Глава 9. Нож, который знает мою руку

 

НЕ ВСЕ ЗОЛОТО СХОРОНИЛИ с Испанцем. В двух моих юбках по краю подола был сделан дополнительный подгиб, в котором равномерно распределились крошечные кармашки с золотой стружкой, и еще несколько унций золота я вшила прямо в шов на дне большого кармана. В свою очередь Джейми и Йен также положили немного золота в свои спорраны; кроме того, у каждого из них к ремню будут прикреплены по два солидных мешочка с пулями. Втроем мы уединились на поляне Нового Дома, чтобы без свидетелей эти пули изготовить.

– Главное теперь не перепутать, что с какой стороны лежит, да? – Джейми вытряхнул из формы новенькую мушкетную пулю, сиявшую как миниатюрная заря, в котел с жиром и сажей.

– Нет, если только ты по ошибке не возьмешь мой мешочек для пуль, – ехидно сказал Йен. Он отливал пули из свинца, сбрасывая свежие горячие шарики в устланную влажными листьями ямку, где они дымились и шипели от прохлады весеннего вечера.

Лежавший рядом Ролло чихнул, когда струйка дыма проплыла мимо его носа, и раскатисто фыркнул. Улыбаясь, Йен посмотрел на него.

– Думаешь, тебе понравится гнаться за благородным оленем сквозь вереск, a cù (пес, собака, – гэльск., прим.пер.)? – спросил он. – Только тебе придется держаться подальше от овец или кто-нибудь тебя подстрелит, приняв за волка.

Вздохнув, Ролло сузил глаза в сонные щелочки.

– Размышляешь о том, что скажешь матери, когда увидишь ее? – спросил Джейми, щурясь от дыма костра, держа над огнем ковшик с золотой стружкой.

– Стараюсь не думать слишком много, – откровенно ответил Йен. – У меня в брюхе появляется странное ощущение, когда я думаю о Лаллиброхе.

– По-хорошему странное или по-плохому? – спросила я, осторожно подцепляя деревянной ложкой в жире остывшие золотые шарики и спуская их в мешочки для пуль.

Нахмурившись, Йен пристально смотрел на свой ковшик, в котором помятые свинцовые пули начали таять, превращаясь в дрожащую лужицу.

– Думаю, и то, и другое. Брианна как-то рассказала мне о книге, которую читала в школе, где говорилось, что ты не можешь вернуться домой снова (Роман Томаса Вольфа с одноименным названием, – прим.пер.). Наверное, так оно и есть… но я бы хотел, – добавил он тихо, по-прежнему не отрывая глаз от того, чем занимался. Расплавленный свинец с шипением полился в формочку.

Я отвела глаза от тоскливого лица Йена и встретила насмешливый, но мягкий и сочувствующий взгляд Джейми. Отвернувшись и от него, я поднялась на ноги, слегка охнув, когда мой коленный сустав хрустнул.

– Да, ну что ж, – бодро сказала я, – полагаю, все зависит от того, что ты считаешь домом, не так ли? Это не всегда только место, ты ведь знаешь?

– Да, это правда, – Йен какое-то время подержал пулю в формочке, чтобы она остыла. – Но даже если это – человек, ты не всегда можешь вернуться, да ведь? Или, наверное, можешь, – добавил он, и его губы насмешливо изогнулись, когда он взглянул сначала на Джейми, а потом на меня.

– Думаю, твои родители не слишком изменились с тех пор, как ты их оставил, – сухо сказал Джейми, решив проигнорировать намек Йена. – А вот ты можешь стать для них гораздо большим потрясением.

Йен оглядел себя и улыбнулся.

– Подрос немного, – сказал он.

Я весело фыркнула. Он был пятнадцатилетним мальчишкой, когда покинул Шотландию – высоким тощим кукушонком. Сейчас он на пару дюймов вырос и стал жилистым и крепким, словно кнут из высушенной сыромятной кожи, да и загорал Йен обычно до схожего с ним оттенка, хотя за зиму его лицо побелело и на нем отчетливо проступили татуированные точки, полукружиями разбегавшиеся по скулам.

– А ты помнишь другую фразу, которую сказала я тебе? – спросила я. – Когда мы возвращались из Эдинбурга в Лаллиброх после того, как я… Снова нашла Джейми. «Дом там, где нас, когда бы мы ни пришли, не могут не принять» (Р.Фрост «Смерть работника», – прим.пер.).

Подняв бровь, Йен посмотрел на меня, потом на Джейми, и покачал головой.

– Неудивительно, что ты так ее любишь, дядя. Она, должно быть, редкое утешение тебе.

– Ну, – сказал Джейми, не отводя глаз от своего занятия, – она продолжает принимать меня, так что, полагаю, она и есть мой дом.

 

КОГДА РАБОТА БЫЛА ОКОНЧЕНА, Йен в сопровождении Ролло понес заполненные пулями мешочки в хижину, Джейми затаптывал костер, а я упаковывала принадлежности для отливки пуль. Смеркалось, и воздух уже настолько посвежел, что пощипывал легкие, приобретя ту неповторимую живительно-острую прохладу, которая ласкает кожу, подобно дыханию весны, неутомимо скользящему над землей.

Я немного постояла, наслаждаясь этим. Работа была напряженной и жаркой, хотя выполнялась на улице, и холодный ветерок, поднимавший волосы с моей шеи, казался восхитительным.

– У тебя есть пенни, a nighean (девушка, - гэльск, прим.пер.)? – раздался рядом со мной голос Джейми.

– Что?

– Ну, любые деньги подойдут.

– Не думаю, но… – я порылась в завязанном на моей талии кармане, где на данном этапе наших сборов находилась почти такая же огромная коллекция всякой всячины, как и в спорране Джейми. Среди мотков ниток, бумажных кулечков с семенами или высушенными травами, иголок, воткнутых в кусочки кожи, маленькой баночки, полной шовного материала, черно-белого пятнистого пера дятла, куска белого мела и половины булочки, которую я, очевидно, не доела, потому что меня отвлекли, я действительно обнаружила затертый полушиллинг, покрытый пылью и крошками.

– Этот подойдет? – спросила я, вытирая и передавая ему.

– Да, – сказал он и протянул мне что-то. Моя рука автоматически ухватилось за то, что оказалось рукоятью ножа, и от неожиданности я чуть не выронила его. – Всегда нужно дать монетку за новый клинок, – с легкой улыбкой объяснил Джейми. – Чтобы он признал тебя своей хозяйкой и не повернулся против тебя.

– Своей хозяйкой?

Солнце уже коснулось верхушки хребта, но света пока хватало, и я взглянула на свое новое приобретение. Прекрасно заточенное с одной стороны лезвие было узким, но крепким, и в свете заходящего солнца режущая кромка светилась серебром. Рукоять из рога оленя в моей руке ощущалась гладкой и теплой. Два вырезанных на ней небольших углубления идеально подходили моему захвату. Определенно, это был мой нож.

– Спасибо, – произнесла я, любуясь. – Но…

– Ты будешь чувствовать себя более защищенной, если он будет при тебе, – сказал Джейми деловито. – О... Только еще одно. Дай-ка его сюда.

Я озадаченно передала нож обратно, и, поразившись, увидела, как Джейми слегка провел острием лезвия по подушечке большого пальца. Из неглубокой ранки потекла кровь, и Джейми, вытерев ее об штаны и сунув в рот порезанный палец, вернул мне нож.

– Нужно лезвием пустить кровь, чтобы клинок знал свое предназначение, – вынув палец изо рта, объяснил он.

Рукоять ножа в моей ладони была все еще теплой, но у меня словно мороз по коже пробежал. За редким исключением Джейми не делал чисто романтических жестов, и, если он давал мне нож, значит, считал, что он мне понадобится. И точно не для выкапывания корней или добывания древесной коры. Воистину – знать свое предназначение.

– Прямо по моей руке, – сказала я, глядя вниз и поглаживая небольшую выемку, куда прекрасно ложился мой большой палец. – Как ты сумел сделать так точно?

Тут он рассмеялся.

– Твоя рука достаточно часто держала мой член, чтобы я мог понять размер твоего захвата, Сассенах, – заверил он меня.

Коротко фыркнув в ответ, я развернула клинок и уколола подушечку собственного пальца. Нож был потрясающе острым: я едва ощутила укол, но капля темно–красной крови выступила сразу. Заткнув за пояс нож, я взяла Джейми за руку и прижала к его пальцу свой.

– Кровь от крови моей, – произнесла я.

И это тоже не было романтическим жестом.

 

Глава 10

Брандер*

(*Брандер - судно, загруженное горючими и взрывчатыми веществами, служившее для поджога кораблей противника в эпоху парусного флота. Обычно брандеры подходили на близкое расстояние к противнику и пускались по ветру или течению на его корабли. Команда запаливали фитили и покидала их. Горящие брандеры, сблизившиеся с кораблями противника, поджигали их, – прим.пер.).

Нью-Йорк

Август 1776

На самом деле, вести Уильяма о том, что американцы сбежали, были приняты гораздо лучше, чем он ожидал. Опьяненные чувством, что враг загнан в угол, войска Хау перемещались с ошеломляющей скоростью. Флотилия адмирала по-прежнему находилась в заливе Грэйвсенд, и в течение дня тысячи солдат были немедленно отправлены к берегу, откуда их на кораблях быстро переправили на Манхэттен. К закату следующего дня приведенная в боевую готовность армия начала наступление на Нью-Йорк – только чтобы обнаружить пустые окопы и заброшенные укрепления.

И если Уильям, уповавший на шанс личной физической мести, испытал некоторое разочарование, то генерал Хау был чрезвычайно рад такому развитию событий. Переместившись со своим штабом в большой особняк под названием Бикмэн-Хаус, он принялся укреплять свою власть в колонии. Среди старших офицеров было довольно много недовольных, которым не терпелось нанести американцам сокрушительный удар, и, конечно, Уильям одобрял эту идею. Но мнение генерала Хау было таковым, что поражение и боевые потери разобщат оставшиеся силы армии Вашингтона, а зима добьет их окончательно.

- И, таким образом, - сказал лейтенант Энтони Фортнам, озирая душную мансарду, куда поселили трех самых младших офицеров штаба, - мы - оккупационная армия. Думаю, это значит, что у нас есть право на причитающиеся удовольствия, не так ли?

- И что же это за удовольствия? – поинтересовался Уильям, тщетно выискивая место для своей изрядно потрепанной дорожной сумки, в которой в данный момент находилось почти все его имущество.

- Ну, женщины, - ответил Фортнам рассудительно. – Безусловно, женщины. И, конечно же, в Нью-Йорке имеются увеселительные заведения?

- Ни одного не видел, пока сюда ехал, - с сомнением сказал Ральф Джослин. – А я смотрел!

- Значит, плохо смотрел, - решительно заявил Фортнам. – Уверен, тут должны быть бордели.

- Есть пиво, - предложил Уильям. – Приличный паб сразу за Уотер-стрит, называется «Таверна Франсис». Выпил там пинту отличного пива по дороге сюда.

- Наверняка есть что-нибудь поближе, – возразил Джослин. – Я не собираюсь топать несколько миль по такой жаре.

Бикмэн-Хаус с обширным парком и чистым воздухом располагался в прекрасном месте, но находился довольно далеко за городом.

- Ищите и обрящете, братья мои, - Фортнам подкрутил повыше боковой завиток и перекинул через плечо мундир. – Идешь, Элсмир?

- Нет, не сейчас. Мне нужно написать несколько писем. Если найдете хоть какие-нибудь злачные места, я буду ждать письменного донесения. Причем, в трех экземплярах!

Мгновенно оставшись предоставленным самому себе, он бросил сумку на пол и вытащил небольшую пачку писем, переданную ему капитаном Грисвольдом.

Их было пять. Три, скрепленные печатью с улыбающимся полумесяцем, были от отчима – лорд Джон исправно писал ему пятнадцатого числа каждого месяца, хотя и в другие дни тоже. Одно написал дядя Хэл, и, увидев его письмо, Вилли ухмыльнулся: послания дяди иногда озадачивали, но неизменно увлекали. Последнее письмо - с гладкой печатью - было написано незнакомой, но, определенно, женской рукой.

Заинтригованный, он сломал печать и, вскрыв письмо, обнаружил две плотно исписанные страницы от кузины Дотти. При виде этого его брови поползли вверх: Дотти никогда не писала ему раньше.

И, внимательно читая послание, брови он не опускал.

- Будь я проклят, – произнес он вслух.

- Почему? – спросил вернувшийся за шляпой Фортнам. – Плохие новости из дома?

- Что? О. Нет. Нет, - повторил Вилли, возвращаясь к первой странице письма. – Просто… интересно.

Сложив письмо, он засунул его во внутренний карман мундира – подальше от любопытного взгляда Фортнама, и взял послание дяди Хэла с гербовой герцогской печатью, при виде которой Фортнам вытаращил глаза, но ничего не сказал.

Кашлянув, Уильям сломал печать. Как обычно, записка занимала меньше страницы, и в ней не было ни приветствия, ни прощания. Дядя Хэл считал, что раз на письме указан адрес, то предполагаемый получатель очевиден; печать же дает понять, кто послание написал – а он не тратил свое время впустую, чтобы писать идиотам.

«Адам получил должность в Нью-Йорке под командованием сэра Генри Клинтона. Минни передала с Адамом несколько возмутительно громоздких вещей для тебя. Дотти посылает свою любовь, что занимает гораздо меньше места.

Джон сказал, что ты кое-что делаешь для капитана Ричардсона. Я знаю Ричардсона и считаю, что ты не должен.

Передай мое почтение полковнику Спенсеру и не играй с ним в карты».

Уильям подумал, что из всех, кого он знал, только дядя Хэл мог впихнуть так много информации – загадочной, как это часто бывало, – в такое минимальное количество слов. Ему стало любопытно: полковник Спенсер жульничает в картах или просто очень хорошо играет, а может ему сильно везет? Без сомнения, дядя Хэл специально не стал уточнять, поскольку, если это было умение или фарт, то Уильям испытал бы соблазн проверить свое мастерство – хотя и сознавал опасность систематически выигрывать у старшего по званию офицера. Ну, разве что пару раз… Нет, дядя Хэл сам был отличным игроком в карты, и если предупреждал, чтобы Уильям держался подальше, благоразумие советовало принять его слова во внимание. Возможно, полковник Спенсер не жульничал и играл посредственно, но был обидчив и мог отомстить, если проигрывал слишком часто.

«Дядя Хэл – хитрый старый дьявол», – подумал Уильям не без восхищения.

Что его обеспокоило, так это, скорее, второй абзац: «Я знаю Ричардсона…» В данном случае Вилли очень хорошо понимал, почему дядя Хэл опустил подробности: почту мог прочесть кто угодно, а уж письмо с гербом герцога Пардлоу должно привлекать внимание. Допустим, печать не выглядит так, словно ее вскрывали, но Уильям частенько видел, как его собственный отец при помощи горячего ножа с величайшей сноровкой снимал и возвращал на место печати, так что иллюзий на этот счет у него не было.

Это не помешало ему строить догадки: что именно дядя Хэл знал о капитане Ричардсоне, и почему советовал, чтобы Уильям перестал заниматься сбором информации? Ведь очевидно: папá рассказал дяде Хэлу, что Вилли делал.

Еще пища к размышлению – раз папá рассказал брату, чем Уильям занимался, то дядя Хэл сообщил бы отцу все, что знал о капитане Ричардсоне, если и было там что-то компрометирующее. А если он так и сделал…

Вилли отложил записку дяди Хэла и вскрыл первое письмо отца. Нет, о Ричардсоне – ничего… Во втором? Снова ничего. В третьем – завуалированная ссылка на разведку, но и то – только забота о его безопасности и туманные намеки на его положение.

«Высокий человек всегда заметен среди других. Особенно, если его взгляд - прямой, а одежда – скромна, но изящна».

Уильям улыбнулся. В Вестминстере, где он ходил в школу, все уроки проходили в одной большой комнате, перегороженной занавесом, который разделял детей на аристократов и простолюдинов. Но мальчики разных возрастов обучались совместно, и Уильям быстро усвоил, когда - и как – привлекать к себе внимание или становиться незаметным, в зависимости от непосредственного окружения.

Ну, хорошо. Что бы там дядя Хэл ни знал о Ричадсоне, отца это не тревожило. «Конечно, - напомнил он себе, - совсем не обязательно это должно быть что-нибудь порочащее». За себя герцог Пардлоу не переживал, но имел склонность чрезвычайно осторожничать в отношении своей семьи. Может быть, он всего лишь считал Ричардсона безрассудным. Если дело только в этом, то папá, скорее всего, доверял здравому смыслу Уильяма, и потому не упомянул об этом.

В мансарде было душно, пот струился по лицу Вилли и проникал под рубашку. Фортнам снова ушел, и край его койки выступал над дорожным сундуком под таким дурацким наклоном, что на полу оставалось ровно столько свободного места, чтобы Уильям мог встать и дойти до двери. И он вырвался на улицу с чувством облегчения. Воздух снаружи был жарким и влажным, но, по крайней мере, двигался. Надев шляпу, Вилли отправился искать, где расквартирован его кузен Адам. «Возмутительно громоздкие» - звучало многообещающе.

Однако, протискиваясь сквозь толпу фермерских жен, направлявшихся на рыночную площадь, он почувствовал в кармане мундира шуршание письма и вспомнил сестру Адама.

«Дотти шлет свою любовь, что занимает гораздо меньше места». Уильям подумал, что дядя Хэл был, конечно, хитроумным, но даже у хитрейших из дьяволов иногда возникает слепая зона.

 

«ВОЗМУТИТЕЛЬНО ГРОМОЗДКИЕ» ожидания оправдали себя: книга, бутылка превосходного испанского хереса в сопровождении кварты оливок (кварта – тара для сыпучих или жидких продуктов емкостью чуть больше 1 литра, – прим.пер.) и три пары новых шелковых чулок.

- Я утопаю в чулках, - заверил Уильяма его кузен Адам, когда тот попытался поделиться с ним своим подарком. – Думаю, матушка покупает их оптом и затем отправляет с каждым курьером. Еще повезло, что она не додумалась прислать тебе новые кальсоны. Я получаю пару с каждой дипломатической почтой, и как ты можешь представить, это не самая удобная тема для объяснения с сэром Генри… Но я бы не отказался от стаканчика твоего хереса.

Уильям не был до конца уверен, что Адам шутил насчет кальсон. Кузен имел степенный вид, что всегда отлично служило ему в отношениях со старшими офицерами, но Адам также владел семейным трюком Греев – умел говорить самые скандальные вещи с совершенно непроницаемым лицом. Тем не менее, Уильям рассмеялся и позвонил в колокольчик, приказав принести снизу два стакана.

Один из друзей Адама принес три, услужливо оставшись, чтобы помочь расправиться с хересом. Это был очень хороший херес: как черт из табакерки появился еще один приятель и, достав из закромов полбутылки портера, добавил его к празднеству. Бутылки и друзья размножались с характерной для таких встреч неизбежностью, пока все поверхности небольшой, по общему признанию, комнаты Адама не были заняты либо одними, либо другими.

Уильям щедро добавил к хересу оливки, и когда показалось дно бутылки, провозгласил тост за свою тетушку и ее щедрые дары, не забыв упомянуть шелковые чулки.

- Хотя книга, думаю, вряд ли на совести твоей матушки, - с шумным выдохом опуская стакан, обратился он к Адаму.

Адам зашелся в приступе хихиканья - его обычная степенность полностью растворилась в кварте ромового пунша.

- Нет, - сказал он, - И это не папа. Это был мой собственный вклад в дело распространения в колониях культуры, я имею в виду - «кюльтюры».

- Просветительская миссия для чувственности цивилизованного человека, - серьезно заверил его Уильям, демонстрируя собственную способность много пить и при этом владеть языком, независимо от того, сколько скользких ситуаций возникало в процессе.

Последовали всеобщие крики: «Что за книга? Какая книга? Ну-ка покажи нам сию замечательную книгу!» - и он был просто обязан предъявить жемчужину своей коллекции подарков – экземпляр знаменитого «Списка леди Ковент-Гарден», составленного мистером Харрисом. Это был роскошный описательный каталог прелестей, специализации, цен и доступности лучших шлюх, которых только можно было найти в Лондоне.

Появление «Списка» было встречено криками восхищения, после чего последовала краткая борьба за овладение томом. Уильям вызволил книгу, пока ее не успели порвать на кусочки, но позволил уговорить себя прочесть несколько пассажей вслух. Его эффектное исполнение вызвало восторженный волчий вой и град оливковых косточек.

Чтение, несомненно, работа засушливая, поэтому было приказано подать еще выпивки, которую и употребили. Вилли не мог сказать, кто первым предложил, чтобы участники вечеринки учредили экспедиционный отряд с целью составления аналогичного списка для Нью-Йорка. Хотя, от кого бы это предложение впервые не прозвучало, оно было энергично подхвачено и прославлено бокалами ромового пунша, потому что к тому моменту все бутылки уже опустошили.

Вот так и получилось, что он обнаружил себя блуждающим в алкогольном тумане по узким улочкам, чья темнота перемежалась крошечными точками освещенных свечами окон и редкими фонарями, подвешенными на перекрестках. Похоже, что никто конкретно не представлял, в каком направлении идти, но в то же время вся компания как один безотчетно продвигалась, ведомая какими-то тонкими флюидами.

- Как кобели в погоне за течной сукой, - заметил он, и удивился, получив тычок и одобрительный возглас от одного из друзей Адама: Вилли даже не осознал, что говорил вслух. И все-таки он оказался прав, ибо, в конце концов, они зашли в переулок, вдоль которого висели два или три фонаря, обшитых красным муслином, отчего возле приветливо приоткрытых входных дверей разливалось кровавое свечение. Это зрелище вызвало радостные возгласы, и группа потенциальных исследователей на сей раз двинулась целенаправленно, лишь на мгновение остановившись в центре улицы для краткого спора относительно выбора заведения, с которого начнется инспектирование.

Сам Уильям в споре почти не участвовал: спертый воздух удушливо смердел зловонием сточных вод и коровника. К тому же, Вилли вдруг осознал, что одна из съеденных оливок, по всей вероятности, была испорченной. Он обильно и противно потел, взмокшее белье липло к нему с навязчивым упорством, и Уильям приходил в ужас от мысли, что если внутреннее расстройство вдруг устремится вниз, то он может не успеть вовремя снять бриджи.

Уильям выдавил улыбку и невнятным взмахом руки показал Адаму, что тот может поступать, как хочет, а сам он попытает счастья чуть дальше.

Так и сделал: оставив хаос разгулявшихся молодых офицеров позади, он зашатался дальше, мимо последнего из красных фонарей. Вилли почти с отчаяньем искал какой-нибудь укромный уголок, где его стошнило бы, но ничего подходящего найти не мог. В конце концов, он споткнулся о приступок крыльца, и его обильно вырвало прямо на дверной проем. Вслед за этим, к его ужасу, дверь распахнулась, явив весьма раздраженного хозяина дома, который не стал дожидаться объяснений, извинений или предложения компенсации, а, выхватив из-за двери некое подобие дубинки, погнался за Уильямом по переулку, горланя непонятные ругательства на языке, очень похожем на немецкий.

Вот так и получилось, что некоторое время он блуждал по свиным загонам, мимо лачуг и дурно пахнущих пристаней, пока, наконец, не вернулся к нужному месту, где нашел Адама, который ходил туда-сюда и стучался в двери, громко аукая в поисках Вилли.

- Не стучись в эту! – встревожился он, увидев, как кузен собирается штурмовать дверь вооруженного дубинкой немца. Адам развернулся с удивленным облегчением.

- Вот ты где! Все в порядке, старик?

- О, да. Отлично, - Вилли был бледен и, несмотря на изнуряющую жару летней ночи, покрыт холодным потом, но острое внутренне недомогание рассосалось, что возымело благотворный побочный эффект - Уильям протрезвел.

- Я думал, тебя убили или ограбили в подворотне. Никогда бы не посмел взглянуть в глаза дяде Джону, если бы пришлось сообщить ему, что я это допустил.

Они пошли обратно по переулку, в сторону красных фонарей. Все молодые вояки растворились в том или другом салоне, но доносившиеся оттуда звуки кутежа и грохот свидетельствовали, что их веселое настроение нисколько не умерилось, а только было перенаправлено.

- Тебя там достойно обслужили? – спросил Адам, указав подбородком туда, откуда пришел Вилли.

- О, прекрасно. А тебя?

- Что ж, вряд ли она может заполучить хотя бы абзац в списке Харриса, но для выгребной ямы вроде Нью-Йорка неплохо, - рассудительно сказал Адам. Его развязанный шейный платок свисал по плечам, и когда они проходили мимо слабо освещенного окна, Уильям заметил, что одна из серебряных пуговиц на мундире его кузена исчезла. – Но могу поклясться, что видел парочку из этих шлюх в лагере.

- Тебя что, Сэр Генри отправлял делать перепись, да? Или ты так много времени провел среди маркитанток (проститутки, переезжающие вместе с воинской частью, - прим.пер.), что хорошо знаешь их всех в…

Его прервало изменение шума в одном из домов дальше по улице. Послышались крики, но не добродушные пьяные возгласы, какие раздавались до сих пор. Это был безобразный ор – голос взбешенного мужчины и пронзительный женский визг.

Братья переглянулись и, не сговариваясь, направились в сторону дебоша.

По мере их приближения к источнику шум усиливался, и как только кузены поравнялись с самым дальним зданием, несколько полуодетых солдат высыпали в переулок, а вслед за ними вывалился дородный лейтенант, волочивший за руку полуголую шлюху. Имени его Вилли не помнил, хотя тот и был ему представлен во время вечеринки у Адама.

На лейтенанте не было ни мундира, ни парика, его темные, коротко подстриженные волосы росли низко надо лбом, что в комплекте с мощными плечами придавало ему вид собирающегося атаковать быка. Он и в самом деле набросился: развернувшись и тараня плечом женщину, которую тащил, он впечатал ее в стену дома. Мужчина пьяно ревел и бессвязно сквернословил.

- Брандер.

Уильям не видел, кто это сказал, но слово подхватили возбужденным шепотом, и что-то скверное пронеслось среди мужчин в переулке.

- Брандер! Она - брандер!

В дверном проеме собрались несколько женщин. Свет позади них был слишком тусклым, чтобы разглядеть лица, но они явно были напуганы и жались друг к другу. Одна из них, протянув руку, что-то неуверенно выкрикнула, но другие затащили ее обратно. Черноволосый лейтенант ничего не замечал, он избивал шлюху, снова и снова нанося удары в грудь и живот.

- Эй, приятель!

Крикнув, Уильям ринулся вперед, но несколько рук удержали его, схватив за плечи.

- Брандер! - начали скандировать мужчины на каждый удар кулаков лейтенанта.

Брандером называли шлюху, зараженную сифилисом, и когда лейтенант прекратил избивать женщину и вытащил ее на свет красного фонаря, Уильям увидел, что, действительно, так и было – сыпь явственно проступала на ее лице.

- Родэм! Родэм! – Адам звал лейтенанта по имени, пытаясь прорваться сквозь толпу мужчин, но они двигались вместе с ним, оттесняя его назад и скандируя «Бандер!» все громче.

Проститутки в дверном проеме закричали, но отпрянули назад, когда Родэм швырнул женщину на порог. Уильям рванулся, и ему удалось пробиться сквозь толпу, но прежде чем он смог добраться до лейтенанта, тот схватил фонарь и, метнув его в фасад дома, выплеснул пылающее масло на шлюху.

После чего он отпрянул, тяжело дыша и с недоумением уставившись широко открытыми глазами на то, как женщина вскочила на ноги, в панике беспорядочно размахивая руками, когда огонь охватил ее волосы и полупрозрачную сорочку. Буквально за секунды ее полностью охватило пламя, и она закричала тонким пронзительным голосом, прорезавшим суматошный шум на улице и проникавшим Уильяму прямо в мозг.

Мужчины отшатнулись, когда она двинулась в их сторону, пошатываясь и простирая руки - то ли в тщетной мольбе о помощи, то ли желая сжечь их вместе с собой, Уильям сказать не мог. С неодолимым ощущением катастрофы он стоял словно вкопанный, тело его сжалось от необходимости как-нибудь действовать и от невозможности что-либо сделать. Настойчивая боль в руке невольно привлекла его внимание, и рядом с собой он увидел Адама, с силой впившегося пальцами в его предплечье.

- Пошли, - прошептал Адам, лицо его было белым и потным. - Ради Бога, давай уйдем!

Дверь борделя захлопнулась. Упав прямо на нее, горящая женщина прижала руки к дереву. Аппетитный запах жареного мяса наполнил тесный, накаленный переулок, и Уильям почувствовал, как к горлу снова поднимается тошнота.

- Пусть Бог проклянет вас! Пусть ваши чертовы члены сгниют и отвалятся!

Крик донесся из окна сверху. Вскинув голову, Уильям увидел женщину, грозившую кулаком стоявшим внизу мужчинам, которые недовольно зароптали, и один из них крикнул в ответ что-то мерзкое. Другой наклонился и, схватив булыжник, выпрямился и с силой метнул его. Камень, отскочив от фасада здания ниже окна, упал, попав в одного из солдат, тот выругался и пихнул парня, который его бросил.

Горящая женщина сползла вниз по двери, на которой от пламени осталось обугленное пятно. Она все еще издавала слабые скулящие звуки, но двигаться перестала.

Внезапно Уильям просто потерял рассудок и, схватив за загривок мужчину, швырнувшего камень, треснул его головой о дверной косяк. Парень замер, колени его подкосились, и, застонав, он тяжело осел на дорогу.

- Убирайтесь! - взревел Уильям. - Все вы! Пошли вон!

Сжав кулаки, он повернулся к черноволосому лейтенанту, чья ярость полностью прошла: уставившись на женщину на ступенях, тот стоял, не двигаясь. Юбки женщины сгорели, пара почерневших ног слабо подергивалась в тени.

Уильям шагнул к лейтенанту и, схватив за грудки, рывком развернул к себе.

- Уходи, - сказал он угрожающим тоном. – Пошел. Сейчас же!

Он отпустил человека, тот моргнул, сглотнул и, повернувшись, машинально пошел в темноту.

Тяжело дыша, Уильям повернулся к остальным, но жажда насилия в них уже остыла – так же быстро, как и загорелась. Мужчины топтались на месте, слышалось их невнятное бормотание, некоторые поглядывали на женщину, которая уже замерла. Никто не мог смотреть друг другу в глаза.

Он смутно осознавал, что Адам находился рядом – дрожавший от потрясения, но такой надежный. Вилли положил руку на более низкое плечо кузена, и пока солдаты растворялись вдали, держался за него и тоже дрожал. Человек, сидевший на дороге, медленно встал на четвереньки и, поднявшись на ноги, зашатался вслед за своими товарищами, отталкиваясь от стен домов и растворяясь в темноте.

В переулке все стихло. Огонь погас. Остальные красные фонари на улице были потушены. Уильям чувствовал, что словно прирос к земле, и так и будет стоять в этом ненавистном месте всегда. Но Адам немного отодвинулся, рука Вилли упала с плеча брата, и он понял, что ноги еще могут его нести.

Они развернулись и молча пошли обратно по темным улицам. Миновали караульный пост, где дежурные солдаты стояли вокруг костра, неся обычную стражу. Караул для того и нужен, чтобы охранять порядок в оккупированном городе. Часовые взглянули на них, но не остановили.

В отсветах огня Уильям увидел влажные следы на лице Адама и понял, что его брат плачет.

Так же, как и он.

 

Глава 11

Поперечное предлежание

Фрейзерс Ридж.

Март 1777.

МИР КАПАЛ. С гор мчались потоки воды, трава и листья были мокрыми от брызг, а с кровельных досок под утренним солнцем испарялась влага. Расчистились перевалы, а наши приготовления закончились. Оставалось только еще одно дело, которое нужно было завершить пред тем, как мы сможем уехать.

- Думаешь, сегодня? – с надеждой спросил Джейми. Он был не из тех мужчин, которые способны безмятежно ждать. Раз уж план действий определился, Джейми хотелось приступить к его выполнению. Но, как на грех, младенцы совершенно равнодушны и к удобству, и к нетерпению.

- Может быть, - сказала я, сама пытаясь сохранять выдержку. – А может и нет.

- Я видел ее на прошлой неделе, тетушка, и она выглядела так, словно вот-вот взорвется, - заявил Йен, протягивая Ролло последний кусочек своей булочки. – Знаешь те грибы? Большие и круглые? Ты их касаешься, и – пуфф! – он щелкнул пальцами, разбрасывая сдобные крошки. – Вот так.

- У нее же будет только один, да? – хмурясь, спросил Джейми.

- Я уже, наверное, раз шесть говорила тебе, что так думаю. Чертовски надеюсь, что так и есть, - подавив желание перекреститься, добавила я. – Но не всегда можно сказать наверняка.

- От близнецов часто рождаются близнецы, - подлил масла в огонь Йен.

А вот Джейми перекрестился.

- Мне было слышно биение только одного сердечка, - сказала я, стараясь держать себя в руках. – И слушала я в течение нескольких месяцев.

- А ты не можешь сосчитать выпирающие части тела? – поинтересовался Йен. – Если вдруг окажется, что там шесть ног, я имею в виду...

- Легче сказать, чем сделать.

Я, конечно, могла определить общие формы ребенка – головка чувствовалась довольно легко, так же, как и ягодицы, а вот с ногами и руками было более проблематично. Это-то и беспокоило меня в данный момент.

Весь прошлый месяц я раз в неделю проверяла Лиззи, а в последнее время ходила к ней в хижину каждый день, хотя жили они далеко. Младенец, - а я и правда думала, что там только один ребенок, - был довольно большим; но дно матки все же находилось гораздо выше, чем ему следовало. И хотя в последние недели перед рождением младенцы часто меняют свое положение, этот тревожно долгое время оставался зажатым горизонтально – в поперечном предлежании.

Правда в том, что вне больницы, без операционных принадлежностей или анестезии мои возможности справиться с нестандартными родами были весьма ограниченными. Без хирургического вмешательства при поперечном предлежании у акушерки было всего четыре варианта: позволить женщине умереть после нескольких дней агонизирующих родов; позволить женщине умереть в результате кесарева сечения без анестезии или обеззараживания – но, может быть, спасти ребенка; возможно, спасти мать, убив ребенка в утробе и вытащив его затем по частям (в книге Дэниэла Роулингса было несколько страниц с описанием и иллюстрациями этой процедуры) или прибегнуть к попытке внутриутробно повернуть ребенка в позицию, из которой он сможет родиться сам.

И если последний вариант внешне казался более привлекательным, чем другие, он был столь же опасным и легко мог закончиться смертью – как матери, так и ребенка.

На прошлой неделе я попыталась совершить наружный поворот плода в матке, и мне с трудом удалось побудить ребенка лечь вниз головой. Два дня спустя малыш вернулся в прежнюю позицию: видимо, ему нравилось лежать на спине. Перед началом родов он, возможно, перевернется и сам. Но может и нет.

Обладая опытом, я обычно справлялась с тем, чтобы разумным планом действий в нештатных ситуациях уравновесить бесполезные переживания по поводу того, что может и не случиться, и поэтому могла спать по ночам. Однако всю последнюю неделю я до двух или трех ночи лежала без сна, представляя вероятность того, что в положенное время ребенок не перевернется, и мысленно пробегалась по тому самому короткому мрачному списку вариантов в тщетном поиске еще какой-нибудь альтернативы.

Если бы у меня был эфир… Но все, что у меня имелось – сгорело вместе с домом.

Убить Лиззи, чтобы спасти новорожденного? Нет. Если дойдет до этого, лучше убить ребенка в утробе и оставить Родни с матерью, а Джо и Кеззи с их женой. Но сама мысль о том, чтобы раздробить череп доношенного, здорового, готового родиться ребенка… Или обезглавить его петлей из заостренной проволоки…

- Тетушка, у тебя с утра нет аппетита?

- Э-э… нет. Спасибо, Йен.

- Ты немного бледная, Сассенах. Ты не заболела ли?

- Нет! – и прежде, чем они спросили что-нибудь еще, я поспешно вскочила и отправилась с ведром к колодцу, потому что совсем необязательно, чтобы кроме меня еще кто-то мучился тем, о чем думала я.

Возле дома, разжигая огонь под огромным прачечным котлом, Эми распекала Эйдана и Орри, которые собирали дрова, ползая вокруг на карачках, при этом то и дело останавливаясь, чтобы запустить друг в друга грязью.

- Вам нужна вода, а bhana-mhaighstir (хозяйка, госпожа (гэльск.) – прим. пер.)? – спросила она, увидев ведро в моей руке. – Эйдан принесет ее для вас.

- Нет, все в порядке, - уверила я ее. – Мне хочется немного подышать – сейчас по утрам на улице так чудесно.

Так и было: все еще зябко, пока солнце не поднималось высоко, но до головокружения свежо от запахов травы, набухших смолистых почек и первых сережек.

Я отнесла ведро наверх к колодцу, и, наполнив его, медленно спустилась по тропе, оглядывая все вокруг, как обычно делаешь, когда знаешь, что, возможно, долго-долго не увидишь этого снова. Если вообще когда-нибудь.

После уничтожения Большого Дома и в ожидании жестокости разрушительной войны все в Ридже уже кардинально поменялось. И изменится еще больше, когда уедем мы с Джейми.

Кто станет настоящим лидером? Фактическим главой рыбаков-пресвитерианцев, приехавших из Тюрсо, являлся Хирам Кромби. Но он был суровым, лишенным чувства юмора человеком, который скорее спровоцирует еще больше трений с остальной частью общины, нежели поддержит порядок и укрепит сотрудничество.

Бобби? Хорошенько поразмыслив, Джейми назначил управляющим именно его, наделив ответственностью смотреть за нашей собственностью – или за тем, что от нее осталось. Но если не говорить о его природных способностях или отсутствии таковых – Бобби был молод. Как и многие мужчины Риджа, он легко мог быть сметен надвигающейся бурей: увезен и вынужден служить в одном из ополчений, но не в королевской армии, хотя когда-то и являлся британским солдатом. Семь лет назад Бобби служил в Бостоне, где ему и некоторым его товарищам угрожала толпа из нескольких сотен разгневанных бостонцев. Опасаясь за свои жизни, солдаты зарядили мушкеты и направили их на толпу. Полетели камни и дубинки, в ответ грянули выстрелы, но кто конкретно стрелял, установить не удалось, а я никогда не спрашивала Бобби об этом. Только люди погибли.

На последовавшем за этим суде Бобби был помилован, но на его щеке появилось клеймо: буква «М» - «Murder» (убийство (англ.), - прим.пер.). Я понятия не имела о его политических взглядах – он никогда не говорил о подобных вещах – но Бобби не станет служить в британской армии снова.

Я распахнула дверь в хижину, когда немного восстановила самообладание.

Джейми и Йен теперь спорили о том, будет ли новорожденный малыш родным братом или сестрой для Родни – или только сводной родней.

- Ну, сказать наверняка невозможно, так? – сказал Йен. – Никто не знает точно, который из них отец малыша Родни: Джо или Кеззи. И то же самое с этим ребенком. Если отцом Родни является Джо, а этот ребенок – от Кеззи…

- Это не имеет никакого значения, - вмешалась я, наливая воду из ведра в котел. – Джо и Кеззи – идентичные близнецы. Это значит, что их… э-э… сперма также идентична, - я упростила предмет обсуждения, но было слишком раннее утро, чтобы попытаться объяснить репродуктивное деление клеток и объединение двух отрезков ДНК. – Если мать одна и та же, – а так и есть, – а отцы генетически одинаковые, – а они такие, – любые рожденные дети будут друг для друга родными братьями и сестрами.

- Их семя тоже одинаковое? – недоверчиво возмутился Йен. – Откуда ты знаешь? Ты что, смотрела? – добавил он, глядя на меня с ужасом и любопытством.

- Я не смотрела, - сказала я строго. – Мне и не нужно, я просто знаю это.

- О, ну да, - кивая с уважением, произнес он. – Конечно, знаешь, я иногда забываю о том, кто ты, тетушка Клэр.

Я не была уверена в том, что конкретно он хотел этим сказать, но в то же время не было необходимости ни уточнять, ни объяснять, что мое знание об интимных процессах братьев Бёрдсли были академическими, а не сверхъестественными.

- Но в данном случае отец ребенка – Кеззи, да? – хмурясь, вставил Джейми. – Я отослал Джо прочь, ведь это с Кеззи она жила весь этот год.

Йен посмотрел на него с жалостью.

- И ты думаешь, он ушел? Джо?

- Я его не видел, - сказал Джейми, но густые рыжие брови сошлись вместе.

- Ну, ты и не сможешь, - согласился Йен. – Не желая тебя сердить, они жутко осторожны на этот счет. Ты никогда не увидишь больше чем одного из них… за раз, - добавил он небрежно.

Мы вдвоем уставились на него. Йен, подняв взгляд от куска бекона в своих руках, вскинул брови.

- Я знаю, о чем говорю, да? – сказал он мягко.

 

ПОСЛЕ УЖИНА все домашние засуетились и принялись устраиваться на ночь. Хиггинсы удалились в дальнюю спальню, где все они спали на одной большой постели.

Одержимая, я развязала свой акушерский сверток и выставила аптечку, чтобы проверить все содержимое снова. Ножницы, белая нить для пуповины, чистая ткань, множество раз выполосканная, чтобы удалить с нее все следы щелочи, стерилизованная и высушенная. Большой квадрат вощенного холста, чтобы защитить матрас от протекания. Небольшая бутылка спирта, наполовину разбавленного кипяченой водой. Маленький мешочек с несколькими клочками промытой, но не кипяченой шерсти. Свернутый в трубку пергамент, заменяющий мне сгоревший в пожаре стетоскоп. Нож. И свернутый наподобие змеи отрезок тонкой проволоки, заостренной с одного конца.

Я почти не ела за обедом – или даже целый день – но постоянно ощущала, как в горле поднимается желчь. Сглотнув, я снова завернула аптечку, плотно обвязав вокруг шпагатом.

Почувствовав, что Джейми смотрит на меня, я подняла на него глаза. Его взгляд был теплым, Джейми, ничего не сказав, слегка улыбнулся, и мне тут же стало легко. А потом внутри моментально снова все перехватило от мысли о том, что он может подумать, если случится самое худшее, и мне придется… Но Джейми увидел гримасу страха на моем лице. Все еще глядя мне в глаза, он достал из споррана свои четки и молча начал молиться: потертые деревянные бусины медленно скользили сквозь его пальцы.

 

ДВЕ НОЧИ СПУСТЯ я мгновенно проснулась, услышав звуки шагов на дорожке, и, натянув одежду, была на ногах еще до того, как Джо постучал в дверь. Джейми впустил его, и когда я полезла под скамейку за своей аптечкой, мне было слышно, как они перешептывались. Джо был взволнованным, немного расстроенным, но не паниковал. Хороший знак, потому что если бы Лиззи была напуганной или в серьезной опасности, он бы тут же это почувствовал – близнецы были почти так же восприимчивы к ее настроению и состоянию, как и чувствовали друг друга.

- Мне тоже пойти? – прошептал Джейми, показавшись рядом со мной.

- Нет, - прошептала я, касаясь его, чтобы укрепиться духом, – отправляйся спать. Я пришлю, если ты мне понадобишься.

Тлеющие угольки отбрасывали тени на взъерошенные ото сна волосы Джейми, но глаза его были бодрыми. Он кивнул и поцеловал меня в лоб, но вместо того, чтобы отойти, положил свою руку мне на голову и зашептал по-гэльски: «О, благословенный Михаил, Красный Властитель…» - а затем на прощанье коснулся моей щеки.

- Тогда увидимся утром, Сассенах, - сказал он, нежно подтолкнув меня к двери.

К моему удивлению, на улице шел снег. Серое, полное света небо казалось живым от огромных кружащихся в воздухе хлопьев, которые, коснувшись моего лица, мгновенно таяли на коже. Это была весенняя пурга: я видела, как снежинки ненадолго задерживались на стеблях травы, а затем исчезали. Скорее всего, к утру от снега даже следа не останется, но ночь преисполнилась его таинством. Обернувшись, я посмотрела назад, но хижины позади не увидела – только полузакутанные фигуры деревьев, нечеткие в жемчужно-сером освещении. Тропинка перед нами тоже выглядела нереальной – исчезающий в причудливых деревьях и таинственных тенях путь.

Осознавая странную бестелесность, будто застрявшая между прошлым и будущим, я ничего не видела, кроме вихря белого безмолвия, царившего вокруг. И все же чувствовала такое спокойствие, какого давно не испытывала. Я ощущала тяжесть руки Джейми на своей голове и шепот его молитвы: «О, благословенный Михаил, Красный Властитель…»

Этими словами благословляли воина, отправляющегося на битву. Я сама не раз произносила их для него. Джейми же никогда так раньше не делал, и я представить себе не могла, что заставило его сделать это теперь. Но слова сияли в моем сердце, словно маленький щит против предстоящих опасностей.

Снег уже спрятал землю под тонким одеялом, которое укрыло темную почву и пробивающуюся растительность. От ног Джо оставались четкие темные следы, по которым я ступала вверх. Холодные ароматные иголки пихт и елей касались моей юбки, и я прислушивалась к вибрирующей тишине, что звенела, словно колокол.

Если иногда и случались ночи, когда шествовали ангелы, я молилась, чтобы сегодня была одна из них.

 

ДНЕМ И В ХОРОШУЮ ПОГОДУ до хижины Бёрдсли идти было почти час. Но страх подгонял мои шаги, и Джо – судя по голосу, это мог быть Джо – пришлось постараться, чтобы идти в ногу со мной.

- Когда это у нее началось? – спросила я. Трудно представить, но первые роды Лиззи были очень стремительными: она родила малыша Родни совершенно одна и без происшествий. Я не думала, что сегодня ночью нам так же повезет, но помимо воли с надеждой представляла себе, как мы приходим в хижину, а Лиззи держит на руках новорожденного малыша, который без всяких затруднений выскочил наружу.

- Незадолго, - выдохнул он. – Ее воды отошли внезапно, когда мы все были в кровати, и она сказала, чтобы я срочно пошел и привел вас.

Я попыталась не заметить этого «все в кровати» - в конце концов, он и/или Кеззи могли спать на полу, - но марьяж Бёрдсли был буквальным воплощением двусмысленности, и никто из знавших правду не мог думать о них, не представляя…

Я даже не стала спрашивать, с каких пор он и Кеззи - оба живут в хижине. Судя по тому, что рассказал Йен, они жили так все это время. Принимая во внимание обычные условия жизни в провинции, никто бы и глазом не моргнул, если бы узнал, что супруги живут в одном доме с братом мужа. Насколько населению Фрейзерс Риджа было известно, мужем Лиззи являлся Кеззи. Так и было. Но в результате ряда махинаций, которые до сих пор меня изумляют, Лиззи вышла замуж также и за Джо. Однако по приказу Джейми все домочадцы Бёрдсли держали этот факт в секрете.

- Ее пап` тоже придет, - сказал Джо, поравнявшись со мной, когда тропинка позволила: его дыхание выходило белым паром. – И тетушка Моника. Кеззи отправился, чтобы их привести.

- Вы оставили Лиззи одну?

Защищаясь, он неловко вжал голову в плечи.

- Она так велела, - просто сказал он.

Я не стала отвечать, но ускорила шаг, и только почувствовав острую боль в боку, немного замедлилась. Если Лиззи, пока была одна, еще не родила и не истекла кровью или никакой другой катастрофы не случилось, то иметь в качестве помощницы «тетушку Монику» - вторую жену мистера Вемисса - будет кстати. Моника Берриш Вемисс была немецкой дамой, плохо и оригинально говорившей по-английски, но обладала безграничной храбростью и здравым смыслом.

У мистера Вемисса тоже имелось мужество, хотя и тихого свойства. Вместе с Кеззи он ждал нас на крыльце, и было очевидно, что именно тесть поддерживает своего зятя, а не наоборот. Кеззи заламывал руки и переминался с ноги на ногу, а мистер Вемисс, держа руку на плече парня, утешительно наклонялся к нему своим худеньким телом, и я слышала тихое бормотание. Увидев нас, они обернулись, и в их выпрямившихся спинах ощущалась внезапная надежда.

Из хижины послышался длинный низкий вой, и все мужчины застыли, словно на них из темноты внезапно выпрыгнул волк.

- Что ж, звучит она как надо, - сказала я мягко, и все они разом громко выдохнули. Мне захотелось рассмеяться, но я подумала, что не стóит, и распахнула дверь.

- Угх, - сказала Лиззи, выглянув из кровати. – О, это вы, мэ-эм. Слава Богу!

- Богу благодарить, ага, - невозмутимо согласилась тетушка Моника, стоя на четвереньках и вытирая пол тряпкой. – Теперь недолго, я надеюсь.

- Я тоже надеюсь, что нет, - сказала Лиззи, морщась. – ГА-А-А-А-А-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Х! – набухшее тело выгнулось дугой, а ее лицо, перекосившись в гримасе, стало ярко-красным. Она больше напоминала человека в судороге, чем будущую мать, но к счастью, схватка была короткой, и, тяжело дыша, Лиззи повалилась, как мешок. - В прошлый раз было не так, - пожаловалась она, открыв один глаз, когда я ощупывала ее живот.

- Каждый раз бывает по-разному, - сказала я, думая о другом.

Один быстрый взгляд заставил мое сердце подскочить: малыш больше не лежал бочком. С другой стороны… Он также не был расположен точно вниз головой. Ребенок не двигался – обычно во время родов младенцы и не двигаются. И если мне показалось, что я нащупала головку вверху, под ребрами Лиззи, то в расположении остального я не была абсолютно уверена.

- Дай-ка я посмотрю здесь… - завернутая в одеяло Лиззи была голой. Ее влажная рубашка, исходя паром, висела перед огнем на спинке стула, но кровать не промокла, и я догадалась: Лиззи, почувствовав, что плодная оболочка разорвалась, успела принять вертикальное положение до того, как воды отошли.

Я боялась смотреть, и потому громко с облегчением выдохнула. Главное опасение с тазовым предлежанием заключалось в том, что, когда разрывается оболочка, часть пуповины может выпасть, и тогда петля окажется зажатой между тазом и какой-нибудь частью тела плода. Но все было чисто, и быстрый осмотр показал, что шейка почти открылась.

Единственное, что оставалось делать сейчас – это ждать и смотреть, что покажется сначала. Я развязала свой сверток и, спешно засунув моток заостренной проволоки под стопку тряпок, расправила навощенный холст, затем вместе с тетушкой Моникой мы взгромоздили на него Лиззи.

Когда та в очередной раз жутко взвыла, Моника, моргнув, взглянула на низенькую кроватку, в которой посапывал маленький Родни. Посмотрев на меня – мол, все ли нормально – Моника взяла Лиззи за руки, тихонько бормоча ей что-то по-немецки, в то время как та кряхтела и поскуливала.

Дверь тихонько скрипнула, и, обернувшись, я увидела одного из Бёрдсли, который заглядывал внутрь: на его лице смешались страх и надежда.

- Уже родился? – хрипло прошептал он.

- НЕТ! – взревела Лиззи, резко сев прямо. – Убери свою физиономию с глаз моих или я откручу ваши маленькие яйца под корень! Все четыре!

Дверь тут же закрылась, и Лиззи, пыхтя, расслабилась.

- Ненавижу их, - сказала она сквозь сжатые зубы. – Чтоб они сдохли!

- М-м-хм-м, - сказала я сочувственно. – Ну, я уверена, что, по крайней мере, они страдают.

- Отлично, - в считанные секунды от ярости она перешла к сентиментальности, и из ее глаз полились слезы. – Я умру?

- Нет, - сказала я так ободряюще, как только могла.

- И-И-И-А-А-А-А-Р-Р-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Г-Г!

- Gruss Gott! (Помоги, Господи! (нем.) – прим. пер.) – крестясь, произнесла тетушка Моника. – Ist gut? (Это хорошо? (нем.) – прим. пер.).

- Ja (Да, (нем.) – прим. пер.), - сказала я также успокаивающе. – Есть ли здесь какие-нибудь ножницы?

- О, ja, - ответила она, потянувшись к своей сумке, откуда достала пару крошечных, очень потертых, но когда-то позолоченных ножничек для вышивки. – Фам это нушно?

- Danke (Спасибо (нем.) – прим.пер.).

- ЧЁ-О-О-О-О-Р-Р-Р-Р-Г-Г-Г-Г!

Мы с Моникой обе посмотрели на Лиззи.

- Не переусердствуй, – сказала я. – Они напуганы, но не идиоты. Кроме того, ты пугаешь своего отца. И Родни, - добавила я, взглянув на небольшой холмик постельного белья в кроватке.

Тяжело дыша, она умолкла, но смогла кивнуть и даже слегка улыбнулась.

Затем дела очень ускорились: Лиззи и правда была быстрой. Я проверила ее пульс, затем шейку, и почувствовала, как мое сердце застучало в удвоенном темпе, когда рука коснулась того, что явно было крошечной ножкой на своем пути наружу. Может, я смогу достать вторую?

Я взглянула на Монику, оценивая ее силу и размер: жилистая, словно плеть, но недостаточно крупная. Лиззи же, наоборот, была размером с… ладно, Йен возможно, не преувеличивал, думая, что там могли быть близнецы.

И, несмотря на влажную духоту в хижине, волосы у меня на затылке зашевелились от бросающей в дрожь мысли, что детей все же могло быть двое.

«Нет, - твердо сказала я сама себе, – это не так, ты знаешь, что это не близнецы. И с одним проблем будет более чем достаточно».

- Нам, похоже, понадобится кто-нибудь из мужчин, чтобы помочь держать ее за плечи вертикально, - сказала я Монике. – Приведите одного из близнецов, пожалуйста.

- Обоих, - выдохнула Лиззи, когда Моника повернулась к двери.

- Одного будет…

- Обоих! Н-н-н-н-н-г-г-г-г-х-х-х…

- Обоих, - сказала я Монике, которая деловито кивнула.

С порывом холодного воздуха появились близнецы, на лицах которых застыли одинаковые румяные маски тревоги и волнения. Мне не пришлось им ничего говорить, потому что, словно пара железных опилок к магниту, они сразу же направились к Лиззи, которая с трудом села. Один из близнецов опустился позади нее на колени, и когда отпустила последняя схватка, принялся нежно разминать ей плечи. Его брат сел рядом, обхватив поддерживающей рукой то, что когда-то было ее талией, а другой рукой приглаживая назад со лба ее взмокшие от пота волосы.

Я попыталась укрыть ее плечи и выступающий живот одеялом, но она, разгоряченная и раздраженная, оттолкнула его: от кипящего котелка и пота от наших усилий в хижине было влажно и жарко. «Что ж, очевидно, близнецам несколько лучше знакома ее анатомия, чем мне», - подумала я и передала ватное одеяло тетушке Монике. В рождении ребенка не было места скромности.

С ножничками в руках я встала рядом с ней на колени и быстро надрезала промежность, ощутив на своей руке крохотную струйку крови. В обычных родах мне редко приходилось такое делать, но сейчас необходимо было пространство для манипуляций. Я прижала одну из чистых тряпочек к надрезу, но кровотечение было незначительным, а внутренние поверхности ее бедер уже и так были все в крови.

Это и правда была ножка. Мне были видны пальчики, длинные, как у лягушонка, и я автоматически взглянула на ноги Лиззи, крепко упертые в пол по обе стороны от меня. Нет, ее пальцы были короткими и компактными – значит, это от близнецов.

Сырой болотный запах околоплодных вод, пота и крови, словно туман поднимался от тела Лиззи, и по моим собственным бокам струился пот. Наощупь проникнув вверх, я пальцем захватила пяточку и вытянула ножку вниз, чувствуя, как в самом ребенке, в его плоти, пульсирует жизнь, хотя сам малыш не шевелился, беспомощный в захвате рождения.

Другая… мне нужна другая ножка. Торопливо ощупывая между схватками брюшную стенку, я снова скользнула рукой вдоль появившейся ножки внутрь и нашла малюсенькие выпуклости ягодиц. Быстро поменяв руки и закрыв глаза, нашла изгиб согнутого бедра. Чертов ад, похоже, что колено ребенка подтянуто прямо к подбородку… вот, среди хлюпающей жидкости нащупывалась податливая жесткость крошечных хрящевых косточек, натяжение мышцы… нашла пальчик, второй, обхватила другую лодыжку и когда спина Лиззи выгнулась, а ее нижняя часть приблизилась ко мне… сердито крикнула: «Держите ее! Обхватите ее!» – и вытянула вниз вторую ножку.

Тяжело дыша, хотя напряжение и не было физическим, я открыла глаза, и, отодвинувшись, села. Маленькие ножки один раз по-лягушачьи дернулись, а затем вытянулись, показавшись наружу во время следующей схватки.

- Еще разок, милая, - прошептала я, держа руку на напряженном бедре Лиззи. – Давай еще разок так же.

Лиззи достигла той точки, когда женщине уже все равно, выживет ли она, умрет ли, или разорвется на части: рычание из самых недр земли – и нижняя часть тельца малыша медленно выскользнула наружу. Закрученная вокруг животика пуповина пульсировала, словно жирный фиолетовый червь. Я не сводила с нее глаз, думая: «Слава Богу, слава Богу!», - а потом осознала, что тетушка Моника пристально вглядывается поверх моего плеча.

- Ist das яички? (Это яички? (нем.), прим. пер.) – спросила она, озадаченно указывая на гениталии ребенка.

Обеспокоенная пуповиной, я не тратила времени на то, чтобы посмотреть, но теперь взглянула вниз и улыбнулась.

- Нет. Ist eine Madchen (Это девочка (нем.), - прим. пер.), - сказала я. Половые органы малышки были отекшими, они и правда выглядели довольно похожими на экипировку маленького мальчика, потому что клитор выдавался из опухших половых губ, но это был не пенис.

- Что? Что такое? – спросил один из Бёрдсли, наклоняясь вниз, чтобы посмотреть.

- У фас есть маленький дефочка, - улыбаясь вверх, сказала ему тетушка Моника.

- Девочка? – ахнул другой Бёрдсли. – Лиззи, у нас дочка!

- Не заткнешься ли ты, на хрен?! – огрызнулась Лиззи. – Н-Н-Н-Н-Г-Г-Г-Г-Г!

Именно в этот момент проснулся маленький Родни, который, вытаращив глазенки и открыв ротик, резко сел. Тетушка Моника тут же поднялась и подхватила его из кроватки до того, как он начал кричать.

Сестренка Родни неохотно, по дюймам, проделывала свой путь в мир, подталкиваемая каждой схваткой. Я считала про себя: «Один гиппопотам, два гиппопотама…» После выхода пуповины до благополучного появления рта и первого вздоха у нас есть не более четырех минут, после чего мозг будет поврежден из-за недостатка кислорода. Но я не могла просто вытянуть девочку, боясь повредить ей шею и головку.

- Тужься, милая, - сказала я спокойным голосом, обеими руками обхватывая колени Лиззи. – Теперь изо всех сил.

«Тридцать четыре гиппопотама, тридцать пять…»

Все, что нам теперь было нужно – это чтобы из-под тазовой кости появился подбородок. Когда схватка завершилась, я спешно скользнула рукой вверх и нашла личико ребенка. Положив два пальца на верхнюю челюсть, я почувствовала, что начинается новая схватка и сжала зубы, ощутив, как сильно тазовые кости прижимают к черепу малышки мою руку, но не убрала ее, опасаясь потерять сцепление.

«Шестьдесят два гиппопотама…»

Схватка завершилась, и я потянула головку вниз, медленно, медленно, освобождая подбородок и выводя его за кромку таза…

«Восемьдесят девять гиппопотамов, девяносто гиппопотамов…»

Блестящий в свете огня ребенок свисал из тела Лиззи, синий и покрытый кровью. Он раскачивался между ее бедер, словно язык колокола – или тело висельника, но эту мысль я отбросила подальше...

- Не должны ли мы взять… - прошептала мне тетя Моника, прижимая к груди маленького Родни.

«Сто гиппопотамов…»

- Нет, - сказала я. – не трогайте это… ее. Пока не нужно.

Сила тяжести медленно помогала процессу рождения. Если потянуть, то можно повредить шею, а если головка застрянет…

«Сто десять гиппо… много их было, гиппопотамов», - подумала я, рассеянно представляя, как все их стадо шествует в долину, где они будут барахтаться в грязи, сла-а-а-авно…

- Давай, - сказала я, готовая прочистить ротик и носик, как только они появятся. Но Лиззи не стала дожидаться понуканий и с длинным глубоким вдохом и громким «поп!» родила головку полностью и сразу, и ребенок упал в мои руки, словно спелый фрукт.

 

ИЗ ДЫМЯЩЕГОСЯ КОТЕЛКА Я ЗАЧЕРПНУЛА еще немного кипятка в тазик для умывания и добавила из ведра холодной воды. Теплая жидкость ожгла мои руки, потому что кожа между пальцами потрескалась от долгой зимы и от постоянного использования для стерилизации разбавленного спирта. Я только что закончила зашивать и очищать Лиззи, и кровь с моих рук уплывала по воде темными завихрениями.

Позади меня аккуратно укутанная Лиззи лежала на кровати в рубашке одного из близнецов, потому что ее собственная сорочка еще не высохла. Она смеялась в эйфории рождения и от того, что выжила. Расположившиеся по обе стороны от нее близнецы хлопотали, шепча что-то с восхищением и облегчением. Один из них поправлял взмокшие от пота светлые волосы, другой – нежно целовал ее в шею.

- У тебя нет жара, любимая? – с ноткой беспокойства в голосе спросил один. Это заставило меня обернуться и взглянуть: Лиззи болела малярией, и хотя приступов не было уже довольно давно, но, может, стресс родов…

- Нет, - сказала Лиззи и поцеловала Джо или Кеззи в лоб. - Я просто раскраснелась от того, что счастлива.

Кеззи или Джо с обожанием улыбнулся ей, в то время как его брат с другой стороны принял на себя обязанность целовать Лиззи в шею.

Тетушка Моника кашлянула. Она обтерла младенца влажной тряпицей и несколькими мягкими, пропитанными ланолином клочками шерсти, которые я принесла, и теперь завернула малышку в одеялко. Родни уже давно заскучал от происходящего, и, засунув большой палец в рот, снова заснул на полу возле корзины с дровами.

- Твоя фода, Лиззи, - с легкой ноткой неодобрения в голосе сказала Моника. – Он там пудет холодный прародитель. Und die Kleine (И маленькую (нем.), - прим.пер.) он захотеть увидеть, и ты, но не столько сильно эти… - она наклонила голову в сторону кровати, одновременно скромно отводя взгляд от игривого трио. После рождения Родни мистер Вемисс и его зятья осторожно восстанавливали отношения, но дело лучше было не торопить.

Ее слова наэлектризовали близнецов, и они вскочили на ноги. Один нагнулся и подхватил маленького Родни, обращаясь с ним с любовной непринужденностью, другой кинулся к двери, чтобы привести мистера Вемисса, в волнении забытого на крыльце.

Его худое слегка голубоватое лицо просияло от облегчения, словно зажглось изнутри. Коротко взглянув на маленький сверток и нежно его похлопав, он сердечно и радостно улыбнулся Монике. Но все его внимание было сосредоточено на Лиззи – так же, как и ее обращено к нему.

- У тебя руки замерзли, па, - сказала она, немного хихикая, но схватилась покрепче, когда он попытался их убрать. – Нет, оставь, я достаточно горячая. Давай, садись рядом и скажи «добрый вечер» своей маленькой внучке, - ее голос звенел от застенчивой гордости, когда она протянула руку к тетушке Монике.

Моника осторожно опустила малышку на руки Лиззи и стояла, положив руку на плечо мистера Вемисса. На ее немолодом лице была нежность и что-то более глубокое, чем просто привязанность. Уже не в первый раз я была удивлена – и слегка озадачена своим удивлением – силой ее любви к этому хрупкому и тихому мужчине.

- Ох, - сказал мистер Вемисс, тронув пальцем щечку малышки. Мне было слышно, как та издавала тихие чмокающие звуки. Шокированная травмой рождения, она сначала не заинтересовалась грудью, но, определенно, начинала передумывать.

- Она проголодалась, - послышался шорох постельного белья, когда привычной рукой Лиззи прикладывала малышку к груди.

- Как ты назовешь ее, a leannan (любимая, дорогая, (гэльск.), - прим. пер.)? - спросил мистер Вемисс.

- Я как-то не думала о женских именах, - ответила Лиззи. - Она была такой большой, я была уверена, что это… оу! – Лиззи рассмеялась низким нежным звуком. – Я и забыла, какими голодными бывают новорожденные. Ух! Вот так, a chuisle (кровь моего сердца (гэльск.) – прим. пер.), да, так лучше…

Я потянулась к мешочку с шерстью, чтобы мягкими кусочками промаслить свои собственные истерзанные руки, и случайно увидела близнецов, которые бок о бок стояли в сторонке, устремив взгляд на Лиззи и свою дочь, и выражение лица каждого из них было точно таким же, как у тетушки Моники. Тот Бёрдсли, что держал Родни, не отводя глаз, наклонил голову и поцеловал круглую головку маленького мальчика.

Столько любви в таком маленьком месте. Мои глаза затуманились, и я отвернулась. Действительно, имеет ли это значение, насколько нетрадиционным был брак в основе этой странной семьи? «Что ж, это имело значение для Хирама Кромби», - подумала я. Лидер непреклонных иммигрантов-пресвитерианцев из Тюрсо, он бы, как минимум, пожелал закидать Лиззи, Джо и Кеззи камнями, причем вместе с греховными плодами их чресл.

Этого не случится, пока Джейми в Ридже. Но когда он уедет? Я медленно вычищала кровь из-под ногтей, надеясь, что Йен был прав относительно способностей Бёрдсли к секретности и – хитрости.

Отвлекшись на эти размышления, я не заметила тетушки Моники, которая тихонько подошла ко мне.

- Danke (Спасибо, (нем.), - прим. пер.), - тихо произнесла она, положив узловатую руку на мою.

- Gern geschehen (Не за что (нем.), - прим. пер.), - я положила свою ладонь поверх ее и нежно сжала. – Вы мне очень помогли, спасибо!

И хотя она улыбалась, морщинка беспокойства прорезала ее лоб.

- Не так уж и много. Но я бояться, ja? – она взглянула поверх плеча на кровать, затем снова на меня. – Что будет в следующий раз, а вы здесь нет? Вы же знаете, они не остановиться, – добавила она, незаме