Мораль для путешественников во времени 2 страница

Хау не губил своих людей понапрасну; как известно, он был осторожен, порой даже слишком. Об этом ему рассказывал отец. Лорд Джон не говорил, что именно данное соображение было главной причиной его согласия на службу Уильяма в штабе Хау, но Уильям и так понимал это. Ему было все равно.Он считал, что его шансы увидеть важные события под командованием Хау были гораздо выше, чем если он будет прохлаждаться на болотах Северной Каролины с сэром Питером Пэкером.

И все же… Он медленно посмотрел по сторонам. Море было загромождено британскими судами, земля перед ним усеяна солдатами, и он никогда не признался бы вслух, что впечатлен зрелищем, но его шейный платок туго стянул горло. Уильям понял, что затаил дыхание, и с усилием выдохнул.

Артиллерия сходила на берег, рискованно переправляясь на плоскодонных баржах, управляемых бранящимися солдатами. Передки орудий и повозки с зарядными ящиками, плескаясь и разбрызгивая песок, тащили по перемолотому в кашу берегу лошади-тяжеловозы и волы. Заляпанное песком стадо, высаженное на сушу гораздо южнее, ржало и мычало в знак протеста. Это была самая большая армия, какую он когда-либо видел.

- Сэр, сэр! - Уильям посмотрел вниз и увидел невысокого солдата, пожалуй, не старше его самого, круглощекого и озабоченного.

- Слушаю?

- Ваш эспонтóн, сэр. (небольшая пика, длиною около 2 метров, с плоским фигурным наконечником и поперечным упором – прим. перев.). И ваша лошадь доставлена, - добавил рядовой, указывая на стройного светло-гнедого мерина, чьи поводья он держал. - Капитан Грисвольд шлет свое почтение, сэр.

Уильям взял семифутовый эспонтóн – отполированный стальной наконечник тускло сверкал даже под облачным небом – и, почувствовав его тяжесть в руке, ощутил трепет возбуждения.

– Благодарю вас. Вы…?

– Ой. Перкинс, сэр, – солдат, козырнув, поспешно коснулся лба костяшками пальцев. – Это уже моя третья компания, сэр. Нас еще называют «взломщиками».

– Неужели? Что ж, будем надеяться, у вас будет много возможностей оправдать ваше прозвище.

Перкинс выглядел невозмутимо.

– Благодарю вас, Перкинс, – добавил Уильям, жестом разрешая солдату отойти.

Он взял лошадь под уздцы, чувствуя, как восторг наполняет его сердце. Это была самая большая армия, какую он когда-либо видел. И он был ее частью.

 

ОН ОКАЗАЛСЯ ГОРАЗДО УДАЧЛИВЕЕ, чем мог бы оказаться по своим предположениям, хотя не столь удачливым, как надеялся. Его ротам надлежало следовать во втором эшелоне, находясь в авангарде пехоты, охранявшей артиллерию. Это не гарантировало участия в боевых действиях, но, тем не менее, давало хороший шанс на это, окажись американцы хотя бы наполовину такими бойцами, какими слыли.

Было уже за полдень, когда он поднял свой эспонтон в воздух и крикнул:

– Вперед марш!

Назревающая непогода разразилась моросящим дождем, принося долгожданное облегчение от жары.

За пределами берега полоса деревьев уступила место широкой красивой равнине. Перед ними лежали колышущиеся травы, пестревшие полевыми цветами – богатство красок в приглушенном ненастном свете. Далеко впереди он заметил стаю вспорхнувших птиц... Голубей? Перепелов? Слишком далеко, чтобы различить. Но он видел, как они, несмотря на дождь, взлетали в воздух, поскольку марширующие солдаты выгоняли их из укрытий.

Роты Уильяма двигались ближе к центру передовой линии, вьющейся стройными колоннами позади него, и он мысленно возблагодарил генерала Хау. Как младший штаб-офицер, он должен был, по правде говоря, исполнять обязанности посыльного и носиться туда–сюда по полю между отрядами, передавая приказы из ставки Хау и разнося донесения двух других генералов - сэра Генри Клинтона и лорда Корнуоллиса.

Однако из-за своего опоздания Уильям не был знаком ни с офицерами, ни с дислокацией армии и находился в абсолютном неведении относительно того, кто есть кто, уж не говоря о том, кто где должен находиться в данный момент и поэтому был абсолютно бесполезен в качестве посыльного. Генерал Хау, как-то улучив минутку в суматохе надвигающегося наступления, не только любезно его поприветствовал, но и предложил выбор: сопровождать капитана Грисвольда и выполнять его поручения или же взять на себя командование несколькими осиротевшими ротами, так как их лейтенант подхватил лихорадку.

Уильям ухватился за эту возможность, и теперь, ведя мужчин на войну, он гордо сидел в седле, а его пика покоилась в петле. Он поерзал немного, наслаждаясь ощущением нового красного шерстяного мундира на плечах, аккуратностью туго заплетенной косички на шее, жесткостью кожаного воротника, подпирающего горло и легкостью своего офицерского горжета, этого маленького серебряного рудимента римских доспехов. Он не надевал форму почти два месяца и, несмотря на сырость и дождь, чувствовал ее возвращение как величайший апофеоз.

Рядом с ними передвигалась рота легкой кавалерии. Услышав крик ее офицера, он увидел, как всадники рванули вперед, свернув к отдаленной рощице. Неужели они что-то заметили?

Нет. Огромное облако черных дроздов взлетело из перелеска, так громко щебеча, что многие лошади шарахнулись в испуге. Кавалеристы прочесали местность, пробираясь с обнаженными саблями сквозь деревья, и чисто для демонстрации покромсали ветви. Если кто-то и скрывался в роще, то он уже убрался, и всадники, пересвистываясь друг с другом, поскакали назад, чтобы присоединиться к наступающим.

Уильям опустился обратно в седло, ослабив хватку на эспонтоне.

Никаких американцев там не было и в помине, и их не могло там быть. Он знал, достаточно наслушавшись сообщений от разведчиков, что только настоящие Континенталы (солдаты континентальной армии - прим. пер), будут, скорее всего, сражаться организованно. Он видел, как обучали ополченцев на деревенских площадях, и как они делили между собой общую трапезу. Они не были солдатами. В отрядах ополченцы выглядели забавно – они едва могли пройти строем, уже не говоря о четком строевом шаге. Но почти все были опытными охотниками, и он знал, очень многие из них сбивали диких гусей и индюшек влёт, и поэтому не стал бы разделять общее презрение большинства британских солдат.

Конечно, если бы американцы находились поблизости, вероятнее всего, первым признаком были бы упавшие замертво солдаты. Он отдал распоряжение Перкинсу передать приказ капралам, чтобы те держали своих людей начеку с заряженным и готовым к бою оружием. Он заметил, как напряглись плечи капрала при получении этого приказа, который тот явно посчитал за издевательство, но, тем не менее, он выполнил распоряжение, и тревога Уильяма немного улеглась.

Его мысли вернулись к недавней поездке, и он задался вопросом, когда и где он мог бы встретиться с капитаном Ричардсоном, чтобы передать результаты своей разведки.

Находясь в дороге, он держал в памяти большинство своих наблюдений, записывая с помощью шифра лишь самое необходимое в маленьком экземпляре Нового Завета, который подарила ему бабушка. Он все еще лежал в кармане его гражданского сюртука, оставленного на Статен-Айленде. Теперь, когда он благополучно вернулся в лоно армии, возможно, он должен описать свои наблюдения в соответствующих отчетах? Он может…

Какая-то неведомая сила подняла его в стременах как раз вовремя, чтобы он смог заметить вспышку и треск мушкетных выстрелов из леса слева.

– Не стрелять! – закричал он, увидев, что его солдаты начинают снимать свое оружие. – Ждать!

Перестрелка была слишком далеко, а там, ближе к лесу, находилась еще одна колонна пехоты, солдаты которой развернулись в боевом порядке для стрельбы и выпустили залп в лес: первая шеренга встала на колени, а вторая выстрелила над их головами. Из леса раздался ответный огонь, и он увидел, как несколько человек упало, другие зашатались, но ряды удалось сомкнуть.

Еще два залпа, искры ответного огня, но теперь всего лишь единичные – краем глаза он заметил движение и, резко повернувшись в седле, разглядел шайку лесничих в охотничьей одежде, бегущих от дальнего края рощи.

Рота, идущая впереди, тоже увидела их. По крику сержанта солдаты примкнули штыки и побежали, хотя Уильяму было ясно, что они никогда не догонят убегающих людей.

Такого рода случайные стычки продолжались весь день, пока армия продвигалась вперед. Погибших поднимали и относили в конец колонны. Как-то раз одна из рот Уильяма была обстреляна, и он чувствовал себя словно Бог, когда отдавал приказ атаковать. Примкнув штыки, они влетели в лес, подобно рою злых шершней, и сумели убить одного мятежника, тело которого потом вытащили на поляну. Капрал предложил повесить его на дереве в назидание другим бунтовщикам, но Уильям твердо отклонил это предложение как недостойный поступок и велел оставить труп на краю леса, где его смогли бы найти сообщники.

Ближе к вечеру войска облетел приказ от генерала Клинтона. Они не будут останавливаться и разбивать лагерь, а сделают лишь небольшую передышку, чтобы съесть холодные пайки, и затем продолжат двигаться дальше.

В строю возник удивленный ропот, но недовольства не было. Они пришли, чтобы сражаться, и марш возобновился незамедлительно.

Время от времени шел дождь, и преследование стрелков стихло одновременно с густеющими сумерками. Холодно не было, и, несмотря на возрастающую влажность одежды, Уильям предпочитал эту прохладу и сырость знойной духоте накануне. По крайней мере дождь охладил настроение его лошади, которая на самом деле оказалась не так уж и плоха. Это было нервное и пугливое существо, так что у Уильяма были причины сомневаться, по доброй ли воле капитан Грисвольд одолжил ее. Изнуренный долгим днем, мерин хотя бы перестал дергать поводья и шарахаться от шевелящихся на ветру ветвей, он, свесив уши, в усталой покорности тащился вперед.

Все было неплохо в течение первых нескольких часов ночного марша. Но после полуночи переутомление от нагрузки и бессонницы стало сказываться на людях. Солдаты замедлились и стали спотыкаться от ощущения бескрайности темных просторов, напряжения и рассвета, пробуждающегося над их головами.

Уильям подозвал к себе Перкинса. Зевая и моргая, круглолицый солдат явился и зашагал рядом. Он ухватился рукой за стремя Уильяма, когда тот объяснил, чего он хочет.

– Петь? – переспросил Перкинс с сомнением. – Ну, полагаю, я могу петь, да, сэр. Хотя, только если гимны (имеется ввиду религиозные песнопения – прим. пер).

– Это не совсем то, что я имел в виду, – сказал Уильям. – Пойдите и спросите сержанта… Милликина. Кажется, так его зовут? Этого ирландца? Пусть поет все, что ему нравится, лишь бы громко и весело.

В конце концов, они не пытались скрыть свое присутствие, и американцы точно знали, где они находились.

– Да, сэр, – с сомнением ответил Перкинс, отпустил стремя и сразу же исчез в ночи. Через несколько минут Уильям услышал, как громкий голос ирландца Патрика Милликина воодушевленно загорланил очень похабную песню. Волна смеха прокатилась по строю, и к тому времени, когда он закончил первый припев, многие присоединились к нему. Еще пару куплетов – и уже все они вместе раскатисто выводили песню - в том числе и Уильям.

Конечно, они не могли петь в течение тех часов, пока быстро маршировали с полным снаряжением. Но к тому времени, когда любимые песни были исчерпаны и солдаты стали задыхаться, все проснулись и были снова бодры.

Незадолго до рассвета Уильям уловил запах моря и тяжелый дух болотистой тины - как во время дождя. Уже вымокшие люди начали шлепать по мелким приливным заливам и ручьям.

Несколько минут спустя пушечный выстрел нарушил тишину ночи, и болотные птицы поднялись в светлеющее небо с пронзительным криком тревоги.

 

В ТЕЧЕНИЕ следующих двух дней Уильям понятия не имел, где находился. Такие названия, как «Залив Ямайка», «Флэтбуш», и «Ручей Гованус» (в наст.время - канал Гованус – прим пер.) время от времени встречались в армейских депешах и срочных сообщениях, но с таким же успехом это могли быть «Юпитер» или «обратная сторона Луны» - смысл для него был бы один и тот же.

Наконец-то он увидел солдат Континентальной армии. Их полчища вылезали из болот. Первые несколько столкновений были жестокими, но роты Уильяма были отведены в тыл для поддержки, и только однажды они оказались достаточно близко к огневым позициям, чтобы отразить атаку отряда американцев.

Опьяненный запахом порохового дыма, он, тем не менее, постоянно находился в возбужденном состоянии, пытаясь услышать и увидеть все сразу, даже когда его тело дрожало от пушечных выстрелов. Когда на закате стрельба прекратилась, он съел немного галет и сыра, совсем не почувствовав их вкуса, и уснул на короткое время от абсолютного изнеможения.

К вечеру второго дня они оказались где-то позади большого каменного фермерского дома, захваченного британцами и гессенскими ротами (наёмные войска, которые гессенские князья предоставляли другим странам – прим. пер), которые расположили в нем артиллерийскую огневую позицию. Из окон верхнего этажа высовывались блестящие и мокрые от постоянного дождя стволы орудий.

Теперь проблемой стал сырой порох. С патронами было все в порядке, но если насыпанный на пороховую полку мушкета порох оставался там дольше нескольких минут, он начинал слипаться и становился негодным. А потому приказ заряжать приходилось откладывать до последнего момента перед выстрелом, и Уильям скрипел зубами, переживая о том, когда его следует отдать.

С другой стороны, иногда сомневаться не приходилось вообще. Отряд американцев, вылетев с оглушительными криками из-за деревьев к крыльцу дома, устремился к дверям и окнам. Солдаты, стрелявшие из дома, сразили мушкетным огнем часть нападавших, но некоторые успели добраться до самого здания и начали карабкаться в разбитые окна. Уильям машинально натянул поводья и отъехал вправо ровно настолько, чтобы осмотреть ферму сзади. И точно, большая группа повстанцев находилась рядом с домом, а часть из них поднималась на стену по плющу, который покрывал заднюю часть строения.

– Сюда! – проревел он, разворачивая лошадь и размахивая своей пикой, - Олсон, Джефрис, в обход! Заряжайте и стреляйте, как только подойдете на расстояние выстрела!

Двое из его роты побежали, зубами разрывая мешочки с патронами, но их уже опередили несколько «зеленых мух» (так в народе окрестили гессенские наемные войска, из-за зеленого цвета их мундиров – прим. пер.) – они хватали американцев за ноги и стаскивали с плюща, добивая прикладами на земле.

Уильям развернул лошадь и помчался в другую сторону, чтобы посмотреть, что происходит у фасада, и появился как раз в тот момент, когда из открытого окна верхнего этажа вылетел британский артиллерист. Человек упал на землю, подвернув под себя ногу. Он лежал и орал, и один из солдат Уильяма, достаточно близко находившийся к раненному, бросился вперед, схватил его за плечи, и тут же был убит выстрелом из дома. Обмякнув, он упал, а его шляпа укатилась в кусты.

Остаток дня они провели возле этого фермерского дома. Четыре раза американцы совершали вылазки: дважды они смогли одолеть обитателей дома и быстро захватить оружие, но оба раза были отбиты свежими британскими войсками и изгнаны или же убиты. Уильям никогда не приближался к дому ближе, чем на двести ярдов, но один раз ему удалось разместить одну из своих рот между домом и набегом отчаянных американцев, разодетых как индейцы и орущих, словно банши (персонаж ирландского фольклора - женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обречённого на смерть человека, и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок – прим. перев). Один из американцев поднял длинноствольную винтовку и выстрелил прямо в него, но промахнулся. Собираясь прикончить его,Уильям выхватил свой меч, но внезапный выстрел поразил нападавшего, и он покатился лицом вниз по маленькому пригорку.

Преследуемые британскими войсками, повстанцы уже скрылись за дальним углом дома, и,подстегнув лошадь, Уильям подъехал ближе, чтобы посмотреть, был ли тот человек мертв. Мерину все это совсем не понравилось. К звукам ружейного огня он был приучен, но артиллерия его нервировала, и поскольку в этот самый момент прогремела пушка, он, заложив уши, рванулся вперед.

Уильям все еще держал в одной руке меч, а поводья были свободно намотаны вокруг другой, и от неожиданного толчка его вышвырнуло из седла, когда лошадь дернулась влево. Его правую ногу вырвало из стремени и его отбросило в сторону от лошади. Уильяму едва хватило присутствия духа выпустить из рук меч, когда он упал и, перекатившись, приземлился на одно плечо.

Одновременно благодаря Бога, что его левая нога не застряла в стремени, и проклиная лошадь, он с колотящимся во рту сердцем поднялся на четвереньки, перемазанный травой и грязью.

Стрельба в доме прекратилась – должно быть, американцы были внутри и вели рукопашный бой с орудийными расчетами. Он сплюнул грязь и начал осторожно отползать, полагая, что находится в зоне досягаемости выстрела из окон верхнего этажа.

Однако Уильям заметил слева все еще лежащего на мокрой траве американца, который пытался выстрелить в него. С опаской взглянув на дом, он пополз к человеку, который, не двигаясь, лежал лицом вниз. Вилли захотелось увидеть его лицо, хотя он не мог сказать, зачем. Встав на колени, он взял человека за плечи и потянул его на себя.

Тот явно был мертв - убит выстрелом в голову. Его глаза запали, рот наполовину открылся, и тело казалось каким-то странным – тяжелым и вялым. Мужчина был одет в некое подобие формы ополченцев, и Уильям увидел, что на деревянных пуговицах было выжжено «PUT». Это явно что-то означало, но будучи в замутненном сознании, он ничего не соображал. Бережно положив человека обратно на траву, он поднялся и на подкашивающихся ногах пошел за своим мечом.

На полпути он остановился и, развернувшись, пошел назад. Опустившись на колени, Уильям, ощущая пустоту в животе,холодными пальцами прикрыл от дождя глаза мертвеца.

 

В ТОТ ВЕЧЕР К РАДОСТИ СОЛДАТ разбили лагерь. Полевые кухни были установлены, фургоны с припасами подвезены, и аромат жареного мяса и свежего хлеба наполнил влажный воздух. Уильям только сел поесть, когда, словно предвестник судьбы, явился Перкинс и виновато сообщил, что нужно немедленно явиться на доклад в полевой штаб генерала Хау. Схватив ломоть хлеба и бросив на него дымящийся кусок жареной свинины, Уильям пошел, жуя на ходу.

Он нашел трех генералов и всех собравшихся вместе штабных офицеров, занятых обсуждением итогов дня. Генералы стояли вокруг маленького стола, заваленного кипами депеш и наспех нарисованными картами. Уильям отыскал место среди офицеров штаба и почтительно встал позади, около стены большой палатки.

Сэр Генри приводил доводы в пользу нападения на Бруклинские Высоты, как только наступит утро.

– Мы легко можем выбить их, – сказалКлинтон, махнув рукой на депеши. – Они потеряли половину своих людей, если не больше, да и с самого начала их было немного.

– Нет, нелегко, – сказал милорд Корнуоллис, – скривив толстые губы. – Вы видели, как они сражались. Да, мы могли бы выдворить их оттуда, но какой ценой? А что скажете вы, сэр? – добавил он, почтительно повернувшись к Хау.

Губы Хау почти исчезли, осталась только белая линия, отмечавшая их былое наличие.

– Я не могу позволить себе еще одну такую победу, как эта последняя, – огрызнулся он. – А если бы и мог, то не хочу, – его взгляд оторвался от стола и переместился на молодежь, стоящую у стены. – Я потерял всех своих людей из штаба на том проклятом холме в Бостоне, – сказал он более спокойно. – Двадцать восемь человек. Всех.

Его глаза задержались на Уильяме, самом молодом из присутствующих младших офицеров. Он покачал головой и повернулся к сэру Генри.

– Необходимо прекратить боевые действия, – сказал он.

Уильям видел, что сэр Генри был недоволен, но просто кивнул.

– Предложить им условия перемирия?

– Нет, – коротко сказал Хау. – Как вы сказали, они уже потеряли почти половину своих людей. Только сумасшедшие пойдут воевать без причины. Они… Вы, сэр. У вас есть какие-то соображения?

Неожиданно Уильям понял, что Хау адресовал этот вопрос ему, поскольку его круглые глаза впились в грудь Уильяма, словно выстрел дроби.

– Я… – начал было он, но затем, спохватившись, встал навытяжку. – Да, сэр. Командует ими генерал Патнэм. Там, у ручья. Он… возможно, не безумец, сэр, – осторожно добавил он, – но прослыл упрямым человеком.

Хау помолчал, сощурив глаза.

– Упрямый человек, – повторил он. – Да. Я должен признать, что это так.

– Он был одним из командиров при Бридс-Хилл, так ведь? – возразил лорд Корнуоллис. – Американцы сбежали оттуда достаточно быстро.

– Да, но… – Уильям замер, оцепенев от пристальных взглядов всех трех генералов. Хау нетерпеливо кивнул, чтобы он продолжил говорить.

– Со всем уважением, милорд, – сказал лейтенант и был рад, что голос его не дрожал.– Я… слышал, что американцы в Бостоне не отступили, пока не истратили боеприпасы до последнегопатрона. Думаю… здесь дело не в этом. А что касается генерала Патнэма… там, на Бридс-Хилл, за ним никто не стоял.

– А вы думаете, что теперь стоит,– это был не вопрос.

– Да, сэр,– Вилли пытался не смотреть непосредственно на груду депеш, разваленных на столе сэра Уильяма. – Я уверен в этом, сэр. Думаю, что почти все континенталы находятся на острове, сэр,– он пытался, чтобы сказанное не прозвучало, как сомнение. Накануне именно это он услышал от проходившего мимо майора, но все могло быть и ложной информацией. – Если Патнэм командует здесь…

– Откуда вы знаете, что это Патнэм, лейтенант?– прервал Клинтон, подозрительно посмотрев на Уильяма.

– Я недавно вернулся из… из разведывательной экспедиции, сэр, которая проходила через Коннектикут. Там от многих людей я слышал, что собирается ополчение, чтобы вместе с генералом Патнэмом присоединиться к войскам генерала Вашингтона под Нью-Йорком. А сегодня днем около ручья я видел на одном из мертвых повстанцев пуговицу, сэр, с вырезанными буквами «PUT» на ней. Они так называют его, сэр, генерала Патнэма – «Старина Пат».

Генерал Хау выпрямился, прежде чем Клинтон или Корнуоллис смогли что-либо вставить еще.

– Упрямый человек, – повторил он. – Возможно, это так. Тем не менее… Нужно приостановить боевые действия. Он находится в нелегком положении и должен это осознавать. Дадим ему шанс все обдумать и посоветоваться с Вашингтоном, если он захочет. Вашингтон, возможно, более здравомыслящий командир. И если нам удастся получить капитуляцию всей Континентальной армии без дальнейшего кровопролития… Я думаю, стоит рискнуть, господа. Но мы не будем предлагать никаких условий.

Это означало, что если американцы образумятся, то капитуляция будет безоговорочной. А если нет? Уильям слышал истории о сражении при Бридс-Хилл… Правда, это были истории, рассказанные американцами, и поэтому он относился к ним с некоторым сомнением. Но, кстати говоря, когда у мятежников там закончились пули, они вырывали гвозди из ограждений своих укреплений, и даже из каблуков собственных башмаков, и стреляли ими в англичан. Они отступили только тогда, когда дошло до метания камней.

– Но если Патнэм надеется получить подкрепление от Вашингтона, то он просто сядет и подождет, - сказал Клинтон, нахмурив лоб. – И тогда здесь у нас будет вся их армия. Не будет ли лучше, если мы не…

– Он не это имел в виду, – прервал его Хау. – Так ведь, Элсмир? Когда вы сказали, что никто за ним не стоял на Бридс-Хилл?

– Нет, сэр, – благодарно сказал Уильям. – Я имел в виду…Что у него есть что защищать. За его спиной. Я не думаю, что он ждет остальную часть армии, которая должна прибыть ему на помощь. Считаю, что он прикрывает ее отступление.

Услышав это, лорд Корнуоллис взметнул вверх свои изогнутые брови. Клинтон исподлобья глянул на Уильяма, который слишком поздно вспомнил, что именно этот генерал являлся полевым командиром в пúрровой победе (победа, доставшаяся слишком высокой ценой; равносильная поражению – прим. пер.) при Бридс-Хилл и, похоже, был очень чувствителен к разговорам об Израэле Патнэме.

– И почему мы спрашиваем совета у мальчишки, у которого еще молоко на губах не обсохло… Вы, когда-нибудь участвовали в бою, сэр? – спросил он Уильяма, который жутко покраснел.

– Я бы сражался и сейчас, сэр, – сказал он, – если бы меня не задерживали здесь!

Лорд Корнуоллис рассмеялся, и по лицу Хау тоже скользнула мимолетная улыбка.

– Мы еще убедимся, что вы настоящий бравый боец, лейтенант, – сухо сказал Хау. – Но не сегодня. Капитан Рамзи? – он подал знак одному из старших офицеров, человеку невысокого роста и с очень широкими плечами, который вышел вперед и отдал честь. – Возьмите Элсмира, и пусть он расскажет вам о результатах своей… разведки. Передайте мне все, что, как вам покажется, может представлять интерес. А тем временем… – он обернулся к двум другим генералам, – приказываю приостановить боевые действия до дальнейшего распоряжения.

 

УИЛЬЯМ БОЛЬШЕ НЕ СЛЫШАЛ, что обсуждали генералы так как его увел капитан Рамзи.

«Я говорил слишком много и неуместно?» – спросил он сам себя. «Конечно, генерал Хау задал прямой вопрос, и я должен был ответить. Но выставлять свой едва ли месячный опыт в разведке против совместных знаний такого количества опытных старших офицеров…»

Он высказал некоторые свои сомнения капитану Рамзи, который казался на вид довольно спокойным и достаточно дружелюбным.

– У вас не было другого выбора, кроме как говорить, – обнадежил его Рамзи. – Хотя…

Уильям увернулся от кучи дерьма, оставленного мулом, стараясь не отставать от Рамзи.

– Хотя что? – спросил он.

Рамзи ничего не ответил, он повел его через лагерную стоянку вниз, сквозь аккуратные ряды брезентовых палаток, время от времени махая рукой окликавшим его солдатам, сидевшим вокруг костра.

Наконец они прибыли в личную палатку Рамзи, он придержал откидной полог для Уильяма и жестом пригласил его внутрь.

– Вы слышали о леди по имени Кассандра? – сказал он, наконец. – Я думаю, что наверно, она гречанка. Ее не слишком любили.

ПОСЛЕ ТЯЖЕЛОГО ДНЯ солдаты крепко спали, Уильям - тоже.

– Ваш чай, сэр?

Ничего не соображая, он заморгал, все еще находясь в полусне, в котором прогуливался по домашнему зоопарку герцога Девонширского рука об руку с орангутаном. Но вместо обезьяны его поприветствовал встревоженный круглолицый рядовой Перкинс.

– Что? – сказал Уильям тупо. Перкинс, казалось, плавал в какой-то легкой дымке, и сколько Вилли не моргал, она не рассеивалась. Но когда он сел, чтобы взять дымящуюся чашку, то обнаружил причину – воздух был пронизан густым туманом.

Все звуки были приглушены. И хотя уже слышался привычный шум просыпающегося лагеря, доносился он глухо, словно издалека. И неудивительно – когда несколько минут спустя он высунул голову из палатки, то обнаружил, что земля окутана стелющимся туманом, пришедшим с болот.

Но это не имело большого значения, поскольку армия никуда не собиралась двигаться. В донесении из ставки Хау официально сообщалось о приостановлении боевых действий. Делать было нечего, кроме как ждать, когда американцы облагоразумятся и капитулируют.

Солдаты зевали, потягивались и искали, чем бы поразвлечься. Уильям с капралами Ярнеллом и Джеффрисом были страстно увлечены игрой в кости, когда снова появился запыхавшийся Перкинс.

– Полковник Спенсер шлет свое почтение, сэр, и вы должны явиться на доклад к генералу Клинтону.

– Да? А зачем? – спросил Уильям. Перкинс казался сбитым с толку – ему и в голову не пришло спросить у посыльного, зачем.

– Просто… Я полагаю, он вызывает вас, – ответил он, стараясь выглядеть услужливым.

– Большое спасибо, рядовой Перкинс, – сказал Уильям с сарказмом, напрасно адресовав его Перкинсу, потому что тот, просияв от удовольствия, поспешил ретироваться раньше, чем его отпустили.

– Перкинс! – проревел он, и рядовой повернул свое испуганное круглое лицо. – Куда ехать?

– Что? Э-э… Что, сэр, я имел в виду?

– В какой стороне находится штаб генерала Клинтона? – спросил Уильям с подчеркнутым терпением.

– Хм! Гусар… Он приехал от… – Перкинс медленно закрутился, как флюгер, и наморщил лоб, стараясь сосредоточиться. – Оттуда! – указал он. – Я видел за ним вот этот пригорок.

Туман над землей был все еще густым, но гребни холмов и вершины деревьев местами уже виднелись, и Уильям без труда разглядел причудливо бугристый холм, о котором говорил Перкинс.

– Спасибо, Перкинс. Свободен, – добавил он быстро, прежде чем Перкинс успел убежать снова. Он наблюдал, как рядовой исчез в движущейся массе тумана и тел, затем покачал головой и пошел, чтобы передать командование капралу Эвансу.

Мерину туман не нравился. И Уильяму он не нравился тоже. Туман создавал неприятное ощущение – будто кто-то дышит ему в затылок.

Это был морской туман: тяжелый, сырой и холодный, но зато не удушливый. Он то редел, то сгущался, находясь в беспрестанном движении. Уильям видел не более чем на несколько футов впереди себя и поэтому мог различить лишь неясные очертания холма, обозначенного Перкинсом, хотя его вершина то появлялась, то исчезала, словно по прихоти какого-то затейливого сказочного колдовства.

«Что сэру Генри нужно от меня?» – задавался он вопросом. Был ли он единственным, за кем послали, или целью встречи было проинформировать офицеров о некоторых изменениях в стратегии?

А может солдаты Патнэма сдались? Они должны были это сделать, несомненно. Ведь в сложившейся ситуации у них не осталось надежды на победу – это должно быть им очевидно.

Но, вероятно, предположил он, Патнэму нужно будет посоветоваться с Вашингтоном. Во время сражения возле старой каменной фермы он заметил на гребне далекого холма небольшую группу всадников, над которыми развевался незнакомый флаг. Тут же кто-то, указав на этот стяг, сказал: «Вон там Вашингтон. Эх, жаль, что нас здесь всего пара дюжин, а то мы показали бы ему как пялиться!» – и расхохотался.