истеричный, ослабленный долгими месяцами, проведенными в тюрьме, с большим мужеством... смотрел смерти в лицо... Его друзья, стоявшие вокруг эшафота, рассказывают в своих воспоминаниях, что Достоевский был спокоен и сохранял большое достоинство.

Любовь Достоевская. Санкт-Петербург, 1992, с. 56.

УСТНЫЙ РАССКАЗ ДОСТОЕВСКОГО

Не верил, не понимал, пока не увидал креста... Священник... Мы отказались исповедоваться, но крест поцеловали... Не могли же они шутить даже с крестом!.. Не могли играть такую трагикомедию... Это я совершенно ясно сознавал... Смерть неминуема. <...> Сосед [это был С.Ф. Дуров] указал мне на телегу, прикрытую рогожей. – Гробы! – шепнул он мне...

Устный рассказ Достоевского записан Е.П. Летковой-Султановой. Сборник «Звенья». Москва, 1932, с. 461.

Барон АЛЕКСАНДР ВРАНГЕЛЬ

Пресловутых белых гробов, о которых рассказывали после, я не видал, и Достоевский... утверждал мне неоднократно, что их и не было. Вообще об этих ужасных минутах, пережитых им, он не любил вспоминать... Привязанный к столбу... ожидая роковую команду «пли!» (время ему показалось нескончаемо долгим), – мысленно он попрощался со всеми милыми сердцу его. [А.Е. Врангель ошибся. Достоевский не был привязан к столбу; привязаны были Петрашевский, Спешнее и Момбелли]

«Воспоминания о Достоевском в Сибири». Санкт-Петербург, 1912, с. 8.

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

– Братья! Перед смертью надо покаяться... Я призываю вас к исповеди... – Никто из нас не отозвался на призыв священника – мы стояли молча.

«Из моих воспоминаний (1849-1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 107.

Профессор ОРЕСТ МИЛЛЕР

<...> по свидетельству [Достоевского] исповедоваться никто не пошел, кроме одного Шапошникова... Он исповедовался недолго.

«Материалы для жизнеописания Достоевского». Санкт-Петербург, 1883, с. 118.

ДМИТРИЙ АХШХАРУМОВ

Священник, посмотрев еще на нас и видя, что более никто не обнаруживает желания исповедаться, подошел к Петрашевскому с крестом. <...> Петрашевский поцеловал крест. После того [священник] молча обошел всех нас, и все приложились к кресту... Тогда раздался голос генерала, сидевшего на коне возле эшафота: – Батюшка! Вы исполнили все, вам больше здесь нечего делать!

«Из моих воспоминаний (1849-1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 108.

НИКОЛАЙ КАШКИН

Около меня стояли хорошо знакомые мне лица петербургской высшей администрации; стоял, между прочим, тогдашний обер-полицмейстер Галахов, со мною лично знакомый... я попросил его: – Тут в толпе моя мать, успокойте ее хоть сколько-нибудь, скажите, что я здоров.

«Петрашевцы в воспоминаниях современников». Москва, 1926, с. 196.

ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ

Священник ушел, и сейчас же взошли несколько человек солдат к Петрашевскому, Спешневу и Момбелли, взяли их за руки и свели с эшафота, они подвели их к серым столбам и стали привязывать каждого к отдельному столбу веревками. Разговоров при этом не было слышно. Осужденные не оказывали сопротивления. <…> отдано было приказание «колпаки надвинуть на глаза»... Раздалась команда – и вслед за тем группа солдат – их было человек шестнадцать, – стоявших у самого эшафота, по команде направила ружья к прицелу на Петрашевского, Спешнева и Момбелли.

«Из моих воспоминаний (1849-1851)». Санкт-Петербург, 1905, с. 108.