По Высочайшему повелению предписываю... в 4 часа пополуночи арестовать отставного инженер-поручика и литератора Достоевского... При возлагаемом на вас поручении вы обязаны употребить наистрожайшую бдительность.
Генерал-адъютант граф Орлов. Л.П. Гроссман. «Казнь Достоевского». Москва, 1928, с. 22-23.
АНДРЕЙ ДОСТОЕВСКИЙ
<...> я просидел целый вечер [в гостях у архитектора Г.И. Карпова] и очень приятно провел время... Воротился я домой часов в 12 ночи, довольно долго читал, лежа в постели... [и] заснул в самом спокойном настроении духа... Часу в 4-м утра я сквозь сон услышал: – Вставайте! <...> Взору моему представилось целое общество: жандармский штаб-офицер, жандармский поручик, частный пристав... и несколько полицейских... – Вы господин Достоевский? – Я. – По высочайшему повелению вы арестуетесь... Я был просто ошеломлен. <...> По окончании связывания всех бумаг и книг и после обыска всех столов, комодов и прочих хранилищ оказался препорядочный узел. Жандарм... полез на печку [и] достал с печи большую связку, хорошо упакованную в газетную бумагу, и с торжеством отдал ее своему начальству. – Что у вас в этом свертке? – Спички, – с трепетом отвечал я. – Распаковали связку и действительно убедились, что в ней было большое количество спичек. Дело в том, что в начале 1849 года разнесся слух, что с июня... [спички] будут очень дороги. Многие по этому случаю делали большие запасы их... Когда отыскали тюк, то мне показалось, что это-то и есть то преступление, за которое меня арестуют! При отъезде из дома я хотел было надеть легкое летнее пальто, так как день обещал с утра быть ясным и жарким. – Я советовал бы вам надеть что-нибудь потеплее, – сказал полковник. – Я послушался и надел теплую шинель с меховым воротником. Впоследствии, сидя в сыром и холодном каземате, я не раз мысленно благодарил полковника за данный мне совет... Вышли во двор. Здесь стояла кучка жильцов из всего дома. – Преступника ведут, – шептали некоторые; женщины же вздыхали и крестились...
«Воспоминания». Ленинград, 1930, с. 188-190.
ЗАМЕТКИ НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ ДМИТРИЯ АХШАРУМОВА, ИЗЪЯТОЙ У НЕГО ПРИ АРЕСТЕ
<…> о крайней необходимости... переделать во всех основаниях общество – всю нашу глупую, бестолковую и пустую жизнь. О уничтожении семейной жизни... «собственности», государства... законов, войны, войска, городов и столиц, в которых люди тяготятся и не перестают страдать...
«Достоевский в воспоминаниях современников». Москва, 1964, т. 1, с. 222.
«ПЕТРАШЕВЦЫ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ»
<…> в ночь на 23 апреля 1849 г. в квартире его родителей [был арестован 19-летний Николай Кашкин]. Присланный к нему жандармский офицер, разбудив его, сказал: – Его сиятельство шеф жандармов граф Орлов желает с вами говорить. Кашкин одел свой виц-мундир и отправился с жандармом.
Москва, 1926, т. 1, с. 193-194.
МЕМУАРНАЯ ЗАПИСЬ ДОСТОЕВСКОГО – в альбоме дочери Милюкова, сделанная 10 лет спустя, 24 мая 1864 года
<...> я воротился домой часу в четвертом... лег спать и тотчас же заснул. Не более как через час я, сквозь сон, заметил, что в мою комнату вошли какие-то подозрительные и необыкновенные люди... Что за странность? С усилием открываю глаза и слышу мягкий, симпатический голос: – Вставайте! – <...> говорил господин, одетый в голубое [т.е. жандарм], с подполковничьими эполетами. – Что случилось? – спросил я, привстав с кровати. – По повелению... <...> В дверях стоял солдат, тоже голубой... «Эге! да это вот что!» – подумал я. – Позвольте ж мне, – начал было я... – Ничего, ничего! Одевайтесь... Мы подождем-с, – прибавил подполковник еще более симпатическим голосом.
«Достоевский в воспоминаниях современников, письмах и заметках». Москва, 1912, с. 305-306.
МЕМУАРНАЯ ЗАПИСЬ ДОСТОЕВСКОГО – в альбоме дочери АЛ. Милюкова
Пока я одевался, они потребовали все книги и стали рыться; не много нашли, но все перерыли. Бумаги и письма мои аккуратно связали веревочкой. Пристав... полез в печку и пошарил моим чубуком в старой золе. Жандармский унтер-офицер, по его приглашению, стал на стул и полез на печь, но оборвался с карниза и громко упал на стул... на печи ничего не было. На столе лежал пятиалтынный, старый и согнутый. Пристав внимательно разглядывал его и наконец кивнул подполковнику. – Уж не фальшивый ли? – спросил я. – Гм... Это, однако же, надо исследовать... – бормотал пристав и кончил тем, что присоединил его к делу. Мы вышли. Нас провожала испуганная хозяйка... У подъезда стояла карета; в карету сел солдат, я, пристав и подполковник; мы отправились на Фонтанку, к Цепному мосту у Летнего сада [в штаб-квартиру III Отделения]. Там было много ходьбы и народу. Я встретил многих знакомых. Все были заспанные и молчаливые. <...> Мы мало-помалу окружили статского господина со списком в руках. В списке перед именем господина Антонелли написано было карандашом: «агент по найденному делу». «Так это Антонелли!» – подумали мы.
«Достоевский в воспоминаниях современников, письмах и заметках». Москва, 1912, с. 306.
Граф ОРЛОВ – императору НИКОЛАЮ I
Честь имею донести Вашему Величеству, что арестование совершено, в III Отделение привезено 34 человека, со всеми их бумагами. <...> Приказания были исполнены с точностью и с большой быстротой... без всякой огласки и с наивеличайшей аккуратностью.
«Биография в датах и документах». Москва, 1935, с. 56.
«ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ДОСТОЕВСКОГО». 23 апреля 1849 года
Арестованные уславливаются – [в «Белой зале» III Отделения] – «откровенно говорить [на допросах] всю правду, ничего не скрывать; если окажутся глупости в доносах невежественных шпионов, то разъяснять их честно, стараясь выяснить, что в поведении нашем было много непростительного легкомыслия, были проступки, но не было преступления».
АНДРЕЙ ДОСТОЕВСКИЙ
После получасовой езды карета остановилась... я был поведен на верхний этаж и очутился в большой [«Белой зале»]... Число вновь прибывающих с каждою минутою более и более увеличивалось, и все, видимо, были хорошо знакомы друг с другом. Один я стоял, как в воду опущенный, никем не знаемый и никого не знающий... Вдруг вижу, ко мне подбегает брат Федор Михайлович. – Брат, ты зачем здесь? – Но только и успел он это сказать. К нам подошли 2 жандарма, один увел меня, другой брата в разные помещения. Это было мое последнее с ним свидание.
«Воспоминания». Ленинград, 1930, с. 192.
ДОСТОЕВСКИЙ – АНДРЕЮ ДОСТОЕВСКОМУ, тридцать лет спустя
<...> мы встретились с тобой (последний раз...) в знаменитой «Белой зале». Тебе тогда одно только слово стоило сказать кому следует, и ты немедленно был бы освобожден как взятый по ошибке вместо старшего брата. Но ты послушался моих представлений и просьб: ты великодушно вникнул, что брат [Михаил] в стесненных обстоятельствах; что жена его только что родила и не оправилась еще от болезни, – вникнул в это и остался в тюрьме, чтоб дать брату приготовить к тому жену и по возможности обеспечить ее на отсутствие, может быть, долгое...
Полное собрание сочинений, 1985, т. 28, кн. II, с. 24.
ДОСТОЕВСКИЙ
Когда нас арестовали, то уж тут, кажется бы, в первую минуту ужаса позволительно бы подумать прежде всего о себе. Что же? Я думал только об нем [о старшем брате Михаиле], о том, как поразит арест его семью. Я умолял третьего моего брата, которого арестовали ошибкой, не объяснять ошибки арестовавшим как можно долее и послать денег брату...
Полное собрание сочинений, 1985, т. 28, кн. I, с. 216.
АНДРЕЙ ДОСТОЕВСКИЙ
<...> брат не мог не только умолять меня... не открывать сколь можно долее ошибки, но даже не имел времени намекнуть мне об этой ошибке. <...> В объяснение его этих слов я могу предположить только одно: может быть, брат писал мне в этом смысле записку... и поручил кому-либо передать ее мне, [но] записка эта была перехвачена... Что же касается меня, то я оставался в полном неведении о причине моего ареста.
«Воспоминания». Ленинград, 1930, с. 193.
«ДОСТОЕВСКИЙ В ИЗОБРАЖЕНИИ СВОЕЙ ДОЧЕРИ»
[Достоевского] поместили в Петропавловскую крепость, эту страшную тюрьму для политических заговорщиков. Там провел отец самые печальные месяцы своей жизни. Он не любил говорить об этом, ему хотелось их забыть.
Любовь Достоевская. Санкт-Петербург, 1992, с. 54.
ДМИТРИЙ АХШАРУМОВ
<...> карета въехала в крепость и остановилась. Было совершенно темно. В сопровождении двух человек я переходил какой-то мостик и за ним темные своды... передо мною отворилась толстая дверь... темнота, спертый воздух, неизвестность... <...> мне было предложено раздеться совершенно и надеть длинную рубашку из грубого подкладочного холста и из такого же холста сшитые, высокие, выше колен, чулки... Платье мое и все вещи, бывшие на мне, были у меня взяты... дверь захлопнулась на ключ, и я остался один в полумраке, в изумлении и страхе... я заплакал и стал молиться.
«Достоевский в воспоминаниях современников». Москва, 1990, т. 1,с. 312.
